позвольте  мне  пожалеть  вас  как  французских  женщин,  -
продолжала я. - Если даже я не встретилась  с  беспристрастными  судьями  по
делу, которое затрагивало мою репутацию, то на что вы могли бы  надеяться  в
суде, если на карту будут поставлены ваше счастье и репутация?
   Вошел король и печально покачал головой. Он сказал:
   - Вы видите, королева очень страдает. У нее для этого  достаточно  веская
причина. На протяжении всего судебного разбирательства они решили  учитывать
интересы только принца де Рогана, когда он действительно попал в  беду.  Его
попытались представить обманутой стороной, а не  мошенником,  который  хотел
положить деньги в свой карман. Дело легко довели до конца, и оказалось,  что
необязательно быть Александром, чтобы разрубить этот гордиев узел.
   Я взглянула на него, на  этого  доброго,  но  слабовольного  человека,  и
вспомнила о том дне, когда нам сообщили, что мы стали  королем  и  королевой
Франции, и как мы вскричали: "Мы слишком молоды, чтобы править".
   Как мы были правы! Мы не только были слишком молоды, мы не подходили  для
этой великой задачи - он из-за его  неспособности  принимать  решения,  даже
когда он знал, что они верны, а я.., я была глупой легкомысленной девчонкой,
как меня назвал мой брат Иосиф, глупым ребенком, каким меня знала моя мать.
   Но, по крайней мере сейчас, я поняла это, именно этого я полностью  ранее
не осознавала.

***

   Приговор мадам де Ламот был оглашен на ступеньках Дворца правосудия.  Как
и следовало ожидать, она легко не  сдалась.  Она  боролась  и  кусала  своих
тюремщиков, и, когда ее плечо должны  были  заклеймить  буквой  V,  она  так
скорчилась, что вместо плеча получила клеймо на голую грудь. После этого  ее
в бессознательном состоянии, одетую в мешковину с деревянными  башмаками  на
ногах отвезли в Сальпетриер, где  ей  предстояло  жить  на  черном  хлебе  и
чечевице до конца дней. Не успело наказание вступить в силу,  как  население
Парижа провозгласило ее героиней. Герцог и герцогиня Орлеанские организовали
сбор пожертвований  для  нее;  в  Сальпетриер  посылали  хорошие  вещи.  Моя
глупенькая Ламбаль была захвачена  общим  энтузиазмом  и  отвезла  в  тюрьму
кое-какие деликатесы, что немедленно породило слухи о том, что это я послала
их, так как меня замучила совесть. Затем прошел слух, будто версия мадам  де
Ламот  соответствует  истине  и  она  в  самом  деле  действовала  по  моему
поручению. Казалось, что дело о бриллиантовом колье никогда не забудут.
   Спустя несколько недель после заключения в тюрьму  мадам  де  Ламот  дали
возможность совершить побег, и в связи с этим стали шептать, что это  я  его
организовала. Даже когда из Англии пошел  поток  клеветнических  измышлений,
так как мадам де Ламот по прибытии в эту страну взялась за  перо,  люди  все
еще повторяли эту нелепую историю.
   Самозванную графиню принимали в английских домах,  где  она  рассказывала
страшные истории о жизни при французском дворе, и всегда главной  фигурой  в
них была я. Однажды причинив мне неприятность, она, кажется,  уже  не  могла
остановиться.
   Это был поворотный пункт в нашей жизни, и мы понимали это. Людовик  и  я.
Он был так добр  ко  мне.  Он  верил  в  мою  добропорядочность,  и  я  была
благодарна ему за это. Он был нежным и любезным, но он не понимал,  что  под
нами разверзается земля.
   Сейчас я знаю, что если бы он проявил тогда твердость, то, возможно, спас
бы нас. Если бы он держался  решительно  перед  лицом  парламента,  то  ему,
вероятно,  удалось  бы  сохранить  прежнее  уважение  к  монархии,   которое
стремительно падало.
   В первую очередь ему следовало быть сильным в отношении меня.  Он  никоим
образом не должен был предавать огласке  дело  о  колье.  Его  следовало  бы
расследовать тайно и урегулировать тайно.
   - Никто, кроме  меня,  так  не  удовлетворен  установлением  невиновности
кардинала, - заявил он.
   Но, видя, что я так несчастна, так  расстроена,  понимая,  какая  большая
неприятность вытекает из  этого  дела,  он  направил  кардиналу  королевский
приказ об изгнании, ссылая его в принадлежащее тому аббатство Шез-Дье.
   Он выслал Калиостро и его жену. Это было проявление  его  слабости.  Если
король  был   не   согласен   с   решением   парламента,   то   должен   был
продемонстрировать свое несогласие; вместо этого  он  согласился  с  ним,  а
затем прибег к ссылке.
   Я не могла избавиться от страшной депрессии, охватившей меня.
   Мерси писал моему брату:
   "Страдание королевы гораздо  больше,  чем  оно,  казалось  бы,  оправдано
данным делом".
   Да, это правда. Но интуиция подсказывала мне, что  произошедшее  со  мной
является самым большим несчастьем, с которым я  когда-либо  сталкивалась.  Я
еще не могла полностью объяснить это. Я просто знала, что это так.
   Я рассталась с беспечностью. Я чувствовала, что больше  никогда  не  буду
веселой и беззаботной.

Глава 5

Мадам Дефицит

   Когда убытки и расточительность истощают королевскую казну, то  раздается
вопль отчаяния и ужаса. Поэтому министр финансов вынужден прибегать к помощи
губительных крайних мер, таких, как снижение содержания золота в монетах или
введение новых налогов... Определенно нынешнее правительство хуже,  чем  при
последнем  короле,  с  точки  зрения   неорганизованности   и   установления
грабительских цен. Подобное положение не может длиться слишком долго,  чтобы
не привести к катастрофе.
   Граф де Мерси-Аржатпо

   На ее туалетном столике было четыре восковых свечки, одна  погасла,  и  я
вновь зажгла ее; вскоре после этого погасли также  вторая  и  третья,  после
чего королева схватила меня за руку с чувством ужаса и  сказала:  "Несчастье
сделало нас суеверными. Если также погаснет и четвертая свечка,  то  я  буду
считать это фатальным предзнаменованием". Четвертая свечка погасла.
   Мемуары мадам Кампан

   Ничто полностью не повторяется. Прежде всего  я  сама  переступила  через
порог осведомленности. Я больше не была  легкомысленным  ребенком.  Я  стала
понимать мою все увеличивающуюся непопулярность, и то, что когда-то казалось
вершиной удовольствия, теперь выглядело напрасной тратой времени.
   Законодательница моды, легкомысленная искательница  развлечений,  которая
от всей души предавалась карточным играм, оказалась похожей  на  глупенького
ребенка.  Я  повзрослела.  Более  того,  во  время  процесса  до   вынесения
приговора,  причинившего  мне   такое   страдание,   я   тяжело   переносила
беременность и примерно через месяц после этого родила еще  одну  дочь.  Моя
маленькая  Софи-Беатрис  была  болезненным  ребенком  с   самого   рождения.
Возможно, огорчение и гнев, которые вызвал во мне  суд,  подорвало  здоровье
мое и ребенка. Но крошка полностью завладела моим  вниманием,  и  я  махнула
рукой на этот процесс, ухаживая за хныкающим ребенком и говоря себе, что мне
все равно, что случится со мной, лишь бы она выросла крепкой и здоровой.
   Теперь у меня было четверо детей. Именно этого я  всегда  хотела  -  быть
матерью, жить с детьми и для детей.
   Клеветнические измышления обо мне  становились  все  более  неистовыми  и
распространялись  повсеместно.  Мои  изображения  расклеивались  на   стенах
парижских домов, и везде я была  нарисована  с  бриллиантовым  колье.  Молва
гласила, что оно находится в моей шкатулке с драгоценностями, что я  сделала
из бедной мадам де Ламот козла отпущения. Если я куда-либо выезжала, то меня
встречали мрачные взгляды и тишина. Я часто вспоминала свое первое посещение
Парижа, когда монсеньор де Бриссак говорил мне, что в меня влюбились  двести
тысяч французов. Сейчас все было по-другому!
   Где я совершила ошибку? Я знаю, что была экстравагантной, беззаботной, но
никогда не была злой. В присутствии моих друзей Полиньяки настаивали,  чтобы
я вмешивалась в распределение должностей, а я продолжала держаться в стороне
от государственных  дел.  Но  должна  признаться,  что  желание  сделать  им
приятное вынудило меня вмешаться. Довольно странно, что мой муж,  бывший  во
многих отношениях проницательным человеком, кажется, доверял моим суждениям.
Думаю,  он  был  поражен,  с  каким  восхищением  встречали  окружающие  мое
появление. Но все же я не была  неразборчивой  в  связях  женщиной.  Я  была
верной женой, что можно сказать лишь о  немногих  женщинах  при  французском
дворе. Я была романтичной, я страстно жаждала острых ощущений, любила смелые
проделки, ухаживания, флирт - по натуре я была кокеткой, но у меня  не  было
никаких глубоких сексуальных желаний, которые  бы  требовали  удовлетворения
любой ценой. Возможно, что раннее посвящение  в  тайну,  вызвавшее  глубокое
разочарование и унижение, оказало на меня воздействие. Хотя  я  всегда  была
окружена  восхищавшимися  мной  мужчинами  и  женщинами,   которые   открыто
демонстрировали свои пылкие дружеские чувства ко мне, эти связи  никогда  не
носили физического характера. Я не хотела этого. Даже мысль об этом была мне
омерзительна. Моя жизнь,  должно  быть,  была  похожа  на  рисунки  Ватто  -
очаровательные и изысканно романтические. Но как люди могли понять это?  Мое
поведение могло способствовать вере в ужасные истории о сексуальных  оргиях,
которые связывались с моим именем.
   Король, однако, сохранял почтение ко мне.  Я  проявляла  терпение  к  его
недостатку, на протяжении ряда лет я участвовала в его унизительных попытках
сделать меня матерью, но никогда не жаловалась и не винила его, а  теперь  я
разделяла его триумф. Его мужское достоинство  было  доказано,  и  я  играла
весьма значительную роль в  этом  доказательстве.  Поэтому  он  и  стремился
угождать мне. И когда  я  обращалась  с  просьбой  оказать  любезность  моим
друзьям, ему было очень трудно отказать мне, даже  если  его  здравый  смысл
подсказывал, что лучше бы сделать иначе.
   Теперь я часто думаю о нем с глубокой нежностью. Я  помню  его  любовь  к
нашим детям. Окружающие улыбались, когда он  довольно  часто  повторял  "мой
сын" и "дофин", чтобы подключить детей к разговору. И дети  любили  нас.  Мы
никогда не были для них королем и королевой, а дорогим папочкой  и  дорогой,
дорогой мамочкой. Я знала, что особенно глубокое чувство они  испытывают  ко
мне. Дети любят красивые  вещи,  и  мои  изящные  платья  вызывали  возгласы
восхищения, когда я входила в детскую. Я  крепко  обнимала  их,  не  обращая
внимания на прекрасные ткани, составлявшие гордость Розы Бертен.
   Я была счастлива в детской и теперь больше, чем когда-либо, понимаю,  что
мы с Луи должны были бы родиться в простой семье.  Роли  короля  и  королевы
оказались не для нас, мы могли быть хорошими  простыми  родителями.  В  этом
наша трагедия.
   Как эти ужасные несчастья  свалились  на  нас?  Даже  сейчас  я  не  могу
полностью ответить на этот вопрос.  Даже  сейчас  я  спрашиваю  себя:  когда
настает тот  момент,  поворотный  пункт  в  делах  человека,  который  может
привести к величию.., или катастрофе? Если бы моя дорогая Габриелла не имела
таких жадных родственников, то, возможно, положение было бы другим. Нет, это
слишком незначительный повод.
   Меня обвинили в  том,  что  я  действовала  против  Франции  и  интересах
Австрии. Каждый незначительный инцидент оборачивали  против  меня,  как  это
часто делают те, кто охвачен всепоглощающей ненавистью. Я была австриячка  и
из-за этого неприемлема для Франции.
   Мой брат Иосиф воевал с Турцией и Пруссией, а по союзному договору  между
Францией с Австрией в подобных обстоятельствах французы должны были посылать
людей или денежные средства своему союзнику. Я, конечно,  знала,  что  Иосиф
нуждался в живой силе, а не в 15  миллионах  ливров,  которые  монсеньор  де
Вержен и его совет решили ему послать. Я попросила  Вержена  встретиться  со
мной, чтобы объяснить ему, почему необходимо направить людей.  Монсеньор  де
Вержен проинформировал меня, что неблагоразумно с политической точки  зрения
посылать французов сражаться на стороне  императора  Иосифа,  поэтому  будут
посланы деньги. Я  объяснила,  что  Вена  не  испытывает  нехватки  денежных
средств и что там нужна живая сила, на что Вержен попросил меня не забывать,
что я мать дофина и должна перестать думать о себе как о сестре  императора.
Получилось, будто бы он считал, что я хочу принести в  жертву  Францию  ради
Австрии, что, конечно, было неверно. Были  посланы  деньги.  Я  глубоко  это
переживала. Мы говорили об  этом  с  моей  дорогой  Кампан,  которая  в  эти
нелегкие дни, казалось, стала ближе ко мне.
   - Как они могут быть такими злыми! - воскликнула я. - Они послали  деньги
обычной  почтой,  тем  самым  делая  достоянием   гласности,   что   кареты,
нагруженные французскими деньгами, направляются моему брату в Австрию. И они
заявляют, что это именно я посылаю своему брату деньги из  Франции,  которая
так в них нуждается. А  в  действительности  я  не  хотела,  чтобы  посылали
деньги, но они все равно были бы посланы, даже  если  бы  я  принадлежала  к
любому другому дому. О, моя дорогая Кампан, что я могу сделать? Что  я  могу
сделать? Но разве это имеет значение... Что бы я ни сказала или ни  сделала,
все равно это обернется против меня.
   Сейчас я пытаюсь понять, что происходило во Франции в течение этих  дней,
когда мы все больше и больше приближались к пропасти. В  годы  Людовика  XIV
монархия означала верховенство. Его власть была абсолютной,  и  он  сохранил
ее, поскольку при его правлении Франция стала великой державой. В войне  ли,
искусстве или науке он правил Францией так, чтобы  она  стала  первой  среди
других государств. Он был властным человеком, но таким королем Франция могла
гордиться. Пышность и этикет его двора не казались  нелепыми,  поскольку  он
действительно был великим, как и его окружение. Иначе  его  бы  не  называли
Король-Солнце.
   После него правил его великий внук, наш дорогой дедушка, который был  так
приветлив со мной после моего прибытия. Именно во время его продолжительного
правления пьедестал, на котором стояла  монархия,  начал  разрушаться.  Отец
мадам Кампан был прав. Это началось задолго до  того,  как  мы  вступили  на
трон. Народное  достояние  проматывалось  в,  беззаботной  и  расточительной
распущенности. Позднее говорили, что  только  в  древнем  Риме  существовало
такое распутство, которое было при дворе Людовика XV.
   Но когда мой муж стал королем, то должны  были  произойти  изменения.  Во
Франции никогда не было короля, так мало приверженного к расточительству,  и
он никогда за всю свою жизнь не предавался разврату. Он хотел быть  хорошим,
он всем сердцем заботился о народе и  ничего  не  просил  для  себя,  только
доверия людей и желания стать их заступником, который снова сделает  Францию
великой. Задачей Морепа было давать ему советы, и он прислушивался к Мерена;
но когда я обращалась с просьбами, то он выслушивал и меня; и он никогда  не
мог с уверенностью понять, кому из нас отдать  предпочтение.  Он  колебался.
Может быть, это погубило нас? Он был тугодум, не способный быстро  принимать
решения. Это не было проявлением тупости - совсем наоборот.  Он  всегда  был
готов встретиться с обеими спорящими сторонами, чтобы понять суть  дела,  но
это мешало ему принимать решение. Мой бедный Луи, чьи намерения всегда  были
такими бескорыстными, отчаянно пытался найти правильный путь, но  как  редко
ему это удавалось!
   Он заставлял себя быть спокойным при любых обстоятельствах, и в этом  ему
помогал характер. И все же его  хорошие  качества  работали  против  него  -
невозмутимость мешала рассмотреть бедствие, когда оно только начинало неясно
вырисовываться. Обычно он говорил: "О, это пройдет. Это пустяк".
   Если бы дело не касалось финансов, мы могли бы избежать  трагедии.  Разве
наша вина в том, что финансы страны оказались на краю банкротства? Возможно,
до некоторой степени меня можно обвинить в этом.  Мой  дорогой  Трианон  был
подобен  прожорливому  монстру,  засунувшему   голову   в   казначейство   и
опустошающему его. Мой белый и  золотой  театр,  мои  изысканные  сады,  мой
хуторок - все они требовали больших средств.  И  я  не  думала  о  расходах,
поскольку они были так прекрасны и приносили счастье не  только  мне,  но  и
тысячам других.
   Тюрго и Неккер пытались исправить положение с финансами, но их усилия  не
увенчались успехом. Затем мы пригласили Калонна. Его политика заключалась  в
получении займов от народа и в снижении налогов. Ежегодный дефицит составлял
свыше 100 миллионов ливров.
   Все говорили о Дефиците.  Это  новое  прозвище,  которое  дали  мне.  Мои
изображения с колье были повсеместно, а под ним - слова "Мадам Дефицит".
   Когда  Калонн  впервые  пришел  к  власти,  мы  все  почувствовали   себя
оптимистами. Мы тогда не понимали, что он  заботился  только  о  сиюминутном
положении,  и  если  обстановка  вроде  бы  начинала  улучшаться,   то   это
впечатление вызывалось исключительно уверенностью,  которую  он  внушал.  Но
одной  уверенности  недостаточно.  На  мои  вопросы,  можно  ли   что-нибудь
предпринять, он вежливо кланялся и говорил:
   - Если то, что Ваше величество просит, возможно, дело будет сделано; если
это невозможно, то должно быть сделано.
   Ответ казался  весьма  ободряющим  и  умным,  но  это  не  было  способом
разрешения наших трудностей.
   Потом я забыла обо всех скучных финансовых проблемах, так как меня начало
беспокоить здоровье моих детей, и это полностью  заняло  все  мои  мысли.  Я
примирилась с неизбежностью  того,  что  будет  трудно  вырастить  маленькую
Софи-Беатрис, но теперь и мой старший сын Луи-Иосиф, дофин,  стал  проявлять
признаки слабости. Беда началась с рахита, и, несмотря на  самый  тщательный
уход, который я и врачи оказывали ему, его положение ухудшалось.
   Скоро стало ясно, что у  него  затронут  позвоночник,  и  моего  дорогого
ребенка ожидала горбатость. Я  была  в  отчаянии,  но  находила  утешение  в
здоровом  облике  моей  любимой  дочери  и  ее  младшего  брата  -   герцога
Нормандского, который был здоровым и красивым ребенком с голубыми глазами  и
светлыми волосами.
   Мой маленький дофин был странным ребенком, возможно, из-за того,  что  не
был таким сильным, как другие мальчики. Он  был  наблюдательным  и  умным  и
иногда выглядел маленьким старичком. Я страстно любила его, как это бывает в
отношении детей, чье здоровье постоянно доставляет беспокойство; я все время
находилась в детской, чтобы следить за малышкой Софи-Беатрис. Габриелла, моя
ближайшая  компаньонка,  была   воспитательницей   детей,   и   меня   очень
обеспокоило, когда дофин невзлюбил ее. Я не могла понять,  почему  Габриелла
может кому-то не нравиться - у нее такая милая внешность, она такая мягкая в
обращении и обожает детей.  Но  против  семейства  Полиньяк  всегда  плелись
интриги, и, хотя  Габриелла  была  непохожа  на  других,  она  все  же  была
Полиньяк, и никто не  забывал  об  этом.  Гувернером  у  дофина  был  герцог
д'Арсор, и я думаю,  что  это  именно  он  привил  дофину  ненависть  к  его
воспитательнице. Я пыталась помешать, и это было замечено. Вскоре я  поняла,
что мне не дают полной свободы действий в отношениях с собственными детьми.
   Я помню, как однажды взяла зефир и желейные конфеты для  Луи-Иосифа,  так
как он обожал сладости. Герцог д'Арсор  вежливо  напомнил  мне,  что  дофину
разрешается есть только те сладости, которые ему прописали врачи. Я сразу же
вспылила, почему это я не могу давать ему сладости без чьего-то  разрешения,
но когда взглянула на его слабенькое худенькое  тельце,  то  подумала,  что,
возможно, именно докторам надо решать все.
   Спустя несколько дней после  этого  Габриелла  сообщила  мне,  что  дофин
выставил ее из комнаты.
   - Вы слишком любите пользоваться духами, герцогиня, - сказал он, -  а  их
запах делает меня больным.
   - Но, - запротестовала Габриелла со слезами на глазах, - я  не  пользуюсь
духами.
   Мой младший сын, которому было по