нула.
   Вдруг она начала смеяться.
   - Ты находишь это смешным? - спросила я.
   - Очень.
   Сейчас ты кое-что услышишь.
   Я взглянула на нее с недоумением, прошло несколько секунд, прежде чем
она снова заговорила:
   - И я - тоже.
   - Что?
   - Я так счастлива, Клодина! Это единственное, чего мне недоставало, а
теперь у меня тоже будет ребенок. Ну разве это не смешно, очень  смешно?
Ты и я, мать и дочь - обе в интересном положении.
   Она села и прижала меня к себе. В эту минуту мы вместе затряслись  от
смеха. Наверно, мой смех звучал немного истерично, но она от радости  не
заметила этого.
   Я думала: "Если бы только я могла поговорить с ней".  Как  говорится,
разделенное  бремя  -  уже   половина   бремени.   Но   справедливо   ли
перекладывать на других свои заботы? Я сама их создала,  сама  и  должна
решать. Не стоит впутывать в  это  мать.  Нельзя  омрачать  ее  счастье,
которое видно по ее лицу.
   - Ты, конечно, считаешь меня старой, - сказала она. - Но я еще не так
стара. Оказалось, на что-то я еще способна.
   Ты никогда не состаришься. Ты сохранишь вечную молодость.
   Ты говоришь сейчас как примерная дочь то, что матери  приятней  всего
услышать. Спасибо за комплимент. Но, увы, по правде говоря, я уже далеко
не первой молодости.
   - А что говорит Дикон?
   - О, он в восторге. Ну, вообще, не совсем в восторге. Очень волнуется
за ребенка, разумеется, но, подобно  тебе,  помнит,  что  я  не  так  уж
молода. По-моему, он преувеличивает и слишком суетится. Будет непривычно
увидеть его в роли отца. Он уже сейчас смотрит на меня так, как будто  я
в любой момент могу рассыпаться.
   - Это счастье, что у вас такая любовь.
   - А разве у вас с Дэвидом не так?
   Я не могла ничего сказать и только кивнула.
   - Хорошо, что ты вышла за Дэвида, - сказала  она.  -  Джонатан  очень
похож на отца... Дэвид совсем другой.
   - А ты думаешь, Дикон безупречный человек?
   - О, далеко нет. Я очень быстро разглядела слабости Дикона.  Странно,
что я полюбила их больше, чем добродетели других людей.  Джонатан  очень
напоминает мне Дикона в молодости. Я думаю,  они  с  Миллисент  составят
хорошую пару. Семья Петтигрю хочет этого. Их брак  объединит  финансовые
интересы, а к тому же лорд Петтигрю, как мне  кажется,  тесно  связан  с
другой их работой.
   Ну ладно, поговорим о нас.
   Две будущие мамы, да? А что говорит об этом Дэвид?
   - Я еще не сказала ему.
   - Как! Ты ему не сказала? Значит я первой узнала?
   - Но ты мне не сказала первой, - упрекнула я.
   - Честно говоря, меня  это  чуточку  смущало...  в  моем  возрасте  и
положении - взрослый сын и замужняя дочь.
   Мне казалось, это как-то неловко.
   - Что ты, мама, глупости.
   - Вот погоди, Дикон узнает твои новости и придет в восторг. Он всегда
хотел внука. Мне больше хочется девочку. -  Она  ласково  посмотрела  на
меня, и я обняла ее. - Девочки, вообще-то, ближе к  матери,  -  добавила
она.
   В  этот  момент  я  почувствовала  страстное  желание  разрыдаться  и
поведать ей все, что случилось. Она погладила меня по голове:
   - Не нужно бояться, Клодина. Я чувствовала последнее  время,  что  ты
немного нервничаешь.
   - Нет, нет... - - ответила я. - Не в этом дело. Просто  я,  очевидно,
слишком поглощена этим.
   Она искренне посочувствовала мне.

***

   Разговор с Дэвидом явился для меня тяжким испытанием. Все могло  быть
иначе, если бы я не сомневалась, что ребенок от него, если бы я  никогда
не ходила в Эндерби и не поддалась своим чувствам, если бы  тот  дом  не
впился в меня своими щупальцами...
   Опять я винила  во  всем  дом,  винила  все  что  угодно,  только  не
собственную слабость.
   Я согрешила и должна расплачиваться за свои  грехи.  Дэвид  взял  мои
руки и поцеловал их.
   - О, Клодина, я ждал и надеялся.., такая чудесная новость.
   И ты тоже счастлива, да? Ты ведь хочешь иметь ребенка?
   Конечно, хочу... иметь своего младенца.
   - Нашего, Клодина.
   Я слегка поежилась. Мне так  хотелось  высказаться,  освободиться  от
бремени вины. Но нет, мне придется нести его одной.., до конца жизни.
   Я не могла сказать Дэвиду больше, чем сказала матери.
   Что за праздник был в этот вечер! Всем сообщили о наших новостях.
   Софи уговорили присоединиться к общему столу.  Ей  сказали,  что  это
особый  случай.  Сабрина  тоже  спустилась.   Она   выглядела   довольно
изможденной: зима оказалась для нее тяжким испытанием, и  она  проводила
большую часть времени в постели.
   Когда мы уселись за стол, Дикон произнес:
   - Я хочу сделать заявление. Мы должны выпить  за  новоселов,  которые
очень скоро появятся в Эверсли.
   Сабрина и Софи внимательно слушали его.
   Тут Дикон указал рукой сначала на мою мать, а потом на меня.
   - Мы с Лотти ожидаем ребенка. Клодина и  Дэвид  тоже.  Сегодня  самый
благословенный день. Одно  известие  было  бы  достаточным  поводом  для
праздника, а два - это уже  настоящее  ликование.  За  здоровье  будущих
матерей нужно выпить самое лучшее вино, которое есть в подвалах.
   Да благословит их Бог и пусть исполнятся все их желания.
   Поднимая бокал, Джонатан улыбнулся мне.
   Сабрина от радости очень волновалась,  а  у  Софи,  как  я  заметила,
опустились уголки губ. Бедная Софи, она опять в который раз  думала  обо
всем, чего она лишена.
   По щекам Сабрнны текли слезы.
   - Успокойся, успокойся,  мама,  -  говорил  Дикон,  -  это  радостное
событие.
   - Это слезы счастья, мой дорогой мальчик,  -  проговорила  она.  -  Я
понимаю, это единственное, чего вам не хватало для полного счастья.
   Ребеночек... у Лотти.., и еще один внук у меня. Я надеюсь  дожить  до
его рождения.
   - О чем говорить, - сказал Дикон. - Конечно, ты  доживешь  и  увидишь
его. Я приказываю тебе, а Лотти говорит, что ты всегда подчиняешься мне.
   Они выпили за будущее, и на кухне слуги пили за наше здоровье.
   Разговоры за  столом  шли  главным  образом  о  младенцах.  Моя  мать
рассказывала  о  рождении  моего  брата  и  о  моем,  она   говорила   о
беременности так,  словно  это  самое  увлекательное  занятие  для  всей
женской половины рода человеческого.
   - Полагаю, - сказал Дикон с притворным смирением, - эта  тема  теперь
будет преобладать в наших беседах в течение будущих месяцев. Вряд ли  мы
что-то еще сможем обсуждать.
   -  Во  всяком  случае,  это  гораздо  полезнее  для   здоровья,   чем
непрерывные толки о революции, шпионах и несчастных людях, сосланных  на
каторгу за то, что они высказывают свои мысли, - ответила моя мать.
   - Умные мужчины знают, когда надо  молчать,  -  заметил  Джонатан.  -
Впрочем, это касается и женщин.
   При этом он посмотрел на меня в упор и улыбнулся.
   "Да, они с Диконом очень похожи", - подумала я.  Должно  быть,  Дикон
поступал подобно Джонатану, когда прокладывал  свой  путь,  чтобы  стать
одним из самых богатых людей страны и не гнушался  никакими  средствами.
Это называется аморальным и безнравственным. Но мне ли об  этом  судить?
Теперь я понимала, как сильно люблю Дэвида. Однако я сыграла с ним такую
злую шутку, какую только может женщина сыграть с мужчиной.
   Никогда уже мне не избавиться от своей вины. Она  будет  преследовать
меня всю оставшуюся жизнь.
   Прошло несколько недель. Шел февраль, и хотя еще стоял  мороз,  но  в
воздухе уже пахло весной. По утрам я чувствовала себя очень слабой и  не
вставала до середины дня, а после полудня  силы  снова  возвращались  ко
мне. Матушка от беременности, казалось, совсем не страдала.
   Джонатан не преследовал меня, демонстрируя покорность.  По-моему,  он
видел во мне теперь совершенно другую женщину, во всяком случае, у  меня
пропало к нему влечение.
   Я, бывало, лежала в  постели,  чувствуя  себя  жалкой  и  несчастной,
тщетно пытаясь заглянуть в будущее, и часто думала,  что  гораздо  легче
переносила бы физическое недомогание, если бы не угрызения совести. Днем
мое настроение менялось, потому что болезненное состояние проходило и  я
чувствовала себя на удивление хорошо.
   Тогда я полюбила одиночные прогулки верхом. Скоро  придется  оставить
верховую езду, и мне хотелось  напоследок  получить  от  нее  как  можно
больше удовольствия.
   Джонатана  всецело  поглотили  собственные  заботы;  они  с   Диконом
проводили много времени вместе. Иногда они ездили в поместье Фаррингдон,
где, я уверена, встречались с лордом Петтигрю. Положение  на  континенте
изменилось.   Оптимистические   прогнозы   оправдались   -   войны    не
предвиделось. Было невозможно представить, чтобы  страна,  ввергнутая  в
пучину революции, решилась развязать войну.
   И все же нужно быть начеку; похоже, об этом  помнила  вся  страна,  и
было очевидно, что в определенных кругах рос страх.  Многих  высылали  в
Австралию за так называемую подрывную деятельность.
   Между тем меня занимали собственные проблемы,  и  в  тот  февральский
день  я  решила  проехаться  по   окрестностям   и   поискать   признаки
приближающейся весны. Я воображала, что время поможет мне справиться  со
своими проблемами. У меня роды  предполагались  в  сентябре,  а  у  моей
матери в августе; и я томилась  нетерпением  в  ожидании  этого  дня.  Я
почему-то считала, что как только у меня появится ребенок, он  или  она,
то это принесет мне такую радость, которая преодолеет меланхолию.
   Я пустила лошадь шагом. Обычно я не ездила галопом,  боясь  повредить
ребенку, хотя еще слишком рано было беспокоиться об этом. Но я  все-таки
соблюдала осторожность.
   Мне доставило удовольствие видеть пробивающиеся кое-где подснежники -
первые признаки весны.  Да  и  темно-красные  маргаритки  очень  красиво
выглядели на фоне зелени. Вдали река стремилась к  морю.  Я  направилась
туда и переехала по деревянному мосту  на  другой  берег.  Меня  напугал
неожиданный крик чибисов. Их крик звучал печальнее обычного.
   Скоро запоют все  птицы.  Вообще,  я  люблю  их  слушать.  Они  такие
счастливые, и им нет дела до того, что творится в мире.
   Вдруг мне страстно захотелось к морю.
   Я вспомнила, как Шарло, бывало, смотрел в сторону Франции  печальным,
тоскующим взглядом. Где-то он сейчас? Шарло  и  Луи-Шарль  сражались  на
стороне Франции против Англии.  Как  чувствовал  себя  в  этой  ситуации
Шарло? Как ужасно усложняем мы свои жизни.
   Уже чувствовался запах моря; надо мной с печальным криком  в  поисках
пищи кружили чайки. Следя за их полетом, я вдруг  услышала,  как  кто-то
зовет меня по имени.
   - Миссис Френшоу.., не могли бы вы подъехать сюда?
   Я повернула лошадь в направлении голоса. - Где вы? - крикнула я.
   - Здесь. - На берегу показалась фигура, и я узнала Эви Мэйфер.
   - Иду! - крикнула я и направила лошадь к ней.
   В маленькой бухточке, образованной выступающими валунами,  неподвижно
лежал человек. Его лицо было белым, глаза  закрыты,  а  темные  курчавые
волосы прилипли ко лбу. Было похоже,  что  его  выбросила  волна.  Долли
стояла рядом с Эви, а их лошади спокойно ждали хозяек.
   Кто это? Эви пожала плечами.
   - Не знаю. Мы только что нашли его. Мы услышали какой-то  шум,  пошли
посмотреть и увидели его.
   Я спешилась и склонилась к молодому человеку.  На  вид  ему  было  не
больше двадцати.
   - Он дышит, - сказала я.
   - Кажется, он без сознания.
   - Нужно вынести его отсюда, - решила я.
   - Мы как раз думали, как это сделать, когда увидели вас.
   - Кто-то из нас должен поехать к нам домой за помощью.
   Если, конечно, мы не сможем взять его с собой.  Как  вы  думаете,  мы
можем вынести его и поднять на мою лошадь?
   - Попробуем, - ответила Эви.
   - Думаю, втроем мы справимся, - заметила я. - Это быстрее, чем  ждать
помощи. Берите его за ноги, я возьму с другой стороны.
   А ты, Долли, пока подержи мою лошадь.
   Мы ухитрились поднять его, хотя  это  было  нелегко.  Он  безжизненно
лежал поперек моей лошади, его руки свисали почти до земли.
   - Нам придется двигаться медленно, - сказала я.
   - Но это все же быстрее, чем посылать домой за помощью,  -  повторила
Эви.
   - Тогда трогаемся.
   Я села на лошадь, и мы начали наш медленный путь назад в Эверсли.
   Вот так мы нашли Альберика Кларемона.
   Добравшись до Эверсли, мы сразу же уложили его в постель.  Он  открыл
глаза и посмотрел на нас затуманенным взором.
   - Должно быть, он сильно изголодался, - сказала матушка. -  Попробуем
дать ему немного бульона. Но прежде всего нужно послать за доктором.
   Прибывший вскоре доктор сказал, что юноша быстро  поправится.  Ничего
серьезного у него нет, за исключением того, что он очень ослаб и, как мы
и предполагали, сильно истощен. Несколько дней  отдыха,  частое  хорошее
питание небольшими порциями, и скоро он встанет на ноги.
   Слова доктора подтвердились. К  концу  первого  дня  юноша  уже  смог
открыть глаза и говорить.
   Когда он заговорил по-французски, мы все поняли прежде, чем он  успел
закончить.
   Он бежал от террора в поисках убежища в Англию, как  поступало  в  то
время множество его соотечественников.
   Его отца отправили на гильотину. Он не сделал ничего  плохого,  кроме
того, что был управляющим в одном из богатых имений на юге Франции. Брат
служил во французской армии. Его предупредили, что он  взят  на  заметку
как враг революции и он понял,  что  ему  ничего  не  оставалось,  кроме
бегства.
   Он оставил свой дом и под видом крестьянина пересек всю Францию с юга
на север и добрался до побережья. А там уж  были  способы  переправиться
через пролив, нашлись бы только  деньги;  итак,  он  покинул  Францию  в
уединенной бухте и оказался  на  берегу  такой  же  уединенной  бухты  в
Англии.
   - С вами был кто-нибудь? - спросила мать. Он покачал головой.
   - Были еще двое.
   Не знаю, что с ними сталось. Мы вместе плыли на шлюпке, а на  берегу,
когда я сказал им, что у меня нет сил дальше идти, они бросили меня.
   - Они должны были позаботиться о вас, - вставила я.
   - Мадам, они боялись. Я понимал  это  и  упросил  их  оставить  меня.
Говорят, сюда прибывает слишком много эмигрантов и вашему  правительству
это не нравится, поэтому их могут отправить обратно.
   Мои попутчики боялись, что если нас будет трое...
   - Хотела бы я знать, куда они ушли, - сказала я. Он пожал  плечами  и
закрыл глаза.
   - Он очень устал, - промолвила мать. - Давайте не  будем  его  больше
беспокоить сейчас.
   На следующее утро он чувствовал себя гораздо лучше. Мы  не  позволили
ему вставать с постели, и, казалось, он с удовольствием подчинился.
   Он немного говорил по-английски, но нам хотелось  вести  разговор  на
французском языке.
   Он назвал себя Альберик Кларемон. Он говорил:
   - Мне никак нельзя вернуться во Францию. Ведь вы не  отправите  меня,
правда? Не отправите?
   Его глаза выражали такой ужас, что моя мать горячо воскликнула:
   - Никогда!
   Дикон, вернувшийся поздно вечером, выслушал всю историю  без  особого
удивления.
   - Они сейчас сотнями бегут, спасаясь от террора, - говорил он. - Я не
удивлюсь, если к нам придут и другие. Что он за человек?
   - Он молод, - ответила моя мать, - и, похоже, образованный. По-моему,
он перенес ужасные испытания.
   - Это похоже на правду.
   - Я хочу узнать его как следует, прежде чем он покинет нас.
   - А куда он пойдет?
   - Не знаю.
   Возможно, у него есть здесь друзья. Или он сможет найти  тех,  с  кем
бежал.
   Хотя я не слишком высокого мнения о них, раз они бросили его в  таком
состоянии на берегу.
   Я вступила в разговор:
   - Вы знаете это место, около старого лодочного сарая. Там почти никто
не бывает. Эви и Долли Мэйфер совсем случайно обнаружили его.
   - Он мог пролежать там очень долго, если бы не они, - сказала мать.
   - Он бы вообще не выжил в такое время года. -  Ну  ладно,  посмотрим,
как пойдет дальше...
   История  о  том,  как  мы  спасли  жизнь  молодому  человеку,   очень
заинтересовала Софи. Она пришла к нему, села у постели и  заговорила  на
его родном языке.  Я  видела,  что  она  глубоко  сочувствует  Альберику
Кларемону.
   На следующее утро Эви вместе с  Долли  заехали,  чтобы  справиться  о
юноше, которого они спасли.
   Я провела их к нему в комнату. Он лежал в постели и уже не был  похож
на того молодого человека, которого они нашли на морском берегу.
   - Вы - те самые молодые  леди,  которые  нашли  меня?  -  спросил  он
по-французски.
   Его взгляд остановился на Эви, и она, чуть  покраснев,  ответила  ему
по-английски:
   - Мы с сестрой катались верхом.  Мы  часто  спускаемся  к  морю.  Как
хорошо, что мы поехали туда вчера.
   Он не вполне понял ее слова, и я сказала:
   - Месье Кларемон плохо знает английский язык, Эви.  Не  могла  бы  ты
поговорить с ним по-французски?
   Она снова зарделась и, запинаясь, ответила, что очень  плохо  владеет
французским языком.
   - Бабушка требовала от нашей гувернантки, чтобы та учила нас с  Долли
французскому. Но мы не очень-то преуспели в нем, правда, Долли?
   - Ты делала успехи, - ответила Долли.
   - Боюсь, что не очень.
   - Попробуй, - сказала я.
   Она достаточно владела языком,  чтобы  составлять  простые,  понятные
фразы, а Альберик Кларемон с явным удовольствием помогал ей. Он  пытался
говорить по-английски, и они дружно  смеялись,  в  то  время  как  Долли
сидела молча, не отрывая глаз от сестры.
   Уходя, Эви спросила, можно ли ей  прийти  еще.  Я  ответила,  что  не
только можно, но даже нужно. Матушка заметила по этому поводу:
   - Возможно, Эви в восторге от него, потому что она спасла ему  жизнь.
Никто не внушает нам большую любовь, чем тот, кто  чем-то  очень  важным
нам обязан, а что может быть важнее жизни?
   - С каждым днем ты все сильнее походишь на Дикона.
   - Я полагаю, каждый мало-помалу становится похожим  на  того,  с  кем
постоянно общается.
   - Прошу тебя, мамочка, не надо уж очень походить на него.
   Оставайся сама собой.
   - Обещаю, - ответила она.
   В течение нескольких дней Альберик совершенно поправился.
   На семейном совете мы обсуждали, что можно сделать для него. Итак, мы
помогли молодому человеку  поправить  здоровье;  у  него  есть  с  собой
французские деньги, но какой прок в них здесь, в Англии? Куда ему  идти?
Что ему делать? Может  ли  он  найти  работу  где-нибудь?  В  это  время
французов недолюбливали в Англии.
   И тут у Софи созрело решение. Ей нужны слуги. Она  как  раз  набирала
их. Что если она предложит Альберику место в своем доме? Кем бы  он  мог
стать? Дворецким? Работать в саду? Не имеет значения, кем он был раньше.
Она поговорит с ним и выяснит, что ему больше подходит.
   - Во всяком случае, - сказала она, - он может перебраться в Эндерби и
жить там, пока не решит, что ему дальше делать. Возможно,  с  окончанием
этой проклятой революции жизнь во Франции изменится к лучшему.  В  таком
случае те из французов, кто нашел себе здесь убежище, вероятно,  захотят
вернуться домой.
   На том и порешили. И когда  Альберику  предложили  до  лучших  времен
пожить в Эндерби и поработать у тетушки Софи - ему, безусловно, найдется
там дело по душе - он с готовностью согласился.

***

   В конце февраля Софи переехала в Эндерби.  Она  была  очень  довольна
Альбериком, устраивал он и Жанну. Он оказался  неутомимым  работником  и
так был благодарен Софи  за  предоставленный  кров,  что  даже  изъявлял
готовность умереть за нее.
   Дикон цинично заметил:
   -  Если   бы   благородному   молодому   джентльмену   предоставилась
возможность выполнить  свое  обещание,  получился  бы  настоящий  роман.
Вообще же, оставив в стороне французскую трагедию, он выглядит приличным
юношей. А так как Софи искала себе людей, то одного она уже нашла. Кроме
того, он ее соотечественник и это может оказаться очень полезным.
   В  начале  марта  Джонатан  уехал  в  Лондон.  Я  всегда   испытывала
облегчение в его отсутствие. По мере того как ребенок  рос  во  мне,  он
полностью поглощал мое существо, и, мне  кажется,  все  остальное  тогда
мало трогало меня.
   Мы с  матерью  проводили