-  татары  не  выдержали,
повернули коней и  торопливо  умчались  за  холм.  Они  пришли  сюда  за
добычей, а не за смертью, и не собирались стоять под  прицелом  хорошего
стрелка.
   Девлет-Гирей ничего не сказал, а только  покосился  на  Менги-нукера.
Раз уж решил не вмешиваться в командование, то не стоит и начинать. Но с
его точки зрения, войску делать здесь было больше нечего: сено  сожрано,
трава еще не растет. Еще день  -  коней  опять  придется  кормить  одним
зерном, а им такой пищи и так досталось  с  лихвой  при  переходе  через
степь. Маленькая русская крепость не стоит болезней в татарских табунах.
К тому же, пока татары стоят здесь, весть об их появлении может умчаться
вперед, русские попрячутся по чащам и крепостям,  и  набег  не  принесет
добычи.
   Кандидат физических наук Александр Тирц мало что смыслил в лошадях, и
размышления его  текли  совсем  в  другом  направлении.  Он  понял,  что
спокойно  закидать  себя  стрелами  русские  не  дадут  и  сдаваться  не
собираются.  Бить  тараном   земляные   стены   -   замятие   долгое   и
бесперспективное. Особенно, если предварительно придется заваливать  ров
и прикрывать таранщиков стрелами - а русские умеют огрызаться,  это  они
уже доказали. Приказать связать лестницы и штурмовать  укрепление?  Пока
вяжут - день пройдет. К  тому  же,  в  крепости  достаточно  сил,  чтобы
надежно защитить угловые площадки. А если их не  захватить,  прежде  чем
ногайцы полезут на стены - каждый пищальный выстрел  вдоль  стены  будет
уносить к Аллаху по два десятка душ  лезущих  по  лестницам  воинов.  Да
татары и не полезут - не такие они дураки, чтобы ради пустой блажи  хана
помирать. Нет, крепость быстро не взять. А он не для  того  чуть  не  на
себе пер степняков через грязь, чтобы теперь  торчать  несколько  недель
перед первым же укреплением. Его задача  -  дать  татарам  растечься  по
максимально большей территории,  загнать  смердов  в  леса  и  крепости,
сорвать посевную. А крепость - рано или поздно все равно сдастся.  Когда
на Русь придет голод, когда крымский хан станет московским царем, а  его
вонючие ногайцы - воеводами древних городов, она непременно  сдастся.  И
все ее обитатели станут турецкими рабами.
   - Пора двигаться дальше, - негромко произнес  Менги-нукер.  -  У  нас
слишком много дел, чтобы торчать перед каждым окопом.
   - Пора, - с облегчением согласился татарский бей. - Нужно сегодня  же
послать конницу вперед, пока никто не спрятался. Обоз догонит потом.
   Полусотни, еще только начавшие ощущать вкус настоящей добычи, получив
долгожданный приказ  устремились  вперед,  словно  спущенные  с  поводка
гончие собаки, унюхавшие  след  зайца.  Их  не  остановила  ни  близость
темноты, ни крепость Оскол, перекрывавшая  дорогу  на  исконные  русские
земли. Они успели понять, что застали русских врасплох. Что  те  утеряли
бдительность, привыкнув к спокойным весенним месяцам, и сейчас ездят  по
дорогам, пашут поля, возделывают сады, строят дома, балуются  с  детьми,
не оглядываясь по сторонам, и беззащитны, как дикие поросята,  отставшие
от матерого секача.
 
*** 
 
   Увидев,  как  татарские  тысячи  торопливо  промчались  мимо  стен  и
скрылись  за  изгибом  дороги,  осажденные  поначалу  заподозрили  некую
хитрость.  Однако,  когда  наутро,  подгоняемые  ударом  плетей,   новые
невольники начали неумело собирать шатры, стало ясно, что усадьбе  более
ничто не угрожает.
   Ногайцы деловито сворачивали и укладывали ковры, войлочные полотнища,
привязывали к повозкам полон и скотину, запрягали коней, делая вид,  что
не видят крепости вообще. Хотя бы потому, что заметно подросший в  числе
повозок обоз охраняли пять сотен готовых к бою  воинов  -  и  не  малому
отряду из боярина и нескольких вооруженных смердов эту силу атаковать.
   К полудню холм окончательно  опустел,  а  обоз  ускрипел  по  длинной
дороге, ведущей на Москву.
   - Неужели ушли? - не поверила столь легкой победе Юля.
   - Да никуда они не делись, - хмуро мотнул головой Варлам.  -  Их  дом
там, на юге. А пошли они на север, дальше на Русь. Грабить. Может, Оскол
взять попытаются. Отряды мелкие наверняка  по  дорога  шастают,  путника
случайного ищут, али того, что затаившаяся девка какая высунется. Только
отойди от усадьбы - наверняка сцапают.
   - Так что же нам теперь делать? Взаперти жить?
   - Уйдут же они отсюда, - пожал плечами боярин. -  Через  пару  недель
обязательно уйдут. A мы пока мелкие  отряды,  что  возвращаться  станут,
бить начнем, али обозы или вестников, что из  Крыма  к  армии  поскачут,
перехватывать.
   Но Варлам еще не понимал, что степная война не похожа  на  правильные
европейские войны, которые вели с дурными соседями приграничные северные
пятины. Здесь нет коммуникаций, по которым снабжается  ушедшая  в  глубь
вражеской страны армия, не линий связи или следящих за порядком патруле!
Степная армия врывается в атакуемые земли  целиком  не  имея  с  родиной
никакой пуповины. Она не  пытается  подчинить  себе  захваченные  земли,
навести на них свой порядок - она разоряет  их,  живет  за  счет  врага,
пожирая и истребляя, захватывая или портя  все,  до  чего  только  может
дотянуться. А когда накопленные хозяевами припасы заканчиваются - просто
откатывается назад, смывая с собой, словно половодье,  все  ценное,  что
только могла найти.
   Да, грабя и убивая, питаясь тем, что  успела  найти  в  чужих  домах,
татарская орда и вправду не могла удержаться в русских  пределах  больше
двух-трех недель: пока на всех хватает найденных в деревенских  домах  и
погребах мяса и солений, пока не кончился на сеновалах корм для коней. А
также - пока не успело собраться в кулак или хотя бы  в  крупные  отряды
поместное ополчение, пока не отослала Москва на подмогу крепкое опричное
войско. Но до тех пор, пока это не случилось - не  пойдут  по  Изюмскому
шляху ни в одну, ни в другую сторону никакие отряды и обозы.
   Через день после ухода из-под Батово  войско  Девлет-Гирея  появилось
под Осколом. Оно не пыталось  начать  штурм,  или  хотя  бы  имитировать
подготовку к нему. Оно просто стояло ввиду крепости,  заставляя  воеводу
Шуйского непотребно ругаться, биться лбом в  стены  и  царапать  ногтями
деревянные зубцы башен. Да, в его крепости стояли сто двадцать  пушек  и
постоянно находилась сотня стрельцов. Но остальные  три  сотни  как  раз
сейчас на своих наделах поднимали пашни! А полсотни  витязей  поместного
ополчения, что вкруг выходили на  службу  в  крепость,  никак  не  могли
разогнать осевшие вместе  с  обозом  около  тысячи  нукеров  и  очистить
дорогу. Теперь, даже если местные бояре захотят собраться в  крепости  -
они рискуют нарваться на татарский заслон и погибнуть по одному.
   Пятитысячная  армия  Девлет-Гирея  растеклась,  словно  привидевшееся
кухарке бояр Батовых черное половодье по  огромному  пространству  между
Доном, сеймом и истоками Оки, не доходя до Ельца, с его чересчур сильным
гарнизоном. Врываясь в не ждущие беды деревни, они вязали молодых баб  и
их детей, рубили пахарей прямо на пашнях, хватали самые ценные из вещей,
разбрасывая и портя все прочее, и торопливо мчались дальше, пока весть о
грянувшей беде не успела обогнать летучие отряды.
   Татарские тысячи дробились на сотни, а сотни - на полусотни, иногда и
на десятки. Малые отряды уже не рисковали штурмовать далекие укрепленные
усадьбы, ограничиваясь разграблением деревень  и  хуторов.  Более  того,
теперь бояре, прослышав о появлении кучки разбойников, садились на коней
и  вместе  с  дворней  мчались  защищать  свои  вотчины  от   косоглазых
станишников.
   Отяжелевшие от добычи, ставшие неповоротливыми,  словно  обожравшийся
возле зарезанного лося  волк,  ногайские  полусотни  начинали  отползать
назад  к  ставке  бея,  мечтая  теперь  только   об   одном:   сохранить
награбленное, в целости довезти домой. В то же  время  боярские  отряды,
пробираясь  от  усадьбы  к  усадьбе  и  разрастаясь,  как  снежный  ком,
стремились  туда  же.  То  здесь,  то  там  на  темных   лесных   тропах
сталкивались лицом к лицу извечные враги  и  без  колебаний  кидались  в
сечу, складывая свои головы  на  безвестных  тропах.  Иногда  защищающим
обозы татарам удавалось вырубить небольшие дружины - и тогда для родичей
и друзей неудачливые витязи навсегда оставались сгинувшими неведомо  как
и где. Порою свой конец находили в дебрях незваные  сюда  степняки  -  и
получившие  свободу  пленники  отнюдь  не  собирались  сообщать  далеким
кочевьям, у какого болота прикопаны кости их сородичей.
   Девлет-Гирей  простоял  напротив  Оскола  полторы  недели,  дожидаясь
возвращения ушедших в стороны полусотен. И если первые пять дней  прошли
в тревожном ожидании, то, когда стали подходить первые, тяжело груженные
обозы, бей с облегчением вздохнул и заметно оживился.  Он  даже  пытался
шутить с вечно хмурым Менги-нукером, но вместо улыбки каждый  раз  видел
холодный, мрачный взгляд и умолкал. Он даже не  спрашивал,  куда  каждое
утро уезжает его калги-султан со своими телохранителями.
   Алги-мурза тоже не очень понимал, что нужно странному  русскому.  Вот
уже десятое утро они выезжали из ставки бея и отправлялись далеко в леса
по одной  из  подходящих  к  Осколу  троп.  Посланец  Кароки-мурзы  мало
интересовался брошенными деревнями, зато заворачивал едва не  к  каждому
полю, каждой пашне, проверяя, что успели сделать местные смерды.
   Однако на этот раз, спрыгнув с коня и ковырнув ногой черную  борозду,
русский заговорил:
   - Смотри, свежая. - Он отломил ком земли, поднес к лицу,  усмехнулся,
отбросил. - Кто-то пахать пытался утром.
   - И что из этого, Менги-нукер? - пожал  плечами  татарин.  -  Ну,  не
поймали одного из мужиков. В следующий раз поймаем.
   - Нет, ты не понял, - усмехнулся русский. - Это поле  кто-то  пытался
вспахать сегодня утром. Вспахать, несмотря на то, что здесь мы,  татары.
Что его могут поймать и уволочь на аркане в гребцы на султанские галеры.
И все-таки рискнул. Время ушло, Алги-мурза, время.  Он  увидел,  что  не
успевает посеяться в срок, и начал паниковать. Знает, что  на  зиму  без
хлеба останется. Хорошо! Кажется, этим годом русские наконец-то  узнают,
что значит недоедание.
   - Мурза, путники на дороге.
   Все одновременно повернули головы и увидели, как в указанном  Гумером
направлении за кустарником, еще не успевшим обрасти листьями,  а  потому
по-зимнему прозрачным, мелькают три тени.
   - Наши по трое не ездят, - понизил  голос  Алги-мурза,  и  глаза  его
блеснули алчностью. Он сделал указующий жест десятку своих воинов, и  те
двинулись наперерез. Когда до кустарника оставалось меньше сотни  шагов,
смысл  таиться  пропал,  и  татары,  громко  гикая,  перешли  в   галоп,
представляя себе страх смердов, неожиданно оказавшихся на пути  степного
отряда.
   Неведомые всадники и вправду пустили коней вскачь, но не  отворачивая
в сторону, а торопясь к повороту тропы. Несколько мгновений скачки, и на
поляну вырвались сразу трое бояр  в  полном  вооружении:  в  доспехе,  с
рогатинами, щитами и саблями на поясах.
   - Ур-ра! - заорали  русские,  опуская  копья,  и  ринулись  навстречу
врагам.
   - Едри твою мать! - издал незнакомый клич  Менги-нукер,  выхватил  из
ножен меч и кинулся в общую свалку, оставив Алги-мурзу гарцевать одного.
   В первой же сшибке бояре напороли на рогатины по одному  ногайцу,  но
крайний, еще безбородый юнец, сам при этом не удержался в седле,  рухнул
наземь, и его не дав подняться,  тут  же  затоптали  копытами.  Впрочем,
одного из топтавших достал другой воин, чиркнув ему  кончиком  сабли  по
загривку - по шее моментально хлынула кровь, - после чего начал  азартно
рубиться с Гумером, в первые же мгновения успев изрядно посечь десятнику
халат. Третий русский вместо сабли схватился  за  топор,  щитом  откинул
саблю ближнего воина, вогнал  остро  отточенный  кусок  железа  ему  под
вскинутую руку, парировал удар соседа и тут же ткнул ему  в  лицо  тупым
концом рукояти.
   В этот  миг  на  него  и  налетел  Менги-нукер,  попытавшись  с  ходу
раскроить боярина мечом пополам. Тот отклонился, пропустив рыцарский меч
по нагрудным пластинам, метнул топор  вперед.  Послышался  гулкий  удар,
из-за спины посланника Кароки-мурзы мелькнуло копье  и  пробило  боярину
плечо. Менги-нукер одновременно качнулся вперед  и  снизу  вверх,  вдоль
груди в подбородок, сильным ударом вогнал меч последнему живому боярину,
уже расправляющемуся с третьим нукером, глубоко в голову.
   Сеча закончилась - действуя вонзившимся в плечо копьем  как  рычагом,
раненого витязя свалили на землю и долго, сладострастно топтали, мстя за
пережитые мгновения ужаса. Потом перевязали раненых  -  Гумера  с  двумя
глубокими порезами и Гуззата со сломанным носом и  несколькими  выбитыми
зубами; привязали пятерых убитых к седлам. Забрали трофеи - шесть боевых
коней со всем снаряжением.
   - Ты на себя когда-нибудь смотришь,  Менги-нукер?  -  подъехал  ближе
Алги-мурза.
   Тирц опустил глаза вниз, усмехнулся  и  выдернул  засевший  в  кирасе
топор. Потом засунул указательный палец  в  сквозную  пробоину,  пощупал
кожаный поддоспешник с глубоким порезом. Получалось, что спасла  его  не
кираса, и не поддоспешник, а пустой про межуток между кирасой и торсом -
топор до ребер просто немного не достал.
   Когда русский и изрядно поредевший отряд его телохранителей  вернулся
в ставку, Девлет-Гирей даже поднялся со своей любимой  подушечки,  чтобы
поближе рассмотреть красноречивую пробоину на кирасе посланника султана.
   - Вокруг ставки бродят отряды разбойников, - пояснил  Менги-нукер.  -
Хотя все они должны быть связаны и стоять в загоне,  ожидая  отправки  в
Кафу, на невольничий рынок.
   - К сожалению, всех не удается выловить никогда, - вернулся  на  свое
место бей. - Скоро негодяев станет еще больше. Отсюда  до  Ельца  четыре
конных перехода. Если туда отправился гонец, и если они снарядят рать за
два дня, она вот-вот должна подойти. Ты хочешь дать ей сражение?
   - Сражение? - приподнял брови Менги-нукер. - Много чести! Зачем, если
лет через пять все эти бояре и князья сами  станут  проситься  к  нам  в
рабство?
   - Почти все ушедшие по здешним волостям  отряды  вернулись,  -  мягко
намекнул Девлет-Гирей. - Больше здесь брать нечего.
   - Да-да, - кивнул русский, думы которого опять перекинулись на что-то
еще. - Нужно сворачивать лагерь и завтра с  утра  уходить.  Мы  добились
всего, чего хотели.
 
*** 
 
   Наблюдать то, как татарская орда уходит назад, в успевшую  подсохнуть
и  зазеленеть  степь,  оказалось  для  обитателей  усадьбы  куда   более
тягостной мукой, нежели отбивать атаки на свои стены.  Под  стенами,  на
расстоянии полета  стрелы,  тащились  телеги,  нагруженные  подушками  и
одеялами, что еще помнили тепло прежних  хозяев,  полотенцами,  вышитыми
кем-то с любовью и старанием, чеканными подносами и резными шкатулками.
   Но еще ужаснее были вереницы невольников. Еще недавно свободных людей
- крепостных, ремесленников, коробейников, - а ныне рабов чужой  прихоти
и корысти. Они тянулись за повозками, привязанные за шеи  или  за  руки,
ссутулив плечи и глядя в землю перед собой.
   Смерды и их жены, подворники, боярин с боярыней толпились на  стенах,
наблюдая это зрелище - и ничего не могли сделать! Потому,  что  охраняли
награбленное степняки с такой же яростью и отвагой, с какой дворовый пес
стережет свою миску. Они двигались вдоль обоза отрядами  по  полторы-две
сотни Задников и зорко смотрели по сторонам. Защитники Усадьбы сознавали
свое бессилие, их сердце обливалось кровью - но они смотрели и смотрели,
не отрывая глаз.
   Время от времени от отрядов отделялись лихие воины, описывали  круги,
крича:
   - Сдавайтесь, русские! Нет больше  вашей  Московии!  Вся  за  обозами
бежит! Сдавайтесь, вы последние остались! Сдавайтесь, все  равно  помощи
не будет!
   Потом всадники уносились, появлялись новые отряды.
 
   Штурмовать усадьбу никто более  не  собирался.  Да  и  какой  безумец
полезет под стрелы и картечь, если здесь,  рядом,  уже  трясется  полная
арба всякого добра? А  вдруг  погибнешь?  Не-ет,  теперь  каждый  ногаец
тщательно берег свою жизнь и держался от стены  заметно  дальше,  нежели
способна долететь меткая арбалетная стрела.
   Татары шли почти полных два дня, а потом наступила тишина.
 
*** 
 
   Пока не очень веря, что самый ужас остался позади,  люди  провели  за
крепкими стенами еще две ночи и день, и только после  этого  отправились
смотреть - в что же превратились их дома после набега.
   Варлам тоже поднялся в седло, забрав с  собой  Бажена  и  Касьяна,  и
умчался узнавать, как устояли братья. Вернулся через четыре дня, привезя
самые дурные вести. Оказывается, в соседнем поместье, послать в  которое
вестника Юля не догадалась, а на поднятую  у  соседей  тревогу  внимания
никто не обратил, татары выгнали из деревень едва  не  половину  народа,
усадьбу взяли штурмом, а всех находящихся в ней -  перебили.  Вместе  со
всеми погиб и один из младших Варламовых братьев Сергей.
   У Анастасия усадьбу тоже взяли - но сам он с дворней укрылся в  доме,
отбивался до вечера, а потом  выбрался  через  окно  и  прорвался  через
начавших праздник нехристей, потеряв всего одного человека.
   Григорий, каким-то нутром почуявший у соседей неладное, успел собрать
в усадьбу большую часть смердов, и они отбились.  Отвечали  стрелами  на
стрелы, перебив у начавших было атаку татар два десятка коней - они  так
и остались валяться вокруг частокола.  Ворогов,  что  пытались  таранить
ворота, забросали копьями, сулицами да стрелами. И татары ушли.
   Бог охранил младшенького, Николая: его усадьбу каким-то  чудом  вовсе
не нашли.
   К полудню следующего  дня  к  воротам  Варламовской  усадьбы  подошли
четверо смердов, громко постучались в открытые ворота, вошли во  двор  и
опять же громко спросили:
   - Где барин наш, Варлам Евдокимович?
   - Стряслось что-то у мужиков, коли делегацией пришли, - сообразил как
раз обедавший Батов, отставил миску, схватил свою шапку - да не обычную,
подбитую  соболем.  На  плечи  накинул  ярко-синий  бобровый   налатник.
Расправив плечи, вышел на  крыльцо.  Юля,  так  же  почуявшая  неладное,
прихватила из угла кухни топор.
   - Здравствуй, свет наш,  Варлам  Евдокимович,  -  дружно  поклонились
смерды, скинув шапки.
   - И вам здоровия, православные, - приложил  руку  к  груди  и  слегка
поклонился в ответ Батов.
   - Собрались мы тут с мужиками, - начал самый высокий из  них,  черные
волосы на голове которого изрядно разбавляла проседь. -  Обсудили  миром
беду недавнюю. И порешили: все серебро, коней и скот, что  давал  ты  за
работу на усадьбе твоей по зиме, назад  тебе  возвернуть.  От  поблажек,
тобой обещанных, отказаться. Потому, как делом  своим  ты  животы  наши,
детей наших от смерти лютой и неволи уберег.
   - Благодарю вас, православные, за почет и уважение,  -  перекрестился
боярин,  приложил  руку  к  груди  и  поклонился  снова.  На  этот   раз
по-настоящему, в пояс. Юля еле заметно отодвинулась и  кинула  топор  за
спину, в дом. - Отданное назад приму. В Оскол отправлю, прикажу на порох
и жребий поменять. А коли  воевода  даст,  то  и  пищалей  куплю.  Пушку
попрошу, но даст ли, не знаю. А еще мыслю, навес  потребно  дощатый  над
стеной сделать, от стрел.
   - С навесом подмогнем, боярин, - ответил за всех тот, что с проседью.
- Как отсеемся, сами и придем.
   - Что сеять-то станете? - вздохнул Варлам. - Время-то упущено.
   - Гречиху посеем, - подал голос стоявший позади всех мужик. - Она  не
в пример быстрее зреет.
   - А семена есть?
   - Есть, есть барин, - закивали сразу все, широко крестясь. -  Боярыня
Юлия упредила, так все успели в тайник схоронить.  Не  нашел  татар,  не
смог.
   - Репу еще я поле засеял. - Мужик с проседью окончательно расслабился
и нахлобучил шапку обратно на голову. - Ее с середины лета  ужо  дергать
можно. И парить, и вари