ечный
дозор сменить надобно. Почитай, десять дней в поле.
   Уж чего-чего, а ночевать в доме боярина Волошина он не  останется  ни
за что! Государь особо зарок требовал, чтобы с земскими  опричным  людям
не водиться, не разговаривать, на свадьбу друг к другу не ходить. Забыть
не могут бояре, как при младенчестве государевом руки над собой  никакой
не знали, долг Москве отдавать не хотели, под чужую руку  земли  русские
предавали. Нет, к этой заразе государеву человеку касаться  нельзя.  Его
долг измену выгрызать, а предателей - выметать.
   К тому же, и до своих деревенек полдня пути осталось.
   - Тогда в горницу прошу, чем богаты. Пульхерия, проводи гостей.
   Сам боярин за стол к низкородным, по его мнению, людишкам не  сел,  и
ели они в гордом одиночестве. Харитон Волошин, как  всегда,  разносолами
гостей не баловал: холодные щи  со  свеклой,  запеченная  утка,  вареная
убоина, пряженцы с вязигой, да сыта напоследок. И  на  жадность  хозяина
сетовать не за что, и не рассидишься особо. Где-то через час приморившие
червячка гости вышли на крыльцо. Из  раскрытых  ворот  сарая  доносились
звуки кнута и жалобные вскрикивания.  Зализа  улыбнулся.  Он  знал,  что
происходит: на конюшне пороли нерадивого дозорного, прозевавшего  приезд
вооруженных гостей. И правильно пороли:  сегодня  опричников  проглядит,
завтра ляхов прохлопает.
   - Эй, ярыга, кони кормлены?! - громко окликнул  Семен,  хорошо  зная,
что провожать его боярин не придет.
   -  Сей  же  час,  воевода,  веду,  -  высунулся  из   ворот   конюшни
харитоновский человек.
   - До темна дома будем, - с удовлетворением отметил Зализа. - Пожалуй,
к Неве завтра не с утра поскачем, а после полудня. В поле переночуем,  а
поутру назад.
   Дорога из боярского двора вела широкая: заводной конь легко шел рядом
со всадником. Позвякивая  кольчугами,  маленький  отряд  за  пару  часов
миновал волошинские деревеньки Елгино и Кость, после  чего  втянулся  на
узкую тропу, ведущую вокруг Лисинской вязи.
   Болота были сущей напастью  Северной  пустоши,  покрывая  большую  ее
часть. Недаром издавна по сторонам Невы ютились только редкие  чухонские
рыбацкие деревушки, да попадались на зимниках  лабазы  промысловиков  из
Нового Города, забредавших в гнилые места только в студеную пору.
   Под копытами зачавкало, осиновые ветви стали бить по лицу,  заставляя
людей опускать головы к самым гривам. Кони шли неспешным шагом,  успевая
прихватывать мягкими губами зеленые листочки - и в ушах тут же зазвенели
крылышки собравшихся со всей округи  комаров.  По  счастью,  на  взгорке
впереди пять лет назад лихо погулял смага, и с тех пор там только-только
начали подниматься молодые березки. Перемахнув темный  землистый  ручей,
всадники взметнулись на холм, под яркое солнце и пустили коней в  намет,
дозволяя встречному ветру  сдуть  комариное  племя.  Промчавшись  так  с
полверсты, снова перешли на походную рысь, сберегая силы коней.
   Пожарище  кончилось,   и   тропа   опять   сузилась   до   полсажени,
протискиваясь мимо темно-зеленых елей, и стала описывать  новую  широкую
дугу вокруг Розинской топи. Еще час пути - и  впереди  открылся  Кауштин
луг. Начинались жалованные государем опричнику Семену Зализе земли.
   Как раз Кауштин луг и вызывал у Семена самые  грустные  мысли.  Почти
три сотни чатей  пустующей  земли,  стремительно  зарастающей  ивой,  да
полуразвалившаяся печь на печище у хвойника,  рядом  с  узкой  речушкой.
Смерды, жившие там  при  вотчиннике  Антелеве,  после  пожара  строиться
заново не стали, а ушли к Казанским засекам, на новые земли. С  тех  пор
здесь никто не селился, а оставшийся без рук позем погибал.
   Прямо из-под ног вырвался серый комок и, отчаянно петляя, рванулся  к
рябиновым кустам. Хотя косой сам напрашивался на стрелу, воины  пожалели
тратить на него время. Отмахав полторы версты широкого луга, они  попали
под кроны  густого  лиственного  леса,  заросшего  перепутанной  травой,
пересекли неширокий овражек, обогнули Земляной Глаз -  небольшое  лесное
озерцо и вышли на довольно широкую тропу, по которой  опять  можно  было
двигаться широкой рысью. Впереди  засветлело:  там  открывалась  длинная
Чепекская верея. Тропинка раздвоилась.
   - Смотри, Осип, завтра к полудню! - напомнил Зализа, и слегка шлепнул
коня по крупу, подгоняя его вперед.
   - Благодарствую, воевода! - парень в косоворотке свернул  на  боковую
тропинку. - Как солнце поднимется, сразу стронусь!
   Опричник кивнул, поглядывая на небо. Там  натягивались  темные  тучи,
обещая непогоду. Значит, стемнеет куда раньше, чем он рассчитывал.
   -  Давай,  Урак,  давай,  -  снова  поторопил  Семен  коня.  -  Скоро
отдохнешь.
   Тропа вдоль вереи была если и не широкой, то  хорошо  натоптанной,  и
всадники могли не бояться неожиданных ям или низких ветвей. Миновав луг,
они повернули налево, вброд перешли небольшую прозрачную речку,  немного
проскакали вдоль нее.
   - Я поеду, воевода? - запросился Агарий.
   - Ступай, - кивнул Зализа, позволяя  воину  повернуть  коней,  а  сам
двинулся дальше вниз по течению.
   Еще час скачки - и впереди показалась  деревня.  Опричник  въехал  во
двор с первыми каплями дождя, самолично расседлал коня, после чего завел
обоих скакунов в загон и насыпал им овса. На улице и  вовсе  стемнело  -
только ливень шумно хлестал по дранке крыши, по уличной траве, по листве
ближних деревьев. Зализа запахнул ворота, кинул поперек створок завор, и
поднялся в дом.
   Лукерья суетилась у печи, не заметив возвращения хозяина  даже  после
того, как опричник вошел в комнату. Спохватилась она только после  того,
как грохнули о лавку снятые вместе с широким поясом ножны  -  приставила
ухват к стене, поклонилась:
   - Здрав будь, Семен Прокофьевич. Потчевать  не  желаете?  Щи  грибные
горячие, сорочинская ярмарка с убоиной сейчас будет.
   - Откель убоина? - удивился опричник, расшнуровывая юшман.
   - Никита Разин, смерд из Еглизей, оброк намедни привез. Полть убоины,
полть хряка опаленного,  грибов  кадушку,  капусту,  морковь,  несколько
мешков ячменя, овес, капусту, морковь, репу. Я в клеть во дворе  сложить
велела, сами можете посмотреть, Семен Прокофьевич. Еще чухонец  заходил,
что в Антелевом месте осел. Принес трех лещей копченых, щуку  с  полпуда
весом. Я в погреб сложила.
   Крещеный чухонец Ждан, неведомо откуда прибредший тонник,  год  назад
поселившийся  в   полуразвалившемся   доме   вотчинника   Антелева   был
единственном приобретением Зализы на новом месте.
   Получивший земли еще от великого  князя  Василия  Ивановича,  прежний
боярин явно желал получать с новых угодий столько же дохода, сколько и с
волжских  вотчин.  Посаженый  им  наместник  так   гнел   смердов,   что
разбежались почти все.  Хотя  размерами  дарованные  Зализе  земли  мало
уступали поместьям служилого боярина Волошина, но из семи  деревень  две
вовсе пустовали, в Погах и Еглизях осталось  по  два  двора,  в  Тярлево
один. Только в Кабраловке и Анинлове уцелело четыре нормальных  подворья
- правда, один из домов занимал сам опричник.
   Видимо, антелевский наместник  считал,  что  семья  мужика  Лукашина,
только-только поставившая новый дом, никуда не денется, а потому  прижал
ее сильнее других. А они взяли, да и ушли,  оставив  на  память  о  себе
приживалку Лукерью - женщину лет  сорока,  потерявшую  всю  родню  после
набега ливонской шайки.
   Приняв под свою руку такую разоренную вотчину, Зализа оброка  снижать
не стал, но от барщины смердов освободил полностью, и они, вроде  бы,  с
облегчением подняли головы и разбегаться больше не  торопились.  Правда,
новых поселенцев в его владения не приходило.
   Да и кому хотелось жить в  здешних  болотистых  местах?  Единственное
прибавление - круглолицый, пропахший рыбой чухонец,  поднявшийся  как-то
на лодке от Невы по мутноватой Ижоре и поставивший под взгорком  у  реки
свой шалаш.
   Трудно понять, то ли был он глуп от рождения, то ли прикидывался,  но
на расспросы опричника кто он и  откуда,  говорил  только,  что  ушел  с
острова Русов, потому, как жить там стало тяжело.  Зализа  тогда  махнул
рукой в сторону бесхозного  Антелевского  дома  -  мол,  живи  здесь,  и
оставил его в покое. Ждан перебрался в дом, потихоньку перекрывая  крышу
и поднимая углы, а заодно ставил в Ижоре сети с  ячеёй  в  пять  ногтей,
коптил на опушке рыбу, не забывая время от времени приносить часть улова
в дом помещика.
   Потом вдруг оказалось, что вместе с  ним  живет  светловолосая  рябая
женщина и двое сорванцов - видать, решился осесть.
   Больше никто на земли Зализы не приходил, надела  не  просил.  Может,
когда вырастут отроки во дворах нынешних смердов, они не захотят уходить
из родных мест, поднимут забытые пашни, заново отстроят ушедшие в  землю
дворы. Ну, а пока Семену Зализе только-только хватало на  прокорм.  Если
бы не государевы двадцать рублей в год за службу  -  так  и  вовсе  хоть
подаяние проси.
   Самое обидное - боярин Харитон, имея  под  собой  почти  шесть  сотен
дворов сидел в поместье, и в ус не дул,  а  Зализе  приходилось  стеречь
границы Северной пустоши, наскребая засечные наряды со своих  двенадцати
дворов. Хорошо, в Кабраловке у Кузнецовых  хозяйство  стояло  крепко,  и
деда их Агария, прошедшего несколько войн, Зализа мог брать в засеку, не
боясь разорить двор, да в Погах у  Моргуновых  старший  сын  сам  рвался
попробовать свои силы в ратном деле. Еще двух ребят он сманил  со  своей
черной сотни после того, как саблю государю поцеловал -  эти  хозяйством
обзавестись не успели, и с ними было проще.
   Свое маленькое воинство Зализа  берег  -  потому,  как  другое  взять
неоткуда. Осипу отдал привезенные  из  Казанского  похода  щит,  шлем  и
саблю, снятые с убитого татарина,  со  всеми  делился  маленькой  мздой,
случавшейся на порубежной службе. Так, с трех станишников,  пойманных  в
Игнатовом лесу осталось им помимо косаря еще и отрез  гладкого  голубого
шелка, пара сафьяновых сапог, топор, один золотой ефимок, да около рубля
серебром. Талер  Зализа  взял  себе,  а  всем  остальным  "побрезговал",
позволив разделить своим засечникам. Пусть дома похвастаются.
   Зайдя в свою  комнату,  опричник  скинул  на  сундук  тяжелую  бронь,
войлочную поддоспешную рубаху, с наслаждением потянулся.  Тело  казалось
легким, невесомым.  Толкнись  ногами  от  пола  -  воспаришь  под  самый
потолок.
   - Лукерья, а Мелитина где?
   - Домой пошла,  Семен  Прокофьевич,  недужится  ей.  Мелитиной  звали
девицу со двора Береженых, что помогала Лукерье по хозяйству  у  барина.
Семену она нравилась - да так, что пребывала на сносях и  вроде  вот-вот
должна родить. Зализа  надеялся,  мальчика  -  воспитает  он  из  своего
байстрюка воина,  будет  кому  порубежье  оставить.  Мелитина  нравилась
барину настолько, что когда домохозяйка намекнула,  что  может  взять  в
помощницы молоденькую щекастую Младу из Еглизей, он отказался.
   - Ладно, коли недужится, стерпим и без нее. Ну, угощай, Лукерья.
   Женщина вытянула ухватом из печи корчагу, хорошенько взболтала в  ней
черпалом, поднимая со дна гущу, налила пахнущих дымом  и  тонкой  лесной
горчинкой грибных щей в большую ношву - меньше после  дальней  дороги  и
предлагать   соромно   -    поставила    перед    опричником.    Зализа,
перекрестившись, отломил от каравая краюху ржаного  хлеба  и  взялся  за
ложку.
   -   Удальцов   своих   завтра   приведете,   Семен   Прокофевич?    -
поинтересовалась Лукерья.
   - Послезавтра, - покачал головой опричник. -  Пусть  Осип  с  Агарием
дома немного перед нарядом  побудут.  После  полудня  тронемся,  в  поле
переночуем, а послезавтра к вечеру вернемся. Не бойся, Лукерья, щи  твои
не пропадут.
   После того, как Зализа  выхлебал  суп,  домохозяйка  столь  же  щедро
сыпанула ему непривычно белой с  крупными  мясными  кусками  сорочинской
каши, налила ковкаль хмельного меду. Семен осоловел просто  от  обильной
сытной еды, а запив это медом начал ощутимо  клевать  носом.  Борясь  со
сном, он ушел в свою комнату,  разделся  до  исподнего  и  забрался  под
теплое одеяло,  на  застеленный  чистым  прохладным  полотном,  пахнущий
свежим сеном травяной тюфяк.
 
Глава 4 
КОЛДОВСКОЕ ПЛЕМЯ 
 
   Проспал опричник на диво долго - и петухов не услышал,  и  солнце  не
ощутил. Впрочем, и не мудрено: почитай, четыре дня в седле провел. Хотел
отдохнуть,  пока  бывшие  черносотенцы  в  засечном  наряде,   да   тати
волошинские все планы перепутали. Ну  да  ничего,  все  равно  в  дорогу
раньше полудня он  не  собирался.  Зализа  поднялся,  сладко  потянулся,
щурясь  на  пробивающиеся  сквозь  пергаментную  пленку  лучи,  подобрал
лежащую на полу саблю и вышел на крыльцо.
   От вчерашнего ненастья не осталось  и  следа.  На  чистых  бескрайних
небесах ослепительно сверкало солнце, ни  единое  дуновение  ветерка  не
колыхало воздух, от промокшей за ночь земли поднимался  видимый  простым
взглядом пар.
   Петух, стерегущий пасущихся вокруг овина кур  приподнялся  на  тонких
красных лапах вытянул  шею  и,  хлопая  широкими  коричневыми  крыльями,
хрипло  закукарекал.  Неподалеку  низким  долгим  мычанием  откликнулись
коровы, донеслось конское ржание.
   - Молодцы, - кивком принял отчет от своей живности  опричник,  сбежал
по счастливым семи ступеням, у колодца разделся, снял крышку, уцепившись
за длинную жердь "журавля", опустил кадушку в  темную  глубину.  Услышав
далекий всплеск, поднял наверх и решительно вылил себе на голову:
   - A-ax, Пресвятая Богородица и семнадцать ангелов, хорошо!
   Еще лучше бы было стопить баньку, но на это  простое  удовольствие  у
Зализы уже полторы недели не хватало  времени.  Подняв  из  колодца  еще
ведро, опричник вылил воду в почти  опустевшее  корыто  -  для  скотины,
положил крышку на место и пошел назад в дом.
   - Портно чистое дать, Семен Прокофьевич? -  встретила  его  в  дверях
простоволосая Мелитина.
   Зализа никак не мог  привыкнуть  к  ее  выпирающему  вперед  большому
животу,  но  во  всем  остальном  она  ничуть  не   изменилась:   слегка
подрумяненные щеки, длинная коса, округлые плечи, голубые глаза.
   - Давай, - он отдал ей старое  исподнее  и,  не  удержавшись,  провел
ладонью по белой шее.
   - Холодно! - испуганно пискнула девица. Опричник  только  рассмеялся,
уходя в свою комнату, немного  попрыгал  и  помахал  руками,  разогревая
кровь.  Спустя  минуту  скрипнула  дверь,  Мелитина   протянула   чистое
исподнее. Зализа взял одежду, положил ладонь ей на живот:
   - Ну как?
   - Брыкается, - смутилась девка.  -  Наружу  просится.  Стол  накрыть,
Семен Прокофьевич?
   - Да засечники скоро прискачут. С ними и поем.
   - Может, гычки с юшкой?
   - Это давай, это не еда, - махнул рукой опричник. Наскоро  перекусив,
он присел на ступенях крыльца, тщательно проверил режущую  кромку  своей
сабли. Потом взял тряпицу и старательно прошелся по пластинам юшмана, по
шлему,  по  наручням,  полируя  металл  до  зеркального  блеска.   Этого
неторопливого занятия хватило как раз на два часа: как  только  опричник
отложил  доспех,  издалека  послышался  дробный  топот.  Оба  его  воина
торопились к воеводе, ведя в поводу заводных коней.
   - Лукерья, стол накрывай! - крикнул в дом Зализа и пошел на лужок  за
полем ловить и седлать коней. Точнее, только одного - второй всегда  шел
за ним налегке.
   И только после этого пошел одеваться.
   День обещал выдаться жарким, но -  хочешь  не  хочешь,  а  без  брони
уходить на  порубежье  нельзя,  если  сеча  случится,  облачаться  будет
поздно;  это  только  шлем   быстро   накинуть   можно.   Без   плотного
поддоспешника  от  юшмана  толку  мало,  а   потому   поверх   исподнего
приходилось надевать рубаху из плотного войлока - и париться в ней днями
напролет.
   По весне и осени такая одежка  наоборот,  хорошо  грела,  и  опричник
нередко радовался, что жребий занес его в Северную пустошь, где весна  и
осень занимали большую часть года.
   За столом Зализа повел себя как  настоящий  боярин:  для  каждого  из
воинов была поставлена своя плошка, а опричник ел и вовсе  из  меденицы.
Кмети, похоже, впервые  в  жизни  видели  сарацинское  зерно,  несколько
кебелей которого опричник из интереса купил у афени из Почапа, а потому,
с удовольствием умяв щи,  к  сорочинской  ярмарке  отнеслись  с  немалым
удивлением  и  подозрением.  Вместо   сыта   Лукерья   дала   засечникам
яблочно-клюквенную уху, ее же залила и в турсуки на дорогу.
   Что домохозяйка собрала ему в дорожный мешок, Зализа смотреть не стал
- баба опытная, лишнего не кинет, ненужного не даст. Он проверил  только
оружие,  которое,  кроме  пики,  почти  всегда  находилось  при  нем,  и
взметнулся в седло.
   Лукерия перекрестила всадников - Осип и Агарий низко  поклонились  ей
прямо с коней, и маленький отряд углубился в начинающийся в  одном  гоне
от барского дома ельник.
   До Тярлево до проскакали примерно за час. Этот  спрятанный  в  глухой
чащобе хутор, состоящий из единственной избушки,  в  которой  вековал  в
одиночку старый бортник, и ограничивал, согласно грамоте, земли  Степана
Зализы с севера. Опричник его и за деревню не считал, со  стариком,  про
которого ходили самые темные слухи, ни разу  не  разговаривал.  Выглядел
бортник так, словно прожил уже не век, а всетри, и должен со дня на день
попросить разобрать над собой в избе угол - однако каждое лето он дважды
трясущейся старческой походкой выбредал из  леса,  оставлял  на  крыльце
барского дома братину с медом и уходил обратно.
   - Эх, помрет бортник, и не станет  на  земле  деревни  Тярлево,  -  в
который раз покачал головой Зализа. - А жаль. И деревни  жаль,  и  меда,
что отсюда приносят, тоже жаль.
   Всадники поворотили коней  налево  -  впереди  в  паре  верст  лежало
очередное болото. Огибать его пришлось  почти  два  часа,  зато  перейдя
вброд безымянный ручей в косую сажень шириной, засечный  отряд  выбрался
на обширный луг, заболачиваемый по весне и осени, но  зато  пересыхающий
летом - скачи, не хочу! Через пару  верст  впереди  зашелестели  кронами
березы, окаймляющие два мелких озерца. Проход между ними  имелся  только
один, и отряд снова сбился вместе, втягиваясь на узкую тропу. За  озером
тропа раздваивалась: налево,  на  запад,  уходила  дорожка  к  Вилози  и
Инойлову, угодьям служилого боярина Михайлова, и дальше, вкруг болот, на
Копорье; и направо, к камышовым берегам Невской губы,  к  богатым  уткой
протокам, а если дальше - но и к самой Неве,  сквозь  здешние  комариные
топи.
   На самом россохе у маленького  бездымного  костерка  сидел  на  седле
кудрявый рыжий воин в простенькой кольчуге с зерцалом и вдумчиво, никуда
не торопясь, обгрызал голубиные косточки. Птица  явно  была  не  первой,
судя по количеству перьев и костей, рассыпанных по траве. Неподалеку два
расседланных коня пощипывали травку, густо растущую в редком березняке.
   - Ты что здесь, Феня? - удивился  опричник,  поглаживая  ладонью  шею
коня.
   - Василий вчера ввечеру ладью на  той  стороне  губы  видел,  -  воин
спешно заглотил последние кусочки мяса, уцелевшие  на  ребрах,  отбросил
обглоданный скелет и вытер пальцы  о  траву.  -  Он  к  горловине  Ижоры
поскакал следить, а я к вам навстречу.
   - Кто?
   - На свенов похожи, - неуверенно предположил  воин.  -  Голов  десять
торчало.
   - Костер жгли?
   - Толку-то? Темнело...
   - Седлай своего гнедого, Феофан, - распорядился Зализа, спрыгивая  на
землю, - поехали.
   Пока рыжий засечник собирался в  дорогу,  остальные  немного  размяли
ноги, позволив лошадям пощипать травку, а затем все  вместе  устремились
по ведущей к Неве неизменно  влажной  тропе.  Верст  через  пять  ручей,
ставший  немного  шире,  пришлось  пересечь  в   обратном   направлении,
перевалить череду поросших низким ивняком холмов. Под копытами больше не
чавкало,  кустарник  сменился  березовыми  рощами,   перемежающимися   с
небольшими прогалинами. Широкой рысью отряд преодоле