е  торопитесь  узнать правду и ответьте на три вопроса. Когда
вы легли спать?
     - В одиннадцать вечера. Рен, вы в полном рассудке?
     - Вполне. Какой вы видели сон?
     - Сон?  -  Чербель  пытливо  посмотрел на Рена. - Имеет это отношение к
данному случаю?
     - Может быть...
     - Один   и   тот   же  сон  снится  мне  подряд  несколько  дней,  -  с
неудовольствием  сказал  Чербель,  -  я думаю, под влиянием событий на посту
Каменного  Ручья.  Я  вижу,  что  выхожу из лагеря и убиваю часовых... да, я
душу их...
     Темный   отголосок   действительности   на  одно  страшное  и  короткое
мгновение заставил его вздрогнуть, он побледнел и рассердился.
     - Третий  вопрос:  смерти  боитесь?  Потому  что это не сон, Чербель. Я
схватил  вас  в  тот  миг,  когда  вы  душили  Мура.  Да, - две души. Но вы,
Чербель,  не  могли  знать  это.  Я  не оставлю вас долго во власти воистину
дьявольского открытия; оно может свести с ума.
     - Рен,  -  сказал капитан, замахиваясь, - моя пощечина пахнет кровью, и
вы...
     Он не договорил. Рен схватил Чербеля за руку и выстрелил.
     - Так  лучше,  пожалуй,  -  сказал  он,  смотря на мертвого: - он умер,
чувствуя  себя Чербелем. Иное "я" потрясло бы его. Майор Кастро и я закопаем
его где-нибудь вечером. Никому более нельзя знать об этом.
     Он вышел к ручью и увидел бойкого нового часового - Риделя.
     - Опусти  ружье,  все благополучно, - сказал Рен. - Гулял я, стрелял по
козуле, да неудачно.
     - Умирать побежала! - весело ответил солдат.
     - Кажется,  теперь,  -  сказал сам себе, удаляясь, Рен, - я точно знаю,
почему  лагерные  часовые  видели  Чербеля  ночью.  О  боже, и с одной душой
тяжело человеку!


ПРИМЕЧАНИЯ

     Ночью  и  днем.  Впервые, под заглавием "Больная душа", - журнал "Новая
жизнь", 1915, Э 3.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Поединок предводителей



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


     В  глухих  джунглях Северной Индии, около озера Изамет стояла охотничья
деревня.  А  около  озера  Кинобай  стояла  другая охотничья деревня. Жители
обеих  деревень  издавна  враждовали  между  собой,  и не проходило почти ни
одного  месяца, чтобы с той или другой стороны не оказался убитым кто-нибудь
из охотников, причем убийц невозможно было поймать.
     Однажды  в  озере  Изамет  вся  рыба  и  вода оказались отравленными, и
жители  Изамета  известили  охотников  Кинобая,  что  идут драться с ними на
жизнь  и  смерть,  дабы  разом покончить изнурительную вражду. Тотчас же как
только  стало об этом известно, жители обеих деревень соединились в отряды и
ушли в леса, чтобы там, рассчитывая напасть врасплох, покончить с врагами.
     Прошла  неделя,  и  вот  разведчики  Изамета  выследили воинов Кинобая,
засевших  в  небольшой лощине. Изаметцы решили напасть на кинобайцев немедля
и стали готовиться.
     Предводителем   Изамета   был   молодой  Синг,  человек  бесстрашный  и
благородный.  У него был свой план войны. Незаметно покинув своих, явился он
к кинобайцам и проник в палатку Ирета, вождя врагов Изамета.
     Ирет, завидя Синга, схватился за нож. Синг сказал, улыбаясь:
     - Я  не  хочу убивать тебя. Послушай: не пройдет и двух часов, как ты и
я  с  равными  силами  и  равной  отвагой  кинемся  друг на друга. Ясно, что
произойдет:  никого не останется в живых, а жены и дети наши умрут с голода.
Предложи  своим  воинам  то  же,  что  предложу  я своим: вместо общей драки
драться  будем  мы  с  тобой  -  один на один. Чей предводитель победит - та
сторона и победила. Идет?
     - Ты прав, - сказал, подумав, Ирет. - Вот тебе моя рука.
     Они  расстались. Воины обеих сторон радостно согласились на предложение
своих  предводителей  и, устроив перемирие, окружили тесным кольцом цветущую
лужайку, на которой происходил поединок.
     Ирет  и  Синг  по  сигналу  бросились друг на друга, размахивая ножами.
Сталь  звенела  о  сталь,  прыжки  и взмахи рук становились все порывистее и
угрожающее  и,  улучив  момент,  Синг,  проколов  Ирету левую сторону груди,
нанес  смертельную  рану.  Ирет  еще  стоял  и  дрался,  но скоро должен был
свалиться. Синг шепнул ему:
     - Ирет,  ударь  меня  в сердце, пока можешь. Смерть одного предводителя
вызовет  ненависть к побежденной стороне, и резня возобновится... Надо, чтоб
мы умерли оба; наша смерть уничтожит вражду.
     И  Ирет ударил Синга ножом в незащищенное сердце; оба, улыбнувшись друг
другу в последний раз, упали мертвыми...
     У  озера  Кинобай  и озера Изамет нет больше двух деревень: есть одна и
называется  она  деревней  Двух  Победителей.  Так  Синг  и  Ирет  примирили
враждовавших людей.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Поединок  предводителей.  Впервые, под псевдонимом А.Степанов, - журнал
"XX-й век", 1915, Э 41.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Приказ по армии



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Великая   европейская   война   1914-1917  гг.  была  прекращена  между
Фиттибрюном   и   Виссенбургом  обывательницей  последнего,  девицей  Жанной
Кароль,  девяти  лет  и  трех  месяцев. Правда, эта война была прекращена не
совсем,  не более как, может быть, на один час и только в одном месте, - что
до этого? Важно событие.
     Часов  около  пяти пополудни на пыльной дороге, огибавшей лес, носивший
местами  следы  крупной  вырубки,  показались два существа, из которых одно,
побольше,  - бунтовало и густо ревело, утирая окровавленными руками вспухшие
от   слез   глаза,  а  другое,  поменьше,  -  настойчиво  влекло  первое  по
направлению  к крышам деревни. Уцепившись за братнину рубашку, девочка резко
дергала   ее   каждый   раз,   как   только  мальчик,  вспоминая  о  мужской
самостоятельности, начинал вырываться крича:
     - Ступай к черту, Жанна! Не твое дело. Не пойду!
     Но  он, тем не менее, шел отлично и довольно скоро, сопротивляясь более
по  привычке,  чем  серьезно. Ему было 11 лет. Его мужское чувство, источник
презрения  к  "девчонкам", было опрокинуто и уничтожено ударом кулака в нос.
Он  затеял  драку и ретировался с позором. Жанна сердилась, но и жалела его;
все произошло на ее глазах.
     - Пожалуйста,  не  реви,  -  говорила она, - нам надо торопиться; дома,
наверное,  уже  беспокоятся,  и все по твоей милости. Как хорошо, что я была
тут. Уж и измочалили бы тебя.
     - Хы...  -  ревел  Жан,  -  я  их  сам измочалю; погоди, как встретим в
другой  раз,  я  покажу.  Хы.  Вдвоем каждый может. Нет, ты испробуй один на
один, вот сейчас. С грязью смешаю.
     - Вот ты бы и не дразнил их.
     - Я не дразнил.
     - Врешь.  Ты  же  бросал  им  вдогонку камешки и кричал: "Фиттибрюнский
домовой  лезет  в  кашу  с  головой!  Ты  головку  обсоси, съешь и больше не
проси".  -  А ты же знаешь, что фиттибрюнские на стенку прут, как им сказать
это?
     - Эх,  дура  ты,  дура! - вскричал Жан. - Что ты смыслишь в наших делах
вообще?  Девчонка. А это ничего, что они поют: "В Виссенбурге на сосне видит
мясо мышь во сне"...
     - Ну, поют, а теперь не пели; ты сам раздразнил их.
     - Все равно; все они жулики.
     Этот  решительный  аргумент  приободрил  Жана  и  временно  парализовал
девочку. Споря, оба разгорячились и остановились.
     За  их  спиной  стоял  лес;  впереди,  пониже дороги, пестрела обширная
вырубка  с  кустами  и  пнями  среди  стен  дров,  занимавших  большую часть
открытой     равнины.    Дрова    эти,    составленные    тесными    линиями
четырехугольников, не позволяли ничего видеть далее двадцати шагов.
     Уже  третий  день  в  окрестности  шли  бои;  иногда  дым  на горизонте
указывал  пожар  далекой  деревни.  Непрерывно  падали за горизонтом тяжелые
пушечные  удары;  и тогда, казалось, к ногам, остановясь, подкатывается чуть
слышный толчок.
     - Тебе  когда-нибудь здорово попадет с твоим языком, - сказала девочка.
- Что? Из носа-то что течет? Небось, не сливки.
     - Кровь,  -  сказал Жан, рассматривая запачканные пальцы. - Ничего. Мы,
мужчины, должны приучаться сражаться. А вы будете шить и плакать.
     - Видать, что сражался. Глаз-то какой толстый стал.
     - А  наплевать.  Все  надо  стерпеть.  Зато  как  выросту  и поступлю в
солдаты, станут говорить: "Эге, Жан Кароль будет генералом".
     - Это ты-то?
     - А  что  же?  Вон  сколько дров! Смотри. Столько солдат на свете и еще
больше.  Все  они  могут  стать  генералами и отвоевать знамя. А тебе нечего
делать у нас.
     Жанна  задумалась.  Машинально  держась за рукав мальчика, смотрела она
на  раскинутые  по  вырубке  стены  дров, представляя, что все это босоногие
Жаны  с  раскрашенными носами. В ее маленькой душе жила отвага ее знаменитой
тезки, но отвага, направленная к поучению и примирению. Ее глазки блеснули.
     - И  я  бы вас встретила, - вскричала она. - Уж я бы вас отчитала. Вот,
Жан,  если  все  эти  дрова станут солдатами и закричат на меня, я им скажу:
"Ступайте  домой, солдаты. Отдаю вам приказ по всей армии: драться нехорошо.
У  нас  курицу  сегодня  зарезали, вот так и вас всех зарежут. И постреляют.
У-у!  Пошли, пошли. Разойдитесь. Наплачешься с вами, как вас побьют. Мы тоже
скоро  уедем;  уж  по  деревне все отцы говорят, что здесь нельзя жить. Чего
дома  не  сидите? Чего пришли? Раздумайте-ка воевать. Чтобы и духу вашего не
было. А то устанете и к обеду опоздаете".
     Она  воодушевилась,  проголосив  эту  тираду  стремительным  и сердитым
звонком,  но  тут  же  соскочила  с  пня,  на который встала ради величия, и
спряталась  за  Жана,  успевшего  только  закричать:  "Ай!"  Над поленницами
взлетели  сотни  фуражек,  и вся засада французов, выступив из-за прикрытия,
где  отлежала  бока,  поджидая делавший обход германский эскадрон, с хохотом
повалила к девочке.
     Судьбе  угодно  было  показать  и второй конец этого эпизода. Еще Жанна
сидела  на плече рослого пехотинца, который, вертясь волчком, звал всех идти
полюбоваться  "на  исчадие антимилитаризма, опасное, как змея" - как, градом
прошумев в лесу, выкатился конный отряд.
     Неожиданность,   венчаемая  малюткой,  видимой  подобно  знамени  всем,
произвела  мгновенное действие холостого выстрела. Положение было странное и
глупое.  Щелкнули  затворы  драгун, но дула опустились; француз стал вертеть
над головой носовой платок.
     - Дальше,  дальше,  боши!  -  вскричала  засада.  -  Мы обедаем. Читаем
"Берлинер Тагеблат".
     И  понемногу  завязался  разговор. Он кончился благополучно, как обычно
кончаются  подобные  случаи  непредвиденного  помешательства,  и  стычки  не
произошло. Детей вывели на дорогу, приказали им идти домой. Жан злился.
     - Дура,  ты  все  спутала,  -  говорил  он. - Вот попало бы драгунам на
орехи.
     - Ну, иди же, иди, - хмуро сказала девочка.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Приказ по армии. Впервые - журнал "Красная панорама", 1923, Э 1.

     Знаменитая  тезка  -  Жанна  д'Арк  (1412-1431),  национальная  героиня
Франции,  предводительница  армии,  освободившей  Орлеан  и  Реймс  во время
Столетней войны.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Пропавшее солнце



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


I

     Страшное  употребление,  какое  дал своим бесчисленным богатствам Авель
Хоггей,  долго  еще  будет  жить  в памяти всех, кто знал этого человека без
сердца.  Не  раз  его  злодейства  -  так как деяния Хоггея были безмерными,
утонченными  злодействами  - грозили, сломав гроб купленного молчания, пасть
на  его  голову,  но  золото вывозило, и он продолжал играть с живыми людьми
самым  различным образом; неистощимый на выдумку, Хоггей не преследовал иных
целей,  кроме  забавы.  Это  был  мистификатор  и палач вместе. В основе его
забав,  опытов,  экспериментов и игр лежал скучный вопрос: "Что выйдет, если
я сделаю так?"
     Четырнадцать  лет  назад  вдова  Эльгрев,  застигнутая  родами в момент
безвыходной   нищеты,   отдала   новорожденного   малютку-сына  неизвестному
человеку,  вручившему  ей  крупную сумму денег. Он сказал, что состоятельный
аноним  -  бездетная и детолюбивая семья - хочет усыновить мальчика. Мать не
должна была стараться увидеть или искать сына.
     На  этом  сделка  была  покончена. Утешаясь тем, что ее Роберт вырастет
богачом  и  счастливцем,  обезумевшая  от  нужды  женщина  вручила свое дитя
неизвестному,  и  он  скрылся  во тьме ночи, унес крошечное сердце, которому
были суждены страдание и победа.


II

     Купив  человека,  Авель  Хоггей  приказал  содержать  ребенка  в  особо
устроенном   помещении,   где   не  было  окон.  Комнаты  освещались  только
электричеством.  Слуги  и  учитель  Роберта  должны  были на все его вопросы
отвечать,  что  его  жизнь  -  именно  такова,  какой живут все другие люди.
Специально  для  него  были  заказаны и отпечатаны книги того рода, из каких
обычно  познает  человек  жизнь  и  мир,  с  той  лишь  разницей,  что в них
совершенно  не  упоминалось  о солнце*. Всем, кто говорил с мальчиком или по
роду  своих  обязанностей  вступал  с ним в какое бы ни было общение, строго
было запрещено Хоггеем употреблять это слово.
     ______________
     *  Равным образом, ни о чем светящемся в небе - луне, звездах. Фергюсон
-  правая рука Хоггея, - чаще других навещавший Роберта, приучил его думать,
что люди сами не желают многого в этом роде. А.Г.

     Роберт  рос.  Он был хил и задумчив. Когда ему исполнилось четырнадцать
лет,  Хоггей  среди  иных  сложных забав, еще во многом не раскрытых данных,
вспомнив  о  Роберте,  решил,  что  можно,  наконец,  посмеяться. И он велел
привести Роберта.


III

     Хоггей  сидел  на  блестящей,  огромной  террасе  среди  тех,  кому мог
довериться  в  этой  запрещенной  игре.  То были люди с богатым, запертым на
замок  прошлым,  с  лицами,  бесстрастно  эмалированными развратом и скукой.
Кроме  Фергюсона, здесь сидели и пили Харт - поставщик публичных домов Южной
Америки, и Блюм - содержатель одиннадцати игорных домов.
     Был  полдень.  В безоблачном небе стояло пламенным белым железом вечное
Солнце.   По   саду,  окруженному  высокой  стеной,  бродил  трогательный  и
прелестный свет. За садом сияли леса и снежные цепи отрогов Ахуан-Скапа.
     Мальчик  вошел  с  повязкой  на  глазах.  Левую  руку он бессознательно
держал  у  сильно  бьющегося  сердца,  а  правая нервно шевелилась в кармане
бархатной  куртки.  Его  вел  глухонемой  негр,  послушное  животное в руках
Хоггея. Немного погодя вышел Фергюсон.
     - Что, доктор? - сказал Хоггей.
     - Сердце  в порядке, - ответил Фергюсон по-французски, - нервы истощены
и вялы.
     - Это и есть Монте-Кристо? - спросил Харт.
     - Пари, - сказал Блюм, знавший, в чем дело.
     - Ну? - протянул Хоггей.
     - Пари, что он помешается с наступлением тьмы.
     - Э,  пустяки,  -  возразил  Хоггей.  -  Я говорю, что придет проситься
обратно с единственной верой в лампочку Эдисона.
     - Есть. Сто миллионов.
     - Ну, хорошо. - сказал Хоггей. - Что, Харт?
     - Та же сумма на смерть, - сказал Харт. - Он умрет.
     - Принимаю. Начнем. Фергюсон, говорите, что надо сказать.
     Роберт  Эльгрев  не  понял  ни  одной  фразы. Он стоял и ждал, волнуясь
безмерно.  Его привели без объяснений, крепко завязав глаза, и он мог думать
что угодно.
     - Роберт,  -  сказал  Фергюсон,  придвигая  мальчика за плечо к себе, -
сейчас  ты  увидишь солнце - солнце, которое есть жизнь и свет мира. Сегодня
последний  день,  как  оно  светит. Это утверждает наука. Тебе не говорили о
солнце  потому,  что  оно не было до сих пор в опасности, но так как сегодня
последний  день его света, жестоко было бы лишать тебя этого зрелища. Не рви
платок, я сниму сам. Смотри.
     Швырнув    платок,   Фергюсон   внимательно   стал   приглядываться   к
побледневшему,  ослепленному  лицу.  И  как над микроскопом согнулся над ним
Хоггей.


IV

     Наступило   молчание,   во   время   которого   Роберт  Эльгрев  увидел
необычайное  зрелище и ухватился за Фергюсона, чувствуя, что пол исчез, и он
валится  в сверкающую зеленую пропасть с голубым дном. Обычное зрелище дня -
солнечное  пространство  -  было  для  него  потрясением,  превосходящим все
человеческие  слова.  Не умея овладеть громадной перспективой, он содрогался
среди  взметнувшихся весьма близких к нему стен из полей и лесов, но наконец
пространство стало на свое место.
     Подняв  голову,  он  почувствовал, что лицо горит. Почти прямо над ним,
над  самыми, казалось, его глазами, пылал величественный и прекрасный огонь.
Он  вскрикнул.  Вся  жизнь  всколыхнулась в нем, зазвучав вихрем, и догадка,
что  до сих пор от него было отнято все, в первый раз громовым ядом схватила
его,  стукнувшись  по  шее  и  виску,  сердце.  В этот момент переливающийся
раскаленный  круг  вошел из центра небесного пожара в остановившиеся зрачки,
по глазам как бы хлестнуло резиной, и мальчик упал в судорогах.
     - Он ослеп, - сказал Харт. - Или умер.
     Фергюсон  расстегнул  куртку,  взял  пульс  и  помолчал  с значительным
видом.
     - Жив? - сказал, улыбаясь и довольно откидываясь в кресле, Хоггей.
     - Жив.


V

     Тогда  решено  было  посмотреть,  как  поразит  Роберта  тьма, которую,
ничего  не  зная  и не имея причины подозревать обман, он должен был считать
вечной.  Все скрылись в укромный уголок, с окном в сад, откуда среди чинной,
но  жестокой  попойки  наблюдали  за  мальчиком. Воспользовавшись обмороком,
Фергюсон  поддержал  бесчувственное  состояние  до  той  минуты,  когда лишь
половина  солнца  виднелась  над  горизонтом. Затем он ушел, а Роберт открыл
глаза.
     "Я  спал  или  был  болен", - но память не изменила ему; сев рядом, она
ласково  рассказала  о грустном и же стоком восторге. Воспрянув, заметил он,
что  темно, тихо и никого нет, но, почти не беспокоясь об одиночестве, резко
устремил  взгляд  на  запад,  где  угасал,  проваливаясь, круг цвета розовой
меди.  Заметно  было,  как  тускнут и исчезают лучи. Круг стал как бы горкой
углей.  Еще  немного, - еще, - последний сноп искр озарил белый снег гор - и
умер, - навсегда! навсегда! навсегда!
     Лег и уснул мрак. Направо горели огни третьего этажа.
     - Свалилось!  Свалилось!  -  закричал  мальчик.  Он сбежал в сад, ища и
зовя  людей,  так  как  думал, что наступит невыразимо страшное. Но никто не
отозвался  на его крик. Он проник в чащу померанцевых и тюльпанных деревьев,
где журчание искусственных ручьев сливалось с шелестом крон.
     Сад  рос  и  жил;  цвела  и  жила  невидимая  земля,  и  подземные силы
расстилали  веера  токов  своих  в  дышащую теплом почву. В это время Хоггей
сказал  Харту  и Блюму: "Сад заперт, стены высоки; там найдем, что найдем, -
утром.   Игрушка  довольно  пресная;  не  все  выходит  так  интересно,  как
думаешь".
     Что  касается  мальчика,  то  в  напряжении его, в волнении, в безумной
остроте  чувств  все  перешло  в  страх.  Он  стоял  среди кустов, стволов и
цветов.  Он  слышал  их  запах. Вокруг все звучало насыщенной жизнью. Трепет
струй,  ход  соков  в