нут с трона и на него  сели  протестант
Вильгельм и Мария, я никогда не родилась бы. И мои приключения во Франции  -
все это следствие той же ситуации. Но  мирные  годы,  которые  я  провела  в
Эверсли, заставили меня забыть эти впечатляющие конфликты,  и  только  когда
прадедушка Карлтон так яростно заговорил о якобитах, я вспомнила, что борьба
продолжается.
   Благодаря  заключению  мира  Жанна  оказалась  с  нами,  и  должно   было
последовать что-то еще более значительное - и все из-за этого мира.
   Жанна с  радостью  поселилась  в  нашем  доме  и  постоянно  пребывала  в
состоянии  восторга.  Она  говорила,  что  ей  кажется,  будто   она   снова
прислуживает в отеле лорду и леди Хессенфилд. В течение  первых  недель  для
Жанны было чудом то, что ей не нужно  заботиться  о  еде.  Она  беспрестанно
разговаривала, и я обнаружила, что  могу  свободно  болтать  с  ней:  основы
французского,  заложенные  с  малолетства,  позволили   мне   очень   быстро
восстановить  мои  знания.  Жанна  имела  поверхностные  знания  английского
благодаря моей матери и мне, и так как она очень быстро все усваивала, у нас
не возникало трудности в общении.
   Она рассказала мне, как ей было грустно, когда я уехала, хотя она  знала,
что для меня так будет лучше и это большое счастье, что тетя  Дамарис  нашла
меня. - Нам было очень трудно зимой, когда  торговля  шла  совсем  плохо,  -
рассказывала она мне. - Ну, я ходила мыть полы, если  подворачивалась  такая
работа... И что это приносило? Всего лишь несколько су. Надо было  содержать
мать и бабушку. Весной и летом я могла как-то продержаться благодаря цветам.
Мне нравилось продавать цветы. Это  давало  мне  свободу.  Но  работать  для
торговцев.., о, моя дорогая, ты этого не знаешь. Те дни  в  отеле,  когда  я
работала на милорда и миледи.., ах, это был рай.., или почти рай.  Но  здесь
было совсем другое...
   Она рассказывала, что должна была работать  и  работать  все  время,  без
отдыха, иначе у нее вычитали деньги за потерянное время.
   - Одну зиму я работала на аптекаря и бакалейщика. Мне нравилось, как  там
пахло, однако, работа была тяжелая. Но я выполняла ее, а иногда  обслуживала
посетителей в  магазине.  Я  научилась  взвешивать  корицу,  сахар,  молотый
перец.., и мышьяк тоже. Его продавали  модным  дамам.  Он  каким-то  образом
улучшал цвет лица... Но их всегда предупреждали, что с ним  надо  обращаться
очень осторожно. Чуть-чуть побольше - и, мой Бог, можно получить  не  только
хороший цвет лица. Получишь еще гроб и шесть футов земли сверху.
   Манера Жанны разговаривать, мешая французскую  и  английскую  речь,  была
довольно колоритна. Разговаривая с ней, я мысленно переносилась в мою  жизнь
в Париже - и не только в темный сырой подвал, но  и  в  то  чудесное  время,
когда  Жанна  была  нашей  служанкой.  Моя  красивая  мама  наносила   тогда
мимолетные визиты в детскую, а мой  замечательный  Хессенфилд  приходил  еще
реже.
   Жанна внесла новые веяния в Эндерби. Она показала мне, как  делать  новую
модную  прическу.  У  нее  самой  были  прекрасные  волосы,  и  она   иногда
зарабатывала  несколько  су,  помогая  парикмахеру.  Воспоминания  об   этом
вызывали у нее веселый смех. Она появлялась, сгибаясь под тяжестью двух  или
трех фунтов пудры, вся напомаженная, - бедная продавщица цветов,  выглядящая
как великосветская леди. Это был один из способов  заработать  деньги,  хотя
потом Жанна мучилась, избавляясь от модной прически.
   Но  больше  всего  ей  повезло  с  аптекарем.   Она   там   хорошо   себя
зарекомендовала, и ей даже предложили остаться, что она и  сделала;  там  ей
удалось скопить достаточно денег, чтобы поехать в Англию.
   Интересно было слушать рассказы Жанны о дамах Парижа. Она  вышагивала  по
комнате,  подражая  их  изысканной  походке.  Эти  дамы  пили  уксус,  чтобы
сделаться стройнее, и принимали  мышьяк  в  надлежащих  дозах,  чтобы  иметь
приятный оттенок кожи. Жена аптекаря тоже стремилась быть леди. У нее всегда
под рукой был мышьяк, и она каждый день выпивала пинту уксуса;  ее  прическа
была чем-то потрясающим, по ночам это изумительное сооружение заворачивалось
в своеобразный футляр, что делало эту  штуковину  в  два  раза  больше.  Она
ложилась в постель, поддерживая фальшивые волосы, пудру и помаду  деревянной
подушкой, в которой было вырезано углубление для шеи, и все это, несмотря на
неудобства, доставляло леди огромное удовлетворение.
   Радость Жанны передавалась мне, и мы с ней  смеялись  и  болтали  часами.
Дамарис наслаждалась, видя нас вместе. Приезд Жанны  стал  очень  счастливым
событием.
   Однажды из  Эверсли-корта  приехал  слуга  со  специальным  посланием  от
Арабеллы. Она сообщала, что к ним приехал гость из семьи  Филдов,  из  замка
Хессенфилд на севере Англии. Оказалось, что теперешний лорд Хессенфилд хотел
познакомиться со своей племянницей.
   Меня охватило  огромное  волнение.  Дамарис,  однако,  была  встревожена.
Вероятно, она считала, что семья моего отца попытается забрать меня у нее.
   Мы сразу поехали в Эверсли. Арабелла ждала нас, очень обеспокоенная.
   - Этот человек - какой-то родственник теперешнего лорда,  -  шепнула  она
нам. - Думаю, его послали на разведку.
   Сердце мое колотилось в груди, когда я вошла в дом. Арабелла  взяла  меня
за руку.
   - Он, наверно, что-то предложит, - продолжала она. - Что бы он ни сказал,
мы должны это потом вместе обсудить. Не обещай ничего, не подумав.
   Я едва ее слышала. Я могла думать только о том, что узнаю  еще  что-то  о
семье моего отца.
   Приезжий был высок, как Хессенфилд, со светлыми  рыжеватыми  волосами.  У
него  были  четкие  черты  лица,  как  у  отца,  каким  я  его  помнила,   и
пронзительные голубые глаза.
   - Это Кларисса, - сказала Арабелла, выставляя меня вперед.
   Он быстро подошел и взял меня за руки.
   - Да, - сказал он, - я вижу сходство.  Ты  настоящая  Филд,  моя  дорогая
Кларисса.., не так ли?
   - Да, это мое имя. А ваше как?
   - Ральф Филд, - ответил он. - Мой дядя, лорд Хессенфилд,  знает  о  твоем
существовании и хочет познакомиться с тобой.
   - Он.., брат моего отца?
   - Вот именно. Он говорит, что это не  правильно  -  иметь  такую  близкую
родственницу и ни разу не увидеть ее.
   - О-о.
   Я  обернулась  и  посмотрела  на  Дамарис.  Она  слегка  нахмурилась.  Ее
тревожило, что этот человек приехал за мной...
   - Мы считаем, что такое положение  вещей  надо  немедленно  исправить,  -
продолжал Ральф Филд. - Ты ведь хочешь познакомиться со своей семьей?
   Я старалась не смотреть на Дамарис.
   - О да, конечно.
   - Я надеялся, что смогу взять тебя с собой.
   - Вы имеете в виду просто визит?
   - Да, именно так. Дамарис торопливо сказала:
   - Нам нужно время, чтобы подготовить Клариссу к этому визиту. Север - это
очень далеко.
   - Можно сказать, на другом конце страны: вы - на крайнем  юге,  мы  -  на
севере, почти на границе.
   - Это довольно беспокойная часть страны? Ральф засмеялся.
   - Не более, чем вся остальная Англия, я полагаю. Вы можете быть  уверены,
что Филды знают, как надо заботиться о членах своей семьи.
   - Я в этом уверена. Но для ребенка... Я почувствовала легкое раздражение.
До каких пор они будут относиться ко мне как к ребенку? В  такие  моменты  я
сильнее всего чувствовала, что задыхаюсь от этой  любви,  которой  они  меня
окружили. Она была словно большое одеяло - теплое, мягкое и удушливое.
   - Тетя Дамарис, - твердо сказала я, - я должна увидеть семью моего отца.
   Я сразу пожалела, что так сказала. Эти слова причинили ей боль. Я подошла
к ней и взяла ее за руку.
   - Это же ненадолго, - успокоила я ее. Арабелла быстро сказала:
   - Мне кажется, необходимо время, чтобы все продумать. Может  быть,  через
год или...
   - Мы все с нетерпением ждем встречи с нашей родственницей.  Ее  отец  был
главой семьи. Для нас его  смерть  была  большим  ударом,  ведь  он  умер  в
расцвете сил, так внезапно.
   - Это было очень давно, - сказала Дамарис.
   - Но это не умаляет нашу трагедию, мадам. Мы хотим узнать его дочь.  Лорд
Хессенфилд мечтает, что она ненадолго приедет к нам.
   Дамарис и Арабелла обменялись взглядами.
   - Мы подумаем, - сказала Арабелла. -  А  теперь  вы,  наверно,  устали  с
дороги. Для вас приготовят комнату. Вы же не собираетесь сегодня в  обратный
путь?
   - Миледи, вы так добры. Я воспользуюсь вашим гостеприимством. Может быть,
мне удастся убедить Клариссу поехать со мной; я уверен, если бы  она  знала,
как мы хотим увидеть ее, то сразу согласилась бы. Она еще  молода  принимать
такие решения, - сказала Арабелла.
   И вновь это подчеркивание, что я еще мала. Именно в этот момент я решила,
что обязательно поеду и увижусь с семьей отца.
   Бедная Дамарис! Она была очень огорчена. Она, очевидно, думала, что  если
я поеду на север, то уже никогда не вернусь.
   Начались семейные совещания. Прадедушка Карл-тон был категорически против
моего отъезда.
   - Проклятые якобиты! - рычал он, багровея. - Хоть уже мир, но они все  не
успокоятся. Они все еще пьют за короля с того берега.  Нет,  она  никуда  не
поедет.
   Но прадедушка Карлтон  уже  не  обладал  такой  властью,  как  раньше,  и
Арабелла наконец решила, что ничего не будет плохого, если я поеду с кратким
визитом.
   Присцилла в  сомнении  твердила,  что  я  еще  слишком  мала  для  такого
путешествия.
   - Но ведь она поедет не одна,  -  настаивала  Арабелла.  -  У  нее  будет
хорошая охрана. Жанна могла бы поехать с ней в качестве горничной. Это будет
только способствовать усовершенствованию девочки во  французском.  Я  всегда
считала, что она не должна его забывать.
   - А как же Дамарис? - не унималась Присцилла. - Она будет  так  несчастна
без нее.
   - Моя дорогая Присцилла, - сказала Арабелла, - конечно, она будет скучать
без ребенка. Мы все будем скучать и будем счастливы, когда она вернется.  Но
не может же Дамарис вечно держать ее при себе.., ради  своего  удобства.  Ей
нужно помнить, что у Клариссы есть своя собственная жизнь.
   Присцилла с жаром воскликнула:
   - Не хочешь ли ты сказать, что Дамарис эгоистка, мама?  У  Дамарис  такая
добрая натура...
   - Знаю, знаю. Но она придает Клариссе слишком большое значение.  Я  знаю,
что она сделала для Клариссы.., и что Кларисса сделала для нее.  Но  все  же
она не может запретить девочке видеть родственников ее отца, только  по  той
причине, что ей будет очень скучно без нее.
   Присцилла замолчала. Позже дискуссия была продолжена. Ли  считал,  что  я
должна ехать. В конце концов, они были моими родственниками.
   - И это всего лишь визит,  -  сказал  он.  Джереми  был  против,  главным
образом потому, что это расстраивало Дамарис.
   Именно тогда я действительно почувствовала, будто я в каком-то  замкнутом
пространстве, куда не пропускают воздуха. И я решила, что имею право выбрать
свое собственное будущее.
   Я сказала:
   - Тетя Дамарис, я обязательно поеду, чтобы увидеться с семьей моего отца.
Я должна.
   На мгновение ее глаза погрустнели. Потом она села, притянула меня к себе,
очень серьезно посмотрела на меня и сказала:
   - Конечно, поедешь, моя дорогая. Ты права.  Ты  должна  ехать.  Просто  я
очень не люблю оставаться без тебя. Хочу тебе что-то сказать:  я  опять  жду
ребенка.
   - О, тетя Дамарис!
   - Ты будешь молиться за меня, не правда ли? Молись, чтобы на этот  раз  у
меня было все хорошо. Вся моя воинственность покинула меня. Я обвила ее  шею
руками.
   - Я не поеду, тетя Дамарис! Нет, я не могу ехать, иначе буду беспокоиться
о тебе! Знаешь, что я сделаю?
   Я подожду, пока у тебя родится малыш, а уж  потом  поеду  к  брату  моего
отца.
   - Но, дорогая, ты не должна думать обо мне.
   - Как же мне не думать! Я не смогу быть счастлива,  если  меня  здесь  не
будет. Я хочу быть здесь,  с  тобой.  Хочу  сшить  какую-нибудь  одежду  для
малыша. Хочу убедиться, что с тобой все в порядке.
   Так мы и решили. Я на время отложу свою поездку на север  и  поеду  через
несколько месяцев, когда все уладится.
   Бабушка Присцилла была очень довольна моим решением. Она нежно поцеловала
меня.
   - Лучше и не могло быть, - сказала  она.  -  Дамарис  так  рада,  что  ты
останешься с ней. Надо молиться, чтобы на этот раз у  нее  родился  здоровый
ребенок.
   Ральф Филд уехал, взяв с нас обещание,  что  через  несколько  месяцев  я
навещу своих родственников.
   И мы занялись приготовлениями к появлению малыша. Сначала  Дамарис  очень
боялась, что мы потеряем его, если будем много о нем говорить. Но я положила
этому конец. Я считала, что если все время  думать  о  худшем,  то  каким-то
таинственным образом это худшее произойдет. Поэтому я стала требовать, чтобы
все верили, что на этот раз ребенок будет жить. Я  ухаживала  за  Дамарис  с
заботой и нежностью, тем  более,  что  чувствовала  себя  виноватой  за  мою
недавнюю неверность ей.
   Жанна оказалась очень полезной в этот период. Я поражалась происшедшей  в
ней перемене. Во Франции  она  все  время  была  чем-то  озабочена:  сначала
необходимостью всем угодить в отеле, а затем -  еще  большей  необходимостью
выжить в подвале. Она была измучена заботами, и все это подавляло  ее  живую
натуру.
   А как только она поняла, что обрела безопасность и уют в этой  семье,  из
которой  ее  не  выгонят,  если  она  не  совершит  какого-нибудь   ужасного
преступления, Жанна возвратилась в свое обычное состояние.
   Нам было очень смешно, когда Жанна говорила на английском, да она и  сама
радовалась, видя наши улыбки и слыша наш  смех.  Иногда  я  думаю,  что  она
нарочно так говорила, чтобы вызвать веселье. Она приносила много  пользы.  Я
была уже не в том возрасте, чтобы  иметь  няню,  поэтому  Жанна  стала  моей
горничной. Она причесывала меня, следила за моей одеждой  и  была  постоянно
при мне.
   - Кларисса становится элегантной, - отмечала Арабелла.
   - Мы не нуждаемся в этих дурацких французских модах! -  рычал  прадедушка
Карлтон.
   Все были довольны, что Жанна приехала к нам, так как  понимали,  что  она
для меня сделала. Семья наша не любила принимать одолжения, и поэтому,  если
нам оказывали услугу, делом чести для нас было отплатить сторицей.
   Жанна с радостью ожидала появления ребенка. Она любила маленьких и  умела
с ними обращаться. К тому же она  была  искусной  швеей  и  сшила  несколько
изящных детских вещиц.
   Неудивительно, что, ожидая таких событий  в  нашей  семье,  мы  не  очень
обращали внимание на то, что происходит в мире.
   Карлтон, конечно, был в курсе всего и очень волновался.  Хоть  он  и  был
стар, но интересовался политикой также, как Ли и Джереми. Меня забавляло то,
как по-разному они на все реагировали. Карлтон был  стойкий  антикатолик,  и
его ненависть к якобитам была тем сильнее, что по возрасту он уже не смог бы
бороться с ними, если бы они попытались захватить страну. Ли верил, что  все
уляжется, и готов был принять  любого  монарха.  Джереми  боялся  худшего  и
считал, что, если якобиты попытаются посадить Якова на трон, вспыхнет  война
между  фракцией  католиков  и   протестантскими   сторонниками   курфюрстины
Ганноверской.
   - Королева за  своего  единокровного  брата,  -  объявил  Карлтон.  -  Ее
обуревают родственные чувства. А государственные дела не должны зависеть  от
сентиментальности - Народ никогда не примет Якова, - сказал Джереми. -  Если
он высадится в Англии, будет война.
   - Народ за ганноверскую ветвь,  -  сказал  Ли.  -  Это  потому,  что  она
протестантская.
   - Говорят, королева не будет приглашать курфюрстину в  Англию,  -  сказал
Джереми.
   - Но некоторые члены правительства намерены это сделать, - возразил Ли.
   И все продолжалось в таком же духе.
   Год прошел в тревожном ожидании, и все эти  разговоры  о  политике  очень
раздражали нас, ведь мы думали только о Дамарис. Мы не спускали с нее  глаз,
и когда Присцилла объявила, что Дамарис чувствует себя лучше, чем в  это  же
время в период прежних беременностей, настроение наше несколько  повысилось.
Мы с трепетом ждали июля.
   Нам были безразличны разговоры вокруг. Ходили какие-то  неясные  слухи  о
здоровье королевы. У  нее  была  подагра,  и  она  не  могла  ходить.  Часто
упоминали  имена  Харли  и  Болингброка.  Я  догадалась,  что   между   ними
наследственная вражда. Карлтон шумел об  "этой  потаскушке  Абигайль  Хилл",
которая, похоже, правила страной, ибо королева делала все, что советовала ей
эта дама.
   - Она такая же скверная, как была Сара  Черчилль,  -  сказал  Карлтон.  -
Женщины.., что тут говорить.  Юбочное  правительство  никогда  не  приносило
добра стране.
   Арабелла напомнила нам, что под властью Елизаветы  страна  ни  с  кем  не
воевала и, следовательно, более преуспевала, чем в любое другое время.
   - Всегда правят женщины, хотя  иногда  они  вынуждены  это  делать  через
мужчин, но будьте уверены,  у  них  в  правительстве  всегда  есть  рука,  -
продолжала Арабелла.
   Тогда Карлтон стал ругать и ее и весь женский пол, но делал это так,  что
было ясно,  как  он  восхищается  женой.  Мы  знали,  что  он  имеет  особое
пристрастие к женской половине общества, так что  все  это  добавляло  более
светлую ноту к общим размышлениям о том, какие испытания ждут нас в будущем.
   28 июня у Дамарис начались  схватки.  Роды  были  длительные  и  трудные;
ребенок родился только 30-го числа.  Какова  была  наша  радость,  когда  мы
узнали, что родилась здоровенькая девочка! Дамарис была совсем  без  сил,  и
мы, конечно, беспокоились о ней, но даже это быстро прошло.
   - Это пойдет ей на пользу, - сказала Приспилла.
   Джереми сидел у постели Дамарис и держал ее за руку. Я тоже  была  там  и
никогда не забуду восторженного выражения глаз Дамарис, когда ей в руки дали
ребенка.
   Ребенок был здоровый. Наконец-то она достигла своей цели.
   Начались длительные совещания в семье на  тему,  как  назвать  эту  самую
драгоценную, самую важную маленькую девочку. Карлтон хотел, чтобы  она  была
Арабеллой, а Арабелла сказала, что если ее надо назвать именем члена  семьи,
то почему не Присциллой? Ли заметил, что это великолепная идея,  но  Джереми
возразил, что, когда у  членов  семьи  одинаковые  имена,  всегда  возникает
путаница, даже через несколько поколений.
   Дамарис вдруг решила, что она назовет девочку Сабриной. Это имя  внезапно
пришло ей в голову, и Джереми  сказал,  что,  конечно,  Дамарис  принадлежит
здесь последнее слово, и  он  полностью  поддерживает  ее,  считая  это  имя
подходящим.
   Итак, малышка стала Сабриной, и мы  еще  добавили  имя  Анна  -  в  честь
королевы.
   Через несколько дней после ее рождения случилось знаменательное  событие.
Водянка, давно мучившая королеву, затронула ее мозг. Королева Анна умерла.
   Несмотря на то, что уже некоторое время она была больна, смерть ее  стала
ударом. Вряд ли ее можно было считать умной женщиной, но  при  ее  правлении
значение страны возросло. Ее окружали хитрые политики и самый  блистательный
генерал всех времен в лице Джона Черчилля, герцога Мальборо.  Никто  не  мог
сказать, что она не выполнила свой долг, пытаясь дать стране  наследника:  у
нее было семнадцать детей, и только один выжил в младенчестве,  но  и  он  -
бедный маленький Глочестер - умер одиннадцати лет от  роду.  Таким  образом,
своей смертью она погрузила страну в кризис.
   За два месяца до этого умерла курфюрстина София, дочь Елизаветы -  дочери
Якова I, что и было причиной притязания Софии на трон. Она  упала,  гуляя  в
саду возле своего дворца. Говорили, что ее  смерть  наступила  в  результате
апоплексического удара, вызванного ее волнениями по поводу разногласий из-за
состояния дел в Англии.
   Однако, оставался еще ее сын Георг как наследник от протестантской ветви.
   Анна не могла даже слышать о Георге и всегда называла его не  иначе,  как
"Германский мужик". Это было одной  из  причин,  почему  она  склонялась  на
сторону своего единокровного брата Якова С