ломая  преграду,
двинулся вперед. Стремнина  осталась  позади,  и  теперь  он  уже  почти
победил коварную реку. Он  ступал  на  лед,  оставляя  на  нем  огромные
грязные отпечатки, проламывал себе дорогу и продвигался к  суше.  Теперь
река доходила ему только до середины бедер. До колена, ниже колен...
   Но тут источенные жадными струями до толщины обычной  сосны  ноги  не
выдержали возвышающейся над ними тяжести и рухнул на спину.
   Голем качнулся, взмахнул руками захрипел, изогнувшись, Менги-нукер.
   Струи заскользили  по  его  спине,  рукам,  голове  -  но  он  упрямо
повернулся на север и пополз туда, упираясь ладонями в дно. Добрался  до
кромки, ухватился за край - истонченные пальцы обломились, оставшись  на
льду длинными коричневыми колбасками. Потом подломились руки.  Громадный
холм глины, распластавшийся на дне реки, еще  пытался  шевелиться  -  но
длинный мутный шлейф, тянувшийся от него вниз по  течению,  не  оставлял
монстру больше никаких шансов.
   - Что с тобой, ифрит? Что случилось?
   Тирц открыл глаза, увидел лицо склонившейся над ним шаманки  и  криво
усмехнулся:
   - Я знаю, что... наш ребенок... Плоть от  плоти  моей,  принявший  от
тебя жизнь свою... Он... Он умер.
   Менги-нукера, который еще мучился от боли  во  всем  теле,  осторожно
отнесли к нему в шатер, и Алги-мурза тут же привел  всех  своих  воинов,
выставив их охранять русского. Девлет-Гирей  тоже  прислал  сотню  своих
телохранителей, и ногайцы чуть  не  толкались  посреди  широкой  степной
ставки, с подозрением  косясь  друг  на  друга.  Видит  Аллах,  даже  за
крымским ханом его слуги не следили с таким тщанием!
   Впрочем, где-то через неделю русский  снова  начал  ходить,  а  через
месяц - демонстративно  фехтовать  на  улице  со  вкопанным  вертикально
бревном, за пару дней превращая его в щепу.
   Между тем  в  заснеженной  степи  стали  происходить  странные  вещи.
Ширинов-бей покинул свой дворец в  Карасубазаре  и  откочевал  вместе  в
пятью тысячами нукеров на небольшой клин земли  одного  из  своих  мурз.
Сменили свои родовые владения  на  юге  полуострова  на  негостеприимные
материковые  степи  знатные  роды  Аргин-бея  и   Седжеут-бея.   Кое-где
появились,  с  любопытством  осматривая   окраинные   владения   великой
Оттоманской империи, султанские чиновники - наместники  из  Ак-Мечети  и
Кафы, приезжие из Стамбула везиры и  мурзы,  причем  все  -  с  немалыми
отрядами  телохранителей,  способными  снести  с  лица  земли  любую  из
маленьких европейских стран.
   Когда Кароки-мурза вывел свои три  с  половиной  тысячи  нукеров  под
командой шести опытных  мурз  за  перешеек,  всегда  безжизненная  степь
больше напоминала центральную площадь Бенгази в базарный день.
   В первый же день они встретили три - целых три кочевья! Но и это  еще
не все. На пути к Кривому колодцу среди пасущихся табунов опытный взгляд
бывшего итальянца опознал небольшие группки тонконогих арабских скакунов
- лошадей, каждая из которых стоила не меньше среднего кочевья вместе со
всеми обитателями и их скотом!
   Но мало того - у брода через Кахку они наткнулись на полтора  десятка
двугорбых  верблюдов,   с   удовольствием   сжевывающих   тонкие   ветки
прибрежного кустарника.
   Это  могло  означать  только  одно:  здесь  уже  появились  родовитые
османские бей, могущие себе позволить поездки  на  золотых  конях,  имея
серебряных в поводу, здесь уже обосновались сельджуки, более привычные к
атакам верхом на верблюдах, нежели на конях.
   Кароки-мурза посерел лицом, осознав  простую  истину:  если  создание
русским глиняного человека видели больше сотни  человек,  то  среди  них
наверняка найдется пара десятков, кто догадается сообщить про это  своим
высокопоставленным знакомым в надежде на возможное покровительство. А из
тех несколько беев с той же целью пошлют весточку  в  Стамбул...  Дальше
началась обратная волна: расползлись слухи, в которые кто-то поверил,  а
кто-то нет - но даже самый последний идиот осознал, что сулит завоевание
уже показавшей силу Московии, дотягивающейся  своими  землями  до  самых
северных морей, и захотел принять участие в походе.
   По звенящему льду сотни  Кароки-мурзы  пересекли  Кахку  и  помчались
дальше по изрытому бесчисленными табунами снегу. И мурза не  раз  хвалил
себя и мудрого Аллаха за то, что догадался взять с собой сено во вьючных
сетках, перекинутых  через  спины  заводных  лошадей  вместе  торбами  с
зерном.
   Хотя, если пасущиеся здесь кони еще не сдохли - об этом догадались  и
прочие бей. Учитывая то, сколько сена и зерна понадобится этим  скаковым
полчищам, сколько припаса нукеры вывезли с собой из Крыма - им летом там
наверняка случится голод.
   Немного легче на душе наместника Балык-Каи стало только тогда,  когда
он увидел, что ставка Гирей-бея плотно обложена постами  нукеров  самого
Девлета и умницы Алги-мурзы, и никаких чужаков там нет. На  радостях  он
отдал приведенные тысячи под руку уже знающего местные порядки мурзы,  а
сам, умывшись у колодца и вознеся молитву, вошел в шатер русского.
   Тот, в новенькой кирасе и темных шароварах, сидел на густом  ковре  и
разговаривал с молодой татаркой, на голове которой  почему-то  почти  не
росли волосы. Увидев гостя, он порывисто вскочил, ринулся к нему:
   - Едрическая сила, хоть одно приятное лицо!
   Кароки-мурза облегченно вздохнул и с достоинством кивнул хозяину.
   - Я тоже рад тебя...
   - Чему тут радоваться?! - подскочив к нему  почти  вплотную,  русский
брызгал слюной, тряс кулаками и иногда хватался за эфес  меча.  -  Чему?
Они стоят, турок. Ты понимаешь, эти  вислоухие  бараны,  эти  желтозадые
ослы стоят на месте, не двигаясь ни на один шаг! Ты помнишь,  о  чем  мы
говорили, турок? Набег каждую осень и каждую  весну!  Сейчас  уже  конец
апреля, начало мая. Русские  уже  пахать  начинают!!!  А  татары  стоят!
Стоят, сто тысяч шипов китайской розы им в задницы!
   - Что говорит Девлет-Гирей?
   - А что может говорить этот гоблин с волосатыми ушами? Что они стоят!
Можно подумать, я сам этого не вижу!
   - У Девлет-Гирея волосатые уши? - удивился Кароки-мурза.
   Русский злобно сплюнул:
   - Пошли, сам посмотришь.
   - Кумысу попейте с дороги, господин, - подошла татарка с  кувшином  и
пиалой.
   - Некогда нам, ведьма!
   -  Это  тебе  некогда,  ифрит,  -  небрежно  ответила  женщина.  -  А
досточтимый бей с дороги устал и проголодался.
   Русский заиграл желваками и... смолчал!
   "Ото!" - только и  выдохнул  мысленно  османский  чиновник,  принимая
чашу. То, что он видел, настолько отличалось от прежних его воспоминаний
о безумном иноземце, что он просто не поверил своим глазам. Не бьет,  не
ругается, не режет. Молчит...
   Кароки-мурза сделал себе мысленную засечку и присмотрелся  к  женщине
повнимательней. Гнедые волосы длиной  в  три  пальца,  курносая,  черные
брови, зеленые глаза с черными лучиками и несколькими темными  точечками
в каждом. Да она, похоже, и не ногайка вовсе? И на итальянку непохожа.
   - Благодарю тебя, красавица, -  кивнул  мурза,  когда  она  наполнила
пиалу.
   Пожалуй, стоит сделать женщине русского какой-нибудь подарок.  Просто
так. Чтобы знала, насколько хороший человек Кароки-мурза  и  при  случае
обязательно напомнила бы об этом своему господину.
   Допив, он с благодарной улыбкой  вернул  пиалу,  а  затем  следом  за
русским устремился к шатру бея.
   Девлет сидел на обычном для хозяина шатра возвышении рядом  с  кучкой
серого пересохшего кизяка; брал из нее по одному шарику и кидал в огонь.
Получалось  неплохо  -  пламя  поднималось  довольно  высоко  и   давало
достаточно тепла для обширного помещения.
   - Это вы, досточтимый Кароки-мурза? - поднял голову он.  -  Садитесь,
погрейтесь у огня. И Гирей ловко метнул в очаг еще катышек.
   - Почему твое войско стоит на месте, бей? - оглянувшись на  русского,
задал прямой вопрос османский чиновник.
   - Ногайцы не идут вперед. Ждут, пока высохнет степь.
   - Но ведь ты клялся, что станешь вместе с Магистром совершать  набеги
каждую весну и осень, во время посевной!
   - Я так и сделал. - Татарин вздохнул,  и  в  глазах  его  засветилась
такая тоска, что у мурзы пропало  всякое  желание  его  попрекать.  -  В
первую весну я собрал отряды в мелких родах, и они,  как  ни  кривились,
подчинялись и продрались  через  грязь  к  русским  границам.  Осенью  я
призвал уже Мансуровских и  Meреевских  ногайцев.  Им  время  похода  не
понравилось, они пошли. Потому, что зимой было бы еще хуже,  откладывать
набег на целый год они пожадничали.
   - Ну, и что? - Кароки-мурза присел у огня и протянул к нему ладони.
   - Теперь ногайцы поняли, что в Московии мы наверняка соберем  богатую
добычу, и примчались сами. Они просто не допускают мелких мурз ко мне  в
ставку, боясь упустить даже клочок  добычи,  что  выпадет  на  их  долю.
Вокруг нас, - Гирей развел руками, - стоят Шириновы, Барыновы, Аргиновы,
Седжеутовы рода, пригнавшие по десять тысяч сабель.  Отданные  мне  роды
привели еще пятнадцать тысяч. Мне поклялись в преданности и  послушании,
наверное, не меньше двадцати неизвестных мне беев, приведших по пятьсот,
шестьсот, тысяче всадников. Вы не поверите, досточтимый мурза, но  когда
три года назад мой дядюшка Сахыб по приказу великого султана  Сулеймана,
да продлит Аллах его годы, собрал всех воинов Крымского ханства и  повел
их на помощь Казани, у него в  войске  оказалось  всего  тридцать  тысяч
воинов. А у меня уже  сейчас  вдвое  больше!  И  они  все  продолжают  и
продолжают подходить.
   - Так почему ты не отправишь их на Московию?
   - Великие родовитые бей умно  кивают  головами,  слушая  мой  приказ,
потом говорят, что степь еще не просохла, и остаются стоять на месте...
   Девлет-Гирей говорил размеренно и спокойно - и за  этим  спокойствием
чувствовалось, что остались  позади  и  крики,  и  злость,  и  бешенство
бессилия. Он устал  добиваться  повиновения.  Повиновения  от  тех,  кто
считал себя умнее и родовитее его. Смешно - бею поклялись  в  послушании
больше шестидесяти тысяч человек! Но командовать  он  по-прежнему  может
только двумя сотнями своих телохранителей.
   -  Сколько  воинов  ты  повел  в  первый  набег?  -   поинтересовался
Кароки-мурза.
   - Пять тысяч нукеров, - вздохнул Девлет-Гирей.
   - У меня с собой три с половиной тысячи, - сообщил гость. -  Еще  три
сотни сабель здесь. Получается, четыре тысячи. Местные  бей  не  посмеют
заступить  дорогу  отряду  султанского  наместника.  Значит,  мы   можем
выступать, не спрашивая ничьего совета. А дальше... Если хотят  -  пусть
присоединяются к нам. Не хотят - пусть остаются.
   -  Не  останутся,  -  злорадно  улыбнулся  Девлет  и   покосился   на
Менги-нукера. Хотя никто и не произносил этого вслух, но  все  прекрасно
знали, что станет главным оружием в новом набеге.
 
Глава 6 
Земство 
 
   Солнце светило так жарко, словно уже давным-давно наступил июль, хотя
на самом деле в рощах, под тенью редких елей, либо в глубоких  ямах  еще
лежал, в окружении радостно потянувшейся к свету первой травки, помнящий
холодную зиму снег. Оскол давно очистился, и Юля улыбнулась,  вспоминая,
как лихорадочно торопились смерды ближних деревень напилить себе льда  -
в погреб, на лето.
   У них во дворе, рядом с домом, тоже был выкопан ледник  -  но  Варлам
озаботился хорошенько забить его "аккумуляторами холода" еще  в  январе.
Хозяйственный...
   - Что-то  половодья  в  этом  году  нет,  -  отодвинул  боярин  Батов
опустевшую миску. - Не к добру. Сеять, вроде, пора. А вдруг запоздает?
   - Пора - значит, надо, - Юля  поворошила  ложкой  у  себя  в  плошке,
выловила пару кусочков свинины.
   Греча успела изрядно поднадоесть за долгую зиму - но о  прошлом  годе
смерды сажали почти что только ее. Ее и на оброк  везли.  А  еще:  репу,
редьку, брюкву, капусту, свеклу. Хлеба сняли мало, только озимые.  Да  и
те - половина осыпалась. Так  что  караваи  Мелитиния  пекла  только  на
праздник. Спасались мясом - кое-какую добычу Варлам  с  охоты  привозил,
кабанов по осени зарезали, чтобы зимой меньше ртов было.  Три  бычка  за
лето подросли. Одного, самого крупного, на племя оставили, а двух других
- в ледник.
   - Ешь, любая моя, - ласково попросил муж, накрывая ее руку ладонью. -
Ешь, тебе малую кормить надо.
   Девочка родилась в декабре и теперь бодро орала днями  и  ночами,  не
давая матери спать. Назвали естественно, по святцам. Варлам хотел Феклой
окрестить. Дескать, имя греческое, почетное - но тут Юля уперлась.  Хоть
десять   "славящих   Бога",   но   никаких   имен   на    букву    "Фы".
Федула-Феодора-Феоктиста.
   Так и стала малышка Стефанией.
   Вопреки спортивному прошлому матери, удалась она крепкой,  сильной  и
крупной. Здоровой, как реклама молочных продуктов. А  может  -  докторов
хороших поблизости не имелось, что даже у мраморной статуи  какую-нибудь
болячку, да найдут.
   - Кушай...
   - Не хочу я, - передернула плечами Юля. - Сыта.
   - Может, приказать, курицу тебе ощипать?
   - Нет!
   Как и обещал муж, на оброк привезли пару десятков кур и трех петухов,
два  из  которых  немедленно  стали   жертвами   кулинарного   искусства
Мелитинии. Остальные птицы бодро прокудахтали всю зиму,  и  не  которые,
вроде  как,  пристроились  высиживать  потомство.   Появление   птичника
несколько изменило продуктовую раскладку среди барской живности:  теперь
несушки, как раньше  свиньи,  питались  объедками  людской  и  боярского
стола, свинья с опросом с удовольствием лопала всякие корнеплоды. Ну,  и
прочим теперь доставалось больше брюквы, нежели ячменя.
   Юля хотела довести куриную стаю хотя бы  до  ста  голов,  прежде  чем
начинать ее планомерное истребление: молодая боярыня  мечтала  о  перине
так же, как когда-то ее мать - о раздвижном диване.
   - Может, яиц тебе сварить, али запечь?
   - Яичницу хочу. Глазунью.  Из  пяти  яиц,  -  неожиданно  потребовала
женщина.
   - Хорошо, - с облегчением вздохнул муж. -  Пусть  Мелитиния  сделает.
Ей, кстати, снов больше дурных не снилось?
   - Мается чернотой какой-то... - пожала плечами  Юля.  -  Но  страстей
никаких не предрекает.
   - Может, и обойдется? - Варлам  налил  себе  кваса  из  репы,  выпил,
крякнул, налил еще. - Ладно. Воевода  ноне  разъезд  сторожевой  еще  по
первому снегу выслал, татарвье внезапно наехать не должно. Возьму Бажена
с Касьяном. Проеду, по деревням покажусь.  Узнаю,  может,  потребно  что
перед севом? Да успокою, скажу про дозор,  рубежи  стерегущий.  Пуганные
они прошлым годом.
   - А я вершу отремонтирую. Там какой-то плавучей корягой дальнее крыло
выворотило. По рыбке я чего-то соскучилась.
   - Только сама в воду студеную не лезь! - строго упредил,  поднимаясь,
муж. - Лапунину бабу пошли, и Мелитинию. Али смердов возьми.
   - Ладно, ладно, раскомандовался... - усмехнулась женщина,  и  Варлам,
пряча в бороду ответную улыбку, обнял ее и прижал к себе:
   - Не лезь в реку. Застудишься. - Вздохнул:
   - Пару лодок сделать потребно. Забываю все. Пойду, бронь одену.
   Житье на южных рубежах приучило местных бояр вне своих усадеб  ходить
в доспехах постоянно. И если во всех русских городах и на  всех  дорогах
на идущего по мирным землям оружного воина  смотрели  с  изумлением,  то
здесь с изумлением смотрели на мужчин без оружия.
   Щит, шелом с бармицей, саадак и шестопер были  приторочены  к  седлу,
поэтому  на  себя,  поверх  толстого  войлочного  поддоспешника,  боярин
накинул только прочную кольчугу панцирного плетения, повернулся  налево,
направо, разыскивая на скамьях  пояс  с  ножом,  кистенем  и  саблей,  и
облегающее тело железо засверкало, заструилось, словно драконья кожа.
   - Что же ты не упомнишь никак, куда  кладешь?  -  Юля  сняла  толстый
ремень с выступающего  из  стены  сучка,  протянула  мужу.  Тот  кивнул,
опоясался снова притянул ее к себе и поцеловал. Женщина о  прикосновения
стали поежилась:
   - Бр-р... Холодный какой. Возвращайся скорее!
   Боярин со своими оружными смердами уже сидел  в  седле,  когда  из-за
стены послышался топот.  Всадник  остановился  у  ворот,  спрыгнул.  Все
обитатели усадьбы, прекратив работы, замерли, повернувшись к воротам:
   - Никак, опять татары?
   Во двор вошел запыхавшийся паренек лет  четырнадцати,  громко  звякая
бьющейся о шпоры, чересчур длинной для него саблей. В  одной  просторной
рубахе и полотняных штанах, заправленных в красные сапоги,  он  выглядел
не замерзшим, а взмокшим от жары. Увидев боярина, приложил руку к груди,
низко поклонился:
   - Воевода  оскольский  Дмитрий  Федорович  ноне  созывает  всех  бояр
волости в крепость.
   - Исполчает?
   - Нет, - мотнул головой вестник. - Созывает. Без  оружия,  сказывали,
ехать можно.
   Юля, успевшая сбегать на кухню,  спустилась  с  крыльца  и  протянула
пареньку ковш холодного кваса:
   - Вот, испей с дороги, боярин...
   Она уже успела понять простое правило шестнадцатого века: с  оружием,
на службе государевой - значит, боярин. А  молод  или  стар  -  то  дело
десятое.
   - Может, откушаешь с дороги, коню роздых дашь?
   - Благодарствую, боярыня, - допил до конца шипучий  напиток  гость  и
стряхнул последние капли на землю. - Три усадьбы еще посетить надобно.
   Он лихо запрыгнул в седло, поворотил  скакуна  и  галопом  вынесся  в
ворота. Варлам вздохнул.
   - Касьяна и Бажена с собой возьми! - строго приказала Юля. -  Знаю  я
наши дороги. Не успеешь  оглянуться,  нечисть  всякая  налетит.  Никита!
Сетки с сеном на заводных коней приторочь! И гречи в торбы  насыпь,  раз
нормального ячменя нет.
   - Привезти тебе чего с города? - подъехал ближе к ней Варлам.
   - Водки хорошей купи.
   - Может, романеи лучше? Или вина немецкого?
   - Я для растирания прошу, пошляк, - не выдержав, рассмеялась боярыня.
- Смердам налью, чтобы в реке не замерзли. И наконечников для стрел пару
сотен. А то татарские - поганые. Пороху и жребия  купить  можешь.  А  то
пищалей уже десять штук наставил, а припаса нет. О, Господи, вот  уж  не
думала, что в семейном бюджете буду рубли на порох и сабли выкраивать!..
Колечко мне купи, с самоцветом.
 
*** 
 
   Хотя земля была еще сырой, с утоптанной грунтовки вода успела  стечь,
и конские копыта твердо впечатывались в дорогу. Отряд из трех  всадников
шел широкой рысью, временами ненадолго снижая темп, чтобы  дать  лошадям
немного передохнуть. После полудня воины пересели на заводных, и  спустя
час бодро влетели в широко распахнутые ворота крепости.
   Двор крепости пустовал. Полста бояр,  мающихся  неподалеку  от  ворот
воеводского дома, мало кто из которых приехал с дворней,  заполнить  его
никак не могли.
   - Лошадей к коновязи отведи,  -  приказал  Бажену  барин,  спешиваясь
возле них, и, приложив руку к груди, поклонился:
   - Здравия вам всем, бояре. Пошто воевода нас скликает, не ведаете?
   - Неведомо, - поклонился в ответ крайний воин. - Стрельцы  сказывали,
грамота строгая из Москвы пришла.
   - В поход, поди, скликают? - предположил кто-то.
   - А почему без оружия, и не по писцовым листам?  -  тут  же  опроверг
другой.
   - А воевода-то сам что сказывает?
   - Не выходит из дома воевода. И к себе никого пускать не велел.
   Варлам понял, что узнать ничего не  удастся,  и  отошел  к  коновязи.
Прихватив с собой Касьяна, отправился в охраняемый стрельцами от  баб  и
детей  кабак.  Внутри  было  пусто.  Боярин  потребовал  у  целовальника
наполнить двухведерный бурдюк водкой, расплатился. Сам, ради поста, пить
не стал - пятница.  Потом  отправился  к  скобарю,  взял  мешок  гвоздей
разного размера, потом долго рассматривал наконечники  Для  стрел  -  уж
больно дешевы казались по сравнению со своими, что ковал  привезенный  с
собой кузнец в усадьбе Григория. Да и странное в  них  казалось  что-то,
непривычное.
   Однако - острые, формы обычной. Напоследок он  несколько  раз  ударил
наконечник кресалом - сталь, вроде, хорошая, прочная. Взял мешок. Потом,
для укрепления часто