ая в состоянии, близком к бесчувственному, потом  оглядел  подвал.
Подошел к тискам, пощупал, словно не веря в реальность их существования.
Затем направился к нюренбергской деве  и  хорошенько  ее  пнул.  Изнутри
донесся жалобный стон. Слуга с облегчением кивнул  и  бодро  потрусил  к
лестнице: что бы ни  творилось  в  окружающем  мире,  приказы  господина
епископа должны исполняться быстро и беспрекословно.
   В спальне хозяина  замка  пахло  свежей  сосновой  стружкой,  горячим
железом и легким морозцем: изрядно напуганный с  утра  плотник  выполнил
полученный приказ с невероятной  для  обычных  дней  скоростью.  Постель
заметно преобразилась: под укоризненным взглядом  умирающего  на  кресте
Христа теперь  стояла  широкая  кровать  с  высокими  спинками,  резными
балясинами по углам, и резным  амурчиком  в  ногах.  Жесткий  соломенный
матрац заменила пышная перина,  а  колючее  шерстяное  одеяло  сменилось
воздушным пуховым. На месте остались только кресло, пюпитр  и  небольшой
столик у изголовья с однорожковым подсвечником.
   Пленитель подвел свою жертву к постели, откинул край одеяла, помог ей
лечь, опустился рядом в кресло.
   - Ой, холодно, - поежилась певица, утопая в принесенных  с  какого-то
уличного амбара, а потому насквозь простывших перьях.
   - Сейчас будет тепло, - пообещал священник. - Если хочешь, вино  тоже
можно подогреть.
   Инга промолчала. Попав из пыточной камеры на мягкие  перины,  просить
чего-то еще она не рисковала - как бы  не  попасть  обратно.  В  комнату
забежал полуголый помощник палача, неся в руках поднос с кувшином вина и
двумя кубками:
   - Курица будет готова через час, господин епископ, -  сообщил  слуга,
ставя поднос на столик.
   Господин епископ молча кивнул, потом наполнил медные бокалы, протянул
один пленнице, второй взял себе в руки и откинулся на высокую спинку.  В
этот миг он забыл обо  всем  окружающем,  вдыхая  терпкий,  чуть  пряный
аромат,  слегка  подогревая  вино  руками,  делая  этот  аромат   яснее,
человечнее. Затем поднес кубок к губам и совершил, словно  ритуал,  один
маленький, тщательно отмеренный глоток. Позволил  напитку  разойтись  по
рту, прикоснуться к языку, зубам, к небу, отдать свою терпкость и  тепло
накопленного солнца. Потом разрешил проскользнуть в горло.
   Рядом звякнул металл. Хозяин замка вздрогнул, приоткрыл глаз: девушка
поставила уже опустевший кубок на поднос. Он осуждающе покачал  головой,
долил его снова, а потом вновь вернулся к наслаждению вкусом.
   Курицу принес служка - на одном большом  блюде,  запеченную  целиком,
покрытую румяной корочкой и сверкающую от налитого  сверху  жира.  Инга,
сев в постели, восторженно  захлопала  в  ладоши.  Мальчишка,  повинуясь
жесту господина, поставил блюдо перед ней, прямо на одеяло, и  отступил.
Сглотнув слюну, изголодавшаяся девушка моментально принялась выкручивать
птичьи ноги и впилась в горячую плоть крепкими зубами.
   Хозяин замка внимательно наблюдал за этим зрелищем, сдерживая улыбку,
и когда насытившаяся пленница довольно откинулась на  подушке,  протянул
ей свой платок для вытирания рук.
   - А теперь пой.
   - Как? - растерялась Инга. - Ну не могу же я так, сразу? Мне хотя  бы
вымыться надо! У меня волосы как пакля, свалялись все. От тела разит.
   - Ты сказала, что хочешь постель,  вина  и  жареную  курицу.  Ты  это
получила. Теперь выполняй свое обещание и пой.
   - Сперва я хочу принять ванну,  -  капризно  надула  губы  выпускница
Гнесинки.
   Хозяин широко улыбнулся, поднял ее руку с одеяла и удивленно  вскинул
брови:
   - Ой, а что это за потертость?  Здесь,  у  запястья?  Инга  испуганно
отдернула руку - не понять намек было трудно, и у  нее  по  спине  сразу
побежали  мурашки.  Она  набрала  воздуха  и   без   подготовки   запела
профессионально поставленным голосом:
 
   Мы шли под грохот канонады,
   Мы смерти смотрели в лицо!
   Вперед продвигались отряды,
   Спартаковцев - смелых бойцов!
   Средь нас был юный барабанщик,
   В атаку он шел впереди,
   С веселым другом барабаном,
   С огнем большевистским в груди!
 
   Епископ громко расхохотался:
   - Обманула! И песню спела, и слушать нечего! Хотя,  с  твоим  голосом
даже марши хороши. Пусть будет так... Значит, теперь ты  просишь  ванну?
Посмотрим, чем станешь платить за нее, - он покрутил головой:
   - Колокольчика нет. Позови служку сама.
   - Служка! - оглушительно  пропела  Инга,  и  спустя  несколько  минут
перепуганный мальчишка влетел в комнату. Девушка потянулась и сообщила:
   - Я хочу принять ванну.
   - Чего? - не понял маленький слуга.
   - Вымыться я хочу.
   - Вам полить на руки,  госпожа?  -  в  том,  что  лежащая  в  постели
правителя  здешних  земель  женщина  отныне  является  госпожой,  он  не
сомневался.
   - Я хочу помыться целиком.
   Служка перевел вопросительный взгляд на хозяина замка.
   - Возьмите самую большую бадью, - стал пояснять священник, у которого
желание омыть тело удивления отнюдь не вызвало, - поставьте ее  в  малом
зале перед камином.  Согрейте  воды,  наполните  примерно  до  половины,
оставьте рядом еще примерно столько же воды для обливания.
   Однако  предвкушающей  полную  пышной  пены  емкость  Инге   пришлось
испытать немалое разочарование: здесь никто не знал не только о  шампуне
или пенке для ванн - ни у кого не имелось  даже  кусочка  хозяйственного
мыла за двадцать девять копеек. Пришлось просто  отмачивать  покрывшееся
за время трудного пути серой коркой тело в горячей воде, а  потом  долго
выполаскивать волосы.
   - Ну, ты получила то, что хотела, Инга? - поинтересовался хозяин.
   - Откуда вы знаете мое имя? - вскинулась девушка.
   - Тогда пой.
   - Мне нужно выбраться отсюда, - шлепнула девушка ладонями по  заметно
потемневшей воде.
   - Выбирайся.
   - А где моя одежда?
   - Об этом мы не договаривались, - покачал головой епископ.
   - Но не могу же я расхаживать голой?
   Священник промолчал.
   - Вода остыла, я мерзну. Молчание.
 
   Где-то на белом свете,
   Там где всегда мороз,
   Трутся спиной медведи
   О земную ось!
 
   - тоскливым голосом запела Инга. Выслушав песню  до  конца,  господин
епископ позвонил в колокольчик, и  приказал  принести  еще  два  кувшина
кипятка.  Потом  самолично  вылил  их  в  бадью.  Инга  с   наслаждением
опустилась в воду по плечи.
   - Ну?
 
   У самого синего моря
   Со мною ты рядом, со мною...
 
   - послушно запела девушка. Потом опять плеснулась:
   - Мне что, теперь жить в этой бочке?  -  недовольно  поинтересовалась
она. - Ну да, порвали вы мой сарафан. Что, другого платья не найти?
   Некоторое время она упрямо - и молча - сидела  в  своей  емкости,  но
когда вода совершенно остыла, сдалась, с демонстративной  откровенностью
вылезла наружу и подошла к камину, подставив тело огненному жару.  Когда
вода немного пообсохла, на плечи неожиданно лег мягкий мех.
   - Это мой плащ, - тихо  сообщил  священник.  -  Извини,  но  в  замке
действительно нет никакой женской одежды.
   - Спасибо, - закуталась девушка в мех.
   - Послушай меня, Инга. Давай не станем больше торговаться? Это совсем
не то, что нужно. Спой мне просто так. Спой, ты даже  не  представляешь,
сколько веков я не слышал человеческого голоса. Хотя нет: такого  голоса
я не слышал вообще никогда.
   - Ноги мерзнут, - пожаловалась пленница,
   - Иди в кресло,  -  дерптский  епископ  скинул  дублет,  оставшись  в
белоснежной рубашке, расстелил его на пол.
   - Я знаю арии из нескольких опер, -  длинный  плащ  оставлял  снаружи
только самые  ступни,  и  мокрые  после  купания  волосы.  -  Вы  любите
классику?
   - Я еще не знаю, Инга. Ты только пой, - хозяин замка  наполнил  кубок
взятым из спальни вином и, опустившись перед креслом на  колени,  поднес
его девушке. У Инги приятно кольнуло в  сердце.  Она  еще  помнила,  как
висела распятая на кресте, да и сейчас полностью  находилась  во  власти
похитителя, но тем не менее это он стоял перед ней на коленях, а не  она
перед ним!
   - Я учила "Кармен" на  четвертом  курсе,  -  приняла  девушка  медный
бокал.
   - Клянусь бездной, все что угодно! - епископ отнес кувшин с  вином  к
камину и вернулся назад. - Мне кажется, ты способна спеть даже налоговые
листы.
   Ингу опять приятно кольнуло  в  душе.  Она  отпила  немного  вина  и,
прикрыв глаза, задела арию Кармен. Пожалуй,  еще  никогда  у  начинающей
певицы не было столь благодарного  слушателя  -  и  она  в  полной  мере
отквиталась за  почти  девять  месяцев  вынужденного  молчания,  не  без
удовольствия видя в хозяине замка безмерное восхищение своим талантом. К
тому же, большой пустой зал с каменными сводами давал  такую  прекрасную
акустику, какую никогда не мог обеспечить  никакой  микрофон  и  никакая
акустическая система.
   Теперь хозяин уже не пытался  раздеть  ее  или  пощупать  -  даже  не
смотрел в ее сторону, полностью  утонув  в  музыке.  Поначалу  Ингу  это
успокоило,  но  вскоре  начало  раздражать:  в  конце  концов,  она   не
магнитофон, а живая женщина! И, говорят, далеко не уродец.  К  себе  его
она, естественно, больше не подпустит, но мог бы хотя бы  посмотреть!  И
сделать поползновения, которые она решительно отметет.
   Ужин служка без всяких вопросов и намеков начал накрывать  на  двоих.
Обнаружив в хозяине ранее неизвестное чревоугодие, повара  расстарались,
и на столе помимо удивительных для марта свежих яблок, груш  и  персиков
оказались три вида паштетов,  мелко  нарезанная  и  сверкающая  янтарным
жирком буженина, целиком запеченный фазан, растопыривший коричнево-сизые
перья,  несколько  перепелов  размером  в  кулак,   но   зато   покрытых
соблазнительной  хрустящей  корочкой,  телятина  в  чесночном  соусе  и,
конечно же, вино. Сразу шести сортов: четыре красных и два  сорта  белых
вин.
   - Ой, как я проголодалась, - захлопала в ладоши Инга. - С ума  сойти,
как красиво! Вы принц, да?
   - Нет, не принц, - покачал головой священник.
   - Жаль, - вздохнула, поведя плечом и позволив плащу сползти до уровня
груди, певица. - Всю жизнь мечтала о принце.
   - Всего лишь? - удивился хозяин замка. - При таком редкостном даре, и
всего лишь о принце? До чего глупы  и  мелочны  смертные.  Вот,  возьми.
Выпей теплого вина. Твоему горлу это будет очень полезно.
   Девушка послушно осушила кубок, взяла нож  -  никаких  иных  столовых
приборов на  столе  не  предусматривалось,  подцепила  немного  паштета,
переправила в рот.
   - М-м-м! Вкусно... - потом она  попробовала  другой  паштет,  третий,
откусила персика, несмотря на внешнюю  красоту  оказавшегося  суховатым,
потянула к себе одного из перепелов.
   Горячее вино быстро растекалось по жилам,  подернув  сознание  легкой
пеленой,  на  зубах  похрустывала  поджаристая   кожица,   под   которой
скрывалось пахнущее мятой  мясо,  длинный  плащ  согревал  тело,  а  мех
приятно щекотал кожу, в высоком камине уютно потрескивал огонь,  и  Инга
неожиданно поняла, что еще никогда ей не было так  хорошо.  Превратиться
из жертвы пыточной камеры в объект поклонения, стать  если  не  хозяйкой
настоящего замка, то по  крайней  мере  женщиной,  перед  которой  низко
склоняются местные слуги. Теплый мех, сверкающий дорогой посудой  пышный
стол, терпкое вино - ей казалось, что она внезапно провалилась в сказку,
подобно Золушке или Белоснежке,  испытав  немного  страха,  чтобы  затем
стать истинной королевой.  И  она  больше  не  испытывала  к  худощавому
подтянутому человеку никакой вражды. Наоборот - ей хотелось сделать  ему
что-нибудь приятное. Настолько приятное, чтобы он смог понять и  оценить
меру ее благодарности за этот день.
   - Что такое?  -  удивилась  девушка,  поймав  неодобрительный  взгляд
хозяина замка.
   - Это несправедливо, - покачал священник головой.  -  Зачем  смертным
дана  способность  чувствовать,  если  они  все  равно  не  способны  ее
оценить?
   - Вы о чем? - не поняла певица.
   - Об этом, - указал на стол хозяин. - Неужели тебе не  нравится  вкус
этого мяса, этих паштетов или других блюд?
   - Нравится, - и в подтверждение Инга зацепила на кончик ножа примерно
со столовую ложку паштета и переправила его в рот.
   - Вот именно, - покачал головой епископ. - Главное: побольше сожрать.
Ты  хоть  замечаешь,  каков  он  на  вкус?   Ты   способна   этот   вкус
почувствовать? Или думаешь, что все решает количество? Вот смотри...
   Владелец замка отрезал  небольшой  ломтик  ветчины,  наколол  его  на
кончик ножа:
   - Что это такое?
   - Свинина, - девушка последовала его примеру.
   - И какова она на вкус? Расскажи.
   Инга пожала плечами, положила кусочек к себе в рот, прожевала:
   - Свежая, хорошая буженина. Вкусная.
   - Возьми еще, - попросил ее хозяин. - Возьми в рот, положи на язык. А
теперь попытайся представить себе, что ты не человек, который  жрет  все
это фунтами, а дух, ненадолго попавший в  человеческое  тело.  Представь
себе, что тысячу четыреста восемьдесят  семь  лет  назад  дурная  стрела
пробила последнее доставшееся тебе тело, и все это  время  ты  витала  в
бесконечности,  предаваясь  лишь  духовным  усладам.   Но   вдруг   тебе
представилась возможность ненадолго снова обрести плоть. Снова ненадолго
стать человеком. А потом ты опять может на сто, или на  тысячу,  или  на
десять тысяч лет снова станешь духом. Что ты ощутишь, вспоминая вот этот
самый кусочек буженины? Что ты расскажешь о нем, если духи, так ни  разу
и не обретшие плоть, станут спрашивать: а каково оно на  вкус,  то,  что
тебе когда-то удалось положить на язык? Ну, отвечай!
   - Оно чуть солоноватое, с кислинкой, - Инга прижала кусочек свинину к
небу, слегка потерла языком, пожалуй, впервые в  жизни  пытаясь  понять,
что попало к ней в рот.
   - Они не знают, что такое:  "солоноватое"  и  "кислинка",  -  покачал
головой священник.
   - Оно нежное, чуть бархатистое, -  попыталась  продолжить  объяснение
певица. - Словно тает на языке... Вас так  интересует  еда?  -  внезапно
кольнуло ее легкой обидой. Тоже мне, принц: рядом с ним сидит едва ли не
обнаженная девушка, а он рассуждает о вкусе свинины!
   - Все остальное вас не интересует? Да?
   Инга встала, прошлась перед столом, покачивая  бедрами.  Выставленная
вперед нога  выскользнула  между  полами  плаща,  оказавшись  обнаженной
заметно выше колена.
   - Вы считаете, что свиной окорок ценнее и красивее?
   - Нет, - тоже поднялся священник, приближаясь к  ней.  -  Есть  очень
много куда более прекрасных вещей. Но не научившись ценить малое,  разве
можно в полной мере познать великое? Взгляни на себя. Твой голос ласкает
сердце, как теплый летний ветерок, твои глаза  завораживают,  как  магия
полнолуния, твои губы порождают  желания,  от  которых  закипает  кровь,
улыбка чарует, словно рассвет над горным озером, волосы волнуют,  словно
видения темной ночи, дыхание душисто, словно цветение персикового  сада.
Но разве можно понять это, не оценив красоту первого весеннего рассвета,
не умея восхититься нежным цветком,  не  наслаждаясь  обычным  ветерком?
Жесты твои легки и грациозны, руки тонки  и  изящны,  а  пальцы  точены,
словно изваяны резцом мастера из слоновой кости. Прекрасны  линии  твоих
плеч, соблазнителен подъем груди, изящна талия, манят  к  себе  движения
бедер, покатость живота...
   Епископ находился рядом, кружил вокруг нее, словно оголодавшая акула,
всем своим существом излучая жадное нетерпение. Он находился ближе,  чем
на расстоянии руки, но не прикасался к ней - а раскрытые ладони  порхали
на расстоянии считанных сантиметров от ее кожи.  Инга  ощутила,  как  по
телу растекается горячая волна, словно она опять погрузилась  в  залитую
кипятком ванну, в висках застучало, и тело начала охватывать  непонятная
истома.
   - Ноги твои стройны и свежи, как первый  луч  солнца,  а  каждый  шаг
разит, словно лезвие меча, оставляя вечный след в душе  любого  мужчины.
Невероятно прекрасен румянец на прохладных  бархатных  щеках,  загадочен
взмах  ресниц,  поворот  головы,  сколько  гордой  грации  во  вскинутом
подбородке! Ты воплощаешь в себе все радости  мира,  смысл  жизни,  цель
существования, ты создана на счастье и на гибель,  ибо  даже  смерть  не
страшна, если служит платой за твои объятия.
   Теперь девушка уже не боялась  -  она  ждала  первого  прикосновения,
негромко вскрикнув, когда ее обнаженные плечи ощутили мужские ладони,  а
в порозовевшее ушко продолжили вливаться обжигающие,  как  расплавленное
серебро, слова:
   - Каждый миг без тебя растягивается  в  вечность,  и  пища  не  имеет
вкуса, и влага не утоляет жажды, воздух давит грудь, сон не дает отдыха,
а солнце тепла. Без тебя мир сер и скучен, и я бросился бы  в  пропасть,
если б не знал, что увижу тебя снова, прекраснейшая  женщина  Вселенной,
что коснусь твоего тела, что порадуюсь взмаху ресниц...
   За прошедшие сутки руки дерптского епископа касались ее кожи в третий
раз. Но если в первый раз она ощущали  от  этих  прикосновений  ужас,  а
второй - брезгливость, то теперь  руки  священника  словно  оживляли  ее
тело, оно само стремилось навстречу им,  изгибаясь,  стараясь  прижаться
еще сильнее.  Если  раньше  вынужденная  нагота  бесила  ее,  бросала  в
отчаяние, вызывала стремление прикрыться хоть как-нибудь,  то  теперь  -
бесил мешающийся на плечах меховой плащ.
   Инга скинула плащ  на  пол,  сама  опустившись  следом.  Столько  лет
воспитываемое владение  собственным  голосом,  собственным  горлом  дало
трещину - у нее вырывались странные, непонятные звуки, подчиненные не ее
желаниям, а прикосновениям чужих пальцев к животу, бокам, груди. А  руки
сами стали торопливо  расстегивать  пуговицы  мужской  сорочки,  рванули
завязку на поясе штанов. Слава Богу, хоть трусы в шестнадцатом  веке  не
носили!
   Священник еще продолжал что-то говорить, пытался ласкать, но она  уже
плохо понимала слова. Увидев,  как  напряглось  освобожденное  от  одежд
мужское достоинство, она с облегчением откинулась назад,  направляя  его
рукой в нужном направлении, и расслабилась,  полностью  отдаваясь  чужой
власти. Инга ощутила, как  внутрь  проникло  нечто  обжигающее,  ощутила
первый толчок, и вверх по телу покатилась горячая волна. Новый толчок  -
и новая волна, еще толчок,  еще.  Но  тут  первая  волна  докатилась  до
сознания, девушка внезапно потерялась, утратив понимание верха  и  низа,
понимание того, где находится  и  что  с  ней  происходит.  Была  только
молниеносная вспышка бессмысленного блаженства, осознания истинной  цели
своего существования и смысла существования всей вселенной -  она  стала
приходить в себя, но тут до  сознания  докатилась  вторая  волна,  вновь
отшвырнувшая ее в небытие, потом третья, вскоре она стала  находиться  в
бесконечности блаженства дольше, чем наяву, а  потом  и  вовсе  пропала,
размякнув и окончательно потеряв сознание.
   Дерптский епископ встал, отошел к камину, прищурился на пляшущий  там
огонь. Его душило чувство острой обиды на свою  долю,  на  вечность,  на
вселенную, на великого Создателя,  подарившего  им,  духам,  всего  лишь
бессмертие, а смертным - возможность видеть, слышать,  осязать,  ощущать
вкусы и запахи, продолжать свой род, дружить, любить, ласкать,  вступать
в телесную близость... И что со всем этим  сделали  несчастные  двуногие
уродцы? Они причиняют друг другу боль и смерть, проповедуют  воздержание
и безбрачие, аскетизм и самоистязание, изнуряют себя постами и оскопляют
свои тела! Ну почему, почему эти мелкие выродки владеют  даром,  оценить
который способны только бессмертные?! За что, Создатель? За что  ты  так
поглумился над теми, кого уже больше семи тысяч лет все считают  высшими
силами?
   На  расстеленном  меховом  плаще  шевельнулась  девушка,   застонала.
Священник повернул голову. Ну и что? Поняла она хоть что-нибудь из того,
что с нею произошло? Инга снова шевельнулась, присела, пьяно улыбнулась,
поднесла руку к голове.
   - Что же это со мной?
   - Может, вино? - поинтересовался епископ.