погнали его в Северную пустошь ради обычного письмеца, и  вынужден
он кланяться нищему порубеж-нику со всем уважением.
   -  Покормила  тебя  Лукерья,  приняла  достойно?  -   поинтересовался
опричник.
   - Благодарствую, Семен Прокофьевич, сыт, отдохнул с  дороги,  в  бане
вчера попарился, - отрок отошел к седельной сумке, лежащей на крыльце  и
извлек из нее плотно скрученный свиток. - Вот оно, Семен Прокофьевич.
   Зализа принял письмо, отошел в сторону, сел в  траву  на  краю  поля,
сломал печать,  пробежал  грамоту  глазами.  Потом  перечитал  еще  раз,
медленнее и откинулся на высокие белоголовые ромашки. Кажется, он  начал
понимать, что заставило друга  послать  ему  весточку  спустя  два  года
молчания. Опричник еще раз поднес грамоту к глазам:
   "...Харитон Волошин в крамоле кается, вину всю на себя одного  берет,
в чистоте знакомых и родичей своих на дыбе и на кресте клянется. Сын его
Ростислав из Казанского ханства приехал, за отца молит.
   Государь милостив".
   "Государь  милостив"  -  и  этим  сказано  все.  В  отрочестве  Ивану
Васильевичу бояре не раз указы на  смертную  казнь  подпихивали.  Он  по
молодости  подписывал,  и  лишь  возмужав,  понял,  какую   непоправимую
жестокосердие чинил. По сей день царь за те грехи, за души усопших  Бога
молит, и новых казней чурается. Государь милостив... Не  раз  изменников
явных и тайных от  заслуженной  кары  избавлял,  на  совесть  их  черную
уповая. За измену страшную, за помыслы о душегубстве не  избежать  казни
боярину Волошину - но сына его гнев царский явно  обойдет,  жены  его  и
дочери опала минует. Государь милостив...  А  что  Ростислав  Волошин  в
отместку за отца измыслит? Как на милость  царскую  государеву  человеку
ответит?
   Зализа зажмурился, пытаясь вызвать  в  себе  ненависть  к  изменнику,
представляя себе картины его кошмарных деяний -  как  злил  себя  обычно
перед схваткой с врагами - и с удивлением обнаружил, что не может  этого
сделать! Не осталось  после  волошинской  крамолы  на  берегах  Невы  ни
разоренных деревень, ни плачущих сирот,  ни  поруганных  женщин.  Погоня
была, волнение, стычки мелкие - разора не  случалось.  Измена  осторожно
прошла по самой грани, не коснувшись  бедой  никого  из  обычных  мирян,
возделывающих свой хлеб на  полях  и  долах  Северной  пустоши.  Господь
оградил? Али и вправду не было черной злобы в душе боярина Харитона?
   - Нислав, ты коней уже расседлал?
   - Команды не было, - со своей обычной грубоватостью ответил стрелец.
   - Это хорошо, - поднялся на ноги опричник.  -  А  ты,  отрок,  своего
жеребца седлай, дальше мы поедем. Ноне я в своем доме бываю редко.
   Миновав Поги, Зализа отпустил Нислава в Еглизи,  к  Матрене,  наказав
через пару дней быть наготове, а сам, вместе с московским гонцом, спустя
шесть часов въехал в гостеприимно распахнутые ворота бывшей  волошинской
усадьбы. Ярыга неплохо потрудился, взяв хозяйство в свои руки, и  следов
давешнего разора ноне вовсе  не  осталось.  Тын  стоял  прочно  -  разве
светлые новые колья выделялись на фоне старых, потемневших  от  времени;
двери висели починенные, поломанную рухлядь, вынесенную  из  :  дома  во
двор, давно спалили в кухонной печи.
   Ярыга Твердислав встретил государева  человека,  как  и  положено,  у
ворот, низко поклонился.
   - Устали мы с дороги, -  коротко  бросил  ему  Зализа.  -  Вели  стол
накрыть и баню истопить. Комнату гостю моему светлую отведи.
   Он спрыгнул на утоптанный двор и добавил:
   - Вижу, с усадьбой управляешься, молодец.
   Твердислав  ничего  не  ответил,  поглаживая  жеребцу  морду.  Отрок,
предупреждающе  вскинув  на  подбежавших  подворников  руку,   самолично
отстегнул седельную сумку и взял с собой. Зализа заметил, что не доверил
гость не тот тюк, в котором лежал дорогой доспех, а сумку  с  грамотами.
Видать, не только к порубежнику гонец путь держал, имелось у него и  еще
некое тайное дело.
   - Идем со мной, боярин, - отпустив коня, обратился к отроку ярыга.  -
Светлицу тебе покажу.
   Зализа в провожатых не  нуждался.  Он  дошел  до  бывших  волошинских
покоев, минуту постоял у распахнутой двери. Новой перины  в  усадьбе  не
нашлось, набивать тюфяки сеном они брезговали, а потому кровать его  так
и стояла голая - одни доски. Иконы вернулись на место в красный угол, но
лампада  перед  ними  не  горела.  Видать,  обиделся  кто-то  на  святых
покровителей боярина, чести им оказывать не  желал.  Опричник  вздохнул,
сделал еще несколько шагов и вошел к Алевтине.
   Девка нервно вздрогнула, суетливо принялась переплетать косу.
   - Вот что, Алевтина... - с запинками выдавил из  себя  Зализа.  -  Ты
давай... В Замежье поехали, в церковь... Венчаться...
   Быстрые пальчики боярской дочки замерли. Глаза ее оторвались от  пола
и едва ли не впервые за месяц поднялись на него.  Девка  мелко  затрясла
головой:
   - Нет... Не пойду... Не хочу... Не буду! - она вскочила, метнулась  к
двери, едва не сбив его с ног, помчалась куда-то вглубь дома.
   - Да куда ты? - Семен ожидал чего угодно, но только не такого. - Куды
побегла? Ладно, вернешься. Никуда не денешься.
   В распахнутое окно, выходившее во двор, были хорошо  видны  выходящие
на лесную дорогу ворота.  Когда  в  них  промелькнул  зеленый  с  желтой
вышивкой сарафан, опричник сразу понял, что  у  девки  просто  помутился
разум и она не ведает, что творит:
   - Куда?! Ночь скоро!
   Он метнулся через покои, громко звеня доспехами, на  крыльце  сбросил
плащ и кинулся за ворота. Хитрая девка по дороге  не  побежала  -  сразу
свернула в лес, но Зализа не зря два  года  метался  по  лесным  тропам,
скрыться от  него  было  не  так-то  просто.  Вот  череда  свежепримятых
травинок, вот оборвавшийся с ветки орешника лист, разрыхленная  быстрыми
шагами  хвоя.  Опричник  прислушался,   а   потом   помчался   на   звук
похрустывающих под ногами сухих еловых веточек и  хлестко  разгибающихся
ветвей.
   Алевтину он поймал на узкой и длинной  земляничной  лужайке,  охватил
сзади;
   - Куда?!
   - Не пойду! - истошно завопила она. - Не хочу! Силой брал, а сама  не
пойду! Не дам! Добровольно твоей не стану!
   - Да что ты кочевряжишься, дура? Куда ты такая, порченная,  денешься?
В монастырь на весь век захотела?
   - Побираться... Милостыней жить стану... За тебя не  пойду!  -  девка
ударилась в слезы. Зализа, оторвав ее от земли, потащил назад в усадьбу,
терпеливо снося попытки пнуть себя пяткой по ногам.
   - Ярыга! - заорал Семен, входя в ворота. - Сюда! На, держи, -  всучил
он ревущую, как белуга, и брыкающуюся  Алевтину  выскочившему  на  крики
Твердиславу. - Смотри, не отпускай. Боярыня где?
   Спустя две недели после ареста мужа боярыню  удалось-таки  увести  из
Замежьенской церкви домой - и теперь она наоборот, почти не выходила  из
своей светелки.
   - На втором жилье, в конце... - растерянно ответил мгновенно оглохший
и ошалевший от всеобщих воплей ярыга.
   Опричник заторопился в дом, взбежал наверх, промчался через  светлицу
и примыкающую к ней  посудную  комнату,  вломился  в  темную  конуру,  в
которой скрывалась от света волошинская жена. Только теперь он вспомнил,
что не знает, как ее зовут.
   - Матушка, - единственное, как  смог  обратиться  Семен.  -  Матушка,
вразумите дочь свою. Замуж ее зову, не хочет. Ну,  куда  ж  она  теперь?
Юная ведь совсем она... Вся жизнь...
   Он запинался, пытаясь высказать словами свои  мысли  и  ее  беду,  но
получалось  плохо,  а  боярыня  все  молчала  и  молчала.  Тогда  Зализа
опустился на колени и сказал одно:
   - Грех свой исправить хочу...
   Боярыня промолчала и на этот раз, но Семен больше ни о чем сказать не
мог. Он побежал за Алевтиной,  выскочил  на  крыльцо:  во  дворе  ее  не
оказалось.
   - Ты почему ее отпустил, змей?
   Ярыга ответил только ненавидящим взглядом. У Зализы появилось сильное
желание его убить, зарубить на месте, раскромсать в куски -  но  пожалел
времени.  Опричник   вылетел   за   ворота,   остановился,   лихорадочно
раздумывая: далеко убежать не могла, он бы  ее  сейчас  слышал,  Значит,
затаилась, ждет, пока он уйдет - в усадьбу или на поиски.
   Зализа сделал несколько шагов, остановился.  Прислушиваясь,  медленно
поворотился - и увидел внизу, за  створкой  распахнутых  ворот,  светлые
черевики. Он пошел, и взял девку за руку.
   - Не люб ты мне! Не пойду!
   Во дворе  начали  собираться  смерды,  причем  некоторые  уже  успели
подобрать вилы и оглобли. Правда, кинуться на опричника они все  еще  не
решались, и Зализа свободно проволок визжащую  и  царапающуюся  девку  к
дому.
   Она смолкла только тогда, когда Семен затащил ее к боярыне и смиренно
опустился на колени.
   - Алевтина, доченька, подойди, - протянула боярыня руку.
   Девка с готовностью кинулась к ней.
   Боярыня перекрестила ей лоб, притянула к себе, поцеловала  и  усталым
шепотом произнесла:
   - Бог велел прощать...
 
*** 
 
Никогда Зализа не думал, что свадьба его окажется такой: пустая деревенская церковь, молчаливая невеста, одетая во все черное ее мать. Из гостей только волошинский ярыга и скучающий гонец из Москвы. 
   Упитанный попик неразборчиво прочитал молитву,  трижды  обвел  вокруг
алтаря,  дал  поцеловать   холодный   медный   крест,   благословил   на
супружество. Свершилось.  Все  вернулись  в  усадьбу,  но  праздника  не
ощущалось. Не смотря на яркое солнце, в доме висела  сумрачная,  угрюмая
тишина.
   Алевтина ушла  в  комнату  к  матери,  ярыга  спрятался  на  конюшне,
подворники, словно сговорившись, нашли себе работу где-то за стенами.
   Дабы не мучить московского отрока, Зализа  уселся  за  волошинское  -
здесь  все  оставалось  волошинским!  -  привезенное  из  Франции  бюро.
Замежьинские плотники успели  залечить  дубовыми  заплатами  сотворенные
кистенем пробоины, но цвет пока не подобрали, и  причудливая  мебель  из
розового ореха казалась покрытой светлыми лишаями.
   После недолгих раздумий, про свадьбу Семен писать не стал - гонец сам
все видел - а токмо пожаловался на ливонскую угрозу, да  пожелал  Андрею
еще больших успехов в служении государю и Святой  Руси.  Порадовался  за
него от души - а потому и грамота получилась светлая, радостная.
   Приняв в руки свиток, отрок тут же  поднялся  в  седло  и  умчался  в
сторону  Новагорода.  Оттуда  до  Москвы  у  него   имелась   государева
подорожная. А Зализа остался и вовсе один.
   Вечером Алевтина не пришла. Ложиться  в  постель  без  нее  Семен  не
захотел, и полночи просидел на подоконнике, благо закрывать  ему  ставни
никто не стал. Он сидел, жевал неведомо как попавшую в светелку боярской
дочки, жесткую, как темляк, ленту  вяленного  мяса.  Теперь  он  начинал
жалеть, что женился на Алевтине. Ранее, пока он приходил  к  ней,  когда
хотел и кидал на кровать, все было куда проще.
   Ну да, все равно. Завтра он опять поднимется в седло, и на  несколько
дней отправится в объезд Северной пустоши.
   Потребно земли между Ивангородом и Чудским озером осмотреть:  как  бы
ливонцы не проторили там тайные тропы, не нашли брода, не настелили гать
через болото. Двумя тысячами кавалеру Ивану даже мимо  вымершего  Пскова
не пройти: там Печерский монастырь на дороге, Изборск,  Остров,  Опочка,
Порхов неподалеку обеспокоиться за разбой могут. А вот Северная  пустошь
- она пустошь и есть. Городов нет, в крепостях стрельцов  слишком  мало,
чтобы в поле выходить. Если Ивангород разбойники обойти смогут - их  уже
ничто не остановит.
   Зализа задумчиво почесал ухо.
   Итак, у него оставалось всего две недели и пара дней в  запасе.  Надо
поспешать. Он еще раз попытался найти способ привести на Ижорский погост
хотя бы три сотни хороших воинов.
   С тремя-четыремя сотнями ратников ливонских рыцаре отогнать  можно  -
они воевать не способные, только грабить.
   Вот только где эти сотни взять?
   Еще опричник подумал о том, чтобы на этот раз поехать  через  пустошь
без Нислава - пусть стрелец перед ратными месяцами  хоть  недельку  дома
отдохнет, хозяйством займется, Матрену Трофимову потискает.  Хороший  из
него ратник получился, даром что иноземец нерусский.
   Хотя, что значит: "русский"? Голядь, Вятичи,  Вотяки,  Водь,  Венеды,
Буртасы, Булгары, Ижора, Берен-деи, Древляне, Кривичи, Печенеги,  Мокша,
Меря, Литва, Мордва, Корсь, Пруссы, Словены, Радимичи, Татары,  Самоеды,
Тиверцы,  Половцы,  Чудь,  Гузы,  Черемисы,   Уличи,   Северяне,   Весь,
Дреговичи, Полочане - вот из кого русские полки состоят! Многие  и  сами
давно  себя  русичами  называют.  Вот  и   иноземцы   волошинские   себя
русскими...
   От  неожиданной  мысли,  пришедшей  ему  в  голову,  Зализа  едва  не
вывалился из окна. Он вскочил, посмотрел  на  небо:  скоро  уже  светать
начнет, высунулся наружу и заорал:
   - Ярыга, коня мне седлай! Немедля!
   Он  запасливо  сунул  мясную  ленту  в  зубы  и  принялся   торопливо
одеваться: чистая  косоворотка,  свободные  порты  из  синего  понитока,
поверх них - недавно  купленные  в  Куземкино  алые  сафьяновые  сапоги,
батарлыг. Теперь  -  плотный,  толстый  войлочный  поддоспешник,  взятый
вместо кожаного из Анинлова в ожидании  близких  холодов;  зашелестевший
металлом тяжелый юшман, со множеством завязок  и  крючков  от  горла  до
пояса. Затем заколол пряжкой на левом плече темно-синий плащ из бумазеи.
   Снова подошел к окну: конюшня  стояла  уже  открытой,  внутри  кто-то
суетился. Зализа застегнул наручи -  четвертого  дня  копорьский  кузнец
отковал ему новенький наруч на левую руку.
   Положил на место засапожник, опоясался саблей в деревянных, обтянутых
кожей, ножнах. Опричник проверил, на месте ли длинный  охотничий  нож  с
резной костяной рукоятью, потом сунул за пояс тяжелый кистень, кошелек с
парой золотых алтынов и несколькими медными денежками.
   Пожалуй, все.
   Боевой топорик, колчан, новый щит из легких  тополиных  досок  должны
быть у седла, а совью он перестал возить с собой практически сразу -  на
лесных дорогах  поставленная  вертикально  она  постоянно  цеплялась  за
ветки. Держать же ее все время в руках - эдак руки отвалятся.
   В повседневной одежде Зализа наконец-то  почувствовал  себя  уверенно
стоящим на земле, а не порхающим, как мотылек.
   Он взял шлем, подшлемник и пошел во двор. Ярыга как  раз  выводил  из
конюшни пару жеребцов.
   - Ну  что,  Твердислав,  не  дал  я  тебе  на  перине  понежиться?  -
усмехнулся опричник, принимая поводья. - Ничего,  ближайшую  неделю  без
меня отдохнешь.
   Позади хлопнула дверь. Зализа не обратил  на  это  внимания,  вставил
ногу в стремя, привычно  запрыгнул  в  седло,  и  только  теперь  увидел
сбегающую по ступенькам в одной поневе Алевтину. Жену...
   Опричник криво усмехнулся.
   - Ты куда? - схватилась за поводья супруга.
   - На службе я государевой. Али забыла?
   - А почему ночью? Случилось что?
   - В Копорье мне надобно до вечера поспеть. Иначе не угонюсь.
   - Ввечеру ничего не говорил... Случилось что?
   Зализа отрицательно покачал головой.
   - Сиротой ты  меня  сделал,  так  хоть  вдовой  не  оставь...  -  она
отпустила поводья и со всей силы ударила его кулаком по сапогу.
   - Не оставлю, - на этот раз он улыбнулся ей по-настоящему, как  жене.
- Обещаю.
   Ярыга  экономно,  на  полстворки  приоткрыл  ворота  усадьбы.  Зализа
толкнул пятками коня, выехал наружу и помчался по узкой дороге, оставляя
позади себя молочные вихри стелящегося по траве предутреннего тумана.
 
Глава 21 
ЕЛЕОСВЯЩЕНИЕ 
 
   Стены  небольшой  комнаты  иерея  храма  преподобного   Сергия   были
полностью обиты светло-зеленым  английским  штофом.  Большой  письменный
стол, изготовленный из светло-розового ореха тоже  наверняка  прибыл  из
Европы, кресло с высокой прямой спинкой сильно  напоминало  немецкое.  О
Святой Руси здесь напоминали только толстый том  священного  писания  на
углу стола, распятие над головой отца  Петра,  да  высокий  складень  на
полочке в красном  углу.  Хотя,  пожалуй,  тяжелый  медный  пятирожковый
подсвечник со свенскими вензелями, тоже напоминал  о  Руси  -  наверняка
трофейный.
   Опустившись на деревянную лавку у стены,  Зализа  предпочел  смотреть
вниз, на гладко струганные доски. Не стоило показывать собеседнику  свое
отношение ко всему этому кричаще изысканному убранству.
   - И много их там, сын мой? - задумчиво сложил священник ладони  перед
лицом.
   - Около ста заблудших душ, отче. Нет у них на острове  ни  храма,  ни
служителя божьего, ни наставника. Называют они себя  христианами,  отче,
но к таинствам церковным приобщиться не могут и скоро  от  лона  отпадут
вовсе.
   - Это хорошо, что вы заботитесь о душах  православных  христиан,  сын
мой, и помните об их нуждах... - уткнулся носом в кончики пальцев иерей.
   - Именно этому наставлял нас государь  Иван  Васильевич.  Никогда  не
забывать о вере христовой, о нуждах Православной Церкви и Господа нашего
Иисуса Христа, - напомнил отцу  Петру  Зализа.  -  А  потому  на  землях
Северной пустоши, врученных им моему ведению, безбожности я попустить не
могу. Посланный на остров купец сообщал, что оставленные  без  присмотра
людишки креститься ноне начали забывать, слова  непотребные  произносят,
неопоясавшись ходят. Думаю,  отче,  к  ним  немедленно  следует  послать
достойного пресвитера, дабы вразумить их и наставить на путь истинный.
   - Меня радует твоя забота о делах христовых, сын  мой,  -  повторился
отец Петр. Необходимость начинать миссионерскую деятельность его явно не
радовала, но и отказать в этом  начинании  после  столь  настойчивого  и
прямолинейного  приглашения  он  никак  не  мог.  -  Не  может  ли   сие
путешествие оказаться опасным для нашего посланника?  -  поинтересовался
иерей.
   - Я готов лично сопроводить его на этом пути, отче, -  с  готовностью
предложил Зализа.
   - Пожалуй, знаю я иеромонаха,  которого  не  испугают  опасности  при
исполнении долга своего пред Господом, - внезапно  вскинул  голову  отец
Петр. - И рыбаки монастырские в Керновке его знают, на Березовый  остров
отвезут. Ступай, сын мой, и возвращайся  утром,  он  будет  тебя  ждать.
Благослови тебя Господь, раб Божий Семен.
   Зализа  радостно  встрепенулся:  он  ожидал,  что  искать  лойму  для
путешествия придется именно ему.
 
*** 
 
- Ты хочешь вернуться назад, мастер? - вкрадчиво спросил Мягкая Лапа, входя в загородку к Росину. 
   Хотя поначалу члены объединенного отряда жили общими бараками, тем не
менее вскоре у людей появилось желание к  хоть  какому-то  уединению,  к
возможности получить некую личную "жилплощадь". Радикально  решить  этот
вопрос удалось очень просто: внутри домов были поставлены палатки. В них
и ночевать теплее получалось, и возможность  уединения  гарантировалась.
Мастер, палатки с собой не бравший, оказался  единственным  "бездомным".
Все, что он  смог  сделать,  так  это  отгородить  полотнищем  армейской
палатки угол неподалеку от дверей. Именно туда и заглянул индеец.
   - Ты хочешь вернуться назад, мастер?
   - Куда? - не понял Костя. Прожив на острове  половину  лета,  он  уже
настолько свыкся с новым миром, что "назад"  ассоциировалось  у  него  с
возвращением в лес к силкам или на каменистый мыс,  откуда  они  таскали
камни для печей.
   - Назад, в свое время.
   Росин отложил куртку и иголку с ниткой, пригладил волосы:
   - Как?
   - Старая Лиса разговаривала с духами, - сообщил Мягкая Лапа, - и  они
сказали ей, что Великий Отец зовет  варау  к  своим  истокам  и  родовым
землям.
   - Ну и что?
   - Ты забываешь, что мы племя варау, мастер.  Мы  связаны  с  предками
американских индейцев кровными узами и магическими обрядами, мы  с  ними
суть одно племя,
   - Не вижу связи.
   - Великий Отец зовет нас на  земли  предков,  мастер,  -  напомнил  о
"пророчестве"  колдуньи  индеец.  -  А  земли  наших  предков  лежат   в
Венесуэле. Мы одной крови с ее нынешними обитателями.
   - Понятно, - кивнул Росин и потянулся за  курткой  и  иголкой.  -  Вы
хотите эмигриров