зала я резко. - С тобой все будет хорошо.., и
как только ты родишь малыша...
   - Ролф Уивер собирался убить меня, - промолвила Кезая. -  А  теперь  меня
убьет его ребенок. Но что это был за мужчина! И такой человек пошел на  корм
червям, куда и я скоро отправлюсь.
   - Что за разговоры! - воскликнула я возмущенно. Матушка Солтер  фыркнула.
Она стояла рядом и взирала на нас, как ястреб.
   - Кезая, - позвала я. -  Не  уходи.  Я  буду  ухаживать  за  тобой.  Буду
ухаживать за ребенком...
   Кезая схватила меня за руку. Ее рука была горячей.
   - Ты присмотришь за ребенком, Дамми? Ты присмотришь за моей малышкой?  Ты
обещаешь мне?
   - Я обещаю тебе, Кезая, мы присмотрим за ребенком.
   - И ее будут воспитывать как маленькую леди. Она будет сидеть за  столом,
где сидели вы с госпожой Кейт и мистером  Рупертом.  Как  бы  я  хотела  это
увидеть. И было бы хорошо, если бы она училась по книгам, как  мой  мальчик.
Но он так и не посмотрел на меня. Он не захотел признать меня своей матерью.
Он не верит этому. Я хочу,  чтобы  она  была  леди.  Я  буду  звать  ее  моя
маленькая Хани. Я хорошо это помню... Ролф был рядом, и никогда мне не  было
так хорошо, а в окно доносился запах жимолости.., в этот день  и  был  зачат
мой ребенок. Жимолость, сладкая и липучая. Я назову ее Хани-медовая.
   И тут я поняла, что Кезая часть моей жизни,  и,  если  ее  не  станет,  я
потеряю эту часть. В детстве после отца  я  любила  Кезаю,  и  даже  матушка
никогда не была мне так близка.
   А теперь Кезая лежала с каплями пота, сверкающими на ее верхней  губе,  и
вместо румянца на щеках была сеточка тонких красных линий. В ней уже не было
прежней веселости, жизнерадостности. Она уже не была влюблена в жизнь, а это
могло означать только одно - она готовилась покинуть ее.
   Я старалась убедить ее:
   - Кезая, у тебя все будет хорошо. Так должно быть. Что я  буду  без  тебя
делать? Она сказала:
   - Вы справитесь. Вы уже давно не нуждаетесь во мне.
   Я возразила:
   - Ты будешь нужна ребенку. Твоей Хани. Она крепко сжала мою руку.
   - Госпожа Дамаск, вы возьмете ее. Вы будете ухаживать  за  ней  так,  как
будто она ваша младшая сестра. Обещайте мне, Дамаск.
   Я сказала:
   - Обещаю.
   Подошел кот по кличке Рекин и стал  тереться  о  мою  ногу  и  мурлыкать.
Матушка Солтер кивнула:
   -  Клянись,  -  сказала  она.  -  Клянись,  девочка.  Я  и  Рекин   будем
свидетелями.
   Я молчала, переводя взгляд со зловещего лица  той,  которую  мы  называли
ведьмой, на странно изменившееся лицо Кезаи. Я понимала важность момента.  Я
должна была поклясться в том, что буду заботиться о малыше, ребенке служанки
и человека, чьей смерти стала свидетельницей и  которого  считала  животным.
Даже хуже, потому что зверь убивает от страха или из чувства голода. А  Ролф
Уивер находил радость в том, что пытал других. Когда я думала  о  непонятной
тяге Кезаи к этому нечеловеку,  меня  охватывало  глубокое  омерзение.  И  я
должна была поклясться заботиться об их ребенке! Но сухая рука Кезаи сжимала
мою. И в ее глазах я увидела страдание.
   Я наклонилась и поцеловала Кезаю.  Я  сделала  это  не  из  страха  перед
матушкой Солтер, а из любви  и  жалости  к  Кезае,  которые  заставили  меня
произнести:
   - Клянусь.
   Странная это была картина. Кезая умирала, а старуха  стояла  рядом  и  не
испытывала горя.
   - Ты пришла сюда и будешь благословлять эту ночь, - сказала она,  -  если
сдержишь свое слово. Если нет - ты проклянешь эту ночь.
   Кезая зашевелилась на постели. Она застонала. Матушка Солтер сказала мне:
   - Теперь уходи. Когда время придет, ты узнаешь. Я вышла из хижины  и  что
было сил побежала домой.

***

   Я знала, что должна рассказать отцу о своем  обещании.  Если  я  расскажу
матушке, она скажет:
   - Да, девочку можно принести к нам, она будет воспитываться со слугами.
   Потом она забудет об этом, и ребенок станет частью домашней  прислуги.  В
помещении для слуг теперь жили и дети. Двое служанок родили, и отец  не  мог
выставить на улицу покинутую мать.
   Но  это  было  совсем  другое.  Я  поклялась,  что  ребенок  Кезаи  будет
воспитываться в доме, ему дадут образование. Я знала,  что  должна  сдержать
обещание.
   Я рассказала отцу о случившемся и добавила:
   - Кезая была мне как мать.
   Отец нежно сжал мою руку. Он сознавал, что моя  мать,  примерным  образом
следящая за моими физическими потребностями, иногда была немного  рассеянна,
будучи полностью поглощена своим садом.
   - И это ведь ребенок Кезаи, - продолжала я. - Я знаю,  она  служанка,  но
ребенок, который родится, будет братом или сестрой Бруно.., если правда  то,
что он ее сын.
   Отец молчал. Выражение муки появилось на его лице. Мы редко  упоминали  в
разговоре о несчастье с Аббатством. Исчезновение Бруно глубоко  ранило  нас.
Отец был склонен верить, что Кезая и Амброуз солгали под пыткой, будто Бруно
это Мессия или, по меньшей мере, пророк. Я быстро продолжила:
   - Я дала слово, отец. Я должна его сдержать.
   - Ты права, - сказал он. - Ты должна сдержать  свое  обещание.  Но  пусть
Кезая принесет ребенка сюда и  заботится  о  нем.  Почему  бы  ей  этого  не
сделать?
   - Она не вернется сюда. Поэтому они и заставили меня поклясться. Кезая..,
и матушка Солтер.., считают, что Кезая умрет.
   - Если это случится, - промолвил отец, - принеси ребенка сама.
   - И ее можно воспитать как члена нашей семьи?
   - Ты поклялась и должна сдержать слово.
   - О, отец, ты такой замечательный.
   - Не думай обо мне слишком хорошо, Дамаск.
   - Но я так думаю и всегда буду так думать. Потому что я  знаю,  какой  ты
хороший, - намного лучше тех, кого считают святыми.
   - Нет, нет, ты не должна так говорить. Ты не можешь  заглянуть  в  сердца
людей, Дамаск, и ты не должна судить их слишком строго. Пойдем к  реке,  там
мы можем спокойно поговорить. Ты не скучаешь по Кейт?
   - Скучаю, отец, и по Кезае тоже. Все изменения произошли к  лучшему.  Все
успокоилось.
   - Разве ты не замечала, что иногда затишье бывает перед бурей? Мы  всегда
должны быть готовы к переменам. Кто бы поверил несколько лет тому назад, что
там, где стояло процветающее Аббатство, окажутся руины. И все же что-то ведь
предвещало эти события, а мы не замечали.
   - Но теперь нет Аббатства, у короля  новая  жена,  и  Кейт  сказала,  что
теперь он обратил внимание на некую девицу по имени Кэтрин Говард.
   - Будем молиться, Дамаск, чтобы этот брак был удачным, потому что ты сама
видела, какие несчастья могут принести народу браки монарха.
   - Разрыв с папой римским. Без сомнения, это самое важное событие из всех,
что случилось в этой стране.
   - Я тоже так думаю, дитя мое. И это имеет далеко идущие последствия  и  в
будущем, без сомнения, принесет много  бед.  Но  когда  ты  говоришь  мне  о
воспитании ребенка Кезаи в  нашей  семье,  мне  интересно  знать,  когда  ты
заведешь своих собственных.
   - Отец, ты так сильно хочешь, чтобы я вышла замуж?
   - Мне доставит большую радость, Дамаск, прежде чем я умру,  увидеть  тебя
рядом с хорошим мужем, которому я могу доверять, который станет заботиться о
тебе и которому ты подаришь детей. Мне хотелось иметь много детей, но у меня
только одна дочь. Ты для меня драгоценнее всего  мира.  Ты  знаешь  это.  Но
почему бы мне не увидеть мой дом, полный внуков, которых ты принесешь мне  и
которые станут отрадой моей старости, Дамаск?
   - Я чувствую, что без промедления должна  выйти  замуж,  чтобы  доставить
тебе удовольствие.
   - Поскольку мое желание увидеть тебя счастливой превосходит желание иметь
внуков, вопрос так не стоит. Я очень хочу видеть тебя замужем, но,  чтобы  я
был удовлетворен, ты должна быть счастливой женой и матерью.
   Я ласково сжала его руку. Я уверена, что если бы  в  этот  момент  Руперт
попросил меня выйти за него замуж, я бы согласилась, потому что больше всего
на свете хотела доставить удовольствие моему дорогому доброму отцу.

***

   Служанка принесла мне записку, в которой матушка  Солтер  просила  к  ней
прийти.
   Когда я появилась, старуха, как обычно, сидела на своем  месте  у  очага,
Рекин лежал у ее ног, покрытый сажей котел кипел над огнем.
   Матушка Солтер поднялась и направилась к винтовой лестнице.  Я  пошла  за
ней. На кровати под простыней лежало тело. На простыне  ветка  розмарина.  Я
ахнула, старуха кивнула в ответ.
   - Все было так, как я и предсказывала, - тихо сказала она.
   - О, бедная моя Кезая! - Голос мой дрожал, старуха положила руку  мне  на
плечо. Пальцы ее были костлявые, ногти, как когти.
   Я спросила:
   - А ребенок?
   Она стала спускаться вниз. В углу комнаты стояла кроватка, которую  я  не
заметила, когда вошла. В  ней  лежал  ребенок.  Я  удивленно  уставилась  на
малыша. Матушка Солтер тихонько подтолкнула меня к кроватке.
   - Возьми ее на руки, - сказала она. - Она твоя.
   - Девочка, - прошептала я.
   - А разве я не говорила?
   Я взяла ребенка на руки. Она  была  незапеленатая,  только  завернутая  в
шаль. Личико было  розовое,  сморщенное;  ее  беспомощность  наполнила  меня
жалостью и любовью.
   Старуха забрала от меня девочку.
   - Не сейчас, - сказала она. - Не сейчас. Я  буду  воспитывать  ее.  Когда
придет  время,  она  будет  твоя.  -  Она  положила  ребенка  в  кроватку  и
повернулась ко мне. Ее ногти впились в мою руку:
   - Не забудь о своем обещании.
   Я покачала головой. Потом вдруг почувствовала, что плачу. Я не  знала,  о
ком я плачу, - то ли о Кезае, чья жизнь закончилась, то ли  о  ребенке,  чья
жизнь только начиналась.
   - Она ведь была еще молодой, - сказала я.
   - Ее время пришло.
   - Но так быстро.
   - Она прожила хорошую жизнь. Но любила шалости.  Она  не  могла  отказать
мужчине. Так и должно было  случиться.  Мужчины  являлись  для  нее  смыслом
существования. В ее судьбе записано, что они принесут ей смерть.
   - Этот человек.., отец ее ребенка.., я ненавидела его.
   - Да, добрая моя госпожа, - сказала старуха, - но как мы можем знать, кто
наши отцы?
   - Я знаю, кто мой отец! - ответила я.
   - Ах, да, ты, а кто еще? Кезая и не ведала, кто ее отец и ее  мать  тоже.
Моя дочка была такая же, как Кезая. Видишь ли, они  обе  не  могли  отказать
мужчинам, обе умерли при родах. Ты добрая  госпожа  и  такой  же  воспитаешь
Хани. - Старуха Солтер стиснула  мою  руку.  -  Ты  должна,  правда?  Ты  не
посмеешь сделать иначе? Помни, ты дала слово. И если ты не сдержишь его, моя
маленькая славная госпожа, тебя будет преследовать всю жизнь проклятие Кезаи
и, что еще хуже, матушки Солтер.
   - У меня и в мыслях нет не сдержать обещания.  Я  исполню  его.  Я  хочу,
чтобы ребенок был со мной. Отец сказал, что я могу ее воспитывать как своего
ребенка.
   - И ты должна захотеть. Но не сейчас... Она еще маленькая и останется  со
мной, но придет время и я отдам ее тебе.
   Старуха принесла ветку розмарина, которую сунула мне в руку.
   - Помни, - сказала она.
   Я  покинула  лачугу  ведьмы,  горюя  о  Кезае,  вспоминая  многочисленные
происшествия моего детства, и в то  же  время  думая  о  малышке,  как  буду
счастлива, когда у меня будет ребенок, о котором буду  заботиться.  Я  очень
хотела иметь собственных детей. Я подумала, может быть, отец  прав,  говоря,
что я должна выйти замуж.

ТЕНЬ ТОПОРА

   Слуга Ремуса принес письмо от Кейт.  В  нем  содержалась  ее  просьба,  и
скорее приказ.
   Мы ужинали в большом зале за длинным столом, за которым всегда находилось
место для путников. Каждый день появлялся  кто-нибудь  со  стертыми  ногами,
утомленный или голодный. О доброте адвоката Фарланда, который никому никогда
не отказывал в приюте, знали все. Беседы за столом обычно были  интересными,
потому что, как говорил отец, за разговором услышишь новые  вести.  В  кухне
всегда висела солонина, у Клемента постоянно был запас пирогов. После своего
сада матушка больше всего любила кладовую и кухню. Фактически одно  помогало
другому. Она  сушила  травы,  смешивала  их,  экспериментировала  с  ними  и
радовалась результатам так же, как радовалась, вырастив новый сорт роз.
   Было шесть часов, мы ужинали при широко открытых дверях, на дворе  стояло
раннее лето. Мы сидели за столом, когда вошел слуга и доложил, что человек у
ворот хочет видеть отца.
   Отец сразу поднялся и вышел. Он вернулся с  мужчиной,  который,  судя  по
одежде, был  священником.  Отец  выглядел  довольным:  он  всегда  радовался
возможности проявить гостеприимство...
   Гостя звали Эймос Кармен. Оказалось, что они когда-то знали друг друга, и
возобновленное знакомство обоим доставило удовольствие.  Эймоса  Кармена  не
посадили за стол там, где обычно сидели  посетители,  ему  поставили  прибор
рядом с отцом, чтобы они могли поговорить. Оба в одно и то же время  жили  в
аббатстве Святого Бруно и хотели стать монахами. Эймос стал  священником,  а
отец обрел семью.
   Когда Эймос  стал  говорить  об  изменениях,  происходящих  в  церкви,  я
увидела, что отец забеспокоился. И хотя он доверял всем сидящим  за  столом,
были еще слуги, а в те дни так легко было выдать  себя.  Вызвать  подозрение
словом или делом в том, что ты не считаешь короля  главой  церкви,  означало
верную смерть. Отец поменял тему разговора, и  я  думаю,  что  гость  понял,
почему, ибо немедленно поддержал ее, и мы стали обсуждать  применение  трав,
по поводу которых Эймос Кармен сделал матушке комплимент:  ему  понравилось,
как использовались травы в пирогах, которые нам подавали.
   Было необычно видеть матушку оживленной. Обычно она сияла, когда за нашим
столом сидел ученый-садовод.
   - Удивительно, - говорила она, -  как  мало  используют  цветы  и  травы,
которые растут на лугах и в садах. Ведь они цветут, чтобы их  собирали,  они
могут придать особый вкус блюдам. Примула и ноготки - замечательная приправа
к пирогам и пирожным.
   - Я вижу, - ответил с улыбкой Эймос, - что вам  нет  равных  в  искусстве
кулинарии.
   Матушка улыбнулась, и у нее появились ямочки на щеках. Ей  приятнее  были
комплименты ее саду и хозяйству, чем ее внешности, хотя она до сих  пор  еще
прекрасно выглядела.
   Отец сказал:
   - Она лучшая домохозяйка в  Англии.  Я  брошу  вызов  любому,  кто  будет
отрицать это. Ведь когда у Дамаск насморк и, кажется, ничто уже не помогает,
ее мать дает ей сок лютика, выпив который,  она  начинает  так  чихать,  что
голова сразу прочищается. А я помню, когда у меня были волдыри на ногах, она
вылечила их.., это тоже был лютик, да?
   - Да! - ответила матушка, - Действительно, травы,  корни  и  цветы  могут
многому научить.
   Так мы беседовали о травах, облегчающих боль и употребляемых в  пищу.  Во
время этого разговора принесли письмо от Кейт.
   Ее слуги в ярких ливреях были  великолепны!  По  сравнению  с  ними  наши
выглядели незаметными. Одно послание было адресовано матушке и отцу,  другое
- мне.
   У нас считалось невежливым читать письма за столом. И для меня  это  было
пыткой, ибо я сгорала от желания узнать новости от Кейт. Посланца повели  на
кухню, чтобы он подкрепился, хотя, как шутливо  заметил  отец,  столь  пышно
разодетого человека следовало посадить во главе стола.
   Разговор продолжался о цветах и овощах,  которые,  как  считала  матушка,
скоро будут завезены в нашу страну. Матушка заметила, что ей, как и королеве
Екатерине, очень нравятся салаты, но в отличии  от  королевы  она  не  может
послать во Фландрию или Голландию за необходимыми растениями.
   - Говорят, собираются привезти фламандский хмель и развести его здесь,  -
сказал Эймос Кармен.
   - Да, да! - воскликнула матушка. - Я так хочу,  чтобы  как  можно  больше
новых растений ввозили в нашу  страну.  Есть  так  много  съедобных  корней,
например, морковь, турнепс. Это смешно, что мы не можем выращивать их здесь.
Но мы будем. Ты помнишь, как к нам приезжал гость из Фландрии? -  обратилась
она к мужу.
   Конечно, отец не забыл об этом.
   - Ты, наверное, тоже помнишь, - продолжала  моя  мать,  -  что  он  хотел
привезти эти съедобные корни нам. Они здесь очень хорошо приживутся.  Почему
мы должны быть обделены ими?! Как бы я хотела приготовить"  из  всего  этого
салат и преподнести его королеве...
   Она вдруг замолчала, вспомнив, что королева Екатерина, которая посылала в
Голландию за овощами для своих  салатов,  уже  мертва.  Мы  все  умолкли.  Я
вспомнила, как король  и  Анна  Болейн,  одетые  в  желтое  в  знак  траура,
танцевали в день смерти королевы Екатерины. А теперь и сама Анна  мертва,  и
Джейн Сеймур  и  ходят  слухи,  что  король  чрезвычайно  разочарован  новой
супругой.
   Казалось, невозможно говорить  о  чем-либо  еще,  чтобы  не  вернуться  к
событиям, о которых думали все.
   Но мне больше всего хотелось уйти из-за  стола,  чтобы  прочитать  письмо
Кейт.
   "Я написала твоим родителям, чтобы они не препятствовали  твоему  приезду
ко мне. Мне  необходимо  твое  общество.  Нет  состояния  более  неудобного,
унизительного и скучного, если оно не оживляется приступом физической  боли,
чем беременность. Клянусь, больше  этого  не  случится.  Я  хочу,  чтобы  ты
приехала и пожила у меня. Ремус согласен. Фактически он даже хочет этого. Он
так радуется мысли о ребенке и так гордится собой (в его-то возрасте! ), что
терпеливо сносит все вспышки моего раздражения. Я не знала, что мне  делать,
чтобы рассеять эту скуку и облегчить мучения, и вдруг подумала - Дамаск!  Ты
должна немедленно приехать и остаться до  рождения  ребенка.  Это  несколько
недель. Не приму никаких отговорок. Если ты, не  приедешь,  я  никогда  тебе
этого не прощу!
   Вошел отец. В руке он держал письмо от Кейт.
   - Ручаюсь, - сказал он, - ты знаешь уже суть дела.
   - Бедная Кейт, - ответила я. - Думаю, она не предназначена рожать детей.
   - Дорогая моя, но это удел каждой женщины.
   - Каждой женщины, кроме Кейт, - возразила я. - Ну, так ехать мне?
   - Тебе решать.
   - Значит, ты разрешаешь?
   Он кивнул, смотря на меня насмешливо и нежно. Впоследствии  мне  хотелось
знать, предчувствовал ли он что-то.
   - Я не хочу оставлять тебя, - сказала я ему.
   - В положенный срок птицы покидают гнезда.
   - Это будет ненадолго, - уверила я его. На следующий  день  Эймос  Кармен
уехал, а я занялась приготовлениями к отъезду. Я впервые покидала наш дом. С
отвращением я смотрела на свою одежду. Я  понимала,  что  мои  платья  будут
выглядеть очень скромными в великолепном особняке Кейт.
   Мне нужно было проплыть на барке вверх по реке  около  десяти  миль,  там
меня встретят слуги Ремуса. Я возьму с  собой  двух  служанок.  Том  Скиллен
будет править баркой. Потом мой багаж погрузят на вьючных мулов  и  лошадей,
которые доставят меня в замок Ремуса.
   Я очень волновалась, хотела поскорее увидеть Кейт. Без нее и Кезаи, какой
она была в былые дни, жизнь шла однообразна и скучно. Тогда был еще и Бруно.
О нем я тосковала больше всего и часто спрашивала себя, почему.  Он  казался
таким далеким, и у  меня  возникала  мысль,  помнит  ли  он  вообще  о  моем
существовании. Но я не менее, чем Кейт, чувствовала огромное влечение к нему
- у Кейт это выливалось во властное желание иметь его около себя, а у меня -
во что-то вроде благоговейного уважения. Кейт требовала внимания, а  я  была
рада хотя бы видеть его. Я довольствовалась  крошками,  падающими  со  стола
богача, а Кейт сидела за ним, наслаждаясь трапезой.
   Накануне моего отъезда опять появился Эймос Кармен. Я случайно наткнулась
на них с отцом. Они стояли у каменного парапета у реки  и  о  чем-то  горячо
спорили.
   - А, вот и Дамаск. Подойди, дочка, - позвал отец. Я взглянула  на  них  и
сразу поняла, что они чем-то озабочены.
   - Что случилось? - вырвалось у меня.
   - Этой девочке ты можешь доверить свою жизнь, - сказал отец.
   - Батюшка! - воскликнула я. - К чему эти слова?
   - Дитя мое, - ответил он, - мы живем в опасное время. Наш гость уедет уже
сегодня. Но я советую тебе даже не упоминать о том, что он приезжал к нам