о еще выпью с вами и побеседую. Щекотно жить на свете.
     - Я хочу узнать, - сказал Рег, - жив ли и где находится доктор Глед. Не
знаете ли вы, господин Фейт? Я хочу найти этого человека.
     - Улица Трубадура,  -  ответил Фейт,  скользнув по  лицу  Рега  серыми,
ласковыми глазами, - номер одиннадцатый, третий этаж направо.
     К  этому времени пьяная суматоха сосредоточилась вокруг женщин.  Сквозь
группу  мужчин  виднелись  голые  плечи;   там,  видимо,  происходило  нечто
таинственное и  забавное,  потому что  легкий напряженный смех сопровождался
невнятными упрашиваниями.  Некто,  стоявший  позади  всех,  судорожно тиская
пальцы сложенных на спине рук, повернулся, и Рег, встретив его маниакальный,
возбужденный взгляд,  узнал полковника.  К  Фейту подошел маленький брюнет с
остановившимися глазами.
     - Я  слышал,  -  сказал он требовательным и  в  то же время равнодушным
голосом, - что вы оставили больницу.
     - Да. - Фейт задумчиво осмотрел брюнета. - Вы хотите занять мое место?
     - Вы -  подлец,  - вяло произнес черный человек и, зевая, прибавил: - и
также трус.
     Фейт покачал головой, рассмеялся и побледнел.
     - Глупости,  -  сказал он. - Эпидемия мне противна. Это меньше смерти и
больше ужаса.  Это -  нелепость. Я - доктор медицины, я могу лечить болезни,
но не уничтожать нелепости.  Кроме того,  я  слишком горд,  чтобы бесполезно
тратить свою жизнь на бесполезные вещи.
     - Вы можете облегчить страдания,  - сонно возразил собеседник, и теперь
Рег заметил, что маленький человек еле держится на ногах. - Пожалейте!
     - Кого?  - закричал Фейт всей силой легких. Собаки, лежавшие у его ног,
тревожно подняли головы.  - Я не могу их жалеть, их сотни, болезнь делает их
похожими друг  на  друга;  это  сходство отвратительно;  они  все  темнеют и
покрываются  пятнами  однообразно до  одурения;  это  массовое  стереотипное
прекращение дыхания делает меня скучающим бревном;  меня тошнит от  него!  Я
работал в  курортах и  привык к  интересной смерти.  Там  тоже  умирают,  но
умирают  от  разных  болезней.  Умирают  изящные дамы  и  девушки,  хрупкие,
прелестные дети,  умные, испорченные, умевшие пожить мужчины, галантные даже
перед концом;  смерть их  величественна и  серьезна,  она  приходит к  ним в
объятиях вечной жизни,  потому что  в  голубых тенях  пальм и  платанов,  на
морском берегу,  лица этих людей прозрачны, таинственны и далеки от вас, как
звезды,  и  близки вам,  как  ваша собственная печаль.  Это -  поучительная,
степенная смерть.  Душа  ваша  насыщена этим осенним благоуханием организма;
смерть не страшна.  Но здесь,  -  здесь я  помотал головой и ушел:  шаблон в
такой области может лишить рассудка или заставить улыбаться всю жизнь.
     Маленький  брюнет  сел,   опустив  руки  между  колен,  глубокомысленно
расширил глаза,  сомкнул их,  и  голова его в  тот же момент с легким храпом
упала на грудь.
     Ватага с  топотом и  ржанием отступила от  женщин.  Рег  поднял голову;
судорога отвращения перехватила его  горло;  остолбенев,  он  не  мог первое
мгновение дать  себе  отчет в  нелепом и  тяжком зрелище,  до  того было оно
своеобразно и неожиданно.  На полу,  шагах в десяти от Рега,  стоял Соррон с
блаженным лицом артиста, чувствующего себя предметом восторженного внимания;
четыре  женщины,  с  покрасневшими  от  неестественного  положения  глазами,
совершенно голые,  были надеты на него так же, как надевают кольца на палец,
этого достигли тем, что ноги каждой из них были крепко притянуты к плечам, у
затылка,  и укреплены полотенцами. Они лежали одна на другой; выгнутые спины
причиняли  им,  вероятно,  страдания,  так  как  напряженные,  тупые  улыбки
выражали скрытую боль.  На голом полу,  в  пыли и  мусоре,  шевелились тощие
груди нижней женщины.  Соррон двигался в бочке из живых тел, раскланиваясь и
прыская от смеха, - это была его выдумка.
     Рег шагнул к Соррону;  мгновенный гнев лишил его всякого самообладания.
То, что он увидел, было личным для него оскорблением.
     - Соррон,  -  громко,  не замечая,  что сразу стало тихо от первого его
слова,  сказал Рег,  -  вы меня обидели.  Вы не предупредили меня. Мои глаза
устроены не для этого.  Вы больны чумой с  детства.  Я  видел,  вопреки моей
воле, и клянусь - вы спаслись от выстрела только потому, что пьяны, как змея
в банке со спиртом. Все вы должны радоваться, что скоро помрете.
     Яростный лай собак,  вопли негодования, болезненный визг кольцеобразных
женщин дали понять Регу,  что цель достигнута.  Удовлетворенный,  он  прошел
мимо мулата,  засучившего рукава, открыл дверь и скрылся. Те, кто выбежал на
улицу, услышали быстрый, замирающий стук подков.


        "III"

        "МЕСТНОСТЬ ОРИГИНАЛЬНОЙ ПРЕЛЕСТИ"

     Огонь  бронзовой  лампы,  замаскированный  красным  абажуром,  наполнял
кабинет уютным розовым светом.  Человек с тонкими губами,  в очках,  изжелта
смуглый и  быстрый в движениях,  отбрасывая узкой рукой черные,  падающие на
лоб волосы, появился в дверях. Рег встал.
     - Вы хотели видеть меня,  -  сказал Глед,  -  я к вашим услугам. Теперь
немного поздно, но я в состоянии уделить вам час - это самое большее.
     - Даже меньше,  -  проговорил Рег,  усаживаясь,  так как Глед сел.  - Я
приехал сегодня,  часа три  тому назад,  со  смутным намерением выбраться из
города этой  же  ночью.  Поэтому прошу извинить за  продолжительные звонки с
улицы.  Перехожу к делу. Меня зовут Рег, я от Таймона, за пакетом с надписью
"Теллури".
     Глед  положил ногу  на  ногу,  снял очки,  вытер их  слегка дрогнувшими
пальцами и  надел снова.  Имя  Таймона заставило биться его сердце сильными,
глухими ударами.
     - Последний раз я видел Таймона полгода назад.  - Глед медленно и полно
вздохнул.  - Он приезжал тогда из Новой колонии к Тихому океану, намереваясь
основать земледельческую кооперативную общину.  Да, Таймон прожил у меня два
месяца.  За  это  время  он  сделал  открытие чрезвычайной важности,  но  не
предавал его гласности, боясь скороспелых восторгов, вслед за которыми часто
наступает разочарование.
     - Вероятно,  -  согласился Рег,  -  он  слишком часто разочаровывался в
своих увлечениях,  чтобы распространять,  быть может, наивный слух. Мы с ним
путешествовали.  Раньше  Таймон  был  богачом,  но  альтруизм  расшатал  его
состояние.  Я  приехал вследствие усиленных его просьб;  сам он  чрезвычайно
боится  всяких эпидемий.  Вот  письмо Таймона.  Я  имею  некоторое основание
думать,  что в нем говорится именно об этом открытии.  Впрочем,  он добавил,
что  вы  посвятите меня  в  суть дела,  которое,  судя по  его  восторженным
отзывам, принесет мне и ему неисчислимые выгоды.
     - Пачка  в  синей обертке,  -  сказал Глед,  пробегая содержание первых
строк, - да, что-то похожее на это лежит сверху одного шкапа.
     - Поспешный отъезд Таймона,  -  продолжал Рег,  -  когда он был у вас и
оставил,  конечно,  по  всегдашней своей  рассеянности,  связку этих  бумаг,
кажется, объяснили...
     Глед стиснул пальцы.  В  этот отвратительный для  него момент старинные
подозрения,  тихая,  мучительная борьба,  пережитая  в  молчаливом бешенстве
ревнивой тоски, болезненно озарили память.
     - ...смертью отца,  -  сказал Рег;  волнение Гледа не  укрылось от  его
зорких  глаз,  но  он  объяснил это  простым любопытством к  судьбе  старого
знакомого.  -  Отец Таймона,  действительно, умер вскоре после приезда сына.
Так или иначе, Таймон не говорил мне об этой связке до конца прошлой недели.
     - Здесь чума...  -  Глед сухо улыбнулся.  - Человек, выходящий из дома,
может не вернуться совсем. Таймон вовремя спохватился.
     - Пожалуй, - сказал Рег.
     - Я помню Таймона.  Должно быть, это все тот же легкомысленный, горячий
и капризнейший человек на свете.
     - Совершенно так. Простите, - Рег вспомнил о другом поручении и положил
на стол второй,  измятый за дорогу,  конверт,  -  Таймон адресовал это вашей
супруге.
     В словах Рега не было ничего странного или подчеркнутого.  Глед выронил
первое  распечатанное письмо  и,  нагнувшись,  долго  не  мог  поднять  его.
Выпрямившись,  он  ощутил в  ногах тяжелую слабость,  лицо  его  стало менее
смуглым и  как бы  осунувшимся.  Поборов себя,  он посмотрел Регу в  глаза -
вежливая внимательность этого гордого,  но в то же время нежного и простого,
как утреннее приветствие, лица внушала Гледу доверие. Рег был, видимо, далек
от всякого подозрения.
     - Благодарю вас, - сказал Глед, - но я должен...
     Он встал,  приставил к  дубовому шкапу лесенку и стал рыться на верхней
полке.  Прошлое  опалило  его,  стеклянная дверь  шкапа  прикрывала от  Рега
расщепленного  пополам  человека,   слишком  надменного  для   объяснений  и
резкостей.  Но Рег не знал этого.  Перед глазами его мелькали уличные трупы,
ночная  толпа  солдат,  вечер  Соррона.  Он  еще  не  вполне  сознавал,  где
находится; ощущения его были ощущениями игрока.
     Глед рассеянно перекладывал бумаги,  из них смотрело на него молодое, с
грустными глазами, лицо жены. Себя он видел отдельно, посторонним лицом. Да,
он  часто заставал их гуляющими в  саду.  Два раза они были расстроены.  Она
любила слушать его болтовню.  Изредка Таймон дарил ей цветы; уродливые формы
этих,  все же чудесных по окраске и оригинальности, орхидей она сравнивала с
характером Таймона.  Она  искала его общества.  Однажды,  когда редкий туман
посеребрил аллеи,  Глед видел...  Это могло показаться...  Но голова Таймона
была  опущена  слишком  низко,  его  рука  слишком  быстро  приняла  прежнее
положение.  Это дело тумана.  Туман не спрашивают. Когда Глед подошел к ним,
он заговорил так странно, что жена его пристально посмотрела ему в лицо.
     Глед положил отысканный сверток и кипу старых газет и подошел к Регу.
     - Я  не  могу найти то,  что  просит Таймон.  Минут через пять я  снова
примусь за поиски.
     - Я подожду, - ответил Рег.
     Глед  сел,  вытянул  ноги  и  закурил,  нервное  возбуждение перешло  в
болтливость,   он  засыпал  Рега  вопросами,   имеющими  между  собой  очень
сомнительную связь.
     - Что пишет Таймон?  - спросил Рег, переходя к цели. - Я поверил только
его  клятвенному заявлению,  что  игра  стоит свеч.  Он  заинтриговал меня и
умолчал о  сущности,  честно сообщив,  что  боится с  моей  стороны резкой и
преждевременной критики.  Я  выехал позабавиться,  а  может быть и  получить
неожиданную награду. Скучно ездить наверняка.
     - Его  планы?  -  Глед  натянуто  рассмеялся;  бессознательное  толкало
доктора воплотить в  словах то,  что  в  размахе его ревнивой воли подлежало
истреблению.  - Фейерверк роскоши и благодеяний. Чудесная местность, два или
три  отеля,  одушевленных электричеством до  последнего  кирпича;  мраморные
бассейны,  концерты -  одним словом,  выздоравливающий,  по его идее, должен
окунуться  в  самую  радостную негу  жизни.  Он  превратится в  своеобразный
музыкальный инструмент,  из которого Таймон, электричество, солнце и Теллури
будут извлекать обаятельные мелодии.
     - Теллури, - повторил Рег, - я не знаю такого слова.
     - Да,  вы  не переведете его.  -  Глед бросил невольный взгляд на белое
пятно второго письма Таймона;  казалось,  оно  жгло самый воздух,  делая его
тяжелым и душным. - Таймон запомнил это слово в глубине Африки. Значение его
неизвестно.   Анализ  минеральной  воды,   о  которой  идет  речь,   показал
присутствие в  ее  составе  неизвестного элемента.  Темное  слово  и  темное
вещество почему-то  стали  нераздельны в  воображении Таймона.  "Пусть будет
Теллури", - сказал он. Я не имел причины протестовать.
     - Я слушаю, - сказал Рег.
     - Таймон открыл Теллури,  заблудившись, миль за сто от Южного порта, во
время одной экскурсии.  Источник окружен хаосом болот и лесов; доступ к нему
возможен только с  помощью подробного описания дороги к этому месту.  Таймон
составлял это описание по  мере того,  как возвращался назад.  Он тщательный
человек. Конечно, за этим вы и приехали.
     - Да. Он заявил, что им забыт путь к богатству и уважению.
     - Да?  -  Глед  щелкнул пальцами.  -  Я  попытаюсь передать вам  личные
впечатления Таймона.
     Он  сыпал  быстрыми,  тщательно округленными фразами.  Его  сухой голос
напоминал стук палок.  Но  Рег  отметил в  этом сухом перечне примет Теллури
все, что принадлежит действительно зрению и восторгу.
     Кабинет Гледа  рассыпался:  Рег  видел  тусклые,  желтые холмы в  кайме
черных  скал  кварца;  пятнами  серо-зеленого мха  пестрили их  углубления и
расщелины; фиолетовая поросль мелких цветов пустыни взбегала из низин на эти
голые  возвышения,  теряясь бесчисленными оттенками в  сухом  желтом блеске;
холмы напоминали золотые шары,  брошенные в  складки цветного бархата;  там,
где  фиолетовые ковры  окружали скалы,  кривились серые  стволы  неизвестных
деревьев с горизонтально вытянутыми огромными листьями; в совершенной тишине
воздуха  листья,  казалось,  стремительно и  напряженно рвались  к  далекому
горизонту,  притягиваемые  неизвестной  силой,  придавая  пейзажу  выражение
окаменевшего в  зените своем  усилия.  Стальной цвет  неба  носил  тревожный
оттенок  бурной  погоды;  запах  нагретой земли  мешался  с  запахом хрупких
водянистых стеблей и  венчиков,  полных дремоты.  Из выпуклой горбины скалы,
сиявшей  тенистой холодной трещиной,  лился  широкий поток  воды  совершенно
синего цвета,  русло  его  блестело сквозь влагу голубоватыми камнями;  вода
уходила в  природный,  неправильный водоем,  где тень выступивших к середине
краев почвы делала синеву черной, подобно жидкой смоле в голубом свете.
     Все  это  было  чуждо  земле,  приближая  воображение к  пейзажам  иной
планеты. Глед смолк. Рег с сожалением покачал головой.
     - Пожалуй,  для  больницы это было бы  чересчур.  Мне жаль этих мелких,
фиолетовых цветов и  странных деревьев,  обреченных на  службу параличам.  А
действие?
     - Он говорит,  что выкупался из любопытства,  а  затем выкупался второй
раз,  так  как  жгучий холод  источника превратил его  тело  из  утомленного
продолжительным,  полуголодным скитаньем  в  бархатное  и  легкое.  Особенно
Таймон подчеркивает влияние Теллури на душевное состояние.  "Я был счастлив,
- говорил он с действительным изумлением,  -  я беспричинно хохотал, радуясь
таким пустякам,  как то,  что палец мой способен сгибаться и разгибаться.  Я
был,  пожалуй,  даже  нетрезв и  сразу  открыл вокруг себя  массу интересных
вещей.  Я  почувствовал,  например,  вечную древность пыли,  испачкавшей мои
сапоги, а увидев попугая, понял, что существо это стыдится своей наружности,
у него серая душа". Рассказ его был сбивчив, он, видимо, не нуждался тогда в
закреплении своих воспоминаний.
     Глед замолчал и услышал треск каменных углей; не выдержав, он потянулся
к второму письму Таймона.
     - Я  передам его  жене.  -  Глед встал.  -  Прошу вас,  подождите моего
возвращения.
     В гостиной он нажал кнопку электрической люстры,  вздохнул и,  презирая
себя,  разорвал  конверт.  Сомнительная радость  наступившего выяснения  так
потрясла его, что он должен был сесть.
     - Я сожгу бумаги Таймона, - сказал он, - если хоть одна строка...
     Незначительность этого  решения  осталась  тайной  для  пылающей головы
Гледа.  Он стал читать,  и краска медленно залила его трясущееся лицо.  Глед
встал,  не зная, прочел он письмо или нет, или ему только показалось, что на
свете могут быть  такие живительные,  прекрасные строки.  Он  снова устремил
глаза на драгоценные буквы, поднял голову и долго, не шевелясь, рассматривал
в лепном углу потолка маленькую колеблющуюся паутину.
     Таймон писал о чуме.  Он проклинал почту, карантин и чуму. Все это было
несомненно важно для Гледа,  потому что именно вслед за  этим Таймон выразил
смирение.  "Я  надоел вам  своей  любовью,  -  увидел доктор буква  в  букву
написанное,  - может быть, мы не встретимся. Я был дерзок и жалею об этом. К
вам нужно подходить иначе. Или не подходить совсем".
     Глед скомкал письмо, но тут же расправил листок юношеским движением.
     - Таймон -  прекраснейший человек,  -  сказал он, - любит пофлиртовать.
Это хорошо.  Почему хорошо? - спросил он себя и рассмеялся. Грудь его дышала
быстро и чисто.
     Увидев Рега, он понял, что вошел в кабинет. Ему сразу захотелось идти к
жене,  подарить Регу  на  память  ониксовую пепельницу и  остаться с  собой.
Радость сделала его грузным и переполненным.
     - Вот Теллури,  - сказал Глед, почти механически протягивая Регу темный
пакет и хлопая дверцей шкапа так сильно, что стекла ее зазвенели.
     Он  говорил суетливо,  двигался растерянно.  Рег пристально посмотрел в
его блестящие глаза, взял сверток и встал.
     - Что передать Таймону?
     - Все,  что хотите.  У меня прилив крови к голове.  Передайте, что чумы
нет, она была, но больше ее не будет.
     - Чумы нет?  -  медленно повторил Рег  и  вдруг вспомнил второе письмо.
Смутная догадка заставила его остаться серьезным.  - Да, ее нет, если вы так
хотите, - мягко сказал он.
     Рег поклонился, вышел, и красный свет лампы остался с доктором.
     - Теллури!  -  сказал Рег, поправляя седло и гладя утомленную лошадь: -
Это место годилось бы для молитвы,  рыданий или великих замыслов. Но, увы! -
там предполагается только шуршать рецептами.


        "IV"

        "ВЫДЕРЖКА С ПАСЬЯНСОМ"

     У  спуска к  набережной Рег  проехал мимо  двух  трупов.  Теперь он  не
удивлялся им, и они постепенно теряли для него свою обязательную зловещесть;
более чем когда-либо,  Рег убеждался, что камень и труп человека - скучные и
даже очень простые вещи.  На самом спуске Рег заметил еще одного; этот лежал
боком,  лицом к  гавани,  с  открытым ртом и рваными калошами на босую ногу.
Электрический фонарь дока чертил за его спиной кургузую тень.
     Пустынные молы  уныло протягивали в  тьму залива свои каменные глаголи.
Груды залежавшегося товара,  окутанные брезентами,  тянулись по  набережной;
ряды  их   прерывались  кое-где  треугольниками  пустых  бочек,   пирамидами
антрацита и  паровыми "ранами.  Рег  миновал  склады,  пакгаузы и  выехал  к
свободному пространству набережной.
     Здесь  он  остановился,  темный,  на  темной лошади,  напоминая собой в
неподвижном электрическом свете конную статую,  и  сообразил,  что попасть в
гавань  -  еще  не  значит  уехать.  Его  положение могло  измениться только
благодаря случаю.
     - Я  уеду,  -  сказал Рег  лошадиной холке,  перебирая ее  холодными от
усталости пальцами.  -  Как - это другое дело. На первый раз возьмем за бока
шаланду.
     Шагах в  десяти,  покачиваясь и скрипя,  чернела железная шаланда,  род
барки,  судно,  служащее буксирным целям. На корме сидел человек в войлочной
шапке и  рваном жилете;  босые,  грязные ноги  его  гулко ударяли в  обшивку
судна. Когда Рег подъехал к воде, человек этот заломил руки и сочно зевнул.
     - Эй, на шаланде! - сказал Рег.
     - Нельзя ли потише?  -  ответил,  продолжая зевать, человек в войлочной
шапке. - Чего вам?
     - Мне нужен отчаянный человек, - деловито сообщил Рег, закуривая сигару
и  приготовляясь к  длинному  объяснению.  Дети  народа  соображают  туго  и
неохотно.
     - Отчаянный? - хладнокровно переспросил матрос. - Теперь все отчаянные.
Все стали отчаянными. Вы можете набрать их быстрее, чем воды в рот.
     - Неужели все?
     - Вот именно. Я, как видите, - матрос и даже вахтенный, а впал в полное
отчаяние.  Сидеть ли  мне на  шаланде,  спрашиваю я  вас?  Не пойти ли мне в
"Кисть винограда"?  Я  человек с мозгом.  Держи вахту,  служи -  а помрешь с
непромоченным горлом... Я - отчаянный.
     - Хорошо,  -  сказал Рег, вздыхая, так как знал цену много болтающим, -
тогда, может быть, вы рискнете?
     - Я не спрашиваю -  чем,  - ковыряя в носу, произнес малый, - так как у
меня нет ничего, кроме шкуры. Рискнуть шкурой?
     - Да, к этому я и клоню речь.
     - Нет,  -  матрос встряхну