эта дорога не кончалась никогда.
   Однако вскоре они въехали в другой двор, и над  телегой  обнаружилась
темная бревенчатая стена метров семи высотой. А может и не семи -  глядя
снизу вверх высоту определять трудно. Росина надолго оставили  в  покое.
Он даже понадеялся, что и вовсе забыли -  но  нет,  подошли  два  дюжих,
пропахших сальным  потом  молодца,  молча  подхватили  его  под  руки  и
поволокли к дому.
   Вопреки ожиданию, отвели его не в подвал, в которых так любят снимать
кино про средневековые ужасы, а в большое светлое помещение с затянутыми
тонкой пленкой окнами под потолком.  Там  же,  под  потолком,  проходила
толстая балка, с которой  свисало  несколько  веревок.  Громко  и  уютно
потрескивал открытый очаг,  перед  которым,  помимо  привычной  кочерги,
лежали  еще  клещи  с  длинными  рукоятками,  грубой   работы   ножницы,
почерневшие от пламени ножи и трезубцы.
   - Вот он, боярин, - Росина поставили перед длинным столом, за которым
сидели в монашеских рясах  Зализа  и  боярский  сын  Толбузин,  а  также
незнакомый ему старик с совершенно седой  бородой,  зябко  ежащийся  под
накинутой поверх полотняной рубахи шубе. Чуть поодаль с громким  скрипом
черкал по бумаге пером подьячий  со  скуластым  лицом  и  жиденькой,  со
считанными волосками, бороденкой.
   Косте на миг подумалось, что пишет он, быть может,  по  изготовленной
им самим бумаге, которую купец Баженов грозился  задешево  в  государевы
приказы продавать, но тут он  ощутил,  как  кто-то  возится  за  спиной,
привязывая поверх уже накрученных веревок еще одну.
   - Готово, Иосиф Матвеевич.
   Старик кивнул. Притащившие Росина парни ушли и  в  помещении  повисла
долгая тишина. Незнакомый старик с интересом вглядывался в лицо  стоящей
перед ним жертвы, Зализа нервно покусывал губу, Андрей  Толбузин  крутил
на пальце массивную золотую печатку.
   За  спиной  послушались  шаги.  Костя  нервно  вздрогнул,   попытался
отшатнуться, но плечистый мужик всего лишь подошел к стене, к  вбитым  в
нее колышкам, освободил одну из веревок, повесил кнут. Кнут, от которого
Росин уже никак не мог оторвать взгляда...
   Толстый, сантиметра полтора, он был загнут вокруг рукояти и напоминал
не ленту, а длинный, длинный желобок. Но что более всего поразило Костю:
края этого желоба были  остро,  тщательно  отточены,  превращая  обычную
плеть  в  гибкое,  длинное,  обоюдоострое  лезвие.  Теперь  председатель
военно-исторического клуба понял, каким образом  заплечных  дел  мастера
умудрялись одним ударом перерубать быкам хребты и спускать людям кожу со
спины. Но изменить все равно ничего не мог. А что  еще  поразило  Костю,
так это то, что палач был обут в  лапти.  Это  оказались  первые  лапти,
увиденные им в древнем шестнадцатом веке.
   - Начнем, - кашлянул старик. - Начнем допросные листы снимать.  Семен
Прокофьевич, так каков навет твой, на раба  Божьего  Росина  Константина
Андреевича будет?
   - Признался мне Константин Андреевич, -  Зализа  тоже  закашлялся.  -
Признался мне Константин Андреевич, что  ведома  ему  крамола,  супротив
государя нашего, Ивана Васильевича, немецкими колдунами измысленная, кою
нынешним, али будущим летом они применить готовятся.
   - Верно ли это, раб  Божий  Константин?  -  перевел  старик  холодный
взгляд на Росина.
   - Верно, - кивнул Костя и перевел дух. В горле запершило, и  он  тоже
начал судорожно кашлять.
   - Подкинь дров, Савелий, - попросил старик. - Зябко что-то здесь.
   Палач кивнул, и прошел за спиной Росина к очагу, отчего между лопаток
потянуло потусторонним ледяным холодком.
   -  Так,  говоришь,  ведома  тебе  крамола,  Константин  Андреевич?  -
переспросил боярин.
   - Да, - кивнул Костя.
   - В чем же умысел тайный состоит?
   - Извести царя земли русской они хотят, - сделал пару шагов  к  столу
Костя. - На людей разных, купцов, посольских,  ремесленников  всяких,  в
сторону Руси едущих, заклятье  они  задумали  накладывать,  чтобы  через
месяц  заболевали  они  черной  немощью,  и  всех  вокруг  этой  немощью
заражали. Надеются они, что кто-то из  людей  этих,  в  Москву  приехав,
здесь  болезни  посеет,  и  на  государя  она  так  же   попадет.   Сами
околдованные про заклятие ничего не знают, потому, как первыми погибнуть
должны, но заклятий колдуны собрались накладывать много  и  мыслят,  что
хоть кто-то, но смерть до Ивана Васильевича донесет.
   - А как не успеет купец до Руси за месяц доехать, и немощь  черная  в
самой немечии разразится?
   -  Ради  истребления  русского  царя  многими  своими  людишками  они
пожертвовать готовы не колеблясь, - выдал  Росин  заранее  заготовленную
фразу.
   - Схизматики, они таковы, - поддакнул Андрей  Толбузин.  -  Только  и
слышно из Европы, как сами  своих  режут  без  жалости.  Кровь  в  жилах
стынет, Иосиф Матвеевич, что про них заезжие люди рассказывают.
   - И холера в немецких землях уже началась, - добавил  Зализа.  -  Это
Константин Андреевич верно говорит.
   - Коли вам поговорить охота, то могу вас, бояре, рядом с рабом Божиим
поставить, - лениво предложил старик, и оба мгновенно притихли.
   - Я так думаю, - торопливо  предложил  Росин,  -  на  границах  нужно
карантины установить. Каждого  въезжающего  на  пару  недель  под  замок
сажать. Коли не заболеет за это время, пусть дальше едет. А  заболеет  -
значит, заклятие на нем.
   - То мы сами опосля размыслим, раб  Божий  Константин,  -  размеренно
ответил старик. - А ты скажи, откель тайну сию сокровенную узнал?
   - Когда мы с сотоварищи Березовый остров от свенов отбили,  приплывал
туда купец гамбургский, - ответ на  это  вопрос  Росин  тоже  приготовил
заранее. -  Втайне  от  людей  моих  встретился  со  мной  и  на  службу
императору звал. А когда я отказался, грозил, что  не  станет  вскоре  и
вовсе Руси, что государя русского  они  начисто  изведут,  народец  весь
болезнями затравят, а опосля папа римский посланцев  сюда  пришлет  и  в
веру богопротивную выживших обратит навеки.
   - Могло ли быть такое, Семен Прокофьевич? -  не  поворачивая  головы,
поинтересовался старик.
   - Подтвердить могу сказанное тем, Иосиф Матвеевич, что самолично оных
воинов на  службу  государю  с  Березового  острова  призвал.  Саблю  на
верность Ивану Васильевичу они  целовали  с  радостью,  живота,  защищая
рубежи расейские, не жалели, на призыв откликаясь с превеликой охотою. И
про  крамолу  немецкую  Константин  Андреевич  рассказал  мне  сам,  без
малейшего понуждения, и на слове своем стоял твердо. А по зиме на рубежи
наши  рать  ливонская  приходила,  и  треть  рати  сей  войска  епископа
дерптского составили, а еще треть - ландскнехты, на его золото  нанятые.
О том в подробностях пленные в Бору и Гдове поведали. - Зализа  облизнул
пересохшие губы. - Кваску бы сейчас...
   - Стало быть, услышать про крамолу сию раб Божий мог, -  подвел  итог
старик. - Но вот слышал ли?
   - А зачем мне врать? - пожал плечами Росин. -  Какая  польза?  Правду
истинную говорю.
   - Может, умысел тайный имеется,  чтобы  ложь  богопротивную  до  ушей
царских донести? - задумчиво пробормотал старик. - Хулу про порубежников
наших пустить, что свободный проезд в земли  русские  запретят?  Гордыню
свою знатной выдумкой потешить?  Правду  ли  говоришь,  раб  Божий,  как
узнать?
   - Правду!
   - Признайся сразу, - предложил Иосиф Матвеевич.  -  Не  лжешь  ли  на
спросе государевым именем. Не лжешь ли царю?
   - Нет.
   - Савелий, - кивнул старик.
   Костя ощутил, как некая сила потянула его связанные  за  спиной  руки
вверх, понуждая отступить назад и согнуться.
   - Вы чего, чего дела...
   Руки тянуло вверх все сильнее и сильнее. Поначалу он попытался встать
на цыпочки, но длины пальцев вскоре не хватило, и он  повис  в  воздухе.
Вывернутые в неестественное положение плечевые суставы  заныли,  лопатки
болезненно  сомкнулись  над  позвоночником.  Росин  висел  в  глупой   и
неудобной позе, перебирая в воздухе ногами, а его поднимали все  выше  и
выше, едва не к потолочной балке, и отсюда он мог обозреть все помещение
- заготовленную в углу кипу соломы, кадушку с водой,  длинный  стол  для
бояр и еще один, чуть в сторонке. Ката,  подвязывающего  туго  натянутую
веревку к одному  из  колышков  на  стене.  Хотя,  этот  колышек  больше
напоминал глубоко вколоченный костыль.
   Палач  покосился  на  него,  на  стол  с  боярами,  а  потом   сделал
неприметное движение рукой, и Росин рухнул вниз.
   -  А-а-а!  -  взвыл  Костя,  видя,  с  какой  скоростью  приближается
утоптанный земляной пол, как вдруг краем глаза  заметил,  что  выбравшая
слабину веревка превращается  в  прочную  тетиву,  сознание  захлестнула
волна понимания и ужаса... - А-а-а!
   Рывок остановил тело в сажени над землей,  оборвав  крик  и  выдернув
руки из суставов кистями вверх. Росин немо хлопал  беззвучным  ртом,  не
зная, будет ли он теперь дышать,  или  вся  эта  жизнь  осталась  далеко
позади. Он чувствовал такую боль, словно руки  оторвало  напрочь,  после
чего рану, спасая больного от инфекции, старательно  обварили  кипятком.
Костя было абсолютно уверен, что рук  у  него  больше  нет,  и  саднящее
ощущение в пальцах, пробравшееся к разуму через стену непереносимой муки
вызвало больше непонимания, чем радости. Потом в легкие ворвался воздух,
и Росин понял, что продолжает дышать. Странно...
   Старик,  прищурясь,  внимательно  наблюдал  за  его  муками,  выжидая
окончательного примирения с поселившейся в теле болью, после чего устало
спросил:
   - Так правду ли ты сказал нам, раб Божий?
   Росин  сглотнул,  невнятно  засипел.  Старик,   недовольно   крякнув,
поднялся, обошел стол, повернул ухо к самому рту испытуемого. Ничего  не
разобрал и повернулся к кату:
   - Один раз, Савелий. Палач кивнул, взмахнул кнутом.
   - А-а-а! - прорвала боль шоковую немоту.  Кнут  наносил  удар  не  по
спине, нет - он обнимал все тело вокруг, словно ласковая любовница.  Вот
только след прикосновения продолжал  пылать  огнем  и  после  того,  как
объятия спали.
   - Правду ли ты сказал нам, раб Божий? - повторил старик свой  вопрос,
глядя в распахнутые от ужаса глаза пленника. - Правду?
   - Да, - выдавил из себя Костя.
   - Не лги нам, раб Божий, - предупредил, качая головой, старик.  -  Не
лги, ибо кара за грех сей на небесах страшнее боли земной будет. Не лги,
признайся и покайся, от мук и страданий вечных себя избавив.  Правду  ли
сказывал ты нам и Семену Прокофьевичу про крамолу немецкую?
   - Правду... - прохрипел, хватая воздух широко раскрытым ртом,  Росин.
- Правду.
   - Еще пять, - распорядился старик, повернув голову к палачу.
   - Правду, я хочу слышать правду, - раз за разом  повторял  старик,  и
после каждого Костиного кивка на тело обрушивалась  все  новая  и  новая
волна муки. Каждый раз Росин думал, что это предел, что больнее быть уже
не может - и каждый  раз  обманывался,  поскольку  страдания  продолжали
нарастать, никаких пределов не зная, пока вдруг в один прекрасный миг он
не оказался в длинном коридоре  магазина  на  Пулковской,  и  не  увидел
приветливые лица.
   - Ну вот, теперь ты  наш,  -  говорили  продавцы,  -  теперь  ты  наш
навсегда. Не возвращайся, не нужно. Мы дадим тебе  картонную  коробку  и
станем каждый день кормить большой брюквой и гнилой луковицей. Зато тебе
не станет больно. Совсем-совсем. Не уходи...
   Но кто-то уже тянул за ниточку из небытия в явь и Росин воспротивился
этому до глубины души.
   - Н-е-ет! Нет, не хочу-у-у!
   Холод! Отфыркиваясь, он затряс головой, и  все  вернулось  -  старик,
боль, стол, оторванные руки, на которых продолжали тупо саднить пальцы.
   - Ты что-то сказал, раб Божий? - глаза старика хищно вперились ему  в
самые зрачки. - Что "нет"?
   - Нет, - облизнув распухшие губы, повторил Костя. - Не лгу.
   - Еще два, - разочарованно отступил старик, и кнут снова  принял  его
истерзанное тело в свои объятия.
 
*** 
 
   - А-а! - Инга присела на кочку и заплакала.
   Все обрушилось разом - мечта,  любовь,  богатство.  Сколько  раз  она
мечтала о принце, хорошо понимая, что это всего лишь мечта, как вдруг...
Шестнадцатый  век,  всесильный  правитель,  замок,  полный  преданных  и
раболепных слуг,  немое  обожание  со  стороны  хозяина  и  всех  прочих
смертных, услышавших ее голос. Ковры и шкуры на полах, роскошные платья,
подарки... И что? Приходит дядюшка,  и  выволакивает  ее  из  всей  этой
сказки, приговаривая, что спасает из плена?
   Она обиженно пнула ногой корзинку.
   Колдун, колдун! Даже если он заколдовал ее насмерть, даже  если  чары
наложил, почему она должна из выстеленного  коврами  зала  с  камином  и
всегда  щедро  накрытым  столом   возвращаться   к   коровьему   загону,
бревенчатой избе и каждодневной каше, лоснящейся от свиного сала?
   Опять бродить с корзинкой по мокрым кочкам в поисках первых сыроежек?
А теперь еще и ногу подвернула!
   Всхлипнув, Инга потерла ступню, и взгляд ее остановился на блеснувшем
на пальце перстне.
   Кольцо  подарил  он.  Господин,  имени  которого   она   никогда   не
произносила, да и не знала. Зачем? Ей хватало его  жадной  страсти,  его
обожания ее голоса, ненасытности в обладании ею самою. Почти полгода для
нее не существовало никого, кроме него. Так зачем же нужны имена?
   Кольцо подарил он. На прощание. Что он тогда говорил?  "Коли  беда  с
тобой случится...". Вот она и  случилась,  беда.  Она  подвернула  ногу.
Может, и вправду поможет?
   Инга повернула кольцо камнем внутрь и сжала  кулак,  согревая  камень
теплом живого тела. И с  интересом  заметила,  как  зашевелился  мох,  и
выглянули из черноты несколько сверкающих глаз.  Неужели  он  и  вправду
колдун, и может прислать своих слуг прямо сюда?
   Из  нутра  кочки  стали   выбираться   небольшие   существа,   внешне
удивительно похожие на сам мох, но только с глазками, крохотными ручками
и ножками, обутыми в тончайшие сапожки.
   - Ступня болит! - капризно вытянула ногу певица.
   Малыши засуетились, забегали. Кто-то приволок листы  травы,  принялся
разжевывать  ее  и  втирать  в  кожу,  кто-то  торопливо  потащил   мох,
оборачивая им вывихнутую ступню, кто-то принес снятый с какого-то дерева
лубок, кто-то притащил содранное с ближайшей ивы лыко и тут же  принялся
приматывать лубок к ноге. Поврежденному место стало тепло и легко.
   Инга посмотрела на  пустую  корзинку  и  повелительно  ткнула  в  нее
пальцем:
   - Хочу полную корзину грибов!
   Существа принялись носиться  из  стороны  в  сторону,  возвращаясь  с
подосиновиками, белыми, красными грибами, забираясь по стенке корзинки и
сбрасывая свою добычу  внутрь.  В  считанные  минуты  емкость  оказалась
наполнена до краев, да еще и с горкой.
   - Инга, ау-у!
   - Не хочу! - вскинулась певица. - Не хочу, чтобы они меня нашли.
   В тот же миг между Ингой и ушедшими вместе с ней за грибами девушками
возникла стена дрожащего марева, и  без  того  рыхлая  и  влажная  почва
заметно просела вниз, между нитями мха и  стебельками  осоки  заблестела
вода. Инга поняла, что с этого мгновения находится на острове.
   - А еще дальше в болото я отойти могу?
   Из  влажной  травы,  простужено  покашливая,   поднялся   одутловатый
плешивый монах, ударил посохом по воде, подняв тучу брызг:
   - Туда иди.
   Инга, доверившись разрешению, поднялась с кочки, прихватив  корзинку,
отважно ступила на воду - и пошла по ней, не оставляя позади даже  волн!
Минут за десять она добрела до  небольшого  поросшего  соснами  холмика,
поднялась на него, присела на выпирающий из земли камень. Вокруг  из-под
толстого слоя хвои тут же принялись выбираться уже знакомые ей существа,
рассаживаясь перед ней полукругом.
   - А вы можете... Вы можете дать мне поговорить с ним?
   Малыши рассыпались, но вскоре вернулись, неся над собой  свернутый  в
кулек лист кувшинки, полный воды. Инга склонилась над листом, и  увидела
дерптского епископа. Увидела так, словно сидела после очередных любовных
игр, положив голову ему на колени  и  заглядывая  на  своего  повелителя
снизу вверх.
   - Мой господин?
   Священник  вздрогнул,  растерянно  поводил  глазами,  пытаясь   найти
нежданную собеседницу, потом опустил их вниз. Взгляд потеплел, на глазах
заиграла легкая улыбка:
   - Инга... - он откинул голову, прикрыв глаза, потом снова поднял ее и
взглянул прямо на девушку. - Ты?
   Певица видела только его лицо. Она не знала, что он сидит  в  кресле,
разведя ноги, а перед ним стоит на коленях госпожа Болева уже в  который
раз всеми возможными путями зарабатывая себе  право  на  жизнь.  Она  не
позволила себе дрогнуть, услышав, как епископ завел с  кем-то  разговор,
хотя в зале находились только они двое, не  подняла  на  своего  хозяина
глаз, со всем тщанием выполняя очередную его прихоть.
   - Инга... - священник взял со стола кубок с вином и взглянул в  него.
- Как я по тебе соскучился...
   - А эти существа, - певица развела руками. - Они могут отнести меня к
тебе?
   - Не нужно, - попросил священник. - Не нужно. У меня  осталась  всего
одна неделя. Нам придется ждать два года. Ты сможешь?
   Он опустил пальцы в вино, погрузив их примерно  на  треть  -  и  Инга
увидела, как из  поверхности  воды  выступила  часть  его  руки.  Певица
стремительно наклонилась вперед  и  прикоснулась  к  протянутым  пальцам
губами. А потом увидела, как его губы приближаются к воде, и наклонилась
навстречу.
   - Инга... Жди... - она  ощутила  легкое  прикосновение,  и  священник
исчез.
   Она не знала, что соприкосновение разорвалось потому, что ее господин
допил из  бокала  вино,  одновременно  запустив  пальцы  другой  руки  в
прическу миловидной женщины и  застонав  от  наслаждения.  Впрочем,  это
отнюдь не значило, что дерптский епископ стал относиться к ней хуже, что
променял ее на кого-то другого. Просто он помнил, насколько хрупка плоть
и мимолетно его пребывание  в  человеческом  теле.  А  потому  стремился
получить как можно больше наслаждений за отведенное ему в  этой  обители
время.
   Инга, просидев несколько минут над  листом,  ставшим  просто  лужицей
болотной воды в лепестке кувшинки, перевела взгляд на мохнатых малышей:
   - А дом мне построить вы можете?
   Те заметались, непонятно щебеча, и  с  сосен  вниз  посыпалась  кора.
Потом отвалились в сторону и рухнули в жадно чавкнувшую  жижу  кроны,  а
деревья с громким сухим треском начали падать чуть ли не ей  на  голову,
одновременно переламываясь на отдельные  куски.  Части  разных  деревьев
прямо в падении начали переплетаться одна с другой, и в результате земли
коснулся уже готовый сруб, пока без окон и дверей. Но с земли  на  стены
уже перетекала темная лента муравьев и каких-то жучков, ложилась  тонким
наброском будущих дверей, на глазах светлела от сыплющихся вниз  опилок.
Наверху сплетались в единое целое гибкие ветви  ивового  кустарника,  на
окнах, создавая полупрозрачные дрожащие стекла, трудились паучки. А  пол
просто рос наверх, превращаясь  в  укрытую  толстым  слоем  мха  мебель:
кровать, стол, стулья, вместительный сундук.
   Мелкие существа еще возились, вбивая в зазоры между бревнами  влажный
мох,  но  певица  уже  шагнула  внутрь  дома,  огляделась   и   довольно
рассмеялась:
   - Хорошо... А теплее сделать можно? Сосновые стены немного потемнели,
и от пола вверх поструились ощутимые потоки жара.
   - А если я есть захочу?
   Дверь со скрипом  отворилась,  внутрь  просунулась  волчья  морда  со
свисающим с зубов зайцем.  Хищник  положил  добычу  на  пол  и  отступил
наружу.
   - А готовить  на  чем?  -  вместо  ответа  она  ощутила  запах  дыма,
выскочила наружу и увидела пляшущие над камнем языки пламени. - Да,  это
хорошо...
   - Вы позволите, госпожа? -  обнаженная  девица  с  зелеными  волосами
подняла с пола зайца, держа его за уши,  спустилась  к  воде,  ненадолго
опустила вниз и извлекла уже полностью освежеванного. Сноровисто натерла
полынью и положила на камень. Языки  пламени  осели,  зато  дичь  начала
покрывать