ял  особняком  от  прочих  строений
крепости,  и  был  окружен  небольшим  палисадом.  Снаружи  он   казался
каменным, но на самом деле из  обожженного  кирпича  был  сложен  только
первый этаж - с высоким подвалом и обширной трапезной,  -  выглядывающей
наружу тремя сводчатыми окнами. Второй  этаж  дед  приказал  срубить  из
смолистых сосновых бревен, тщательно  замазать  глиной  и  заштукатурить
снаружи и изнутри, отчего дом выглядел каменным целиком. Крышу покрывала
толстая глиняная черепица -  так  что,  случись  в  городе  пожар,  огню
пришлось  бы  приложить  немало   труда,   чтобы   найти   щелочку   для
проникновения в княжеские покои. А уж сыплющихся сверху горячих  искр  и
тлеющих щепок, что обычно и разносят пламя по  селениям,  хоромы  Андрей
Васильевича не боялись вовсе.
   Светелка Софьи находились наверху, в дальнем  от  дверей  углу  дома.
Вроде и место самое укромное - а смех из нее разносился по всем палатам,
заставляя обитателей и гостей невольно улыбаться в ответ.
   Бог дал князю трех дочерей, двух из которых потом отобрала  пришедшая
из литовских пределов холера. Посему младшенькую свою Андрей  Васильевич
баловал, стараясь не думать о том, что настанет день, когда она  покинет
эти стены и  переедет  к  мужу.  А  ведь  уже  четырнадцатый  год  пошел
хохотушке, можно и под венец идти, коли жених достойный найдется...
   Вот и сейчас, едва переступив порог  дома,  хозяин  услышал  звонкий,
переливчатый смех.
   - Дарья Ерофеевна где? - князь снял  ерихонку,  звякнувшую  железными
наушами, протянул ярыге и перекрестился на образ Богоматери, висящей под
сводом у ведущей наверх лестницы.
   - У дочери пребывать изволит, Андрей Васильевич.  Купцы  греческие  с
утра приходили, так до сих пор и не спускались.
   - Ага, греческие купцы, - кивнул князь, поворачивая  в  трапезную.  -
Передай-ка ты ей, что есть я хочу. И голоден вельми.
   Купцы оставались извечной головной болью  князя.  Чернигов  стоял  на
торговых путях, пусть и  не  очень  нахоженных,  из  моря  татарского  в
северные земли, и из земель литовских и  ляхских  на  Москву.  Уж  очень
удобно получалось с Сейма на Оку товары  перекидывать,  а  уж  там  и  в
столицу русскую на ладьях заплыть можно, и в Персию с тем же успехом.  В
Персию даже проще, потому, как супротив течения нигде плыть не нужно.
   По причине этой, товара через город шло немало как в одну,  так  и  в
другую сторону. Однако купцы все товар  свой  дорогой  стремились  не  в
слободах ремесленных,  торговых,  да  подольских  держать,  а  за  стены
крепкие крепостные спрятать. Особливо своего добиться пытались те купцы,
что через Чернигов торговали постоянно, склады и сараи их  не  пустовали
никогда, а потому и опасность каждая хоть каким-то, но  убытком  грозила
постоянно.
   В  первые  ряды  тут  выходили  купцы  как  раз   греческие.   Будучи
единоверцами, жили  они,  однако,  в  землях  басурманских;  товары  все
норовили увезти в земли османские  да  и  людьми  казались  странными  и
скользкими. Во всяком случае, дела свои торговые греки не  останавливали
ни на день, сколь страшные войны и моры в здешних краях не творились.
   Князь, желая справедливость общую соблюсти, пытался склады  в  местах
защищенных по общему равенству  распределить:  и  купцам  московским,  и
грекам, и схизматикам в равной мере. Однако  греки  справедливость  оную
воспринимать не желали, пытаясь путями окольными льготы лишние получить.
   Любовь воеводы черниговского к дочери мимо их внимания не  прошла,  а
потому подношения  и  уговоры  свои  они  именно  Софье  адресовали,  на
честность княжескую надеясь. Подарки, дочерью принятые, отнимать  Андрей
Васильевич не станет, серебро купцы сами не примут,  а  потому  придется
князю Можайскому о новых снисхождения торговаться.
   Черниговский  воевода  расстегнул  крючки  юшмана  -  туговат   стал,
туговат. Однако же доспех воинский - не кафтан домашний.  Надставить  не
просто, расстегнутым не поносишь. Может, иной раз и  обедать  не  стоило
бы?..
   - Папа, папа! - первой по лестнице сбежала дочка, и князь понял,  что
вразумить ее окажется не просто. - Ты посмотри, какое мне  дядя  Галанис
колье подарил!
   Сарафан обнажал грудь довольно широко, и  Андрей  Васильевич  увидел,
как на чуть смугловатой, загорелой коже дочери  лежит  широкое  колье  с
коричневатой эмалью, покрывающей золото,  с  большими  белыми  эмалевыми
лепестками и светло-голубыми сердцевинами, в цвет софьиных глаз.
   Да, такое колье он, пожалуй, дочке бы купил.
   - Сколько Галанис запросил?
   - Так подарок же, папа!
   Князь в очередной раз подумал, что покупка по десятикратной цене  все
равно бы дешевле обошлась, но промолчал - к чему девчонку огорчать?
   - Мать-то где, Софья? Пусть велит на стол накрывать.  Сейчас  и  Глеб
подойдет...
   Глеб тоже был единственным уцелевшим сыном из трех  родившихся.  Увы,
все трое, увидевшие  свет  после  свадьбы,  оказались  слабыми,  и  двое
мальчиков не пережили первой годовщины. Зато окрепшего Глеба не брали ни
холера, ни холод, ни литовские стрелы.
   - Садись, Андрей Васильевич, - спустилась сверху жена. В трех  одетых
поверх друг друга платьях и темном убрусе она казалась  дородной  дамой,
однако впалые, густо нарумяненные щеки доказывали,  что  на  самом  деле
княгиня не так уж и упитанна. - Сейчас подавать начнут.  Гостей  сегодня
не ждешь?
   - Да уж и не знаю ныне, - князь мягко, одними губами  расцеловался  с
супругой. - Греки-то ушли, али меня поджидают?
   - Ушли, Андрей Васильевич, ушли. Откушай спокойно.
   Из-за татарской осады ни сотники боярские, ни стрелецкий воевода ныне
к обеду не появились, а потому за столом собралась только  семья  -  сам
князь, дочь, да супруга. К тому времени, пока поели пирогов с  капустой,
хлопнула дверь и вошел Глеб.
   - Благослови Господь, - перекрестился он на образа и  тут  же  сел  к
столу:
   - Ты знаешь, отец, что татары мост из заречья к нам наплавляют?
   Княжич был в отца высок и статен, носил курчавую рыжую  бороду.  Ради
молодецкой удали голову брил наголо, а  доспехом  носил  ширококольчатую
бай-дану,  сквозь   которую   проглядывал   обшитый   атласом   стеганый
поддоспешник.
   - То неудивительно, сынок, - пожал плечами Андрей Васильевич. - А  ты
мыслил, они на город из-за реки полюбуются и назад уйдут?
   - Много их, отец...
   - Ничего сынок. Даже сотня шакалов не  могут  заменить  одного  льва.
Дорогая, вели рыбу подавать, заждались уже.
   Тем временем сотни  русских  невольников  под  присмотром  опытных  в
осадном деле янычар заканчивали накладывать на увязанные одна  к  другой
лодки  бревенчатый  настил,  по  которому  без  задержек  сможет   пойти
многотысячная татарская конница, покатятся повозки с бомбардами, порохом
и чугунными ядрами.
   Полоняне же рыли в указанном им месте, напротив северной башни, яму с
пологим уклоном в сторону Чернигова и отвесной обратной стеной.
   Сам лагерь, с многочисленным обозом, сотнями шатров для беев  и  мурз
отдельных родов, Девлет-Гирей велел поставить  на  низком  южном  берегу
Десны, в безопасности  от  возможной  вылазки  русских  воинов,  Правда,
большинство нукеров, едва мост открыл путь  через  реку,  устремились  к
русскому  городу,  надеясь  первыми  ворваться  за  стены,  едва  только
появится такая возможность.
   Александр Тирц тоже перебрался на левый берег под охраной  Алги-мурзы
и его полусотни, и отправился погулять по окрестностям древнего русского
города, до которого в далеком двадцатом веке так и не добрался.
   Как ни странно, но и сейчас, в году одна  тысяча  пятьсот  шестьдесят
седьмом,  Чернигов  выглядел  не  растущим  поселением,  а  наоборот   -
умирающим. Об этом говорили широкие, мощеные щебнем дороги, тянущиеся от
одной малой деревеньки к другой. Крестьяне их выложить никак не могли  -
да и зачем поселку в пять дворов каменная магистраль шириной в  двадцать
шагов? Это означало,  что  когда-то  здесь  стояло  куда  более  крупное
поселение, а то и какая-то мануфактура, нуждающаяся в постоянном подвозе
сырья и вывозе товара. О том же - о былом могуществе,  ныне  утраченном,
говорили  и  холмы  ровной,  прямоугольной   формы   -   явно   заросшие
травой-муравой фундаменты.
   Впрочем, встречались вокруг города  и  самые  обычные  развалины.  Не
меньше  десятка  церквей,  сложенных   из   каменного   кирпича,   зияли
провалившимися куполами и пустыми стрельчатыми окнами. Имелось несколько
и вовсе монументальных останков - с толстыми,  наполовину  обвалившимися
стенами, тянущимися на десятки метров, обширными внутренними  дворами  и
размашистыми фундаментами. Похоже - бывшие монастыри.
   -  Видать,  не   только   советская   власть   Церковь   Православную
недолюбливала, - сделал вывод физик, ступая по ступеням ведущих в никуда
каменных лестниц. Он попытался прикинуть, какова причина этакой  разрухи
и сходу смог назвать сразу несколько. Возможно, он видел еще не заросшие
на теле страны раны Батыева нашествия, возможно, так похозяйничали здесь
литвины, под управлением которых Чернигов находился  лет  сто,  если  не
больше. А может, этот цветущий край опустошила эпидемия холеры или чумы.
Тоже нередкие гости в южно-русских пределах.
   Впрочем, какая разница? Все равно, еще лет пять  -  и  Россия  вообще
прекратит свое существование.
   По  мощеной  мелким  гравием  дороге  простучали  конские  копыта,  и
посланец Девлет-Гирей - нукер из его телохранителей - осадил коня:
   - Уважаемый Менги-нукер, янычары яму отрыли, приказа ждут.
   - Хорошо, еду.
   Десять лет  почти  непрерывных  долгих  верховых  переходов  приучили
физика держаться в седле, и  теперь  он  уже  сам  предпочитал  даже  на
небольшие расстояния перемещаться  на  лошадях.  Правда,  разницу  между
кобылой и мотоциклом он все равно  не  ощущал,  а  потому  сразу  пустил
скакуна во весь опор, и безжалостно гнал его до самой крепости.
   Янычары, а  точнее,  невольники  под  их  присмотром  отрыли  огневую
позицию именно там, где указал Тирц - чуть в стороне от кузнечной,  судя
по оставшихся в срубах горнах, слободы, на прогалине  перед  протекающим
за густым орешником ручьем. Склон широкой ямы смотрел в сторону  угловой
башни города под углом примерно тридцать градусов и, по  оценке  физика,
выпущенные отсюда ядра должны были попасть как раз в середину вражеского
укрепления. Как стреляют бомбарды, он уже видел и  сильно  ушибиться  не
мог.
   - Алги-мурза, - тихо распорядился Тирц, - собери всех  своих  воинов.
Пусть они с разных сторон, по одному, сосредоточатся здесь, за  сараями.
Притаятся, так, чтобы со стен не видно было, и ждут в полной готовности.
Понял?
   - Сделаю, Менги-нукер.
   - Ну, так делай. А мы  начинаем...  -  он  прикрыл  глаза,  вспоминая
своего "ребенка", ожидающего в степи, на невысоком сухом взгорке,  новых
приказов. - Иди сюда, мой маленький...
 
*** 
 
   - Кня-язь!!! - вломился в трапезную стрелец  с  раскрытыми  от  ужаса
глазами. - Там... Там...
   - Что такое, смерд?! - вскочил в гневе Андрей Васильевич, возмущенный
хамским поведением воина. - Как ты ведешь себя, стрелец?!
   - Чудище, князь... Чудище жуткое  из  степи  идет.  Басурмане  чудище
супротив нас наколдовали!
   - Ну смотри, смерд, - покачал головой Можайский.  -  Коли  понапрасну
погнал - запорю!
   Впрочем, обед все  равно  уже  заканчивался  -  они  доедали  уху  из
выловленного поутру пудового судака, а потому голодным глава города  все
равно не остался. Разве сыта не попил.
   - Идем!
   - Спасибо, мама, - перекрестился Глеб и тоже поднялся. -  Я  с  отцом
буду.
   Оба они, звякая тяжелым железом, сбежали вниз по лестнице и  уверенно
зашагали следом за торопящимся, придерживая саблю на боку, стрельцом.
   На стенах города царила мертвая тишина. Люди с ужасом вглядывались  в
степь, а оттуда, сминая высокий  ковыль  огромными  шагами,  приближался
земляной великан. Ростом он казался с самую высокую из башен, на плечах,
голове,  груди  росла  свежая  трава,  глаза   поблескивали   оловянными
зрачками, а руки сжимались в огромные кулаки.
   Кто-то из стрельцов в голос начал читать молитву. Князь  тоже  быстро
перекрестился,  призывая  Господа  в  помощь  от  колдовских   чар,   но
одновременно лихорадочно пытался придумать, как отбиваться  от  ужасного
монстра, когда он подойдет к городу и начнет ломать стены.
   Тем временем  голем  подошел  к  реке,  вошел  в  воду  немного  выше
татарского мосте  -  вниз  потянулся  длинный  мутный  язык  размываемой
течением глины, Андрей Васильевич понадеялся  было,  что  благословенная
вода уничтожит земляное чудище и не  попустить  его  к  Чернигову  -  но
великан смог-таки перебраться через глубокое русло и пошел, ломая  дома,
по кожевенной слободе. Чавканье мокрых ног разносилось на сотни  саженей
вокруг, а в глубоких следах оставались овальные мутноватые лужи.
   - Пушкарей! - мотнул головой князь. - Большой наряд к пищалям зовите!
Пусть готовы будут.
   Неожиданно, не доходя полутысячи саженей до  северной  башни,  монстр
остановился, наклонился к сгрудившимся на  поляне  телегам,  от  которых
прыснули во все стороны непривычно одетые - в свободные рубахи и широкие
шаровары - татары. Принялся шарить там руками.
   Далеко не сразу князь понял, что земляное  чудище,  подобно  простому
амбалу, просто-напросто  снимает  и  выкладывает  в  приготовленную  яму
пушки. Закончив работу, великан выпрямился и размеренным  шагом  ушел  к
лесу за развалинами Любечского монастыря.
   Оглушительно  громыхнули  бомбарды  -   засмотревшись   на   монстра,
защитники города совсем забыл про обычное, но не менее  опасное  оружие.
Десять чугунных ядер врезались в северную  башню  и  примыкающие  к  ней
стены, пробив толстые бревна, словно лист тонкого  пергамента,  и  упали
рядом со складами польских купцов.
   Тотчас  ответили  залпом   поставленные   в   башне   тюфяки   -   но
разнокалиберный жребий не долетел до татарских пушек,  бессильно  посеча
землю перед ними. Между тем  басурманские  пушкари  принялись  торопливо
перезаряжать стволы.
   - Завалят... - понял князь. - Как есть завалят угловую башню.
   Город окружали двенадцать башен, стоящих на расстоянии выстрела  друг
от друга, в каждой имелось по две двеннадцатигривенных пищали - еще  три
обороняли подходы к воротам - и по четыре ствола более мелкого  калибра.
Из мелких пушек до татарской ямы было вовсе не дострелить, а из  больших
в столь малую цель еще попасть потребно. Яма - это  не  огромная  башня,
попробуй, угадай в нее маленьким ядром, да на таком расстоянии!
   Андрей Васильевич прищурился  на  полсотни  пеших  басурман,  сидящих
слева от ровного ряда желтых блестящих стволов  -  прикрытие  на  случай
вылазки. Еще тысячи три всадников маячат возле наплавного моста,  но  до
них почти верста пути.
   - Глеб, - повернулся он к сыну, - беги к боярину  Анастасову,  скажи,
пусть детей боярских северских на коней сажает. Я  эту  сотню  самолично
поведу. А ты готовь телеги наскоро, стрельцов  два  десятка  подбери,  и
следом за нами выезжай. Надобно нам эту батарею разорить,  пока  бед  не
наделала. И сделать сие быстро, пока помощь к ним не подоспеет. Пушкарей
перебить, бомбарды забрать и увезти  сюда  обязательно!  Ступай.  Татары
снова пальнули из бомбард, и северная башня содрогнулась  от  нескольких
попаданий. Князь покачал головой, еще немного посмотрел вниз,  запоминая
путь от ворот к басурманскому  укреплению,  потом  резко  развернулся  и
торопливо побежал по ступеням наружной лестницы.
   Боярская конница уже ждала его на Полотняной улице.  Всадники  весело
переговаривались, поблескивая начищенным железом, застегивали спереди на
крючки кольчужную бармицу, поглаживали, успокаивая, коней.
   Оседланного княжеского жеребца подвел господину ярыга.  Он  же  подал
поднявшемуся в седло воину рогатину и круглый щит  из  легкой  тополиной
древесины.
   - Ну, братья, - громогласно объявил Андрей Васильевич, - не  посрамим
земли русской, не посрамим звание оружия  нашего.  За  Русь  Святую,  за
честь предков наших, за веру православную! На басурман!
   Трое  стрельцов  скинули  тяжелую  дубовую  поперечину,   закрывающую
ворота,   скрипнули,   распахиваясь,   обитые   железом   створки.    Из
расширяющейся щели в лица воинов  ударил  яркий  свет  -  словно  не  на
кровавую битву собирались они пойти, а на праздник святой.
   - Знамение, - перекрестился князь и дал шпоры жеребцу.
   Гулко запел мост под  ударами  копыт.  Промчавшись  по  нему,  Андрей
Васильевич потянул левый повод, поворачивая коня, начал  разгоняться  по
травянистой полосе между слободскими заборами  и  пахнущим  тиной  рвом.
Нырнул в стреженевскую старицу, выметнулся на склон с другой стороны.
   Отсюда татарские пушки стали уже видны. Охранявшие их пешцы, на диво,
не разбежались при виде отряда кованой  конницы,  а  выстроились  в  два
ряда, выставив перед собой пики.
   - Москва-а! - закричал князь, опуская рогатину до уровня  басурманкой
груди.
   - Москва-а-а!!! - подхватили сзади громкие голоса.
   В этот момент Андрей Васильевич краем глаза заметил какое-то движение
по правую руку от себя, повернул голову  и  обнаружил  налетающий  сбоку
татарский отряд. Степняки, злобно оскалившись, высоко  подхватив  копья,
мчались молча, и до них оставались считанные шаги.  Князь  успел  только
извернуться в седле, пытаясь направить рогатину на  неожиданного  врага,
прикрыться щитом. Копье врезалось в  самую  середину  тополиного  диска,
пробив и щит, и держащую  его  руку  насквозь,  и  князь  Можайский,  от
сильного толчка и неудобной позы, вылетел из седла.  Больно  дернуло  за
ногу правое стремя, татарское копье выскочило из руки - так же выскочила
своя рогатина. От удара спиной о землю из груди на мгновение вышибло дух
- Андрей Васильевич увидел, как прямо ему на голову опускается  шипастая
конская подкова, изо всех сил дернулся в сторону...
   ...Когда он пришел в себя, то сразу почувствовав густой кислый запах,
перемешанный с вонью мокрой шерсти и горелого мяса. Страшно болело левое
плечо и непривычно мерзли ноги. Он согнулся, пытаясь подняться  -  и  не
смог этого сделать. Оказывается, руки были выкручены  за  спину  и  туго
связаны, доспех - снят, как  и  толстые  юфтовые  сапоги.  Голая  голова
упиралась в чей-то мягкий живот.
   - Так где палаты  княжеские?  -  услышал  он  вопрос,  сопровождаемый
нечеловеческим криком, закашлялся.
   Спустя несколько мгновений над ним склонилось желтое узкоглазое лицо,
осклабилось:
   - Живой...
   Князя подхватили, выволокли из кучи  человеческих  тел  и  кинули  на
потертый ковер.
   - Во, еще один оклемался.
   Они находились  в  татарском  шатре.  Войлочный  потолок  с  округлым
отверстием наверху, горящий прямо перед глазами очаг, в котором грелись,
ожидая своего часа, железные прутья.
   Рядом  валялся,  воя  от  боли,  мужчина  с  подпаленной  бородой   и
обгорелыми глазами.  Руки  связаны  за  спиной.  Похоже,  сын  боярский,
попавший в полон вместе с ним.
   За полыхающим в выложенном камнями круге костром сидело  трое  татар.
Один толстый,  с  большими  мешками  под  глазами  и  издалека  слышимой
одышкой, Другой  светлокожий,  усатый,  среднего  возраста  крымчанин  с
черными густыми кудрями и острым носом,  третий  -  бритый  на  немецкий
манер, широкоплечий и на диво большого роста.
   - Развяжите меня, - потребовал полонянин. - Я князь Можайский  Андрей
Васильевич. Негоже меня, как смерда простого, на веревке держать.
   - То я решу, волю тебе давать, али на  поводке,  как  ишака  лягучего
водить, - скривился черноволосый. - А твое место на коленях предо  мной,
царевичем рода чингизидова, стоять.
   - Ну, вот вам и князь, - поднялся во весь рост бритый татарин. - Коли
еще хотите получить, посылайте для этого сотен десять нукеров, дабы  дом
княжеский окружили, и обитателей его отдельно повязали. Иначе татары  их
в общей куче потеряют.
   Тирц вышел