раснее,  восхитительнее, божественнее,
чем то письмо, которое держал теперь в руках.
     Он  сел,  положил голову на  руки и  долго,  не менее часа,  сидел так,
полный одним чувством.  Когда заиграл рожок,  он не сразу понял, в чем дело,
но,   поняв,   внутренно  потускнел  и,   повинуясь  привычке,   выбежал   к
построившейся уже в боевой порядок роте. Наступал неприятель.
     Стрелки   рассыпались,   выдвигаясь  цепью   навстречу  неприятельскому
арьергарду,   откуда,  словно  приближающийся  ливень,  летела,  рассыпаясь,
пыльная линия ударяющих все ближе и ближе пуль.  Егер,  следуя за стрелками,
ощутил не страх,  а зудливое,  подозрительное беспокойство,  но тотчас,  как
только  глухие щелчки,  пыля,  стали  раздаваться вокруг него,  беспокойство
исчезло.  Его сменила теплая,  благородная уверенность.  Сильным,  спокойным
голосом отдал он команду ложиться,  улыбнулся и упал с пробитой головой,  не
понимая, отчего земля вдруг поднялась к нему, бросившись на грудь.
     - Удивительно крепкие пули,  - сказал доктор в походном лазарете своему
коллеге,  рассматривая извлеченную из  головы Егера  пулю.  -  Она  даже  не
сплюснулась. Чуть-чуть сорвало оболочку.
     - Это  не  всегда  бывает,  -  возразил второй,  умывая темные,  как  в
перчатках, руки, - и пуля Консидье может, попав в ребро костяка, разбиться.
     Он  стал  рассматривать крошечный,  весом  не  более  пяти  золотников,
ружейный снаряд.  У  конца его  была  слегка сорвана оболочка и  из-под  нее
темнел голый свинец.
     - Да, гуманная пуля, - сказал он. - Как по-вашему, дела капитана?
     - Очень плохо. На единицу.
     - С минусом. Геслер был крепче, но и тот не выжил.
     - Да,  -  возразил первый, - но этот счастливее. Он без сознания, а тот
умер, не переставая кричать от боли.
     - Так, - сказал второй, - счастье условно.


        "ПРИМЕЧАНИЯ"

     Эпизод  при  взятии форта  "Циклоп".  Впервые под  заглавием "Эпизод из
взятия форта "Циклоп" - "Синий журнал", 1914, Э 29.
                                                                    Ю.Киркин



        "Александр Степанович Грин. Новый цирк"



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


        "I"

        "ДОЛЖНОСТЬ"

     Я выпросил три копейки,  но,  поскользнувшись, потерял их перед дверями
пекарни,  где намеревался купить горячего хлеба.  Это меня взбесило.  Как ни
искал я  проклятую монету -  она и  не  думала показываться мне на глаза.  Я
промочил,  ползая под дождем,  колени,  наконец встал, оглядываясь, но улица
была  почти  пуста,  и  надежда на  новую подачку таяла русским воском,  что
употребляется для гаданий.
     Два месяца бродил я  по этому грязному Петербургу,  без места и  крова,
питаясь буквально милостыней.  Сегодня мне с  утра не везло.  Добрый русский
боярин, осчастлививший меня медной монетой, давно скрылся, спеша, конечно, в
теплую "изба", где красивая "молодка" ждала его уже, без сомнения, с жирными
"щи". Других бояр не было видно вокруг, и я горевал, пока не увидел человека
столь странно одетого, что, не будь голоден, я убежал бы в первые попавшиеся
ворота.
     Представьте себе  цилиндр,  вышиною втрое более обыкновенных цилиндров;
очки,   которые  с  успехом  могла  бы  надеть  сова;  короткую  шубу-бочку,
длинненькие и  тонкие ножки,  обутые в  галоши Э  15,  длинные космы  волос,
свиное рыло и вместо трости посох,  в добрую сажень вышиной. Чучело картинно
шагало по тротуару,  не замечая меня.  Весь трепеща,  приблизился я  к герою
кунсткамеры,  откуда он,  вероятно,  и  сбежал.  Самым  молитвенным шепотом,
способным растрогать очковую змею, я произнес:
     - Ваше сиятельство. Разбитый отчаянием, я умираю с голода.
     Привидение остановилось.  В  очках блеснул свет -  прохожий направил на
меня свои фосфорические зрачки.  Невообразимо противным голосом этот человек
произнес:
     - Человека труд кормит, а не беструдие. Работай, а затем - ешь.
     - Это  палка о  двух концах,  -  возразил я.  -  Немыслимо работать под
кишечную музыку, так сказать.
     - А,  -  сказал он,  сморкаясь в шарф,  которым была окутана его шея. -
Сколько же тебе нужно фунтов в день пищи?
     - Фунта четыре, я полагаю.
     - Разной?
     - Хорошо бы... да.
     Урод полез в карман, извлек сигару и закурил, бросив мне спичку в лицо.
Это было уже многообещающей фамильярностью, и я вздрогнул от радости.
     - Как зовут?
     - Альдо Путано.
     - Профессия?
     - Но, - торопливо возразил я, - что такое профессия? Я умею все делать.
В прошлом году я служил у драгомана в лакеях,  а в этом рассчитываю быть чем
угодно, вплоть до министра. Беструдие же и порицаю.
     - Хорошо,   -  проскрипел  он.  -  Я  нанимаю  тебя  служить  в  цирке.
Обязанности твои не превышают твоих умственных способностей.  Потом узнаешь,
в  чем  дело.  Жалованье:  кусок мыла,  вакса,  пачка спичек,  фунт  табаку,
четверка калмыцкого чая,  два  фунта  сахарного песку и  сорок четвертаков в
месяц, что составит десять рублей.
     - Быть  может,  -  робко  возразил я,  -  вы  назначите мне  шестьдесят
четвертаков, что составит совершенно точно - пятнадцать рублей.
     - Будь проклят, - сказал он. - Идешь? Я зябну.
     - Я следую за вами, ваше сиятельство.


        "II"

        "ПРЕДСТАВЛЕНИЕ"

     Самое  пылкое воображение не  могло бы  представить того,  что  удалось
увидеть мне в  этот вечер.  Шагая за  чудесным патроном,  я  через несколько
минут  приблизился к  круглому  деревянному зданию,  освещенному изнутри;  у
подъезда извозчики и  автомобили.  На  фронтоне сияла  огромная,  малеванная
красной краской, полотняная вывеска:

        "ЦИРК ПРЕСЫЩЕННЫХ"
                           Небывало! Невероятно!
                              Раздача пощечин!
                         Истерика и др. аттракционы

     Мы  прошли в  деревянную пристройку.  При  свете  жестяной лампы сидело
здесь  несколько человек.  Некоторые из  них  были  одеты  в  шкуры зверей и
потрясали палицами;  другие,  в отличных фраках и атласных жилетах,  звенели
тяжелыми кандалами на  руках и  ногах;  третьи щеголяли дамскими туалетами и
путались в тренах. Волосатые декольте их были ужасны.
     - Он будет служить, - вскричал патрон, указывая на меня.
     Рев, звон кандалов и жеманный писк приветствовали эти слова.
     - Альдо,  - сказал патрон, - ты выйдешь на арену со мной. Когда я дерну
тебя за волосы, кричи: "Горе мне, горе".
     - Да, маэстро.
     - Громко кричи.
     - Да, маэстро.
     Он дал мне пинка, и я, услышав вслед: "Смотри представление", - выбежал
через конюшню к барьеру.  Блеск люстр ослепил меня. Цирк был полон, нарядная
толпа зрителей ожидала звонка.  Осмотревшись,  я  увидел,  что  лица публики
бледны и воспаленны, синеватые тени окаймляют большинство тусклых глаз; иные
же,  румяные,  как  яблоко,  лица были противны;  на  эстраде играл оркестр.
Инструменты  оркестра  заинтересовали  меня:   тут   были  судки,   подносы,
самоварные трубы,  живая ворона,  которую дергали за  ногу  (чтобы кричала),
роль   барабана  исполнял  толстяк,   бивший   себя   бутылкой  по   животу.
Капельмейстер махал  палкой,  похожей на  ту,  которой протыкают сига.  Гром
музыки нестерпимо терзал уши. Наконец, оркестр смолк, и на арену выбежал мой
патрон с ужасной своей кандально-декольтированной свитой; эти люди тащили за
собой собаку,  клячу-одра  и  сидевшего на  одре верхом деревенского парня в
лаптях.
     - Вот,   -   сказал  патрон,   указывая  на   перепуганную  собаку,   -
недрессированная собака.
     Раздались аплодисменты.
     - Собака эта,  -  продолжал патрон,  -  замечательна тем,  что  она  не
дрессирована.  Это простая собака.  Если ее отпустить,  она сейчас же убежит
вон.
     - Бесподобно! - сказал пшют из ближайшей ложи.
     - В обыкновенных цирках,  -  патрон сел на песок, - все дрессированное.
Мы гнушаемся этим.  Вот,  например,  -  крестьянин Фалалей Пробкин, неклоун.
"Неклоун". Это его профессия. Вот - недрессированные - корова и лошадь.
     Кое-где блеснули монокли и  лорнеты.  Публика внимательно рассматривала
странных животных и неклоуна.  Я чувствовал себя нехорошо. В это время, косо
поглядев в мою сторону,  патрон схватил меня за волосы и вытащил на середину
арены.
     - Теперь,  -  сказал он,  - чтобы вы не скучали, я буду щекотать нервы.
Слушайте вы,  негодяи!  -  Тут его пальцы крепко впились мне в затылок,  и я
пронзительно заорал:
     - Горе мне, горе!
     - Да,  -  продолжал он,  - пройдохи, плуты, лгуны, мошенники и подлецы.
Облить бы вас всех керосином!  Я,  Пигуа де Шапоно, даю ряд великих советов.
Советы -  это второе отделение.  Проповедь любви, жизни и смерти! Красивая и
интересная жизнь  может  быть  приобретена с  помощью  следующих  предметов:
электромотора, мясного порошка и вставных челюстей.
     - Горе мне, горе!
     - Что касается любви,  то лучший рецепт следующий:  встав рано, следует
обтереться холодной водой,  выпить  стакан  сливок с  мадерой,  съесть сотню
петушьих гребешков,  дюжину устриц,  пикули, кайенский перец, запить все это
стаканом гоголь-моголя,  чашкой шоколада,  абсентом и  затем  купить хорошую
лодку. В эту лодку можно заманить женщину... трум-тум-тум.
     - Горе мне! - возопил я, хватаясь за волосы, потому что пальцы Пигуа де
Шапоно почти вырывали их.
     - Относительно смерти,  -  ораторствовал Пигуа,  -  посоветую вам,  для
приобретения бессмертия,  ворваться в  какой-либо  музей,  отбить  головы  у
Венер, облить пивом пару знаменитых картин, да еще пару изрезать в лохмотья,
и - бессмертие состряпано.
     Но  дома  (если  вы  попадете домой)  нужно  написать мемуары,  где  вы
признаетесь, что вы повесили кошку и проглотили живого скворца.
     - Горе мне! Больно!.. - застонал я.
     Публика неистовствовала.  Гром  одобрения заглушил мой  жалобный вопль.
Опасаясь,  что Пигуа подаст больше советов,  чем у  меня на голове волос,  я
вырвался,  сшиб  с  патрона цилиндр и  уже  осматривался,  в  какую  сторону
удирать,  как  вдруг  раздались крики:  "Пожар!  Спасайтесь!  Горим!",  -  и
началось невообразимое.


        "III"

        "КОНЕЦ НОВОГО ЦИРКА"

     Все смешалось. Люди прыгали друг через друга, дрались, падали; женщины,
падая сотнями в обморок, загораживали проходы и висли обременительным грузом
на  руках проклинающих их  в  эту минуту отцов,  мужей и  любовников.  Арена
опустела.  Все бросились к  боковым проходам,  и  меня раза три сбили с ног,
прежде чем  я  успел,  шагая  по  головам и  плечам,  выскочить на  наружную
лестницу.  Огня еще не было видно,  но скоро он показался и  осветил площадь
мрачными отблесками.  Проклиная Пигуа де Шапоно,  от рук которого до сих пор
щемило затылок,  я  отбежал в  сторону от горящего здания и сел на тумбочку,
рассматривая пожар.
     Пулей вылетали из проходных дверей спасшиеся от огня зрители; остальные
же,  без  сомнения,  не  успев  обессмертить себя,  скромно оканчивали жизнь
внутри  цирка.   Мне  это  понравилось.   В  нашей  бедной  жизни  так  мало
развлечений,  что на пожар,  обыкновенно,  сбегаются целые кварталы, и, боже
сохрани,  чтобы  я  видел  в  толпе зрителей сочувствующее погорельцам лицо.
Тупо,  страшно,  дико смотрит на пожар бессмысленная толпа, и я, как ее сын,
мог  ли  смотреть иначе?  Сначала я  был  действующим лицом,  а  теперь стал
зрителем.
     Цирк сгорел быстро, как соломенный. Сгорел. Мертвые срама не имут.


        "ПРИМЕЧАНИЯ"

     Новый цирк. Впервые - "Синий журнал", 1913, Э 47. В публикациях начиная
с 1915 года несколько изменен конец рассказа.
     Драгоман     -     официальный    переводчик    при     дипломатических
представительствах и консульствах на Востоке.
     Пшют - фат, хлыщ.
                                                                    Ю.Киркин



        Александр Грин.
        Сердце пустыни





        "1"

     Открытие алмазных  россыпей  в  Кордон-Брюн  сопровождалось  тягой  к
цивилизации. Нам единственно интересно открытие блистательного кафе. Среди
прочей публики мы отметим здесь три скептических ума, - три художественные
натуры, - три погибшие души, несомненно талантливые, но переставшие видеть
з_е_р_н_о. Разными путями пришли они к тому, что видели одну _ш_е_л_у_х_у.
     Это  мировоззрение  направило  их  способности  к  мистификации,  как
призванию. Мистификация сделалась их религией. И они достигли в своем роде
совершенства. Так, например,  легенда  о  бриллианте  в  тысячу  восемьсот
каратов, ехидно и тонко обработанная ими меж бокалов шампанского  и  арией
"Жоселена", произвела  могучее  действие,  бросив  тысячи  проходимцев  на
поиски чуда к водопаду Альпетри, где, будто над водой, в  скале,  сверкало
чудовище. И так далее. Стелла Дижон благодаря им получила уверенность, что
безнадежно влюбленный в нее (чего не было) Гарри Эванс с отчаяния  женился
на девице О'Нэль. Произошла драма, позорный исход которой не сделал никому
чести: Эванс _с_т_а_л _д_у_м_а_т_ь_ о Стелле и застрелился.
     Гарт, Вебер и Консейль забавлялись. Видения, возникающие в рисунке из
дыма крепких сигар, определили их лукаво-беззаботную жизнь. Однажды  утром
сидели они в кафе в удобных качалках, молча и улыбаясь,  подобно  авгурам;
бледные, несмотря на зной, приветливые, задумчивые; без сердца и будущего.
     Их яхта еще стояла  в  Кордон-Руж,  и  они  медлили  уезжать,  смакуя
впечатления бриллиантового азарта среди грязи и хищного блеска глаз.
     Утренняя жара уже никла в тени бананов; открытые двери  кафе  "Конго"
выказывали за проулком дымные кучи земли  с  взлетающей  над  ней  киркой;
среди насыпей белели пробковые шлемы и  рдели  соломенные  шляпы;  буйволы
тащили фургон.
     Кафе было одной из немногих деревянных построек Кордон-Брюна. Здесь -
зеркала, пианино, красного дерева буфет.
     Гарт, Вебер и Консейль пили. Вошел Эммануил Стиль.



        "2"

     Вошедший резко отличался от трех африканских снобов  красотой,  силой
сложения и детской верой,  что  никто  не  захочет  причинить  ему  ничего
дурного, сиявшей в его серьезных глазах. У него большие  и  тяжелые  руки,
фигура воина, лицо простофили. Он был одет в  дешевый  бумажный  костюм  и
прекрасные сапоги. Под блузой выпиралась рукоять револьвера. Его шляпа,  к
широким полям которой  на  затылок  был  пришит  белый  платок,  выглядела
палаткой, вместившей гиганта. Он мало говорит и  прелестно  кивал,  словно
склонял голову вместе  со  всем  миром,  внимающим  его  интересу.  Короче
говоря, когда он входил, хотелось посторониться.
     Консейль,  мягко  качнув  головой,  посмотрел  на   сухое   уклончиво
улыбающееся лицо Гарта; Гарт взглянул на мраморное чело  и  голубые  глаза
Консейля; затем оба перемигнулись с Вебером, свирепым, желчным и черным; и
Вебер, в свою очередь, метнул им из-под очков тончайшую стрелу, после чего
все стали переговариваться.
     Несколько дней назад Стиль  сидел,  пил  и  говорил  с  ними,  и  они
з_н_а_л_и_ его. Это был разговор внутреннего, сухого хохота, во весь рост,
- с немного наивной верой во все, что поражает и приковывает внимание;  но
Стиль даже не подозревал, что его вышутили.
     - Это он, - сказал Консейль.
     - Человек из тумана, - ввернул Гарт.
     - В тумане, - поправил Вебер.
     - В поисках таинственного угла.
     - Или четвертого измерения.
     - Нет; это искатель редкостей, - заявил Гарт.
     - Что говорил он тогда о лесе? - спросил Вебер.
     Консейль, пародируя Стиля, скороговоркой произнес:
     - Этот огромный лес, что тянется в глубь  материка  на  тысячи  миль,
должен таить копи царя Соломона, сказку Шехерезады и тысячу  тысяч  вещей,
ждущих открытия.
     - Положим, - сказал Гарт, поливая коньяком  муху,  уже  опьяневшую  в
лужице пролитого на стол вина, - положим, что он сказал не так. Его  мысль
неопределенно прозвучала тогда. Но ее суть такова: "в лесном  океане  этом
должен  быть  центр  наибольшего   и   наипоразительнейшего   неизвестного
впечатления, некий Гималай впечатлений, рассыпанных непрерывно". И если бы
он знал, как разыскать этот _з_е_н_и_т_, - он бы пошел туда.
     - Вот странное настроение в Кордон-Брюне, -  заметил  Консейль,  -  и
богатый материал для игры. Попробуем этого человека.
     - Каким образом?
     - Я обдумал вещичку, как это мы не раз делали; думаю, что  изложу  ее
довольно _у_с_т_о_й_ч_и_в_о_. От  вас  требуется  лишь  говорить  "да"  на
всякий всякий вопросительный взгляд со стороны _м_а_т_е_р_и_а_л_а_.
     - Хорошо, - сказали Вебер и Гарт.
     - Ба! - немедленно воскликнул Консейль. - Стиль! Садитесь к нам.
     Стиль, разговаривавший с буфетчиком, обернулся и подошел к  компании.
Ему подали стул.



        "3"

     Вначале разговор носил  обычный  характер,  затем  перешел  на  более
интересные вещи.
     - Ленивец, - сказал Консейль,  -  вы,  Стиль!  Огребли  в  одной  яме
несколько тысяч фунтов и успокоились. Продали вы ваши алмазы?
     - Давно уже, - спокойно ответил Стиль, - но нет желания предпринимать
что-нибудь еще в этом роде. Как новинка прииск мне нравился.
     - А теперь?
     - Я - новичок в этой стране. Она страшна и прекрасна. Я жду, когда  и
к чему меня потянет внутри.
     - Особый склад вашей натуры я приметил по прошлому нашему  разговору,
- сказал Консейль. - Кстати,  на  другой  день  после  того  мне  пришлось
говорить с охотником Пелегрином.  Он  взял  много  слоновой  кости  по  ту
сторону реки, миль за пятьсот отсюда,  среди  лесов,  так  пленяющих  ваше
сердце. Он  рассказал  мне  о  любопытном  явлении.  Среди  лесов  высится
небольшое плато с прелестным человеческим гнездом, встречаемым неожиданно,
так  как  тропическая  чаща  в   роскошной   полутьме   своей   неожиданно
пересекается высокими бревенчатыми  стенами,  образующими  заднюю  сторону
зданий, наружные фасады которых выходят в густой  внутренний  сад,  полный
цветов. Он пробыл там один день, встретив маленькую колонию уже под вечер.
Ему послышался звон гитары. Потрясенный, так как только лес,  только  один
лес мог расстилаться здесь, и во все стороны  не  было  даже  негритянской
деревни ближе четырнадцати дней пути, Пелегрин двинулся  на  звук,  и  ему
оказали теплое гостеприимство. Там жили  семь  семейств,  тесно  связанные
одинаковыми  вкусами  и  любовью  к  цветущей  заброшенности   -   большей
заброшенности среди почти недоступных  недр  конечно  трудно  представить.
Интересный контраст с вполне культурным устройством  и  обстановкой  домов
представляло занятие этих Робинзонов пустыни - охота;  единственно  охотой
промышляли они, сплавляя добычу на лодках в Танкос, где есть  промышленные
агенты, и обменивая ее на все нужное, вплоть до электрических лампочек.
     Как попали они туда, как подобрались, как обустроились?  Об  этом  не
узнал Пелегрин. Один день,  -  он  не  более,  как  вспышка  магния  среди
развалин, - поймано и ушло, быть может, самое существенное.  Но  труд  был
велик. Красивые резные балконы,  вьющаяся  заросль  цветов  среди  окон  с
синими и лиловыми маркизами; шкура льва; рояль,  рядом  ружье;  смуглые  и
беспечные дети с бесстрашными глазами героев сказок; тоненькие и  красивые
девушки с револьвером в  кармане  и  книгой  у  изголовья  и  охотники  со
взглядом орла, - что вам еще?! Казалось, эти  люди  сошлись  _п_е_т_ь_.  И
Пелегрин особенно  ярко  запомнил  первое  впечатление,  подобное  глухому
рисунку: узкий проход  меж  бревенчатых  стен,  слева  -  маленькая  рука,
махающая с балкона, впереди - солнце и рай.
     Вам случалось, конечно, провести  ночь  в  незнакомой  семье.  Жизнь,
окружающая вас, проходит _о_т_р_ы_в_к_о_м_, полным  очарования,  вырванной
из _н_е_и_з_в_е_с_т_н_о_