голос.
     Наши  лесные  дороги  -  это  сады.  Красота их сжимает сердце, цветы и
ветви  над  головой  рассматривают сквозь пальцы солнце, меняющее свой свет,
так  как  глаза  устают  от  него  и  бродят бесцельно; желтый и лиловатый и
темно-зеленый  свет  отражены  на  белом  песке.  Холодная вода в такой день
лучше всего.
     Анни  остановилась,  слушая,  как  в  самой  ее груди поет лес, и стала
стучать  по  камню,  улыбаясь, когда новая волна звона осиливала полустихший
звук.  Так  забавлялась  она, думая, что ее не видят, но человек вышел из-за
поворота  дороги и подошел к ней. Шаги его становились все тише, наконец, он
остановился;  продолжая  улыбаться,  взглянула она на него, не вздрогнув, не
отступив, как будто он всегда был и стоял тут.
     Он  был  смугл  -  очень  смугл,  и  море  оставило на его лице остроту
бегущей  волны.  Но  оно  было  прекрасно, так как отражало бешеную и нежную
душу.  Его  темные  глаза  смотрели  на  Анни,  темнея  еще больше и ярче, а
светлые глаза женщины кротко блестели.
     Ты  правильно  заключишь,  что  я ходил за ней по пятам, так как в лесу
есть змеи.
     Камень  давно  стих,  а  они  все  еще смотрели, улыбаясь без слов, без
звука;  тогда  он  протянул  руку, и она - медленно - протянула свою, и руки
соединили  их.  Он  взял  ее голову - осторожно, так осторожно, что я боялся
дохнуть, и поцеловал в губы. Ее глаза закрылись.
     Потом  они  разошлись  -  и  камень  по-прежнему  разделял  их.  Увидев
Филиппа, подходившего к ним, Анни поспешила к нему. - Вот Ральф; он пришел.
     - Пришел,  да.  -  От  радости  Филипп  не мог даже закричать сразу, но
наконец  бросил  вверх  шляпу  и  закричал, обнимая пришельца: - Анни ты уже
видел, Ральф. Это она.
     Его доброе твердое лицо горело возбуждением встречи.
     - Ты  поживешь  у нас, Ральф; мы все покажем тебе. И поговорим всласть.
Вот, друг мой, моя жена, она тоже ждала тебя.
     Анни  положила  руку  на  плечо мужа и взглянула на него самый большим,
самым  теплым  и  чистым  взглядом своим, затем перевела взгляд на гостя, не
изменив выражения, как будто оба равно были близки ей.
     - Я  вернусь,  -  сказал Ральф. - Филь, я перепутал твой адрес и думал,
что  иду  не  по  той  дороге.  Потому  я не захватил багажа. И я немедленно
отправлюсь за ним.
     Они  условились и расстались. Вот все, охотник, убийца моих друзей, что
я знаю об этом. И я этого не понимаю. Может быть, ты объяснишь мне.
     - Ральф вернулся?
     - Его  ждали,  но  он  написал  со  станции,  что  встретил  знакомого,
предлагающего немедленно выгодное дело.
     - А те?
     - Они  умерли,  умерли  давно, лет тридцать тому назад. Холодная вода в
жаркий  день.  Сначала  простудилась  она.  Он  шел за ее гробом, полуседой,
потом  он  исчез; передавали, что он заперся в комнате с жаровней. Но что до
этого?.. Зубы болят, и я не могу понять...
     - Так  и  будет,  -  вежливо сказал я, встряхивая на прощание мохнатую,
немытую  лапу. - Только мы, пятипалые, можем разбирать знаки сердца; домовые
- непроницательны.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Словоохотливый   домовой.   Впервые  -  "Литературный  листок  "Красной
газеты", 1923, 29 марта.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Гениальный игрок



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


I

     Воспой,  о  муза, человека четвертого измерения - зеленого стола, - так
как  именно  в картах или, вернее, нераскрытых доныне законах их комбинаций,
заключена  таинственная  философская  сфера - вещественное и невещественное,
практическое  и  умозрительное,  физическое  и геометрическое, - предел всем
человеческим  мерам, за которым всякий расчет столь неясен, что самый острый
ум  в  соединении  с  отточенной  интуицией  является картонным мечом. Исход
сражения  предуказан.  Острый  ум  гибнет,  и  только  дурак,  по безобидной
терминологии  "добрых  людей",  является  в  игре  карт  надежно вооруженным
чем-то  таким,  что позволяет ему, с завязанными глазами, уверенно идти там,
где нет ни входов, ни выходов.
     Однако  был человек, решивший объемистую эту задачу путем своеобразного
расчета,  секрет  которого унес с собой в мрак могилы, а умер он потому, что
встретил  могущественное препятствие, помешавшее ему воспользоваться плодами
невероятных своих трудов.
     В  1914  году  Ньюйоркский  клуб  "Санта  Лючия" только что открыл свои
роскошные  помещения для бесчисленных аргонавтов, собирающих, где не теряли,
и  жнущих,  где  не  посеяли.  Потомство  Джека  Гэмлина восседало под звуки
очаровательного  оркестра  среди  столь  художественной  обстановки,  полной
утонченного  замысла  картин, статуй и гобеленов, что только рыжая душа янки
могла  остаться  нечувствительной к окружающему ее великолепию, сосредоточив
весь  жар  свой  на  числе  очков.  Приличие не нарушалось. Дьявольский узор
чувств  был  безупречно  прикрыт  лоском; играла музыка, и освежающее веяние
серебристых  фонтанов  придавало  происходящему  магическую прелесть "Летней
фантазии" Энсуорта, разыгрываемой в четыре руки.
     Вдруг раздался крик.
     Взгляды  всех  обратились к столу, где молодой человек с бледным лицом,
стройный,  красивый,  хорошо  одетый,  с  яростью, но сохраняя достоинство в
движениях  и в выражении лица, рвался из рук двух сильных крупье, схвативших
его  за  кисти,  -  одна  разжалась,  и  на  стол, сверкая, вместе с золотом
просыпалась колода карт. Крупье поспешно собрали ее.
     Подобные  происшествия  отличаются  тем,  что  для  освещения их случай
посылает  обыкновенно  человека,  обладающего даром слова. Такой человек уже
был тут, он стоял, ждал и выполнил свое предназначение коротким рассказом:
     - Как   только  он  сел,  я  почувствовал  содрогание,  -  предчувствие
охватило  меня. Действительно, менее чем в полчаса мне пришлось расстаться с
двадцатью  тысячами  долларов,  ни  разу не взяв при этом. Не менее, если не
более,  пострадали  Грант,  Аймер,  Грантом.  Еще  ранее  удалился  Джекобе,
присвистнув,  с  бледным  лицом. Короче говоря, молодой человек держал банк,
всех  бил  и  никому  не  давал. Я не помню такого счастья. Он приготовлялся
тасовать  третью  талию,  но так неловко подменил колоду, что был немедленно
схвачен.  Теперь  я,  Грант,  Аймер,  Грантом и Джекобе отправимся в кабинет
директора клуба получить проигранное обратно.
     И  он  ушел,  Грант,  Аймер,  Грантом  и  Джекобе  последовали  за ним,
сопровождаемые   толпой   дам,   улыбающихся,   воздушных,  прекрасных  -  и
совершенно невозможных в игре, так как они сварливы и жадны.


II

     Дела  подобного рода разбирались в "Санта Лючия" без свидетелей; оттуда
иногда  доносились  вопли  и  проклятия  избиваемых  артистов темной игры; и
ничто  не  указывало  на  тихий  исход  казуса;  однако арестованный молодой
человек,  будучи  введен  в  кабинет,  потребовал  во имя истины, которую он
решился  открыть,  -  совершенного  удаления всех посторонних, а также жертв
своих замечательных упражнений.
     Лакеи,  уже  засучившие рукава, вышли, покашливая неодобрительно; двери
были  плотно  закрыты,  преступная  колода водружена на столе, и воинственно
дышащие  четыре директора, один другого мясистее, апоплексичнее и массивнее,
стали вокруг изобличенного непроницаемым ромбом.
     Лицо  уличенного  нервно  подергивалось; но ни стыда, ни растерянности,
ни  малодушия  не  было  заметно  в  полных решительного волнения прекрасных
чертах  его;  ничто  в нем не указывало мошенника, напротив, казалось, этому
лицу суждены великие дела и ослепительная судьба.
     - Я  сказал,  что дам объяснения, и даю их, - заговорил он высокомерно,
-  я  скажу,  - что, но оставлю при себе - как. Меня зовут Иоаким Гнейс. Мой
дедушка  был игрок, мать и отец - тоже. С одиннадцати лет мною овладела идея
беспроигрышной  колоды. Она обратилась в страсть, в манию, в помешательство.
Я  изучил  все шулерские приемы и все системы, составители которых с радугой
в голове не знают, где приклонить голову. Но я хотел честной игры.
     Постоянное   размышление   об   одном   и   том   же  с  настойчивостью
исключительной  привело  к  тому,  что я мог уже обходиться для своих опытов
без  карт.  На  улице, дома, в лесу или вагоне - меня окружали все пятьдесят
две  карты  хороводом условных призраков, которые я переставлял и соединял в
уме как хотел.
     Так   прошло   восемь  лет.  Чувствуя  приближение  кризиса  -  решения
невероятной  задачи,  преследуемой  мной,  я удалился в заброшенный дом, где
почти  без сна и еды семь дней созерцал движение знаков карт. Как Бах увидел
свое   произведение,   заснув   в   церкви,   собранием  архитектурных  форм
несравненной  красоты  и  точности,  так вдруг увидел я свою комбинацию. Это
произошло  внезапно.  В  бесплотной  толпе  карт, окружавшей меня, пять карт
выделились,  сгруппировались особым образом и поместились в остальной колоде
таким образом, что сомнений более не было. Я нашел.
     Суть  моего  изобретения  такова.  Вот моя колода карт - без крапа, без
фальсификации;  одним  словом  -  колода  честных  людей.  Я примешиваю ее к
талии.  После этого тысяча человек могут тасовать талию и снимать как хотят,
-  я  даже не трону ее. Но у меня всегда при сдаче будет очков больше, чем у
остальных игроков.
     Что же я делаю для этого?
     Я  беру  из  этой  колоды  шесть  карт;  каких - я не скажу вам. Пять я
смешиваю  в  известной  последовательности,  вкладывая в любое место колоды.
Шестую   карту   кладу  предпоследней  снизу.  Затем  эта  колода,  в  числе
произвольного  количества  колод,  может  быть  растасована  как  угодно - я
всегда  выиграю.  Меня  погубила  неловкость.  Но шулером назвать меня вы не
можете.


III

     Пораженные  директоры,  с  целью  проверить  слова  Гнейса,  пригласили
экспертов,  опытных  игроков  во  все игры, людей, судьба которых переливала
всеми  цветами  спектра  звезды,  именуемой  -  Счастье  Игрока.  Десять раз
перемешивали  они  колоду, сложенную тайно от них по своему способу Гнейсом,
и  не  случалось  ни  разу, чтобы карты, выпавшие ему на сдаче, проиграли. У
него всегда было больше очков.
     Взгляд  презрительного,  глубокого  сожаления,  брошенный  на  молодого
изобретателя  игроком  Бутсом,  заставил  Гнейса  вспыхнуть и побледнеть. Он
встал, Бутс вежливо удержал его.
     - Ум  направленный к пошлости, - кратко сказал он, - талант хама, гений
идиотизма. Вы...
     Но  Гнейс  бросился  на него. Схватка, предупрежденная присутствующими,
еще  горела в лицах противников. Гнейс тяжело дышал, Бутс пристально смотрел
на него, сжав свои старые, тонкие губы.
     - Я  с  намерением  оскорбил вас, - холодно сказал он. - В вашем лице я
встречаю  гнусный  маразм,  отсутствие  воображения  и  плоский расчет. Игра
прекрасна  только тогда, когда она полна пленительной неизвестности. И жизнь
-  тоже.  То и другое вы определили бухгалтерским расчетом. Поэтому, то есть
для  вящего  удовлетворения  вашего,  я  предлагаю  решить  наш  спор  вашей
колодой; мы сыграем вдвоем.
     Гнейс рассмеялся.
     Были  стасованы  и  сданы  карты; перед тем колода, сложенная им особо,
была  пущена в талию. "Кто проиграл, тот стреляется, - сказал Бутс, - у кого
меньше очков, тот умер".
     - Семь, - сказал, перевернув карты, спокойный Гнейс.
     - Девять, - возразил Бутс.
     Гнейс  подержал  карты  еще  с минуту, побелел, схватился за воротник и
упал мертвым. Его сердце не перенесло удара.
     - Так  бывает,  -  сказал  в  конце  всей  этой  сцены Бутс потрясенным
свидетелям,  -  по-видимому, его открытие только иногда - редко, может быть,
раз  в  десять  лет - подвержено некоторому отклонению. Но в общем - система
не имеет себе равной. Он проиграл.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Гениальный  игрок.  Впервые  -  "Красная  газета",  веч.  вып., 1923, 8
марта.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Гладиаторы



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Повторяю,  -  я  ничего  не  выдумываю.  После  долгого  периода, после
несказанных   нравственных   мучений,  после  молчания,  вынужденного  рядом
тягчайших  обстоятельств,  я  получил  возможность  открыть  кое-что, но еще
далеко  не  все,  об Авеле Хоггее, человеке, придумавшем и выполнившем столь
затейливые  и  грандиозные преступления, - единственно удовольствия и забавы
ради,  -  что,  когда  будут  они  описаны  все,  многими  овладеет тяжесть,
отчаяние и ярость бессилия.
     Наступил  вечер,  когда  вилла  Хоггея  "Гауризанкар" наметила огненный
контур  свой  в  холмистом склоне садов. Здание было иллюминовано. Казалось,
ожидается  съезд половины города, между тем подобные вечера редко посещались
более  чем шестью лицами, не считая меня. Никто посторонний, подозрительный,
ненадежный   не   мог   посетить  их,  тем  более  оргию  того  рода,  какая
предполагалась  теперь. Но шесть человек, подобных самому Авелю, участвовали
в  его  затеях  почти всегда, хоть не могли тратить так много денег, как он,
особенно на покупку людей.
     "Пусть  будет  сегодня Рим", - сказал жене Хоггей, когда я рассматривал
мраморные  колонны,  увитые  розами,  и,  бросая  взгляд  на огромные столы,
чувствовал  все  ничтожество  современного  желудка  перед  изобилием, точно
повторяющим  безумие  древних  обжор.  Разумеется, это была более декорация,
чем  ужин  - едва ли тысячную часть всего могли съесть Хоггей и его гости, -
но  он  хотел  полного  впечатления.  "Рим",  -  повторил он своим тихим, не
знающим возражений голосом, и точно - воскресший Рим глянул вокруг нас.
     Единственно,  что  нарушало иллюзию, - это костюмы. Сесть в триклиниуме
во  фраке, не делаясь нимало комичным, - так поступить мог только Хоггей. Он
презирал  покупаемое,  презирал  Рим  Стере  высчитал, что обратив состояние
Хоггея  в  алмазы, можно было бы нагрузить ими броненосец. Такие вещи делают
фрак  величественным.  Его  друзья,  его  неизменные спутники, имена которых
шуршат  сухо,  как  банковые билеты: Гюйс, Аспер, Стере, Ассандрей, Айнсер и
Фрид,  -  отсвечивали  меньшим  могуществом,  но  в  тон  тех групп алмазов,
которыми  мог  бы обернуться Хоггей. Естественно, что тога, туника, сандалии
могли  и  не  быть.  Над  белыми вырезами фраков поворачивались желтые сухие
глаза владык.
     Воспоминание  сохранило  мне  смуглые руки рабынь, блеск золота и вихри
розовых  лепестков, слоем которых был покрыт пол, когда рой молодых девушек,
вскидывая  тимпаны,  озарил  грубое пьянство трепетом и мельканием танцев. Я
погрузился  в  дикий  узор  чувств,  напоминающий  бессмысленные  и  тщетные
заклинания.  Яркость красок била по глазам. Музыка, подтачивая волю, уносила
ее с дымом курений в ослепительное Ничто.
     В  то время, как пьянство и античный разврат (когда он не был античен?)
развязывали  языки,  Хоггей  молчал;  лишь три раза сказал он кому-то "нет".
Так сонно, что я подумал самое худшее о его настроении.
     Но  не  успел  я  обратиться  к  нему  по  своей  обязанности  врача  с
соответствующим   вопросом,   как   он,   хрустнув  пальцами,  крикнул  мне:
"Фергюсон,  ступайте  к  бойцам,  осмотрите и выведите. Вино не действует на
меня!"
     Повинуясь  приказанию,  я отправился к гладиаторам. То были два молодых
атлета,  купленные  Хоггеем  для  смертельной  борьбы.  Я  застал  их вполне
готовыми,  в  тихой беседе; крепко пожав друг другу руки, они взяли оружие и
сошли вниз.
     Я  знал  условия.  Оставшийся  живым  получал  500 тысяч, вдвое большую
сумму  получала  семья  убитого.  Так  или  иначе, они жертвовали собой ради
своих  близких.  У меня не было мужества посмотреть им в глаза. Конечно, все
сложные   объяснения   по   поводу   трупа  были  уже  придуманы;  недосмотр
покрывался, как всегда, золотом.
     Да  простит  мне читатель эту сухость, это отвращение к подробностям, я
только прибавлю, что их тренировал Больс.
     Временно  умолк  говор, когда два стальных мужских тела, блестя бронзой
вооружения,  звонко  сошли  по  лучезарной,  полной цветов лестнице к взорам
гостей.  "Подождите,  мы  заключим  пари",  -  сказал  Гюйс. Немедленно были
заключены  пари.  Сам  Хоггей,  которому  было  все  равно  -  выиграть  или
проиграть, покрыл кляксами миллионный чек. Наконец подал он знак.
     Я  был близко, так близко к сражающимся, что слышал перебой их дыхания.
Они  разошлись,  сошлись;  перед метнувшимися вверх щитами звякнули их мечи.
Все  чаще  встречались  клинки;  в  свете  люстр,  отброшенные  его заревом,
трепетали  светлые  дуги.  Но  оба были искусны. Ни один удар не обнаруживал
растерянности  или трусливой поспешности; казалось, они фехтуют. Лишь особый
трепет  рокового  усилия,  заключенный в каждом ударе, показывал, что борьба
не шуточная.
     Если  еще  был  у  зрителей остаток пьяной флегмы, то он исчез, уступив
кровожадному  азарту.  Все  повскакали.  Некоторые  подошли  совсем  близко,
криками  и  жестами  ободряя самоубийц. Бой затянулся, искусство соперников,
очевидно,  становилось  меж ними и заветной наградой. Тем временем поощрения
приняли  оскорбительный  характер  ударов хлыста. "К делу! - ревел Хоггей, -
убей  его!  Я  плачу  только  за  короткие удовольствия!" - "Коровы!" - орал
Фрид.  - "Это драка пьяных!" - взывал Аспер. - "Ударьте их в зад!" - "Суньте
им  в нос огня!" Такие и им подобные восклицания повторялись хором. Раздался
треск,  лопнул один щит, и гладиатор сбросил его. - "Проткни мясо!" - сказал
Хоггей.
     Вдруг  разом опустились мечи, последнее восклицание вызвало и опередило
развязку.  "Ральф,  -  сказал  старший  боец младшему. - Ты слышал! Я теперь
действительно  не владею собой. Я продал жизнь, но не продавал чести, следуй
за  мной!"  И  их мечи свистнули по толпе. Отступив за колонну, я видел, как
Хоггей  рухнул  с  рассеченной головой. Разразилось исступление, наполнившее
зал  кровью и трупами. Меньше всех растерялся Ассандрей, лишенный нервов. Он
стрелял  на  расстоянии  четырех  шагов.  Нападающие  им  были  убиты, но из
зрителей уцелело лишь трое.
     Уэльслей  был  мертв,  Ральф, испуская последнее дыхание, приподнялся и
плюнул Ассандрею в лицо:
     - Виват, Цезарь! Умирающие приветствуют тебя!
     Он прохрипел это, затем испустил дух.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Гладиаторы. Впервые - журнал "Петроград", 1923, Э 1.

     Триклиниум  -  в  Древнем  Риме  -  обеденный  стол  с  ложами  по трем
сторонам, а также помещение, где находится этот стол.
     Тимпан - древний ударный музыкальный инструмент, род медных тарелок.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Игрушки



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


     В  одном  из  пограничных  французских  городков,  занятом немцами, жил
некто  Альваж,  человек с темным прошлым, не в худом смысле этого слова, а в
таком, что никто не знал о его жизни решительно ничего.
     Альваж  был  усталый  человек. Действительность смертельно надоела ему.
Он  жил  очень  уединенно,  скрытно;  единственным  счастьем  его жизни были
игрушки,  которыми  Альваж  заменил  сло