странным, жутким.  Часто,  думая  о
своей госпоже, Мадаленна испытывала потребность перекреститься.
   Сейчас девушка радовалась тому, что дофин покинул двор.
   Генрих находился в Пьемонте. Французы вторглись в Артуа и ликовали по
поводу успешной  кампании,  но  вскоре  королем  овладело  беспокойство.
Проведя некоторое время  среди  солдат,  он  затосковал  по  комфорту  и
роскоши  двора,  по  беседам  и  прелестям  его  любовницы.  Поэтому  он
приостановил  военные  действия,   распустил   армию,   за   исключением
пьемонтского гарнизона,  которым  командовали  Генрих  и  Монморанси,  и
вернулся в Париж. В честь его возвращения были устроены торжества.
   Настало лето. В это время года Фонтенбло становился сказочным местом.
Франциск обрел временный покой в этом дворце среди статуй  и  картин.  В
промежутках между пиршествами он часто любовался итальянской живописью -
"Джокондой" Леонардо, "Ледой" Микеланджело,  тициановской  "Магдалиной",
другими полотнами. Когда эти шедевры надоедали  ему,  начиналась  полоса
комедий и сценок с масками, балов и празднеств;  или  же  король  уезжал
верхом в лес со своим Узким Кругом.
   Катрин тоже не ведала покоя, хотя об этом никто не догадывался. Когда
король отправлялся на охоту, она часто находилась рядом с ним. Он  любил
демонстрировать ей свои шедевры и обсуждать их с Катрин, тем  более  что
многие картины были созданы ее соотечественниками. Он любил  слушать  ее
рассказы о Флоренции; они часто беседовали вдвоем на итальянском языке.
   Но любовь мужа значила для Катрин так много, что она охотно  обменяла
бы на нее дружбу короля. Она мечтала  о  Генрихе,  желала  его;  Катрин,
радуясь тому, что он находится в Пьемонте и не встречается с Дианой, все
же с нетерпением ждала его возвращения.
   Мадаленна принесла Катрин  новость.  Такую,  какую  ей  меньше  всего
хотелось услышать, подумала итальянка.
   - Моя госпожа, говорят, что дофин влюбился в юную  итальянку...  дочь
пьемонтского купца. Она молода и красива, он навещает ее очень часто...
   Катрин сжала  запястье  девушки;  в  глазах  дофины  появился  огонь,
который всегда вспыхивал там при упоминании о Генрихе.
   - Продолжай, Мадаленна.
   - Говорят, что у них будет ребенок... и что они оба этому рады.
   Катрин отпустила руку девушки. Подошла к окну и  посмотрела  в  него.
Она не хотела,  чтобы  Мадаленна  увидела  ее  слезы.  Мадаленна  должна
считать ее сильной... пусть даже жестокой при необходимости,  но  всегда
сильной. Значит, он влюбился! И двор перешептывается  об  этом,  радуясь
новому скандалу, который еще сильнее поразит страдающее сердце Катрин де
Медичи. Он наконец убежал от своей немолодой пассии...  но  не  к  жене,
которая любила его так  горячо,  что,  думая  о  нем,  теряла  голову  и
самообладание. Какое унижение! Неужели ей  суждено  терпеть  его  вечно?
Соперница была тоже итальянкой  -  еще  более  юной,  чем  Катрин.  Дочь
пьемонтского купца! Жена  Генриха  была  флорентийской  Медичи.  Будущей
королевой! Однако он не мог полюбить ее и дать ей ребенка.
   Она закрыла глаза, борясь со слезами.
   - Я подумала, что...  вам  следует  знать  об  этом.  Надеюсь,  я  не
совершила ошибку, - пробормотала Мадаленна.
   - Разве я не  велела  тебе  сообщать  мне  все  новости,  которые  ты
узнаешь? Теперь, Мадаленна, скажи мне все. Что говорят при дворе о  моем
муже и его новой любовнице?
   - Я... я не знаю.
   - Не бойся, Мадаленна. Бояться тебе  следует  лишь  тогда,  когда  ты
утаиваешь что-то от меня.
   - Люди смеются над... вдовой сенешаля.
   Катрин разразилась громким смехом, который тотчас подавила.
   - Да? Да?
   - Однако кое-кто говорит, что она никогда не была  его  любовницей  и
лишь нянчила, воспитывала месье Генриха... Что поскольку она была только
его другом и советчицей, эта история не изменит их отношений.
   Катрин приблизилась к девушке.
   - Но мы-то так не считаем, да? Те, кто говорит это, не  имеют  ловкой
служанки, сидящей в шкафу, когда эта парочка нежничает.
   Мадаленна,  покраснев,  отпрянула  от  Катрин.  Ее  пугали  внезапный
громкий смех и грубоватый тон госпожи, которая за пределами своих покоев
была застенчивой, стыдливой.
   - Я сделала это по вашему приказу, мадам, - сказала Мадаленна.
   - Помни, Мадаленна, выполняя моя задания,  ты  всегда  действуешь  по
собственной инициативе. Если бы тебя обнаружили,  скажем,  в  шкафу,  ты
должна была бы придумать какое-то  объяснение.  Пожалуй,  тебе  придется
повторить этот трюк, когда дофин вернется из Пьемонта.
   Катрин снова засмеялась и ущипнула девушку за щеку.
   - Ничего не бойся, дитя мое. Ты сработаешь на славу. И  я  вознагражу
тебя тем, что  оставлю  при  себе.  Тебе  не  придется  возвращаться  во
Флоренцию.  Там  свирепствует  тиран.  Ты  никогда   не   видела   моего
родственника, Алессандро. Только безумец  способен  променять  Париж  на
Флоренцию. Кто пожелает вернуться в Италию,  если  можно  оставаться  во
Франции? Не бойся. Ты останешься здесь. А теперь расскажи,  что  говорят
обо мне.
   Мадаленна смущенно проглотила слюну и опустила глаза.
   - Все находят странным, что он смог сделать ребенка этой малышке... а
своей жене - нет.
   - Что еще?
   - Говорят, что он питает слабость к итальянским...
   - Купцам, да? А люди не говорят, что купчиха Медичи привила ему  вкус
к торговле?
   Мадаленна кивнула.
   - Но ведь люди смеются не над дофиной, Мадаленна, а над мадам Дианой,
верно?
   - Мадам д'Этамп ликует. В честь короля устраивается грандиозный  бал,
- поспешила добавить девушка, желая переключить внимание Катрин.
   - В честь девушки из Пьемонта! - Катрин снова громко рассмеялась.
   Но, отпустив  Мадаленну,  она  всплакнула.  Девушку  звали  Филиппой;
Катрин слышала это имя, не зная, почему люди произносят его. Филиппа  из
Пьемонта. Катрин  попыталась  представить  себе  суровые  губы  Генриха,
целующие воображаемое лицо, - несомненно,  очень  красивое,  -  смуглой,
нежной девушки. Итальянская любовь - всегда страстная, требовательная.
   Как жестока жизнь!  Катрин  особенно  задевало  то,  что  избранницей
Генриха стала юная  итальянка.  В  чем  моя  ошибка?  -  снова  и  снова
спрашивала она себя. - Почему он влюбился в мою простую соотечественницу
и пренебрегает своей благородной женой?
   Но приняв участие в маскараде и услышав шепот, намеки, насмешки,  она
воспряла духом, потому что происшедшее больше задевало  Диану,  чем  ее,
Катрин.
 
*** 
 
   Генрих  возвращался  в  Париж;   Катрин   переполняло   предвкушение;
радостная надежда периодически сменялась в ее душе отчаянием.
   Она проводила много времени в уединенном  доме  у  реки.  Для  Катрин
изготавливались духи; она научилась искусно пользоваться косметикой. Она
решила сделать так, чтобы  Генрих,  вернувшись  в  Париж,  увидел  новую
Катрин.
   Он поддавался женским чарам; маленькая пьемонтка доказала  это.  Она,
Катрин, отнимет его у итальянки точно так, как итальянка отняла  Генриха
у Дианы.
   Катрин была сейчас хорошенькой; она благоухала восхитительными новыми
духами, созданными специально для нее братьями Руджери.  Катрин  ощутила
душевный подъем, услышав пение труб и рожков - кавалькада, возглавляемая
Генрихом, ехала по улицам столицы.
   С отчаянно бьющимся сердцем она вышла на площадь перед Бастилией, где
король устроил своему сыну торжественную встречу. Стены здания по такому
случаю были увешаны прекрасными французскими гобеленами,  тысячи  свечей
освещали зал. После банкета должен был состояться бал.
   Франциск,  любивший  такие  мероприятия,  выглядел  моложе,   чем   в
последние несколько недель. Сейчас он затмевал всех окружающих.
   Под звуки труб Генрих въехал во двор; он  тотчас  подошел  к  королю,
который тепло обнял его и расцеловал в обе щеки.  Затем  Генриха  обняла
королева.
   - А вот, - сказал Франциск, обняв Катрин и подтолкнув  ее  вперед,  -
наша дорогая дочь и твоя любимая жена, которая с момента твоего  отъезда
жила ожиданием этого дня.
   Катрин, чье сердце отчаянно билось под расшитым корсажем,  застенчиво
подняла глаза и посмотрела на мужа. Он сухо обнял ее. Она не заметила на
его лице радости. Она  сказала  себе,  что  он  скрывает  ее,  возможно,
стыдясь скандальных слухов, которые опередили его. И все же  она  знала,
что обманывает себя.
   - Генрих... - прошептала она так тихо, что только он один услышал ее.
   Он ей не ответил.  Генрих  отступил  назад,  готовясь  приветствовать
людей, которые спешили, преклонив колено, поцеловать  руку  их  будущего
правителя.
   Скоро настала очередь вдовы великого  сенешаля  преклонить  колено  и
выразить свое почтение  дофину;  глаза  не  только  Катрин,  но  и  всех
окружающих были обращены на  эту  пару;  придворные  толкали  соседей  в
обтянутые щелком бока своими увешанными драгоценными  камнями  пальцами;
весь двор, включая короля и мадам д'Этамп, замер в ожидании.
   Диана...  она  показалась  сейчас  Катрин   более   прекрасной,   чем
когда-либо. Ее черно-белое платье  было  расшито  жемчугами;  бриллианты
украшали ее иссиня-черные волосы. Безмятежная, уверенная  в  себе,  она,
казалось, не замечала того интереса, с которым  люди  смотрели  на  нее,
хотя, конечно, Диана видела, что глаза всех прикованы к ней.
   Если Диана умела скрывать свои чувства, то этого нельзя было  сказать
о молодом дофине. Он  покраснел,  его  глаза  заблестели,  и  окружающим
показалось, что его любовь к Диане отнюдь не угасла. Но  в  его  взгляде
затаились  печаль,  страдание  и  стыд.  Послышались  негромкие  смешки,
смолкнувшие под строгим взглядом короля, который  в  душе  сам  смеялся.
Генрих напоминал сейчас провинившегося супруга.
   Диана, улыбаясь, встала; произнеся  обычные  слова  приветствия,  она
повернулась и отошла к старшему сыну герцога де Гиза. Дофин проводил  ее
взглядом, полным грусти.
   Король приказал сыну сесть рядом с ним, поскольку он хотел обсудить с
Генрихом военные дела.
   Спектакль закончился.
   На банкете Генрих должен был по этикету сидеть рядом со своей  женой;
Диана заняла место среди свиты королевы. Но все, в том числе  и  Катрин,
заметили, что его взгляд постоянно устремлялся в сторону  величественной
дамы  в  черно-белом  платье.  Диана,   беседовавшая   с   королевой   о
благотворительных акциях, казалась очень счастливой.
   После банкета Диана избегала общества дофина;  она  не  отпускала  от
себя своих союзников, молодых де Гизов.
   Катрин, воспользовавшись удобным моментом,  покинула  торжества.  Она
позвала к себе Мадаленну.  Глаза  девушки  округлились  от  страха;  она
боялась возвращения дофина; она заранее знала, что ее ждет.
   - Отправляйся, - глаза Катрин сверкали, лицо было бледным, - в  покои
Дианы. Спрячься получше. Я хочу знать, что произойдет между ними.
 
*** 
 
   Диана отправилась к себе. Вскоре Генрих последовал за ней.
   Когда служанка спросила  ее,  должны  ли  они  помочь  своей  госпоже
раздеться, она невозмутимо улыбнулась.
   - Пока нет, Мари. По-моему, ко мне придет посетитель.
   Едва она закончила фразу, как в дверь постучали.
   - Мари, - произнесла Диана, - если это дофин, скажи ему, что я  приму
его. Впусти его и оставь нас одних.
   Генрих неуверенно  вошел  в  комнату,  и  Диана  вспомнила  мальчика;
которого она нашла в саду в тот день, когда они говорили о лошадях.
   Приветливо  улыбнувшись,  Диана  протянула  Генриху  обе  свои  руки.
Служанки покинули комнату и закрыли за собой дверь.
   - Я счастлива, что ты вернулся, - сказала Диана.
   - А я... несчастен, - ответил он.
   - Генрих, такого быть не должно. Пожалуйста, не становись на  колени.
Это мне следует опуститься перед тобой на колени. Сядь  рядом  со  мной,
как раньше, и скажи мне, что делает тебя несчастным.
   - Ты знаешь, Диана.
   - Ты имеешь в виду юную итальянку из Пьемонта?
   - Это правда, Диана, - выпалил он. - Все, что говорят люди, - правда.
Я не понимаю самого себя. В меня словно вселился дьявол.
   - Пожалуйста, не переживай, Генрих. Ты любишь эту девушку?
   - Люблю ли я ее? Я люблю только одну женщину и буду любить ее всю мою
жизнь. Я всегда знал это. Но мне было одиноко, грустно без тебя.  У  нее
твои иссиня-черные волнистые волосы. Тебя не было со мной,  Диана,  и  я
ухватился за твое подобие.
   Она улыбнулась ему. Глядя на нее, Генрих удивился тому, что он  нашел
в юной итальянке из Пьемонта какое-то сходство с Дианой. Никто на  свете
не мог сравниться с ней.
   - Дорогой мой, - ласково промолвила она, - для печали нет причин.  Ты
уехал, но теперь вернулся. По-моему, нам следует радоваться.
   - Ты простишь меня? - взмолился он. - Поймешь меня? Это было короткое
влечение. Когда я удовлетворил его, оно исчезло. Оно  возникло  из  моей
тоски по тебе.
   - Я всегда знала, - сказала она, - что для тебя и для меня существует
только одна любовь.
   Повернувшись к Генриху, она обняла его.
   - Не будем говорить о прощении, любовь моя, - добавила Диана. -  Люди
шептались,  усмехались.  Ну,  ты  знаешь   мадам   д'Этамп.   Это   было
унизительно... для некоторых.
   - Как я ненавижу эту женщину! Я глубоко опечален тем, что дал кому-то
повод унижать тебя. Я ненавижу себя  за  это.  Лучше  бы  меня  убили  в
сражении до этой истории.
   Она нежно поцеловала его, как в начале их дружбы.  Любовь  Генриха  к
Диане  была  неистовой,  страстной;  ее  же  чувство  к  нему   было   в
значительной мере материнским.
   - Тогда я была бы безутешна, - сказала она. - Если бы ты не  вернулся
ко мне, я бы не пережила этого.
   Они сели, обнимая друг друга.
   - Диана... так ты меня прощаешь? Мы  будем  считать,  что  ничего  не
случилось?
   - Мне нечего прощать тебе.  Я  знала,  что  это  ничего  не  значащий
эпизод, и ты подтвердил это.  Тебе  было  одиноко,  хорошенькая  девушка
развлекла тебя. Я благодарна ей за то, что она на какое-то время сделала
тебя счастливым. Скажи, ты бы не хотел, чтобы  она  приехала  сюда...  в
Париж?
   - Нет!
   - Значит, ты больше не любишь ее?
   - Я люблю только одну женщину. Я всегда буду любить ее одну.
   - Тебя не влечет к этой девушке?
   - Когда я понял, что я наделал, я потерял всякое желание  ее  видеть.
О, Диана, любовь моя, мы сможем забыть о случившемся?
   - Нет, это невозможно - я слышала, что у нее будет ребенок.
   Генрих густо покраснел.
   Она засмеялась.
   -  Ты  снова  забыл  о  своем  положении,  Генрих.  -  Этот   ребенок
когда-нибудь станет отпрыском короля Франции. Ты упустил это из виду?
   - Меня гложет стыд. Ты так добра и красива. Ты понимаешь мои горести,
слабости,  застенчивость,  смущение.  Когда  мы  вместе,  я   становлюсь
счастливым, хоть я и осквернил наш прекрасный союз своей изменой.
   Диана щелкнула пальцами. Ее глаза сияли, рот улыбался. Она  думала  о
том, что двор смеялся слишком поспешно. Она  возьмет  это  дело  в  свои
руки. Пусть двор увидит в ней не любовницу  Генриха,  а  его  ближайшего
друга и самого главного человека в его жизни, духовную сестру.
   - Дорогой мой, - сказала она, - ребенок требует ухода, он нуждается в
воспитании, соответствующем его статусу.
   - Его статусу!
   -  Дорогой  мой,  это  твой  ребенок.  Уже  одно   это   делает   его
заслуживающим моего внимания.  Генрих,  ты  позволишь  мне  заняться  им
лично? Я хочу, чтобы после рождения его доставили  во  Францию.  Я  сама
буду руководить его воспитанием и обучением.
   - Диана, ты просто чудо!
   - Нет, - небрежно сказала она. -  Я  люблю  тебя  и  хочу,  чтобы  ты
относился к себе с уважением и исполнил свой долг.
   Он обнял ее.
   - Я мечтал о тебе, - сказал Генрих. - Постоянно думал  о  тебе,  даже
когда был с ней.
   Диана упала в его объятия. Она на  время  перестала  быть  практичной
француженкой. Она была готова принимать  его  обожание,  которое  быстро
переходило в страсть.
 
*** 
 
   Катрин не увидела мужа в этот день. Мадаленне удалось выскользнуть из
покоев Дианы, когда любовники заснули, так что  Катрин  знала  обо  всем
происшедшем.
   Она всю ночь беззвучно рыдала. Ее надежды  не  оправдались.  Коварная
ведьма вновь обворожила Генриха одной своей улыбкой.
   Он появился на следующий день  радостным,  торжествующим  любовником,
чья шалость была прощена. На Генрихе были цвета Дианы - черный и белый.
   Двор стал еще сильнее восхищаться Дианой; ненависть  Катрин  к  своей
сопернице также возросла. Мадам д'Этамп испытала  разочарование  и  даже
тревогу.
   Когда юная пьемонтка родила ребенка Генриха, вдова сенешаля  сдержала
свое слово; его привезли во Францию, и  Диана  договорилась  насчет  его
воспитания.
   Это была девочка; к удивлению и  восхищению  многих,  вдова  сенешаля
нарекла ее Дианой.
 
ИСПУГАННАЯ ДОФИНА 
 
   В Лоше возникла напряженная атмосфера. Это  ощущали  все  -  от  Анны
д'Этамп до  последней  посудомойки.  Диана,  постоянно  совещавшаяся  со
своими молодыми друзьями де Гизами, казалось, стала выше на дюйм  и  еще
надменней. Она видела себя силой,  стоящей  за  троном.  Катрин,  внешне
кроткая, почувствовала в себе новую энергию. Именно благодаря ей эти две
женщины, считавшие, что они значительно превосходят Катрин по  остроумию
и  интеллекту,  обрели  свое  нынешнее  положение!  Катрин  воодушевляла
возможность определять судьбы других людей, несмотря на то,  что  тайная
работа требовала,  чтобы  ее  организатор  оставался  в  тени,  считался
незначительной фигурой.
   Холодные  декабрьские  ветры  со  свистом  раскачивали  голые   ветви
деревьев, что росли в заснеженном саду возле дворца.
   Болезнь свалила короля; многие считали,  что  ему  уже  не  встать  с
кровати.
   Растерянность царила не только при дворе, но и во всей Франции.  Дело
было не только в болезни короля. Дофин, Карл Орлеанский, Монморанси и их
свита, состоявшая из французской  знати,  отправились  на  юг  встречать
испанского  короля  Карла  Пятого,  приезжавшего  во  Францию.   Болезнь
Франциска и дружеский визит в страну его старого  врага  породили  массу
домыслов;  рассуждения  о  причинах  беспрецедентного  события   и   его
разумности звучали во всех кабаках от Парижа до  Гавра  и  от  Гавра  до
Марселя.
   Именно Анн де Монморанси, ревностный католик, нес ответственность  за
этот миролюбивый шаг по отношению  к  Карлу  Пятому.  За  время  болезни
короля Монморанси взял бразды правления в свои руки; сделав это, он стал
действовать быстро и  решительно.  Он  разорвал  дружеские  отношения  с
англичанами, немцами, турками и герцогом Клевским. Он убедил  Франциска,
что союз с Испанией сулит ему обретение  Милана  -  города,  надежда  на
обладание которым погибла со смертью  Климента  вопреки  условиям  брака
Катрин Медичи с Генрихом.  Франциск  всегда  испытывал  волнение,  слыша
слово "Милан". И когда Карлу Пятому пришлось отправиться из  Испании  во
Францию, чтобы усмирить своих мятежных подданных из этой страны,  трудно
было  оказать  ему  более  желательную  услугу,  чем   обеспечение   его
безопасного проезда через  территорию  Франции  -  этот  дружеский  жест
экономил деньги и время императора!
   Приглашение было  принято,  хотя  обе  стороны  испытывали  при  этом
чувство неловкости. Генрих выехал опечаленным,  поскольку,  несмотря  на
уважение и любовь, которые он испытывал к Монморанси,  дофин  не  мог  с
радостью встречать в качестве гостя Франции человека,  который  когда-то
держал его в тюрьме.
   Придворные собрались возле огромного камина в  Лоше,  чтобы  обсудить
прибытие испанского короля и возможную кончину короля Франции. Во дворце
царила безрадостная атмосфера. Лош, стоявший на вершине высокого  холма,
имел длинную мрачную историю,  полную  несчастий  и  людских  страданий;
подземные темницы, комнаты для пыток и карцеры делали это сооружение  не
самым приятным  из  французских  замков.  Почти  все  придворные  желали
поскорей вернуться в Фонтенбло. С болезнью  короля  прекратились  пышные
увеселения; девушки, пользовавшиеся благосклонн