ала  в
него клубы пара - но ей было уютно  и  тепло.  Перед  лицом  приплясывал
жаркими языками костер, доходило до нужной кондиции  жаркое,  неподалеку
всхрапывали, перетаптываясь, кони.
   - А сколько ты хочешь сыновей, Варлам? - неожиданно спросила она.
   Боярин заметно вздрогнул, поднял на нее глаза.  В  зрачках  заплясало
отраженное от костра адово пламя.
   - Пятерых, - почему-то с хрипотцой сказал он.
   - Ого! Если  принять  вероятность  появления  девочек,  это  примерно
десять детей получается. Нет, я не потяну.
   - Девочки тоже хорошо, - нервно подергал себя за усы боярин.
   - Стоп! - предупредила Юля.  -  Только  не  нужно  делать  выводов  и
засылать сватов! Я амазонка, Варлам. Я не умею стоять у плиты,  готовить
обеды, подметать пол и вести хозяйство. Я вообще не представляю, как это
делать. Меня всю жизнь учили только одному: из лука стрелять.
   - Готовить должна стряпуха, - снова опустил глаза к жаркому боярин, и
усмехнулся себе в бороду. - Зато какие у тебя должны родиться сыновья!
   Путь от Бора до Кауштина луга занял четыре дня - сперва вниз по  Луге
до Оредежа, потом по нему, уже вверх по течению, до Суйды и, наконец, по
самой Суйде до поселка. Но когда впереди показались дома,  Юля  едва  не
свалилась с лошадиной спины:
   - Ты куда меня привез?
   Селения из трех составленных вместе домов и одной  часовни  более  не
существовало.  На  берегу  речушки  стояло  высокое  и  широкое  здание,
сверкающее стеклянными окнами, край  его  нависал  надо  льдом,  и  было
видно, как  сквозь  небольшие  отверстия  в  высоких  наледях  постоянно
скользит широкий ремень. Над крышей выступала каменная труба, из которой
постоянно  валил  дым.  Немного  дальше  стояла   островерхая   ветряная
мельница, медленно помахивающая крыльями, еще дальше - огромный загон, в
котором бродило несколько  коров,  пара  быков  и  немалая  отара  овец.
Появилось  несколько  обширных   дровяных   сараев   -   их   содержимое
проглядывало-сквозь широкие щели в стенах. Слышался мерный скрежет пил -
это,  опять  же  у  реки,  работала  лесопилка,   кромсая   на   чурбаки
скатывающиеся под собственным весом на пилы  бревна.  То,  что  на  поле
появились лишние дома - это было уже как бы само собой. Последний  штрих
- среди всего  этого  возвышалась  огромная  горка,  обычная  горка  для
катания, длинный скат которой блестел накатанным льдом.
   - Мамочки, держите меня трое! На два месяца людей оставить  нельзя  -
сразу все вверх ногами перевернули!
   - Куда тебя вести-то, боярыня?
   - Да я уже и сама не знаю... Давай к часовне, может, хоть там избы на
месте остались.
   Старые дома действительно остались на месте, и Варлам на  руках  внес
спортсменку в тот, из трубы  которого  валил  дым.  Там,  на  кухне,  на
длинных досках резали на кусочки мясо и скидывали его в  высокий  кувшин
три женщины - розовощекие, упитанные Зинаида  с  Тамарой  и  куда  более
худощавая светловолосая Инга. Увидев лучницу, они тут  же  закричали  от
восторга, быстро освободили от деревянных мисок скамейку:
   - Сюда, сюда сажай! Сейчас, только протру... Боярин осторожно опустил
девушку на указанное место, выпрямился.
   - Ну, и куда ты теперь? - спросила Юля.
   - Домой, - пожал плечами ратник. - Тут недалеко,  вверх  по  Оредежу.
Верст десять, а то и меньше. Там усадьба отцовская.
   - Нехорошо как-то, так, сразу, - неуверенно сказала спортсменка.
   - Да, действительно,  -  подхватила  Зина,  к  своим  тридцати  годам
ставшая достаточно понятливой. - Подругу нашу привезли, и сразу уходить?
Поели бы сперва, отдохнули. У нас тут теперь несколько  домов  свободных
стоят, еще не отселился туда никто. Так что и переночевать можете, место
есть. А завтра и в дорогу.
   - Тогда я пойду, коней расседлаю, - кивнул ратник и вышел на улицу.
   - Ну, давай рассказывай, - тут же насели на Юлю женщины.  -  Как  он,
каков?
   -  Борода  у  него  густая,  -  заговорщицки  подмигнула  Зинаида.  -
Щекотится, наверное, когда раздетую целует?
   -  Какую  раздетую?!  -  вспыхнула  Юля.  -  Он  ко  мне  пальцем  не
прикоснулся!
   - Каким из пальцев?  -  моментально  уточнила  Тамара,  и  все  снова
расхохотались.
   - Отстаньте, - еще сильнее зарделась спортсменка. - Мороз  на  улице.
Все пальцы отморозить можно, коли глупостями заниматься.
   - Может, импотент? - округлила глаза  Тамара.  -  Нормальным  мужикам
никакой мороз не помеха.
   -  Сама  ты  импотент,  -  обиделась  за  боярина   Юля.   -   Просто
стеснительный.
   - Знаем мы этих стеснительных, - ухмыльнулась Зина. - При  здешних-то
нравах и его обличьи - наверняка половину  девок  вокруг  своей  усадьбы
обрюхатил.
   - Вам-то что?
   Зина обняла Тамару за плечи, прикрыла  глаза  и  жа-алобным  голоском
запела:
 
   Ой, цветет калина
   В поле у ручья.
   Парня молодого
   Полюбила я...
 
   Инга, не удержавшись, присоединила и  свой  могучий  голос  к  общему
хору:
 
   Он живет не зна-ает ничего о том,
   Что одна дивчи-ина думает о нем!
 
   За стеной послышался грохот, и спустя минуту на  кухню,  прихрамывая,
вошел Картышев:
   - Инга, милая, мне очень нравится, как  ты  поешь.  Но  только  ты  в
следующий раз предупреждай, ладно... О, Юля? Откуда?
   - Ага! - довольно зарычала спортсменка, - избавиться от меня хотели?
   - Да нет, - пожал плечами Игорь, -  просто  думали,  ты  там  раненая
лежишь, лечишься. Юшкин-то после сражения в Бору  застрял,  пострадавших
выхаживать.
   - Видела я вашего Юшкина... Всего один раз. Кору мне на ногу намотал,
и общий привет.
   - Как же ты сюда добралась?
   - Да этот, рыжий боярин довез.
   - Ну и как он? - улыбнулся Картышев.
   - Да пошли вы все! - во весь голос закричала лучница.
   Но тут хлопнула входная дверь, и она замолчала. Вошел боярин Варлам в
уже влажном доспехе:
   - Случилось чего? Я крики слышал...
   - Я молоток на ногу уронил, - тут же признался Игорь.
   - Слушай, боярин, - указал сын Евдокима Батова на окно, - а  что  это
за причуда такая?
   За то время, пока поместное ополчение  бродило  по  окрестным  рекам,
Александр Качин успел не только  поставить  стекловарню,  но  и  сделать
несколько пробных плавок. И первые маленькие - в две  ладони,  стеклышки
были, естественно, вставлены в окна кауштинских домов.
   - Стекло, оконное, - с готовностью пояснил Игорь. -  Мы  его  трубкой
выдуваем, а потом аккуратненько к рамке прилепляем и обрезаем по  краям.
Оно под действием поверхностного  натяжения  выпрямляется  и  застывает.
Получается прозрачное стекло. Правда, маленькое. Большие мы тоже делали.
Для этого стеклянный пузырь разрезать надо, и на верстаке раскатать.  Но
ровного листа пока никак не получается -  верстак  неровный,  от  скалки
полосы. Рябит, в общем, не видно сквозь него ничего.  Одни  силуэты.  Но
свет хорошо пропускает. Мы пока в баню два поставили.
   - Дорогое, наверное? - поинтересовался боярин.
   - Ну, терпимо, думаю, - осторожно  ответил  Картышев.  -  Сговоримся,
коли нужно.
   - Я отцу скажу... - Боярин Варлам наклонился и сквозь стекло выглянул
на улицу. - Диковинно как-то.
   - Слушайте, мужики, -  повысила  голос  Зина.  -  Коли  вам  о  делах
поболтать хочется, идите в мастерские. А мы тут шашлыки замачиваем, да и
о своем, бабьем хотим поговорить. Топайте.
   Ночевать боярина разместили в одном из  новых  домов  -  новгородские
плотники, прежде чем начинать строительство, поставили два дома для себя
- не в поле же  им  ночевать?  Выполнив  подряд,  ушили  назад,  а  дома
остались. Одноклубники все собирались переселиться в них, чтобы  не  так
тесно  было  -  но  постоянно  откладывали.  Вот  боярин  Варлам  первым
новоселом и оказался.
   Правда, одноклубники пытались, отправить вместе с ним  и  Юлю,  якобы
одну из свободных комнат занять - но от такой наглой прямолинейности она
отказалась наотрез.
   Поутру боярина  разбудил  громкий  стук.  Воин,  по  старой  походной
привычке сразу схватившийся за  саблю,  спустился  с  полатей,  отворил.
Внутрь заглянул встревоженный Картышев:
   - Слушай, ты это... Ну, в общем, ты один?
   - Ну, да, - не очень понял смысла вопроса сын Евдокима Батова.
   - Инги у тебя нет?
   - Ты в чем меня винишь, боярин? - повысил голос ратник.
   - Черт! Да пропала она, понимаешь... Нет нигде в доме. Ни  во  дворе,
мастерские уже осмотрели. Лучше бы она к тебе прибежала...
   - Не может такого быть, чтобы зимой человек пропал, - замотал головой
боярин Варлам. - Снег же кругом, следы.
   - Да, точно, следы, - встрепенулся Игорь. - Следы должны быть!
   Картышев кинулся бежать. Боярин  Батов,  чуя  беду,  начал  торопливо
одеваться. Облачившись в полный доспех, он  сходил  на  двор  иноземцев,
оседлал коня, вышел на улицу.
   Солнце уже успело выбраться из-за  горизонта,  но  на  небо  наползла
какая-то пелена, и свет получался не слепящим, спокойным. Вокруг поселка
бродили люди, внимательно вглядываясь в наст.  Воин  поднялся  в  седло,
подъехал туда, нашел Картышева:
   - Ну как, боярин Игорь, нашли следы?
   - Ничего, - в отчаянии замотал головой тот.
   - Значит, по торной дороге куда-то ушла. Куда у  вас  пути  от  ворот
ведут?
   - Одна в лес, мы туда за дровами ездим, а вторая в сторону Замежья.
   - Давай так, боярин. Ты со своими другами сторону леса проверь,  а  я
по тракту на Замежье поскачу. Я верховой, мне проще.
   - Хорошо, - кивнул Игорь. - Спасибо тебе, боярин!
   Воин кивнул и, хлопнув ладонью по крупу коня, помчался  вперед.  Увы,
промчавшись около версты, он обнаружил в одном месте наметенный  поперек
дороги сугроб, и никаких следов  на  этом  сугробе  не  имелось.  Витязь
потоптался  на  месте,  покрутил  головой,  удивляясь  неведомо   откуда
примерещившемуся смешку, потом повернул назад.
   Ходившие в лес мужчины тоже вернулись, не обнаружив ничего.
   - Собак бы спустить, - предложил боярин. - У вас нет?
   - Не завели еще, - покачал головой Игорь.
   - Я могу у отца свору взять, но раньше завтрашнего  дня  привезти  не
смогу...
   Однако к вечеру, окончательно уничтожая всякую надежду на обнаружение
пропавшей девушки, с неба посыпались крупные хлопья снега.
 
Глава 2 
ПОПРОШАЙКА 
 
   Свет в кухонном окне  не  угасал  после  ужина  еще  довольно  долго.
Спровадив мужчин, женщины  разговаривали  о  своем,  неспешно  перемывая
деревянные миски в большой, собранной из темных  сосновых  досок  бадье.
Наконец, с хозяйственными делами было покончено.
 
   Меня милый не берет,
   Говорит, стесняется,
   Как к нему поближе сяду
   Чтой-то опускается!
 
   - озорно поглядывая на Юлю, допела Инга - но спортсменка сделала вид,
что ничего не поняла. Хотя уши у нее явно порозовели: при мощном  голосе
выпускницы Гнесинки, боярин в стоящем неподалеку доме  наверняка  слышал
все частушки от первого до последнего слова, и  вполне  мог  догадаться,
откуда вдруг всплыла такая тема в вечерних напевах.
   Певица вышла в сени, выбрала самый большой  тулуп,  большую  лохматую
шапку, надела валенки и вышла во двор.  Потом  через  калитку  выбралась
наружу и решительно зашагала при  бледном  лунном  свете  по  дороге  на
Замежье. Примерно через версту она свернула в заросли и, проваливаясь  в
снег едва ли не до бедер, стала пробираться через  лес.  Идти  оказалось
неожиданно трудно -  тут  мало  было  просто  передвигать  ногами.  Ради
каждого  шага  требовалось  пробить  в   слежавшемся   насте   небольшую
расселину,  протиснуть  ногу  в  нее,  подтянуть,  придерживая  валенок,
оставшуюся позади ногу, и точно так же пробить ее вперед.  В  результате
за два  часа  постоянных  стараний  певица  смогла  преодолеть  от  силы
полверсты, взмокла, устала,  как  кузнец-молотобоец,  и  уже  просто  не
стояла на ногах. Кое-как ей удалось  добраться  до  высокой  раскидистой
ели, забраться под нижние, лежащие на снегу лапы и там,  в  естественной
пещерке, она завернулась в тулуп и крепко заснула.
   Проснулась Инга только к середине следующего дня. Она  долго  лежала,
хлопая глазами, и не в силах  понять,  где  очутилась,  потом  выбралась
из-под ели, огляделась.  Вокруг  стоял  девственный  заснеженный  лес  -
огромные вековые ели,  сосны,  несколько  неведомо  как  затесавшихся  в
середину глухого бора березок. Куда идти  -  незнамо,  где  находится  -
неведомо, что делать - непонятно. Девушка уселась в  снег  и  бессильно,
без слез, завыла.
   -  Сидиш-ш-шь  -  зашелестел  покатившийся  по  Маету  снег.   -   Не
спишь-ш-ш-шь...
   Она ощутила легкий, упругий толчок в грудь, тут же поднялась и начала
упрямо пробиваться дальше вперед. Через полчаса, когда стало  совсем  уж
жарко, Инга принялась прихватывать горстями снег и запихивать его в рот.
Дожидаясь, когда он растает, она глотала талую  воду,  зачерпывала  снег
снова и опять растапливала. Утолив жажду, девушка повернула к  одной  из
встречных  березок,  уверенно  разрыла  сугроб,  сдернула  с  кочки  два
высоких, с коричневыми шляпками, подосиновика, тоже засунула в  рот.  На
языке сразу возник  подзабытый  летний  грибной  вкус,  запахло  прелыми
травами  и  мягким  мшаником  -  но  сейчас  ей  было  не   до   сладких
воспоминаний. Слегка утолив голод, она опять двинулась  вперед,  шаг  за
шагом приближаясь к неведомой цели, и только далеко за полночь позволила
себе снова заснуть в снежной норе.
   Дорогу на Замежье отделяло от Оредежа всего десять верст, которые  по
закопанному в снег лесу Инге пришлось преодолевать целых четыре дня. Она
ела мороженые грибы, закусывала их снегом, ни разу  не  задумавшись,  не
задав себе вопроса: откуда она знает, где растет тот или иной гриб, куда
нужно двигаться, и зачем вообще она затеяла  свой  тяжелый  марш-бросок?
Единственную эмоцию она ощутила только тогда, когда наконец-то выбралась
на лед реки. Постоянно  выметаемый  ветром,  наст  здесь  едва  превышал
высоту  колена  -  после  леса  это  показалось  чем-то  вроде   чистого
асфальтированного шоссе, и Инга едва не запела от восторга.
   На шестой день пути за ней увязалась волчья стая  -  пятеро  поджарых
хищников с висящими хвостами трусили гуськом, след  в  след,  немного  в
стороне, явно раздумывая, кинуться  на  свою  жертву  прямо  сейчас  или
отложить ее до ужина? Мысли хищников  постепенно  склонялись  в  сторону
"прямо сейчас", судя по тому, как  неуклонно  они  сокращали  расстояние
между собой и девушкой. Но когда  волкам  оставалось  сделать  последний
прыжок, певица вдруг повернулась к ним лицом, низко  наклонилась,  глядя
вожаку прямо в глаза низко зашипела:
   - Х-х-ха-а-а... - и серые моментально отвернули в сторону, не  рискуя
связываться со страшным и непонятным врагом.
   За встретившимся на дороге зайцем она была готова погнаться сама - до
такой степени ей успели надоесть мороженые грибы и снег,  но  длинноухий
улепетнул от одинокой путницы куда шустрее волков.
   На двенадцатый день пути Инга увидела на  высоком  обрывистом  берегу
деревню из четырех домов. Внизу стоял вмерзший в лед, засыпанный  снегом
и  превратившийся  в  один   большой   сугроб   причал.   Рядом   темнел
прямоугольник небольшой полыньи. От деревни тянулся запах  тепла,  дыма,
запах хлеба и свежих пирогов. Торопливо вскарабкавшись  наверх,  девушка
остановилась у окон одного из домов и жалобно запела:
   - Пода-а-айте Христа ради!
   Евграф Матвеев, черный земледелец, проживал  в  деревне  Усадище  уже
шесть лет. Место здесь, на берегу  Оредежа,  ему  нравилось  -  торговые
ладьи проплывали довольно часто,  купцы  и  их  добры  молодцы  покушать
любили, а потому  наловленную  в  реке  и  приготовленную  в  специально
построенной  коптильне  рыбу  он  продавал  или  выменивал   всегда   до
последнего хвостика.  Так  же  хорошо  уходили  и  приготовленные  женой
Агриппиной пироги. Мясо, правда, он  продавал  редко  -  каждый  раз  не
поднималась рука резать самолично выращенную со щенячьего возраста  козу
или телка, и смерд подолгу ходил из угла в  угол,  не  решаясь  свершить
этого страшного дела.
   Правда, зима есть зима, сена на всех хватить  не  может  -  а  потому
третьего дня он выпустил кровь ласковому телку  с  большими  доверчивыми
глазами и мягкими горячими губами, каждый раз встречавшего его  в  хлеву
восторженной радостью.  И  до  сих  пор  стояла  у  него  перед  глазами
коричневая мордашка с ярко-белым носом, звучал в  ушах  голос  -  Евграф
чинил сеть, продергивая челнок через крупные ячеи, и все  никак  не  мог
правильно затянуть узелка.
   - Пода-а-айте! - ему показалось, что кто-то  подкрался  из-за  спины,
закричал это в самое ухо. Изба наполнилась звуком, словно  банная  кадка
кипятком, и  этот  жар  носился  от  стены  к  стене,  никак  не  находя
успокоения. - Пода-а-айте!
   Испуганный мужик выскочил на крыльцо, и увидел стоящую  у  угла  избы
нищенку  в  какой-то  потасканной  мужицкой  шапке,  огромном  тулупе  и
валенках не по размеру.
   - Ты, что ли, побираешься? - неуверенно спросил он.
   - Хлебушка пода-а-айте! -  пропела  нищенка  таким  могучим  девичьим
голоском, что у Евграфа зазвенело в ушах, а  попрошайка  вдруг  добавила
низким мужским басом:
   - И мяса дай от телка, что четыре дня назад  зарезал.  У  тебя  кусок
вареный на кухне лежит.
   - Свят, свят, - испуганно закрестился Матвеев.
   Нищенка опять набрала воздуха в легкие:
   - Пода-а-айте!
   - Не надо больше! - зажал уши  ладонями  мужик,  -  Не  надо!  Сейчас
принесу, - он перекрестился еще раз. - Только ты здесь стой!  Только  не
заходи!
   Он заскочил на кухню, схватил  половину  вчера  испеченного  каравая,
кусок вареной убоины, утром принесенный из погреба,  выбежал  на  улицу,
отдал  все  это  нищенке  и  отскочил  на  пару  шагов,  не   переставая
креститься...
   - Старуха, старуха, мимо ступай, в дом не заходи, никого не трожь.  У
нас холодно, у нас голодно. Ступай на летний бережок, спать ложись вдали
в стожок. Там живи, а к нам не заходи.
   - Что же ты меня, как Коровью  смерть  заговариваешь?  -  укоризненно
покачав головой, мужским голосом спросила нищенка.  -  От  меня  женской
бороздой закрываться надо, - и  перейдя  на  чистый  девичий  голос  она
добавила:
   - Спаси-ибо, добрый человек!
   У мужика опять заложило в ушах, и он, непрерывно крестясь  и  пытаясь
нащупать левой, дрожащей  рукой  нательный  крест,  отступил  до  самого
сарая. Нищенка развернулась, спустилась к реке и, попеременно  кусая  то
от каравая, то от куска вареного мяса, потопала вниз по течению.
   Хлопнула дверь, на крыльцо выскочила Агриппина:
   - Что тут такое? Что случилось, Евграф?
   - Уйди отсюда! - во всю глотку заорал мужик, зачерпнул горсть снега и
отер пылающее лицо. Кажется, обошлось... Вот только какой опасности  ему
удалось избежать - Матвеев понять так и не смог.
   Выпрошенных в Усадище мяса и хлеба Инге хватило на два  дня.  За  это
время она как раз дошла до  Луги,  и  повернула  налево.  По  прямой  ее
отделяло от Пагубы всего десять верст, но демон был не так  глуп,  чтобы
дважды совершить одну и ту же ошибку  -  а  потому  певица  свернула  на
протоку, по натоптанной колее прошла через два  озера,  изрядно  напугав
своим целеустремленным видом и развевающимися полами халата  проверяющих
сеть рыбаков, заночевала в камышах, вырыв в наметенном  на  них  сугробе
глубокую нору и, совершив петлю в  тридцать  верст,  на  следующее  утро
ступила на реку.
   Следующие  два  дня  она  опять  питалась  выкопанными  из-под  снега
грибами, а на третий вышла к Лядам. Голод придал  голосу  девушки  такую
силу, что из домов высыпали на улицу все обитатели от мала до велика,  а
потребованную ей милостыню мужики даже побоялись передавать ей  к  руки,
положив на снег в нескольких шагах перед певицей.
   Еще за два дня Инга добралась до Чернево, но в  деревню  заходить  не
стала: демона  за  долгие  века  его  существования  дважды  сжигали  на
кострах, и он не собирался рисковать захваченной в свою власть  певицей.
А потому девушка заночевала в стоге се