и  скачут  сюда!  Они  схватят  вас,
любимый мурза! Их много! Их тысячи и тысячи! Они идут  с  юга,  они  уже
разорили и захватили все побережье!
   Кароки-мурза, забрав драгоценный лук колчан со стрелами, с кряхтением
забрался на белую, с темным пятном на лбу, кобылку, натянул  поводья,  и
повернул к ближайшему холмику, заслонявшую стоящее  в  нескольких  милях
кочевье.
   - Любимый мурза... - чуть не заплакал татарин. - Каза-аки...
   Однако наместник упрямо поднялся на  взгорок  и  с  него,  с  немалым
изумлением, уставился на далекое кочевье,  где  между  шатрами  которого
всадники, мужчины и женщины. Нет, не просто бегали...  Некоторых  людей,
пытающихся убежать за пределы стоянки, верховые рубили пускающими  яркие
солнечные блики саблями, женщин  сгоняли  в  середину.  Криков,  правда,
почти не доносилось. Далеко...
   На счет тысяч Кара-мурза, конечно же, сильно преувеличил. Но  две-три
сотни среди нападающих набиралось. А у мурзы под рукой имеется не  более
полусотни воинов, да и те снаряжены  кое-как.  Луков  с  собой  схватить
никто не успел, копий или щитов - тоже.  Казакам  повезло,  что  напасть
смогли внезапно. Что кочевье к походу не  готово  и  почти  все  мужчины
сейчас на пастбищах, со скотом. Да и сами  роды  рассыпались  на  мелкие
кочевья, чтобы не стравливать друг другу траву.
   - Любимый мурза! - снова взмолился Кара-мурза.
   Интересно, он и вправду пожертвовал родным кочевьем,  чтобы  упредить
его об опасности, или просто  струсил,  удрав  при  первом  же  казачьем
ударе?
   - Где ближайшее кочевье? -  султанский  наместник  все-таки  повернул
коня и спустился со взгорка. Он понимал, что увлеченные  грабежом  враги
вряд ли станут отвлекаться на погоню за одинокими всадниками, едущими по
степи.
   - На восток, любимый мурза. Полдня ходу.
   - Мы едем туда, -  решительно  распорядился  Кароки-мурза.  -  Отряди
гонцов в прочие кочевья, назначь его местом сбора. Пусть воины мчат сюда
немедленно! Соберем силы, завтра же переловим язычников и рассадим их по
кольям.
   Отряд перешел на широкую рысь, помчавшись в сторону выглядывающих над
горизонтом гор. Среди зеленой  травы  остались  только  богато  накрытый
стол, и трое изумленных таким поворотом дел невольников.
   Уже очень скоро нукеры наткнулись на мертвое тело.
   Татарин лежал в траве, а поперек  спины  пропитавшийся  кровью  халат
рассекала длинная рана. Кароки-мурза  подумал  было,  что  это  один  из
несчастных, сумевших убежать из захваченного кочевья, но очень скоро  на
пути обнаружилась россыпь из доброго десятка мертвецов.
   - Пастухи наши... - негромко сообщил один из воинов.
   А когда  вместо  кочевья  они  обнаружили  только  выгоревшие  круги,
истыканных стрелами  верблюдов  и  изрубленных  мужчин,  детей  и  голых
женщин, Кароки-мурза понял, что  дело  явно  не  ограничивается  набегом
мелкой воровской шайки - похоже, казаки  действительно  явились  большой
силой и целенаправленно  разоряют  край,  если  вовсе  не  задумали  его
покорить.
   - Вы возвращаемся в Балык-Кай, - решительно заявил он.
   - В горы нужно, любимый мурза! Там не найдут, там в лесах  и  ущельях
затеряемся, спокойно опасность переждем. В степи повсюду казаки!
   - Султан милостью своей поставил меня наместником Балык-Кая, - сурово
отрезал  Кароки-мурза,  снова  пуская  лошадь  в  рысь,  -  и  встречать
опасность я должен именно там!
 
*** 
 
   Путь до Балык-Кая занял два дня.  В  пути  им  постоянно  встречались
мертвые тела - как татар, так и зарубленных невольников,  нищих  бродяг,
невинных детей.  Казалось,  дыхнувшая  на  Крым  смерть  помутила  разум
обитателей прекрасного полуострова,  и  они  убивали  всех  подряд,  без
смысла и надобности, просто не вынося вида ничего живого. Несколько  раз
отряд миновал разоренные кочевья, пару  раз  -  наткнулся  на  брошенные
пастухами огромные стада, безнадзорно гуляющие среди гор. А один раз  за
ними  погнались  казаки  -  около   сотни.   Однако,   стоило   неверным
приблизиться на опасное расстояние, Кароки-мурза начинал пускать стрелы,
и потеряв нескольких коней и пару воинов казаки предпочли отстать.
   Почувствовать себя спокойно татарам удалось  только  в  горах.  Здесь
тоже лежало немало убитых - но среди них встречались и тела разбойников.
Кроме того, убежавшие в горы роды наконец смогли  собрать  своих  воинов
вместе, и теперь они сторожили ущелья и перевалы, готовые  отбить  любые
наскоки врага.
   Наместник, нещадно погоняя кобылу по крутым тропам,  все  еще  лелеял
надежду на то, что толстые каменные стены смогли  уберечь  от  разорения
его город - но уже за несколько верст ощутил характерный запах  гари,  и
ударился в другую  крайность,  перейдя  на  неспешный  шаг,  словно  его
задержка в пути могла хоть что-то изменить...
   Разумеется, первое, что сделали разбойники, налетев на  город  -  это
запалили все суда, что стояли в бухте. Правда, как  узнал  Кароки-мурза,
две султанские галеры, заходившие для ремонта,  милостью  Аллаха  успели
выйти в море за день до  нападения,  и  за  их  гибель  перед  Стамбулом
отвечать не  придется.  Погорели  в  основном  торговцы.  Около  десятка
османских  суденышек,  несколько  алжирских,  пара  венецианских,   пара
немецких и один итальянский неф.
   Второе, что попытались сделать казаки - это  сжечь  сам  город  после
разорения. Но  и  здесь  Аллах  позаботился  о  верных  рабах  своих,  и
разгуляться пламени не позволил. Каменные дома и  глиняные  мазанки,  из
которых в основном и состоял город, и так горят неохотно, а  тут  еще  и
дождь начался. Так что, даже деревянные кровли, и те почти не выгорели.
   Но вот мертвых вернувшиеся с гор, выбравшиеся  из  пещер  и  подвалов
горожане хоронить никак не успевали. Они рассказывали, что внешне  очень
похожие на ногайцев казаки обманом просочились в  ворота,  потом  быстро
зарезали янычарский караул,  после  чего  понеслись  по  улицам,  подряд
вырубая всех, кто носил татарскую одежду и не успел,  или  не  догадался
поднять над головой нательный крест.
   Янычары во главе со смотрителем порта заперлись в крепостном донжоне,
жители в ужасе кинулись кто куда мог, а бандиты следом за ними врывались
в дома, требовали золото, хватали ковры, железо, домашнюю утварь, детей.
Хозяев дома совали руками, ногами, а то и головами в очаги, требуя денег
и вина, насиловали дочерей на глазах родителей, нещадно рубили  стариков
и младенцев для устрашения взрослых. Впрочем,  проведя  в  городе  ночь,
почти всех попавших в руки полонян казаки все равно  зарезали.  С  собой
забрали  только  молодых  девок,  тех,  что   краше,   и   освобожденных
невольников - многие из которых тут же схватились за оружие  и  с  дикой
жестокостью убивали своих недавних кормильцев и благодетелей.
   Да и чего еще ждать от неблагодарных гяуров? Обширный  дворец  самого
Кароки-мурзы оказался не только  разграблен,  но  и  изрядно  загажен  и
изуродован. Наружная решетка выломана,  внутренний  балкон  обвалился  в
нескольких местах,  кладка  фонтана,  в  котором  зачем-то  жгли  огонь,
потрескалась. Важные  свитки  -  письма,  документы,  долговые  расписки
разбросаны по всему дому. Сундук с золотой казной взломан и, разумеется,
пуст.
   Но самое гнусное - захватчики разгромили гарем.  Не  слышались  здесь
больше детские голоса, женские песни и журчание  воды.  Старшие  из  жен
лежали среди обрывков тряпок, резаных ковров, безжизненные  и  холодные,
более неспособные дарить ласку своему господину. Более  молодые  исчезли
вовсе. А без гарема и весь дворец стал мертвым и пустым.
   - Фейха! - с надеждой позвал он. - Фейха, ты меня слышишь?
   Но  доверенная  наложница  тоже  не  отозвалась.  На   миг   в   душе
шевельнулась мысль, что это именно персиянка прибрала золото и вместе  с
ним подалась домой, но мурза ее тут же  отбросил:  куда  девке  с  таким
мешком золота среди разбойников-казаков бродить? Отнимут моментально, да
еще и саму убьют. К тому же, Фейха - мусульманка. Значит, для  язычников
она  не  полонянка,  которую  нужно  освободить,  а  самая  обыкновенная
невольница. Добыча.
   -  О  Аллах,  великий  и  всемогущий,  -  в  безмерной  тоске  воздел
Кароки-мурза руки к небу. - За что насылаешь ты на  меня  такие  беды  и
подвергаешь  таким  испытаниям?!  Чем  я  провинился   пред   тобой,   о
милосердный...
 
*** 
 
   Казацкие лодки, пересеча Азовское море, высадили десант возле  Керчи.
Лихие воины захватили безмятежный город и,  разорив  его,  взяв  богатую
добычу и освободив невольников, двинулась вдоль побережья, прощупывая на
прочность стоящие здесь порты. Времени устраивать  правильные  штурмы  у
легко  вооруженной  казацкой  вольницы  не  имелось,  а  потому  те   из
поселений, что успели запереть ворота - уцелели, а  те,  что  не  смогли
опознать врагов в неожиданных гостях: усатых,  с  бритыми  подбородками,
смуглых от  степного  солнца,  одетых  в  стеганные  халаты,  опоясанных
шарфами, вооруженных саблями, были разгромлены и залиты кровью.
   Начиная от Балык-Кая, половина казаков пересели на коней, и двинулись
вглубь полуострова сушей, вновь соединившись с флотилией у  Качи,  после
которой пути лодок и всадников окончательно  разошлись.  Ладьи,  глубоко
просевшие от нагруженной на них добычи  -  общего  дувана,  который  еще
предстояло честно поделить  по  окончании  похода,  осторожно  отвернули
назад, на Дон, а большинство воинов, пересев на захваченных у  побережья
лошадей, развернувшись в широкую облавную цель, и  двинулись  по  степи,
прочесывая ее от края и до края, выжигая  кочевья,  истребляя  басурман,
захватывая огромные  стада  нечестивой  скотины  и  тысячами  освобождая
татарских невольников.
   Большинство басурман, побросав имущество, укрылись от набега в  горах
или  попрятались  в  немногочисленных  городах,  в   большинстве   своем
основанных еще древними эллинами.  Вырубленные  в  толще  столовых  гор,
напоминающих сундуки с ровными крышками и  боковинами  высотой  в  сотни
саженей, эти города не нуждались в  стенах  -  не  существовало  в  мире
лестниц, способных достать до верхнего края  вертикальных  откосов,  над
которыми  возвышались  дома,  и  не  существовало  катапульт,  способных
забросить свои снаряды на подобную высоту.
   Впрочем, казаки и не собирались гибнуть возле древнейших человеческих
поселений. Изрядно отягощенные отарами и стадами, гоня перед собой полон
и охраняя от возможных нападений длинный  потоки  обретших  долгожданную
свободу единоверцев, они больше не думали  о  боях,  ограничиваясь  лишь
тем, что  подбирали  и  подбирали  брошенное  перепуганными  басурманами
добро. Охраняющие перекопский вал отряды, не готовые  отражать  удары  в
спину,  при  приближении  казацких  тысяч  частью  разбежались,   частью
укрылись  за  белокаменными  стенами  Op-Капы.  Длинный  обоз   неспешно
двигался мимо боярина, стоящего с полутысячей воинов неподалеку от ворот
крепости - на всякий случай.
   - Боярин, татары впереди! - остановил Чистая Серьга взмыленного  коня
возле боярских детей, повсюду сопровождающих дьяка Адашева.
   - Много? Где?
   - Верст двадцать впереди будет. Много. Несколько тысяч, ратью идут. У
меня там несколько дозоров за  ними  приглядывают.  Пока,  чую,  нас  не
заметили.
   -  Остановить,  похоже,  хотят,  -  оглянулся   боярин   на   атамана
Черкашенина. - Собрал, стало быть, крымский хан силы свои. Добро  желает
назад возвернуть.
   - Митяй, Сайд, Яйло,  Степан,  Хагныр,  -  понявший  все  атаман  без
дальнейших предисловий подозвал молодых казаков. -  По  сотням  скачите,
казаков созывайте. Сеча будет. Прямо здесь помирать станем.
   Небольшой отряд русской кованой рати отделился  от  длинной  реки  из
людей и скота, тянущейся вдоль моря на восток, и остановился на  пологом
земляном взгорке, став ядром будущего грозного войска.
   Самым неприятным для Даниила Федоровича сейчас было то,  что  обоз  с
добытым в честном набеге добром - повозки,  скот,  полон,  освобожденные
невольники - растянулся в длину  на  десятки  верст,  и  быстро  собрать
распределившихся вдоль  него  воинов  в  одном  месте  стало  совершенно
невозможно. Не говоря уже о том, что за всем этим  "дуваном"  требовался
пригляд. А потому из шеститысячной рати - две тысячи остались на ладьях,
- из донских шести тысяч он мог рассчитывать от силы на четыре тысячи. А
то и вовсе на три. Удастся ли отбить наскоки татар и увести обоз?
   Кто знает...
   Однако отряды донских казаков уже начали  торопливо  стягиваться  под
его бело-синий стяг. Настроены православные степняки были  серьезно.  Не
для того они почти месяц кровь  проливали,  силы  тратили,  сотни  верст
прошли, чтобы так просто все добытое басурманам  отдать.  Да  любому  из
воинов  легче  костьми  навеки  лечь,   живота   лишиться,   чем   такое
надругательство над собою стерпеть! И коли татары собираются  прорваться
к обозу - прежде им придется перебить всех казаков до единого!
   Подошли из степи сторожевые дозоры, растворились в  сотнях,  выдохнув
короткое сообщение:
   - Идут...
   Вскоре показались и татары. Они появлялись из ложбины между поросшими
травой взгорками и растекались по  степи  вправо  и  влево,  удерживаясь
примерно в двух полетах стрелы от воинства донского.  Замерли,  выровняв
ряды.
   Выглядели басурмане усталыми и потрепанными. На многих щитах  имелись
следы свежих зарубок, далеко белели ворсящиеся от вылезающей наружу ваты
порезы на халатах. Некоторые  из  татар  и  вовсе  носили  окровавленные
повязки, закрывающие свежие раны. Однако глаза из-под отороченных  мехом
шлемов и шапок смотрели на казаков злобно и упрямо, ясно показывая,  что
отступать они не намерены ни на шаг.
   Впрочем, донские воины отступать тоже не собирались. Они помнили, что
сейчас, в эти самые часы, у них за спинами уходит из Крыма длинный обоз.
И от того, удастся ли уберечь его от басурман,  зависело  то,  насколько
сытно и весело удастся провести на Дону осень и следующую зиму.
   Адашев не торопился. По его разумению - коли вовсе без боя удастся до
завтра простоять, то и хорошо. Завтра после полудня можно будет спокойно
уходить вслед за обозом,  прикрывая  его  тылы.  Поход  заканчивался,  и
ничего более, кроме возможности спокойно уйти, боярин не желал.
   Даниил Федорович поднял глаза на небо: далеко ли до вечера?  А  когда
опустил, то обнаружил, что с правого татарского крыла выкатился отряд  в
несколько сотен сабель, который начал разгоняться, меча стрелы в сторону
казацких рядов. А отстреливаться донцам  нечем  -  луков  нет.  Промедли
сейчас еще хоть немного - и побьют православных ни за что.
   - Ну, братцы, с нами Бог, - он бросил взгляд вправо  и  влево,  после
чего опустил копье (рогатины взамен потерянной под  Азовом  в  Крыму  не
нашлось) и дал шпоры коню. - Вперед!
   Вырвавшегося вперед боярина  оглушил  раздавшийся  за  спиной  вместо
привычного "Ур-ра!" разбойничий посвист, но сейчас  это  уже  ничего  не
меняло.
   Он метился  в  бок  пускающему  стрелы  отряду  -  но  татары  успели
извернуться, броситься  наутек,  просочившись  в  проходы  между  своими
конниками. Крымское войско тоже колыхнулось и  устремилось  навстречу  -
басурмане не хотели, чтобы сила удара казацкой  лавы  повышибала  их  из
седел  и  опрокинула  на  спину.  На  душу  снизошло  холодное   бешеное
спокойствие.
   На этот раз Божья воля  поставила  перед  ним  какого-то  зажиточного
воина, а то и мурзу. Во всяком случае, одет он был не в халат,  и  не  в
старый потрепанный куяк или  кольчугу,  а  в  самую  настоящую  немецкую
кирасу - черненую, с позолоченными наплечниками. Шапку железную  татарин
носил шляхетскую, рукава наружу торчали шелковые.
   Правда, пикой своей он метился высоковато - последний  момент  боярин
поддернул щит выше, откидываясь на правый бок, почти  вытягиваясь  вдоль
крупа коня, и одновременно посылая копье вперед, вкладывая в  удар  весь
свой вес и набранную конем скорость.
   Вражеский  наконечник  только  чиркнул  по  щиту,  выгрызая  щепу,  а
боярское копье, без труда пробив нагрудник - копейный удар вообще  любое
железо пробивает -  вошло  глубоко  внутрь  и  неожиданно,  изогнувшись,
лопнуло посередине.
   Ну и ладно - из кирасы наконечник все  равно  никогда  не  выдернешь.
Даниил Федорович бросил бесполезный обломок, схватился  за  саблю  -  но
из-за  натянутых  поводьев  конь  его  поднялся  на  дыбы,  и  Адашев  с
удивлением  увидел  как  из  спины  его,  прямо  перед  седлом,  выросла
окровавленная пика. Скакун начал заваливаться набок, и дьяку  оставалось
только спрыгнуть на землю и, пригнувшись, метнуться назад, моля Господа,
чтобы не затоптали.
   Миновало. Сбавив шаг, боярин  отбежал  еще  на  несколько  саженей  и
остановился, повернувшись к сече. Казаки и татары  рубились  практически
на месте,  широкой  полосой.  Находившиеся  впереди  ожесточенно  махали
саблями, те кто оказался позади, стремились им помочь,  нанося  издалека
копейные уколы. Никто не отступал, но и не  продвигался  вперед.  Просто
давила сила на силу, в надежде, что кто-то выдохнется первым и побежит.
   Из схватки вырвался конь без седока. Всхрапывая  и  высоко  вскидывая
ноги, помчался к обозу. Боярин кинулся было к нему наперерез, но  скакун
испуганно шарахнулся от незнакомого человека и помчался в степь. Адашев,
махнув рукой, остановился.
   Со стороны Перекопа широкой рысью примчалось две сотни казаков и,  не
обращая внимания на крики и взмахи царского посланца, с ходу врезались в
сечу на левом крыле. Боярин разочарованно  сплюнул,  остро  ощущая  свою
бесполезность, попытался поймать еще одного оставшегося без седока  коня
- но опять безуспешно. Только  с  четвертой  попытки  выбредшая  из  боя
лошадь далась ему в руки, и Даниил  Федорович  смог  опять  подняться  в
седло.
   За  то  время,  пока  он  неприкаянным  бродил  за  спинами  казаков,
положение чуть-чуть  изменилось  -  левое  крыло,  получившее  нежданную
поддержку, начало медленно, шаг за шагом, теснить  татар  назад.  Адашев
проехал позади строя, вглядываясь в окровавленные, истоптанные  копытами
тела.  Наконец  он  обнаружил  именно  то,  что  искал  -  целое  копье,
оставшееся в скрюченном казацком теле. Резко качнувшись  вперед,  витязь
подхватил копье, промчался на левый край рати и там, с громким криком:
   - Москва!!! - снова врезался  в  сечу.  До  темноты  казакам  удалось
заметно потеснить басурман, затолкав их обратно в ту ложбину, из которой
они появились, но окончательной  победы,  коренного  перелома  в  битве,
добиться не смогли. Спустившаяся мгла развела сражающихся в  стороны,  и
над окровавленным полем повисла тишина. Обитатели степей - как  донских,
так и крымских, несколько часов махавшие саблями,  вымотались  до  такой
степени, что не имели сил даже развести костров. Они  пожевали  холодной
баранины, оставшейся со вчерашнего дня, и провалились в глубокий сон.
   А с первыми лучами солнца в широкой степи, по обе стороны от  залитой
кровью полосы, выстланной человеческими телами и конскими тушами,  снова
выстроились молчаливые конные сотни.
   - Вот упрямые какие они нынче,  Даниил  Федорович,  -  тихо  удивился
атаман, - Может, подмоги какой ждут?
   - Может, и ждут, - согласился дьяк. - Обоз-то ушел?
   - Отары овечьи ребята гонят, - вздохнул Черкашенин. - Медленно бараны
идут, ножки больно короткие...
   Из-за татарских рядов донеслись радостные выкрики -  и  внезапно  над
басурманской конницей  поднялась  многосаженная  темно-бурая  махина.  В
первый миг боярин Адашев подумал,  что  татары  собрали  осадную  башню,
обмазав ее снаружи от  огня  землею.  Но  глаза  упрямо  показывали  ему
глиняную  голову  черные  черточки  рта,  приплюснутый  нос,  зрачки  из
оловянных тарелок. Широкие человеческие - и в тоже время  нечеловеческие
плечи, низко опущенные руки, ноги.
   - Свят, свят... Святый Боже... Господи, спаси помилуй и сохрани...  -
послышалось со всех сторон испуг