Ненависть  и  любовь  по-прежнему спорили в ее сердце, и
самое памятное объятие не было памятнее короткого толчка в грудь.
     - Я  пришла,  -  холодно  сказала она, заметив, что молчание становится
тягостным,  -  увидеть  вас  снова,  Шамполион,  в том же месте, из которого
когда-то освободила. Ведь я - Рене.
     Он  не  сразу  понял  это, но когда наконец понял, в нем не было уже ни
мыслей,  ни  слов  -  одни  грохочущие  воспоминания.  Он  стоял  совершенно
больной,  больной  неописуемым  потрясением. Из глубины памяти, раздвигая ее
смутные  тени,  отчетливо  вышел  образ  закутанной  в платок девушки; образ
этот,  стремительно  потеряв  очертания,  слился с образом Полины Турнейль и
стал ею.
     - Вы  предали...  -  страшась всего, сказал он, когда боль, усиливаясь,
не позволяла более молчать.
     - Да.
     - Вы - Рене!
     - Да.
     - Знайте,  - сказал он, помедлив и смеясь так презрительно, как смеялся
в  лучшие  дни  своего  блестящего  прошлого,  - я снова оттолкнул бы вас...
туда!.. прочь!..
     Жалкая,  измученная  улыбка  появилась  на  бледных губах Рене. Даже ее
незаурядные  силы  давила  тяжесть этой победы, в которой победитель, сражая
самого себя, не просит и не дает пощады. Простить она не могла.
     - Да,  вы  толкнули  меня  совершенно  простым  движением.  В  грязь. Я
упала...  и  еще  ниже.  Я  продавалась за деньги. Меня встретил Турнейль, я
взяла  остаток  его  чахоточной  жизни и его миллионы. Почти все это ушло на
вас,  Шамполион.  Лучшие  сыщики  помогали  мне. Продался Вест и другие. Вас
вели  под  руки  с  завязанными  глазами к яме... но как это было дьявольски
трудно, признаюсь! И вот вы упали.
     - Сыщики?  -  недоверчиво  спросил  он.  - Кто же? Не однобокие ли умом
Гиктон и Фазелио?
     - Все равно. Ждущие признания гении имеются и в этой среде.
     - Может быть. Вы довольны?
     - А? Я не знаю, Шамполион.
     Она  с  трудом  прошептала  это,  и он увидел, что глаза ее полны слез.
Шамполион  сел,  понурясь.  Тогда  быстрым материнским движением она прижала
его  горячую  голову  к своей нежной груди и горько заплакала, а он, поборов
опустошение  души,  тоже  приник  к ней, тронутый силой этой любви, нашедшей
исход в ненависти, любви ненавидящей - чувстве ужасной сказки.
     Рене встала.
     - Отец  умер,  спился,  -  сказала  она.  - Мои мечты, те, с которыми я
освободила  тебя,  ты знаешь, потому что знаешь меня. Прощай же! Когда ты...
уходишь?
     - С последним ударом пяти.
     - Скоро придет священник.
     - Он скажет мне о пустом небе.
     - Наполним  же  его  опрокинутую  чашу последними взглядами. Ты помнишь
мои слова в вагоне?
     - Помню "Буду с тобой".
     - И буду... и буду с тобой.
     - Рене!  -  сказал он, останавливая ее. - Не дух ли ты? Кто пустил тебя
сюда, в эту могилу?
     - Те, кто имеет власть и знает мою судьбу.
     Она  вышла;  ее  последний  взгляд воодушевил и успокоил Шамполиона. Он
думал  о закутанной девушке, лица которой хорошенько даже не рассмотрел, и о
только  что  ушедшей  женщине,  которую  потерял. Но казалось, что в сумраке
начинающегося  рассвета  в  камере  с  бледным  огнем  лампы  еще  длится ее
невидимое присутствие.
     Он  приблизился  к подоконнику и спокойно прочитал то, что не стирается
никогда:
     "...пришел мой час".


     Рене  была  одна. Когда часы, висевшие против нее, начали отбивать пять
и  пробил  последний,  сильнее других прозвучавший удар, - удар вдали громко
прозвучал  в ней, вихрем сметая прошлое. Ее трясло, зубы стучали. Она выпила
яд, крепко прижала к глазам мокрый платок и прилегла на диван.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Рене. Впервые - журнал "Аргус", 1917, ЭЭ 9-10.

     Латюд,  Жан  Анри  (1725-1805)  - французский авантюрист, просидевший в
тюрьмах более 30 лет.
     Железная  маска  -  таинственный узник, умерший в Бастилии в 1703 году.
Лицо его всегда было под маской.
     Челлини,  Бьенвенуто  (1500-1571)  -  знаменитый итальянский скульптор,
ювелир и писатель.
     Веселая вдова - здесь: ироническое название гильотины.
     Червонный   валет   -   прозвище  богатых  бездельников,  здесь:  члены
одноименной банды.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Сто верст по реке



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


I

     Взрыв  котла произошел ночью. Пароход немедленно повернул к берегу, где
погрузился  килем в песок, вдали от населенных мест. К счастью, человеческих
жертв  не  было. Пассажиры, проволновавшиеся всю ночь и весь день в ожидании
следующего  парохода,  который  мог  бы взять их и везти дальше, выходили из
себя.  Ни  вверх, ни вниз по течению не показывалось никакого судна. По реке
этой   работало  только  одно  пароходство  и  только  четырьмя  пароходами,
отходившими  каждый  раз  по особому назначению, в зависимости от настроения
хозяев  и  состояния  воды: капризное песчаное русло, после продолжительного
бездождия, часто загромождалось мелями.
     По  мере  того,  как  вечер спешил к реке, розовея от ходьбы, порывисто
дыша  туманными  испарениями  густых  лесов  и  спокойной  воды, Нок заметно
приходил  в нервное, тревожное настроение. Тем, кто с ним заговаривал, он не
отвечал  или  бросал  отрывисто  "нет",  "да",  "не  знаю".  Он  беспрерывно
переходил  с  места  на  место,  появляясь  на  корме, на носу, в буфете, на
верхней  палубе, или сходя на берег, где, сделав небольшую прогулку в пышном
кустарнике,  возвращался обратно, переполненный тяжелыми размышлениями. Раза
три  он  спускался  в  свою  каюту, где, подержав в руках собранный чемодан,
бросал  его  на  койку,  пожимая  плечами. В одно из этих посещений каюты он
долго  сидел  на  складном  стуле,  закрыв лицо руками, и, когда опустил их,
взгляд его выражал крайнее угнетение.
     В  таком  же,  но,  так  сказать,  более  откровенном  и  разговорчивом
состоянии  была  молодая  девушка, лет двадцати-двадцати двух, ехавшая одна.
Встревоженное  печальное  ее  лицо  сотни  раз  обращалось  к речным далям в
поисках  благодетельного пароходного дыма. Она была худощава, но стройного и
здорового  сложения,  с  тонкой талией, тяжелыми темными волосами бронзового
оттенка,   свежим   цветом   ясного,  простодушного  лица  и  непередаваемым
выражением  слабого  знания  жизни,  которое восхитительно, когда человек не
подозревает  об  этом,  и весьма противно, когда, учитывая свою неопытность,
придает  ей  вид жеманной наивности. Вглядевшись пристальнее в лицо девушки,
в  особенности  в  ее сосредоточенные, задумчивые глаза, наблюдатель заметил
бы  давно  утраченную  нами  свежесть  и  остроту  впечатлений, сдерживаемых
воспитанием  и  перевариваемых  в  душе  с  доверчивым аппетитом ребенка, не
разбирающегося  в  вишнях  и волчьих ягодах. Серая шляпа с голубыми цветами,
дорожное  простое  пальто,  такое же, с глухим воротником, платье и потертая
сумочка,  висевшая через плечо, придавали молодой особе оттенок деловитости,
чего она, конечно, не замечала.
     Занятая  одной  мыслью,  одной  целью - скорее попасть в город, молодая
девушка,  с  свойственной  ее  характеру  деликатной  настойчивостью, тотчас
после  аварии  приняла  все  меры  к  выяснению  положения.  Она  говорила с
капитаном,  его  помощником  и  пароходными агентами; все они твердили одно:
"Муху"  не  починить  здесь;  надо  ждать  следующего  парохода,  а когда он
заблагорассудит  явиться  -  сказать  трудно,  даже  подумав.  Когда молодая
девушка  сошла  на  берег  погулять  в  зелени и размыслить, что предпринять
дальше,  ее  брови  были  огорченно сдвинуты, и она, не переставая внутренно
кипеть,  нервно  потирала  руки  движениями умывающегося человека. Нок в это
время  сидел  в  каюте;  перед  ним  на  койке  лежал  раскрытый  чемодан  и
револьвер.  Раздраженное, потемневшее от волнения лицо пассажира показывало,
что  задержка  в  пути  сильно  ошеломила его. Он долго сидел, сгорбившись и
посвистывая;  наконец,  не  торопясь,  встал,  захлопнул  чемодан  и глубоко
засунул  его  под  койку, а револьвер опустил в карман брюк. Затем он прошел
на  берег, где, держась в стороне от групп расхаживающих по лесу пассажиров,
направился глухой тропинкой вниз по течению.
     Он  шел  бы  так  очень долго - день, два и три, если бы, удалившись от
парохода  шагов  на  двести,  не  увидел  за  песчаной  косой  лодку,  почти
приникшую  к  береговому  обрыву. В лодке, гребя одним веслом, стоял человек
почтенного  возраста,  подвыпивший, в вязаной куртке, драных штанах, босой и
без шапки. У ног его лежала мокрая сеть, на носу лодки торчали удочки.
     Нок остановился, подумав:
     "Не надо ему говорить о пароходе и взрыве".
     - Здравствуй, старикан! - сказал он. - Много ли рыбы поймал?
     Старик  поднял  голову,  ухватился  за  береговой  куст и осмотрел Нока
пронзительно-смекалистым взглядом.
     - Это вы здесь откуда? - развязно спросил он. - Какое явление!
     - Простая  штука,  -  пояснил  Нок.  -  Я с компанией приехал из Л. (он
назвал  город, лежащий далеко в сторону). Мы неделю охотились и теперь скоро
вернемся.
     Нок   очень   непринужденно  сказал  это;  старик  с  минуту  обдумывал
слышанное.
     - Мне  какое  дело,  -  заявил  он,  раскачивая ногами лодку. - Рыбы не
купите ли?
     - Рыбы...  нет,  не  хочу.  -  Нок  вдруг  рассмеялся,  как бы придумав
забавную вещь. - Вот что, послушай-ка: продай лодку!
     - Я  их  не  сам  делаю,  - прищурившись, возразил старик. - Мне другую
лодку взять негде... К чему же вам эта посудина?
     - Так,  нужно  выкинуть одну штуку, очень веселую. Я хочу подшутить над
приятелем;  вот  тут  нам лодка и нужна. Я говорю серьезно, а за деньгами не
постою.
     Рыбак  протрезвел.  Он  хмуро смотрел на приличный костюм Нока, думая -
"и  все  вот  так,  сразу:  никак  не дадут подумать, обсудить, неторопливо,
дельно..."  Он  не  любил,  если  даже рыбу покупали с двух слов, без торга.
Здесь  отлетал  дух  его  хозяйственной самостоятельности, так как не на что
было возражать и не о чем кипятиться.
     "А  вот  назначу столько, что заскрипишь, - думал старик. - Если богат,
заплатишь.  Назад я, видимо, отправлюсь пешком, а о моей второй лодке, тебе,
идиоту, знать нечего. Допустим! Деньги штука приятная".
     - Пожалуй,  лодку  я вам за пятьдесят рублей отдам (она стоила вчетверо
меньше), так уж и быть, - сказал рыболов.
     - Хорошо, беру. Получай деньги.
     "Я  дурак,  -  подумал старик. - Собственно, что же это такое? Является
какой-то  неизвестный  сумасшедший..."  -  "Пятьдесят? - Пятьдесят!"... - Он
кивнул,  а  я вылезай из лодки, как из чужой, в ту же минуту. Нет, пятьдесят
мало".
     - Я  того,  раздумал,  - нахально сказал он. - Мне так невыгодно... Вот
сто рублей - дело другого рода.
     У Нока было всего 70-80 рублей.
     - Мошенник!  -  сказал  молодой человек. - Мне денег не жалко, противна
только твоя жадность; бери семьдесят пять и вылазь.
     - Ну,  если  вы  еще с дерзостями, - никакой уступки, ни одной копейки,
поняли? Я, милый мой, старше вас!
     Гелли  в  эту  минуту  расхаживала  по берегу и случайно проходила мимо
кустов,  где стоял Нок. Она слышала, что кто-то торгует лодку, и сообразила,
в  чем  дело. Обособленность положения была такова, что покупать лодку имело
смысл  только  для  продолжения пути. У девушки появилась тоскливая надежда.
Человек, взявший лодку, мог бы довезти и ее, Гелли.
     Решившись,  наконец,  высказать  свою просьбу, она направилась к воде в
тот  момент,  когда  торг,  подогретый,  с  одной стороны, вином, с другой -
раздражением,  принял  подобие  взаимных  наскоков. Нок, услышав легкие шаги
сзади,  мгновенно оборвал разговор: старик, увидев еще людей, мог задуматься
вообще  над  будущим лодки, а человек, шедший к воде, одной случайной фразой
мог  выдать  пьянице  всю  остроту  положения  множества  пассажиров,  среди
которых старик нашел бы, разумеется, людей сговорчивых и богатых.
     Нок сказал:
     - Подожди-ка здесь, я скоро вернусь.
     Он  торопливо  скрылся,  желая  перехватить  идущего как можно далее от
воды.  При  выходе  из  кустов  Нок встретился с Гелли, застенчиво отводящей
рукой влажные ветви.
     "Да,  женщина,  -  бросил  он  себе  с  горечью, но и с самодовольством
опытного  человека, глубоко изучившего жизнь. - Чему удивляться? Ведь это их
миссия - становиться поперек дороги. Сейчас я ее сплавлю".
     Гелли  растерянно, с слабой улыбкой смотрела на его неприязненное сухое
лицо.
     - Очень  прошу  вас,  -  прошептал  Нок  с  оттенком  приказания,  - не
говорите  громко, если у вас есть что-нибудь сказать мне. Я вынужден заявить
это в силу моих причин, притом никто не обязан выказывать любопытства.
     - Извините,  -  потерявшись,  тихо  заговорила Гелли. - Это вы говорили
так  громко о лодке? Я не знаю, с кем. Но я подумала, что могла бы заплатить
недостающую  сумму.  Если бы вы купили сами, я все равно обратилась бы к вам
с просьбой взять меня. Я очень тороплюсь в Зурбаган.
     - Вы  очень  самонадеянны,  - начал Нок; девушка мучительно покраснела,
но по-прежнему смотрела прямо в глаза, - если вам кажется...
     - Ни  любопытство,  ни  грубость не обязательны, - глухо сказала Гелли,
гордо удерживая слезы и поворачиваясь уйти.
     Нок остыл.
     - Простите,  прошу  вас,  -  шепнул  он,  соображая, что может лишиться
лодки, - подождите, пожалуйста. Я сейчас, сию минуту скажу вам.
     Гелли  остановилась.  Самолюбие ее сильно страдало, но слово "простите"
по  ее  простодушному  мнению все-таки обязывало выслушать виноватого. Может
быть, он употребил не те выражения, потому что торопился уехать.
     Нок  стоял,  опустив руки и глаза вниз, словно искал в траве потерянную
монету.  Он  наскоро  соображал  положение. Присутствие Гелли толкнуло его к
новым выводам и новой оценке случая, помимо доплаты денег за лодку.
     - Хорошо,  -  сказал Нок. - Вы можете ехать со мной. В таком разе, - он
слегка  покраснел,  -  доплатите  недостающие  двадцать  рублей.  У  меня не
хватает.  Но,  предупреждаю вас, не взыщите, я человек мрачный и не кавалер.
Со мной едва ли вам будет весело.
     - Уверяю  вас, я не думала об этом, - возразила девушка послушным, едва
слышным шепотом, - вот деньги, а вещи...
     - Не берите их.
     - Как же быть с ними?
     - Пошлите  письмо в контору пароходства с описанием вещей и требуйте их
наложенным платежом. Все будет цело.
     - Но плед...
     - Бегите  же  скорее  за  пледом,  и  никому  ни слова. - слышите? - ни
четверти слова о лодке. Так нужно. Если не согласны - прощайте!
     - О, нет, благодарю, благодарю вас... Я скоро!
     Она  скрылась,  не чувствуя земли под ногами от радости. Конспиративную
обстановку  отъезда  она объяснила нежеланием Нока перегружать лодку лишними
пассажирами.  Она  знала также, что оставаться наедине с мужчиной, и еще при
таких  исключительных обстоятельствах, как пустыня и ночь, считается опасным
в  известном  смысле, теоретически ей ясном, но в душе она глубоко не верила
этому.  Случаи  подобного  рода  она  считала  возможными  лишь где-то очень
далеко, за невидимым ей кругом текущей жизни.
     Рыбак, боясь, что сделка не состоится, крикнул:
     - Эй, господин охотник! Я-то тут, а вы-то где?
     - Тут  же,  -  сказал  Нок,  выходя к лодке. - Получай денежки. Я ходил
только к нашему становищу взять из пальто твою мзду.
     Взяв   деньги,   старик  пересчитал  их,  сунул  за  пазуху  и  умильно
проговорил:
     - Ну,  и  один  же  стаканчик  водки  бы старому папе Юсу!.. Вытряхнули
старика из лодки, да еще с больными ногами, да еще...
     Нок тотчас смекнул, как удалить рыбака, чтобы тот не заметил женщину.
     - Хочешь,  ступай  по  лужайке, что за кустами, - сказал он, - пересеки
ее  и  подайся  от  берега  прямо в в лес, там скоро увидишь костер и наших.
Скажи, что я велел дать тебе не один, а два и три стаканчика водки.
     Действие  этого  небрежного  предложения  оказалось  чудесным.  Старик,
помолодев  вдвое,  поспешно  свернул сеть, взвалил ее с сумкой и удочками на
плечо и бойко прыгнул в кусты.
     - Так вот пряменько идти мне?
     - Пряменько, очень пряменько. Водка хорошая, старая, холодная.
     - А вы, - старик подмигнул, - шутки свои шутить приметесь?
     - Да.
     - И великолепно. А я вот чирикну водочки да и домой.
     "Убирайся же", - подумал Нок.
     Рыбак,  еще  раз подмигнув, скрылся. Нок стал на том месте, где говорил
с  Гелли.  Минуты  через  три,  задыхаясь  от поспешной ходьбы, она явилась;
плечи и голову ее окутывал серый плед.
     - Садитесь же, садитесь, - торопил Нок. - Вам руль, мне весла. Умеете?
     - Да.
     Они уселись.
     "Романично!  -  съязвил  про себя Нок, отталкивая веслом лодку. - Моему
мертвому  сердцу безопасны были бы даже полчища Клеопатр, - прибавил он, - и
вообще о сердце следовало бы забыть всем".
     Стемнело,  когда  эти  двое  молодых  людей  тронулись в путь. Только у
далекого  поворота  еще  блестела рассыпанным ожерельем стрежь, просвет неба
над  ней, уступая облачной тьме, медленно потухал, напоминая дремлющий глаз.
Блеск  стрежи  скоро  исчез.  Крякнула  утка;  тишину  осенил  быстрый свист
крыльев;   а   затем   ровный,  значительный  в  темноте  плеск  весел  стал
единственным одиноким звуком речной ночи.


II

     Нок  несколько  повеселел  от  того,  что едет, удаляется от парохода и
вероятной   опасности.   С   присутствием   женщины   Нока   примиряло   его
господствующее  положение;  пассажирка  была  в  полной  его  власти, и хотя
власть  эту  он  и  не  помышлял употребить на что-нибудь скверное, все-таки
видеть  возможность  единоличного распоряжения отношениями было приятно. Это
слегка  сглаживало  обычную холодную враждебность Нока к прекрасному полу. У
него  совсем  не  было желания говорить с Гелли, однако, сознав, что надо же
выяснить кое-что, неясное для обоих, Нок сказал:
     - Как вас зовут?
     - Гелли Сод.
     - Допустим. Не надо так дергать рулем. Вы различаете берег?
     - Очень хорошо.
     - Держите,  Гелли,  все время саженях в двадцати от берега, параллельно
его извивам. Если понадобится иначе, я скажу... Хех!
     Он  вскрикнул так, потому что зацепил веслом о подводный древесный лом.
Но  в  резкости  вскрика  девушке  почудилось  вдруг  нечто  затаенное  души
незнакомца,  что  вырвалось  невольно и, может быть, по отношению к ней. Она
оробела,  почти  испугалась. Десятки страшных историй ожили в ее напряженном
воображении.  Кто  этот  молодой человек? Как могла она довериться ему, хотя
бы  ради  отца?  Она  даже  не  знает его имени! Жуток был не столько момент
испуга,  сколько  боязнь  пугаться все время, быть тоскливо настороже. В это
время  Нок, выпустив весла, зажег спичку и засопел трубкой; в свете огня его
лицо  с  опущенными на трубку глазами, жадно рассмотренное Гелли, показалось
молодой  девушке,  к  великому ее облегчению, совсем не страшным, - лицо как
лицо.  И  даже  красивое,  простое  лицо...  Она  тихонько  вздохнула, почти
успокоенная, тем более, что Нок, закурив, сказал:
     - Мое  имя  -  Трумвик. - Имя это он сочинил теперь и, боясь сам забыть
его, повторил раза два: - Да, Трумвик, так меня зовут; Трумвик.
     Про себя, вспомнив мнемонику, Нок добавил:
     - Трубка, вика*.
     ______________
     * Гороховое растение.

     - Долго  ли  мы проедем? - спросила Гелли. - Меня заставляет торопиться
болезнь  отца...  -  Она  смутилась,  вспомнив,  что  Трумвик гребет и может
принять это за понукание. - Я говорю вообще, приблизительно...
     - Так  как я тоже тороплюсь, - значительно сказал Нок, - то знайте, что
в  моих  и