вы слово дворянина, что мой господин, епископ эзельский  Германд  Веланд
жив, хотя и болен?
   Во  дворе  повисла  тяжелая  тишина.   Только   лошади   всхрапывали,
переступая на одном месте, да какая-то пичуга беззаботно пела где-то под
самой кровлей.
   - Даете ли вы слово дворянина, господин барон Карл Фридрих  Христофор
Иероним фон  Мюнхгаузен,  -  не  поленился  повторить  весь  присвоенный
Кузнецовым титул гость, - что господин епископ эзельский, мой  господин,
жив?
   - Да, черт побери! - наконец  решился  Виктор,  и  решительно  махнул
рукой:
   - Я даю вам слово!
   - В таком случае передайте ему, господин барон, что  мы,  его  верные
вассалы, желаем ему обрести здоровье как  можно  скорее,  чтобы  он  мог
встретиться с нами и принять от нас ледунг и талью в полном объеме.
   - Я готов принять от вас и то и другое, - вскинул подбородок фогтий.
   - Я знаю, - наклонился с коня рыцарь и  широко  улыбнулся.  -  Но  мы
привыкли платить налоги только своему господину, а не случайным людям.
   Барон Беллинсгаузен развернул коня, дал ему шпоры  и,  сопровождаемый
свитой, умчался за ворота.  Загрохотала,  натягиваясь,  цепь  подъемного
моста.
   - Черт, черт, черт! - Кузнецов сплюнул и растер плевок ногой.  -  Вот
бли-и-н. Кажется, мужики, мы попали.
   - Во что попали?  -  не  понял  Берч,  опуская  пищаль  и  постукивая
костяшками пальцев по кирасе на животе. - Ты думаешь, этот лох  тебе  не
поверил?
   - Конечно нет, - Кузнецов развязал шнур рыцарского плаща, снял его  и
перебросил через плечо. - Просто мое обещание  позволяет  им  отступить,
сохранив лицо. Скажи я, что мы повесили ихнего хозяина в лесу на  осине,
и им бы пришлось начинать с нами войну. Замок им, естественно, не взять.
Тут на всем острове столько народу не наберется, чтобы этакий укрепрайон
захватить. Но осаду бы они, естественно, организовали, обложили  нас  со
всех сторон. И им нервотрепка, и нам головная боль. Так что, сейчас  они
сделают вид, что слову моему верят, и уйдут.
   - Ну и чего ты тогда  беспокоишься?  -  поинтересовался  Моргунов.  -
Пусть уходят, попутного ветра. Ты молодец...
   - А ты не слышал, что он напоследок  мне  пообещал?  Налоги  все  они
станут платить только епископу. Лично! А нам - кукиш  с  маслом.  Мы  за
зиму почти все дрова спалили, пообносились, Комов вино  все  выпил.  Где
новое  все  брать?  Доходов-то  у  нас  нет!   Туземцы,   вон,   платить
отказываются! Черт!
   - А чего Комов?! - возмутился было Леха, но фогтий его словно и вовсе
не услышал. Кузнецов увидел на земле камушек, со всей  силы  поддал  его
ногой.
   Ситуация складывалась патовая:  местные  дворяне  не  имели  сил  для
штурма замка, но зато они могли от - казаться принять его власть. Он мог
сидеть в четырех  стенах  сколько  угодно,  но  сил  заставить  эзельцев
подчиниться, начать платить ему налог и  выполнять  приказы  у  него  не
имелось: не с двадцать же одноклубниками  против  всей  местной  рати  в
поход ходить! Кажется, ввязываясь в эту авантюру, он не учел  два  очень
важных фактора: подданными епископа были дворяне,  а  не  сервы,  и  так
просто подставлять выю тому, кто прибил прежнего хозяина и занял его дом
они не собирались. Сами все с мечами и ополчением, попробуй  напугай.  А
второе - епископство куда как больше фогтии, и отряд из двадцати воинов,
как бы храбры они ни были, в нем просто терялся. Дай Бог замок правильно
оборонить - на большее людей не хватает.
   - У нас же есть своя казна, - напомнил Берч.  -  Да  еще  епископскую
взяли. Купим все, что хотим.
   - Страже плати, слугам плати, за еду плати, за дрова плати,  за  вино
плати... Как думаешь, надолго нас так хватит без всякой-то  прибыли?  Да
еще захотят ли туземцы все это нам продавать? А из-за моря везти  -  еще
дороже получится. Не-ет, такая жизнь мне не нравится.
   - А наемники? - подал голос Комов. - Росин ведь отстегивал  бабки  на
набор наемников?
   - Шкурка от курицы, - покачал головой фог-тий. - Наемники мало похожи
на миротворцев. Скорее - на разбойников. Они, конечно,  могут  ради  нас
расколотить местные ватаги, но заодно и деревни с усадьбами разорят.  Мы
останемся без  золота,  которое  отдадим  им,  и  без  доходов,  которые
окажется не с кого брать. Нет, такой вариант нам тоже не катит.
   - Тогда что. делать?
   - Пока не знаю, - пожал плечами Кузнецов. - Думать надо...
 
Глава 2 
Ваза 
 
   Солнце старательно прогревала вымерзшую за долгую зиму землю,  и  его
стараний не могла ослабить  даже  легкая  дымка,  что  постоянно  висела
высоко в  небе.  Дерптский  епископ  приказал  открыть  ставни  настежь,
впуская в зал замка волну свежего воздуха -  однако  и  камина  тоже  не
гасил, потому, как весеннее тепло коварно: опомниться  не  успеешь,  как
застынут ноги и руки, горло наполнится кашлем, а нос - противной слизью.
   Вазы - каменные, серебряные, золотые, фарфоровые и простенькие медные
стояли здесь повсюду: на подоконниках  и  каминной  полке,  табуретах  и
столе, на полу - в углах, у стенки,  посередине  зала.  Вот  уже  вторую
неделю священник бродил среди них, пытаясь разгадать заданную Лучезарным
загадку.
   - Господин  епископ,  -  осторожно  постучал  в  дверь  привратник  и
заглянул внутрь. - Перед замком стоит торговец, у него три воза  товара,
который он надеется продать во Пскове.
   - Ну и что? - хозяин замка настолько устал от своих душевных мук, что
даже не разгневался на глупого серва:
   - Ну какое мне дело до мелкого купца?
   - Он спрашивает, не желаете ли чего-нибудь купить?
   - Гони его прочь... Нет, постой! Спроси, нет ли  у  него  на  продажу
каких-нибудь ваз.
   - Слушаюсь, господин епископ, - скрылся обратно за  дверью  слуга,  а
священник, сделав пару глотков вина из стоящей на  столе  узкой  высокой
вазы сел в кресло.
   Вскоре дверь отворилась, и в зал,  низко  кланяясь,  бесшумно  вошел,
даже прокрался, кривоплечий, горбатый торговый гость, одетый в  бордовый
английский гаун до самого пола с куньим воротником. В  руках  он  держал
несколько обнаженных мечей и кинжалов. Следом за гостем, обнажив  палаш,
так же беззвучно крался Флор, готовый в любой миг отсечь купцу голову.
   - Что ты несешь, глупец, - вздохнул священник.  -  Я  просил  у  тебя
вазы...
   Он уже хотел  дать  телохранителю  команду  выкинуть  его  прочь,  но
торговец успел поднять оружие над головой и низким голосом предложил:
   - Вы только взгляните на них, господин епископ! Это лучшее оружие  во
всей Швеции. Клянусь святой  девой,  сам  король  Густав  Ваза  покупает
клинки для своей охраны только у меня.
   - Что ты сказал? - вскинул голову священник.
   - Это лучшие клинки во всей Швеции, господин епископ... - купец низко
поклонился, ухитрившись при этом вскинуть мечи еще выше.
   - Что ты сказал?! - во все горло прокричал хозяин замка.
   Торговец попятился, но было поздно: Флор метнулся  вперед,  и  прижал
лезвие палаша к его горлу:
   - Прикажете убить его, господин епископ?
   - Нет! - рассмеялся бывший правитель здешних земель. -  Нет,  отпусти
его! Купец, я разрешаю тебе взять любую вазу в этой комнате, и  убирайся
отсюда как можно скорее, пока у меня опять не испортилось настроение...
   Торговый гость стрельнул жадным взором на фарфоровое изделие  далеких
китайских мастеров, но на подобную наглость не решился и схватил то, что
попроще - большой золотой кубок с шарообразным расширением внизу,  после
чего, поклонившись, шустро исчез: как сквозь пол провалился.
   - Флор, убери отсюда всю эту мерзость, видеть ее больше не могу! Нет,
увези в город и продай. А деньги раздели между охраной и слугами.  Чтобы
больше ни единой вазочки в моем замке не появлялось!
   -  Благодарю,  господин  епископ,  -  приложив  руку  к  груди  низко
поклонился начальник стражи.
   - Все, убирай... - священник прошел мимо него, поднялся в свои покои,
подошел к настежь распахнутому окну.
   Как он мог! Как он сам не догадался!  Это  же  так  просто!  Шведский
король  Густав  Ваза,  оторвавший  свою  страну   от   Римской   Церкви,
конфисковавшие ее земли... Он и сам по себе достоин кары - а тут еще эти
русские... У них нет никаких войск в северных землях:  царь  Иван  ведет
тяжелые затяжные войны с Оттоманской империей, вынужден прикрывать южные
рубежи от набегов мусульман, прикрывать русским  щитом  множество  новых
подданных на Кавказе. Он никогда не воюет на  севере,  и  войск  у  него
здесь нет. И если Швеция нападет на русские рубежи, где язычники возьмут
силы для противостояния им?..
   Священник довольно расхохотался и щелкнул пальцами:
   - Демон!
   - Я всегда здесь, смертный, - прозвучал из окна женский голос.
   - Отправляйся в  Стокгольм.  Король  Густав  Ваза  должен  немедленно
начать войну с русскими.
 
*** 
 
   Король Густав не спал, и даже не дремал, хотя сидел в  своем  любимом
кресле. Он любовался на огонь, пляшущий в камине.  Удивительное  зрелище
того, как пламя поглощает очередное полено, после чего,  словно  хищник,
утоливший первый голод, успокаивается,  оседает,  синеет  и  неторопливо
догрызает обратившуюся в угли добыча завораживало, не позволяло оторвать
взгляд, подумать о чем-нибудь другом. Правитель страны время от  времени
даже собственноручно нагибался к сложенной  возле  кресла  охапке  мелко
поколотых дров и подбрасывал по паре полешек в очаг.
   Стукнула дверь. Трое слуг внесли в помещение легкий  стол  из  темной
вишни, трехрожковый подсвечник, стул. Повинуясь жесту пажа, поставили их
возле окна. Густав Ваза, покосившись в ту сторону,  мелко,  по-старчески
захихикал:
   - Наступает весна, Улаф?
   - Да, ваше величество, - низко склонился паж.
   - А скажи-ка, мой мальчик, зачем ты носишь эту штуку? - король тыкнул
желтым тощим пальцем ему вниз живота.
   Молодой человек был одет в обычный дублет на толстой стеганой  ватной
подкладке, с  вышивками  на  груди  и  плечах,  несколькими  продольными
разрезами,  которые  скреплялись  посередине   небольшими   пряжками   с
ярко-алыми рубинами. Внизу, естественно, находился толстый пескоуд.
   - Я понимаю, зачем она нужна мне, - затрясся от смеха  король.  -  Но
зачем ее носишь ты? Неужели у тебя нет своего?
   - Русские  опять  потревожили  наших  рыбаков  возле  мыса  Арносари,
порвали сети и били смертным боем.
   - А как же наши молодцы? - крякнул Густав. - Смотрели и плакали?
   - Сказывают, лодку им одну поломали изрядно, улов  отобрали.  Но  это
наши воды!
   - Да ты пиши, пиши, мой мальчик, - откинулся на спинку кресла старик.
- Ты знаешь, что нужно писать.
   - "Мы, Густав, Божию милостию свейский, готский  и  вендский  король,
гнев свой сдержать не можем и  тебе,  наместнику  вельможнейшего  князя,
государя  Ивана  Васильевича  попрекаем..."   -   скрипя   пером   вслух
проговаривал паж.
   - Да, попрекаем! - вскочил со своего места  король.  -  А  ну,  Якоба
Брагге ко мне, немедленно!
   Паж, вскинув  голову,  несколько  мгновений  переваривал  услышанное,
потом вскочил, кинулся бежать. Король, сделав несколько  твердых  шагов,
остановился перед окном, скинул запирающие ставни планки, распахнул окно
и, широко расставив ноги, замер, вглядываясь в серый морской простор.
   Когда в покои вошел адмирал и склонился в поклоне, Густав  Ваза  даже
не повернул головы, жестким тоном рявкнул:
   - Мне надоели  эти  ежегодные  свары,  Якоб!  Надоели  уже  давно!  И
особливо противно то, что я, король, монарх державы сильной  и  прочной,
вынужден каждый раз переписываться с новгородским наместником, словно  я
мелкий стряпчий, недостойный общаться с московским царем.
   - Да уж, ваше величество, это  не  правильно,  -  вынужденно  признал
моряк.
   - Я хочу, Якоб, раз уж я не могу разговаривать с царем,  как  брат  с
братом, вовсе перестать разговаривать. А чтобы  избавить  нас  обоих  от
темы для споров, приказываю тебе, адмирал, немедля выйти к Невской губе,
и запереть для русских выход в море.
   - Но ваше величество... - облизнул мгновенно пересохшие губы адмирал.
- Но... Мы не можем перекрыть  выходы  в  море  с  этой  стороны.  Залив
мелководен" наши лоймы и шнеки станут садиться на мели там,  где  смогут
проскользнуть рыбацкие лодки...
   -  Значит,  -  удивленно  повернулся  к  моряку  король   -   Значит,
поднимитесь вверх по Неве и перекройте подходы к ней с той стороны!
   - Там стоит новгородская крепость, ваше величество.
   - Так захватите ее!
   - Слушаюсь, ваше величество, - адмирал развернулся, дошел до  дверей,
но там внезапно остановился, снова повернувшись к королю:
   - Простите, ваше величество, но Швеция не готова к  войне.  Ополчение
не собрано, войска стоят здесь, под Стокгольмом и  восток  страны  пуст,
плана компании нет.
   - Ты хочешь, Якоб, чтобы ради покоя  наших  ополченцев,  не  желающих
выползать  из  постелей,  я  кланялся  в  ноги   каждому   новгородскому
горожанину?
   - Простите, ваше величество, - правильно понял ответ адмирал и  вышел
прочь.
   В тот же миг король осел, и паж еле успел подхватить его  и  дотащить
до кресла.
   - Ох, что это было со мной? - простонал король. -  Неужели  от  жары?
Ведь от мороза такого никогда не бывало... О чем это я сейчас говорил?
   - Вы объявили войну Московии! - с гордостью сообщил паж.
   - Кому объявил? - содрогнулся Густав.
   - Русскому царю! За то,  что  он  не  желает  разговаривать  с  вашим
величеством как с равным королем и отсылает со  всем  к  новгородским  и
псковским наместникам.
   - Да, это нехорошо, нехорошо, - забормотал Густав. К чему  относились
его слова - то  ли  к  войне,  то  ли  к  извечным  унижениям,  осталось
неизвестно, поскольку король жестом подозвал к себе пажа и распорядился:
   - Улаф, созывай дворян, поднимайте ополчение. Купцов...  Нет,  купцов
не трогайте. Все полки, ныне к боям  готовые,  направляйте  к  восточным
границам. Кажется, у нас начинается война с русскими.
 
*** 
 
   Почти  неделю  над  Северной  Пустошью  шли  дожди,  смывая,   словно
сдергивая одеяло с уснувшей на зиму земли, рыхлый снег.  Дожди  тянулись
мелкие, моросящие. Воде не столько падала вниз, сколько постоянно висела
в воздухе, впитываясь в войлок поддоспешника, скапливалась капельками на
кончиках  ворсинок  подбитого  волчьим  мехом   налатника,   душегрейки,
кафтана, затекала в сапоги, подмачивала шаровары. Сушиться у костра было
бесполезно: одежда парила, отчего воздух вокруг становился густым, как в
парилке, где  плеснули  на  каменку  кислого  кваса,  и  этим  же  паром
пропитывалась еще гуще.
   В общем, с этим дозором боярскому сыну Феофану Старостину не повезло.
Валяясь на теплой волчьей же шкуре в шалаше, построенным еще четыре года
назад  вместе  с  Зализой  и  Васькой  Дворкиным,  он  обсасывал  тонкие
голубиные косточки  и  вспоминал  старые  добрые  времена,  когда  весна
начиналась раньше, осень - позже, дождей не  случалось  вовсе,  а  хлеба
росли втрое гуще, нежели сейчас. Во всяком случае именно так казалось им
- молодым черносотенцам, увязавшимся за другом,  избранным  государем  в
ближнюю тысячу и посланным сторожить северные рубежи страны.
   В те годы пара серебряных гривен, взятых с  отбитого  от  станишников
купца казались им огромными деньгами, княжеские волостники,  которым  по
осени  свозили  оброк  многочисленные  крестьяне,   мнились   сказочными
богачами, а непрерывная служба - тяжкой  и  бесконечной  обязанностью...
Хорошие были времена! Молодость...
   И хотя сейчас Феофану  стукнуло  всего  двадцать  пять  лет,  он  уже
чувствовал себя умудренным опытом,  зрелым  боярином,  а  свой  недавний
образ мыслей воспринимал, как детство и ребячество. Потому, как три года
назад милостью государя Семен Зализа  получил  за  службу  уже  довольно
большое поместье, и тут же выделил друзьям по немалому угодью.  И  стали
Феня с Васькой боярскими детьми, и повисла у них у каждого на шее забота
сразу о трех десятках семей: чтобы  смерды  плодились,  чтобы  земля  не
застаивалась,  чтобы  оброк  сильно  не  тяготил  -  потому,  как   уйти
крепостные к другому хозяину могут -  но  и  чтобы  самому  хватало.  На
крестинах, свадьбах именинах он  -  первый  гость  и  милость  высказать
должен. С хозяйством помочь,  подъемными  ссудить,  коли  беда  какая  у
крепостного  случилась  -  дабы  и  двор  свой  смерд  поправил,   оброк
достаточный платить мог, да и к земле привязать, потому, как должник,  с
хозяином не расплатившись, к другому барину уйти не мог. И  хотя  гривна
для боярского сына большими деньгами теперь  не  была  -  но  государево
походное содержание, без хлопот из казны выдаваемое,  вспоминалось,  как
щедрый дар.
   Одно хорошо - женился. Съездил в Углич по родной кожевенной слободе в
богатом  кафтане,  да  сапогах  яловых  пройтись,  новым  званием  перед
соседями похвастать, Марфу укорить, что заместо него, безалаберного,  за
Никиту  замуж  пошла.  Там  отец  дело   и   сладил   -   сосватал   ему
пятнадцатилетнюю Елену от соседей, Лену-Аленушку. Вернулся,  получается,
нежданно-негаданно с короткой побывки с молодой женой.
   Однако отец был прав: уж сколько историй  наслушался  он  от  бояр  и
детей боярских про старост и наместников  поместных,  что  в  отсутствие
хозяина с казной убегали, смердов в угоду соседям с земли сживали, а  то
и вовсе имущество  продавали  -  и  тикать.  Вернется  боярин  с  похода
ратного: а вместо дома разор один его ждет. Нет,  пусть  уж  лучше  жена
всегда на усадьбе остается. Она и приглядит хозяйским глазом, и  избыток
забот с мужниных плеч снимет.
   Свои ежемесячные выезды в порубежный дозор Феофан воспринимал ныне не
как тяготу воинскую, а как возможность немого отдохнуть  от  бесконечной
череды хлопот, поспать в тишине и благости на свежем  воздухе,  натянуть
тугой лук, да птицу дикую, али косуль и зайцев  пострелять,  тут  же  на
огне пожарив.
   Хорошо!
   Тем паче, что вот уже три года, после памятной сечи пустошинских бояр
с выборгской ратью баронской, свены рубежей российских не беспокоят.
   Вот только на этот раз с дозором боярскому сыну Феофану  не  повезло.
Непрерывно моросил бесконечный северный дождь, обещая скорое  и  высокое
половодье. Оттаивая  под  теплыми  струями,  медленно  размокала  черная
лесная земля, поднимались болота. Самое пакостное  время,  когда  не  на
чистом снегу без страха  шкуры  на  ночь  не  раскинуть,  ни  на  травке
ароматной не отдохнуть. Дрова мокнут, зайцы под кустами прячутся,  птицы
в кронах. Одного  только  голубя  за  день  подстрелил  -  и  то  удача.
Разумеется, Феофан запек его сам - смерды солониной  обойдутся.  Захотят
свежей дичи - пусть сами попробуют из лука ладно бить научиться.
   Боярин пригладил рыжие кудри,  зашелестев  кольчугой,  перекатился  с
живота на спину, вглядываясь в  серое,  как  затасканная  рубаха,  небо.
Полдень скоро, надо Захара и Димитрия у берега менять. Пусть тоже поедят
и отдохнут маленько. А на ночь - в дозор, пусть  бдят,  смерды.  Который
день он ужо в поле считается? Пятый?  Шестой?  Когда  же  это  кончится?
Дождаться бы замены поскорее, да домой - баньку истопить, меда хмельного
выпить, да в постель, об Аленушку погреться. Сказывала жена,  она  вроде
как на сносях... Пора уже.
   Услышав торопливый конский топот - чмоканье копыт  по  мокрой  земле,
Феня снова перекатился на живот, выжидательно уставясь на тропу.  Вскоре
оттуда появился чанкирный скакун, поверх  которого  скрючился  одетый  в
одну полотняную косоворотку паренек.
   - Барин, барин, суда на море! - смерд, широко раскрыв  рот,  отчаянно
пытался отдышаться. - Много...
   - Лоймы? Рыбацкие?  Торговые?  -  Феофан,  не  очень  доверяя  испугу
неопытного вояки, только год назад впервые  взятого  в  засеку,  тем  не
менее начал подниматься:
   - Семен, гнедой мой где?  Взнуздай-ка  его  поскорее.  А  ну,  Захар,
подробнее скажи: каковы суда с виду, сколько людей на них  видать,  есть
ли весла?
   - Округлы такие, барин, - черканул смерд руками, - с парусом  большим
квадратным. Ба