льно  удачно скроенной одежде и огромной соломенной шляпе
не  оставлял  двух  мнений  о  своей наружности: это был стройный коричневый
молодец,  с  немного  глуповатой  улыбкой  и  серьезными большими глазами, в
которых  читалось  сознание важности и торжественности момента; но невеста в
решительную  минуту  спряталась за углом дома - застыдившись, конечно, нас -
и  мы  потратили  немало  терпения, пока нам удалось взглянуть на ее славную
рожицу.  Наконец  она  вышла  из  прикрытия,  красная  от  смущения.  Шкипер
Полладиу,  мастер на комплименты, стал громко восхвалять ее качества, отчего
она  заметно  приободрилась и соблаговолила посмотреть на него одним глазом,
черным,  как  орех,  и  наивным,  как  недельный цыпленок. Простое платье из
грубой  домашней ткани облегало ее тонкую, еще связанную в движениях фигуру,
хорошенькую и стройную.
     Очень  прост  и  величественен был свадебный обряд. Мы стояли на берегу
потока,  сверкавшего  синевой  и  белизной  в изломах гранита, сомкнувшегося
впереди  нас,  через  поток,  прихотливой  тенисто-краснеющей  аркой. По ней
тянулись  бархатные  груды  ползучей  зелени.  Солнечные  лучи,  дробясь над
аркой,  делали  воздух  подобием пылающего костра или золотой завесы, сквозь
которую  просвечивали  голубыми тенями извивы берега. Берег пестрел цветами.
На горизонте узким серпом блестел океан.
     Дедушка  Скоррей прочитал несколько молитв, отрывки из библии, соединил
своей  отжившей  рукой горячие руки молодых людей, и мы вернулись к селению.
Там,  на  берегу  моря,  в  скалистом  углублении берега начался пир, сугубо
орошенный  нами  двумя  ящиками  с  вином  и ромом. И я начал рассказывать о
теперешних  великих  делах  мира,  изобретениях  и титанической борьбе наших
дней, заранее предвкушая, как должен поразить этих людей мой рассказ.
     Действительно,  они  были  потрясены.  Я  нарисовал  им возможно полную
картину  гигантской  борьбы  девяти государств, представив все ее крупнейшие
события,  ее  план,  ход, темп, технические и моральные средства, пущенные в
ход  противниками. Кое-кто выразил сомнение в правдивости моих слов, тогда я
дал  им бывший у нас номер "Стационера". Люди с Луны или с Марса, попади они
на  землю,  не  вызвали  бы  такого убийственного интереса к себе, как мы со
своим  "Стационером"  и  рассказами о сражениях миллионных армий: нам задали
столько  вопросов,  что  ответить на все сколько-нибудь подробно - заняло бы
полжизни.
     Сознаюсь,   что,   несмотря   на   тяжесть   событий,   омрачивших  это
десятилетие,  я испытывал невольное чувство гордости, вернее - превосходства
над  этими полуробинзонами, когда стал рассказывать о гениальных завоеваниях
человека  в  области воздухоплавания, радио, химии, морской и артиллерийской
техники.   Я  описывал  им  внешность  дредноутов,  цеппелинов,  аэропланов,
бетонных  окопов  и  бронированных фортов, приводя слушателей в трепет весом
шестнадцатидюймового  снаряда  или  размерами  земляной воронки после взрыва
бомбы, способной смести деревню.
     Мы  проговорили  всю  ночь.  К  вечеру  следующего дня "Рикша" исправил
повреждения  и,  подняв  якорь,  прибыл 3 мая в Мельбурн. В настоящем письме
изложены  все  обстоятельства  нашего  пребывания на Фарфонте, причем считаю
нужным  добавить,  что  известие  о  трагической  и необычайной смерти наших
бывших  хозяев  произвело  на  всех  нас,  видевших  их,  неописуемо тяжелое
впечатление.  Если  мое, не имеющее, по-видимому, никакого прямого отношения
к  делу,  сообщение  сможет  пролить  свет  на тайну смерти жизнерадостных и
гостеприимных  людей,  я испытаю горькую радость человека, способствовавшего
раскрытию печальной истины".


IV

     20  сентября  Скоррей  дал,  наконец,  свое показание. Стенографическая
запись   рассказа   Скоррея   весьма   спутанна,  изобилует  повторениями  и
отступлениями,  кроме  того, самый язык рассказчика до такой степени непохож
на  нашу  манеру  мыслить  и  выражаться,  - манеру, выработанную постоянным
общением  со  множеством  людей  как  лично,  так  и  заочно,  путем  писем,
телеграмм,  книг  и  газет, - что мы нашли нужным дать этому показанию общую
литературную  форму,  не  исключая  ни  фактов, ни впечатления, оставленного
ими.
     - Нам  очень трудно было поверить, - говорил Скоррей, - словам капитана
Брамса,  объявившего,  что  пережила Европа страшную войну в то время, когда
мы,  не  подозревая  ничего  такого,  слышали  только  плеск  волн  и шелест
цветущих   веток.   Однако   Брамс  показал  нам  газету,  хотя  старую,  но
убедительно говорившую то же самое.
     Всю  ночь  капитан  и  его  товарищ  беседовали  с  нами, посвящая нас,
взволнованных,  потрясенных  и  зачарованных,  в  самые  глубины событий. Мы
узнали,  что  войной  были  захвачены  сотни миллионов людей. Мы узнали, что
разрушено  множество  городов  и  целые  страны.  Мы узнали, что люди летают
стаями  на  крылатых машинах, бросая сверху бомбы в корабли, дома и леса. Мы
узнали,  что  посредством  особого  удушливого ветра сжигают легкие десяткам
тысяч  солдат,  и  многое  другое, а также, что неизвестно, не повторится ли
снова такая же война.
     Утром   капитан   с   товарищами  отправился  на  свой  пароход  чинить
повреждения,  а мы продолжали обсуждать слышанное. Никто из нас и не подумал
даже   работать   в  этот  день.  Каждый  по-своему  оценивал  происходящее.
Некоторые  уверяли,  что  Брамс нас слегка обманывает и что война, вероятно,
продолжается.   Иные  утверждали,  что  наступило  благоприятное  время  для
морских  разбойников  и  что  нам,  вероятно,  скоро  придется подвергнуться
нападению.  Вообще,  нами  овладело  подозрительное  и угнетенное состояние;
каждый  носился  с  предчувствиями,  рассказывая  направо  и  налево о своих
догадках относительно событий в смутно представляемой нами Европе.
     Кто-то,  -  не помню, кто именно, - сказал, что очень может быть, через
год  или  два мы останемся единственными жителями на земле, так как воюющие,
несомненно,  уничтожат  друг  друга  своими  чудовищными изобретениями. Леон
Скоррей,  мой племянник, говорил, что нужно опасаться не этого, а повального
бегства  с  густонаселенных  материков миллионов людей, которые рассеются по
отдаленнейшим  углам земли в поисках безопасности. Пришельцы многочисленные,
хорошо  вооруженные,  конечно,  могли  одолеть нас, захватив наше имущество,
возделанную  землю  и  лодки.  Было внесено даже предложение просить "Рикшу"
взять  нас  с  собой, чтобы не оставаться одним в страхе и неизвестности, но
труса  немедленно  пристращали и образумили, объяснив ему, что неизвестность
лучше  происходящего  ныне  в больших странах. Однако вечером, когда "Рикша"
снимался  с якоря, два наших старика ездили на пароход с просьбой рассказать
всем  о  нас  и  прислать  встречное  судно  для желающих уехать, если такие
окажутся.  Брамс  успокоил  их  обещанием  исполнить  это. На закате "Рикша"
снялся и ушел.
     Эту  ночь  я, как и многие другие, провел в тяжкой полудремоте, вставая
изредка,  чтобы помочь занемогшей от всех этих волнений жене. Два дня спустя
после  ухода  "Рикши"  Хуан  Гонзалес,  ездивший  с  Антонио, мужем Джоанны,
ловить  рыбу,  -  вернулся  рано и объявил, что в полумиле от берега замечен
был  ими  круглый  блестящий  предмет,  усеянный  гвоздями  и  качавшийся на
волнах.  Вскоре  пришедший  Антонио  подтвердил  это. "Мы едва не наехали на
него",  - сказал он и побледнел. По-видимому, это была одна из плавучих мин,
о которых говорил Брамс.
     В  полдень  над  головами  нашими  раздался сильный трещащий гул, и все
выбежали  из  домов.  С  полей  спешили испуганные работники. Вверху, огибая
дерево,   летел   с   быстротой  чайки  огромный  темный  предмет,  меняющий
очертания; сделав поворот у леса, он нырнул вниз и скрылся.
     Мы  были так напуганы, что кричали все сразу, не понимая друг друга. Ни
у  кого,  самого  недоверчивого, не оставалось сомнения, что вокруг острова,
пока  невидимые  нами,  происходят морские сражения и разведчики осматривают
окрестности,  летая над островом. Глухие удары или взрывы послышались спустя
недолгое  время со стороны западного горизонта. Все устремились на берег. На
линии  воды и неба вилось множество дымков; оттуда, заглушенная расстоянием,
доносилась  медлительная,  тяжкая  пальба,  и  казалось  -  земля дрожит под
ногами. Так продолжалось час или более; затем все исчезло.
     Вечером  трое  Гонзалесов,  ходивших  в  лес  за дровами, вернулись еле
переводя  дух.  Они  слышали  стук  множества  копыт,  крики, звон сабельных
клинков  и  стоны,  но никого не видали. Аллен Скоррей, бывший в это время с
женой  у  водопада,  пришел немного спустя; они видели на скале вооруженного
всадника,  смотревшего  из-под  руки  в  сторону  леса.  Заметив Скоррея, он
исчез, едва натянув поводья.
     - На  острове  произведена  высадка,  -  сказал  Аллен,  сообщив свое и
выслушав  Гонзалесов.  -  Что  это  за  война  -  мы  не знаем, нам угрожает
опасность, может быть - смерть. Надо обойти остров.
     Антонио   Гонзалес   и  я  вызвались  сделать  это.  Потратив  половину
следующего  дня на обыск Фарфонта, мы не заметили никаких следов, но слышали
звон  и лязг, сопровождаемый криками. Вернувшись, мы застали наших в большом
унынии. Женщины плакали. Наш рассказ удивил и еще больше напугал всех.
     - Может  быть,  -  сказал,  покачивая  головой,  старик Рэнсом, - может
быть,  люди  ухитряются  быть  невидимыми.  Теперь,  говорят, время чудесных
выдумок.
     - А трупы? - спросил я.
     Но он не ответил мне.
     - Смотрите,  смотрите!  - закричала в это время моя сестра, и мы, следя
за  направлением  ее  ужасного взгляда, увидели, что все небо покрыто быстро
несущимися   таинственными  кораблями  со  странным,  невиданным  такелажем,
напоминающим  парусные суда и имевшим как бы отражение под собой, в воздухе.
Там  слышались  гул  и  свист, удары и протяжный звон колоколов, и скоро все
затянулось  дымом  пальбы,  отдавшейся  в  наших  ушах  смертным приговором.
Женщины  падали  без  чувств, бежали в дома, рыдали. Мы, мужчины, стояли как
привязанные,  не имея сил двинуться с места. Наконец последние кормы чудовищ
скрылись  за  скалами,  и  мы  могли,  собравшись  опять,  с горем и страхом
признаться  друг  другу  в  нашем  общем  отчаянии.  Никто  не мог объяснить
происходящее. Эту ночь спали одни дети...
     В   таких  беспрерывных,  угнетающих,  безжалостных,  грозных  явлениях
прошел  месяц  и  еще  две  недели, и наконец мы пришли в совершенно жалкое,
полубезумное  состояние.  Боялись отходить далеко от дома, чтобы не остаться
одним;  работы  были  заброшены; беспокойные и тяжелые сны преследовали тех,
кто,  ища  покоя  кидался  в  постель;  дети,  более всех испуганные грозой,
разрушившей  нашу  тихую  жизнь,  плакали,  как  и  матери их, похудевшие от
беспрерывного   страха;   мы,   мужчины,  решаясь  иногда  стряхнуть  власть
воинственных  сил,  обходили  все  вместе  остров,  дабы  убедиться,  что мы
единственные  его  хозяева,  и,  каждый  раз убеждаясь в этом, впадали в еще
более  острое  отчаяние.  Глухой  рокочущий  гул днем и ночью раздавался над
нашими  головами;  нечто  подобное отдаленным взрывам обрывало беседующих на
полуслове,  и стоны и вопли, то тихие и жалобные, то громкие, полные гнева и
боли,   наполняли  воздух.  Ночью  слышалась  сильная  канонада  в  западной
стороне,   как   будто   там  шло  бесконечное  сражение:  люди,  выходившие
посмотреть  на море, видели темные громады судов неизвестной национальности,
преследующие  друг  друга.  Мы более не знали покоя. Что происходило с нами?
Что  вокруг  нас?  Мы  устали  задавать  друг другу вопросы. Наконец однажды
вечером  троюродный  брат мой Аллен Скоррей сказал нам, собравшимся у него в
доме,  что  в нашем беспомощном положении не видит он никакого выхода, кроме
смерти:  "Мы  не  бодрствуем  и  не  спим.  Отданные  во власть дьявольского
кошмара,   а   вернее  -  ужасной  действительности,  достигшей,  с  помощью
неизвестных  нам  средств,  совершенства  неуловимости  -  мы, отрезанные от
всего   мира,   ничего   не  знающие,  невинные,  теряющие  рассудок,  скоро
совершенно  сойдем  с ума и огласим воздух дикими завываниями. За что? Мы не
можем знать этого. Я предлагаю умереть добровольно".
     Не  было такого, который решился бы или хотел возражать ему. В глубоком
молчании  собравшихся  Аллен  приготовил  жребья по числу мужчин: вытащивший
самую  короткую  палочку  должен  был  остаться  в  живых,  чтобы похоронить
остальных.  Мне выпало это несчастье. Тогда сестра моя Алиса Скоррей, вдова,
сказала:  "Пусть  так и будет, но я не возьму с собой моих Филиппа и Ливию".
Затем  она  поручила их мне, умоляя дождаться какого-либо судна и не убивать
себя до тех пор, пока не наступит возможность увезти детей с острова.
     Я  сопротивлялся,  как  мог, но должен был уступить просьбам; к тому же
действительно  надо  было  кому-нибудь  позаботиться  о  похоронах. Однако я
зарыдал,  ясно  представив  всю тягость своего будущего. Один, полный черных
воспоминаний,  с  двумя  детьми  на  руках,  я должен был терпеть и выносить
страдания  худшие, чем смерть в пытке. Я согласился, может быть, потому, что
мой разум был помрачен и не вполне понимал происходящее.
     Скоррей  в  этом  месте  рассказа  лишился  чувств.  Придя  в себя, он,
видимо,   торопился   досказать   остальное.   Здесь  стенограмма  сумбурна,
отрывиста и коротка.
     - Настоящая  лихорадка  нетерпения  овладела  всеми.  Написали записку,
Аллен  принес яд. Я вышел и увел детей, сказав им, что наши скоро придут. Ни
за  что  на  свете  не  вернулся  бы  я  туда,  в  дом  Аллена.  Я  лежал  в
полуобмороке,   в  полузабытьи.  Что  там  происходило  -  не  знаю.  Солнце
садилось, когда я решился открыть роковую дверь.
     И я увидел...
     Скоррей   отказался  рассказывать,  как  он  хоронил  этих  несчастных.
Дальнейшие  его  показания  -  мрачную повесть жизни полубольного человека с
двумя   маленькими   детьми,  которых  нужно  было  кормить  и  успокаивать,
выдумывая  всякие истории относительно всеобщего исчезновения, - можно найти
в  "Ежемесячнике Ахуан-Скапа", журнале, поместившем наиболее подробный отчет
о  деле  Фарфонта.  Автор,  ссылаясь  на  Миллера,  Куинси и Рибо, развивает
гипотезу   массовых   галлюцинаций,   а   также  "страха  жизни"  -  особого
психологического дефекта, подробно исследованного Крафтом.
     В  заключение,  описывая  прекрасную растительность острова, его мягкий
климат   и   своеобразное   очарование   заброшенности,  нетребовательной  и
безвредной, - автор заканчивает статью следующим замечанием:
     "Это  были  самые  счастливые  люди  на  всей  земле, убитые эхом давно
отзвучавших залпов, беспримерных в истории".


ПРИМЕЧАНИЯ

     Отравленный  остров. Впервые, под заглавием "Сказка далекого океана", -
журнал "Огонек", 1916, Э 36.

     Фокзейль - один из передних парусов на судне.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Пари



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


I

     - Это  напоминает  пробуждение в темноте после адской попойки, - сказал
Тенброк,  -  с  той  разницей,  что  память в конце концов указывает, где ты
лежишь после попойки.
     Спангид поднял голову.
     - Мы приехали?!
     - Да. Но куда, интересно знать?!
     Тенброк  сел  на  кровати. Спангид осматривался. Комната заинтересовала
его  -  просторное  помещение  без картин и украшений, зеленого цвета, кроме
простынь  и подушек. На зеленом ковре стояли два ночных столика, две кровати
и  два  кресла.  Было почти темно, так как опущенные зеленые шторы, достигая
ковра,  затеняли  свет. Утренние или вечерние лучи пробивались по краям штор
- трудно было сказать.
     - Не отравился? - спросил Тенброк.
     - Нет,  как видишь. Идеальное сонное снадобье, - отозвался Спангид, все
еще осматриваясь. - Который час?
     - Часов  нет,  -  угрюмо  сообщил  Тенброк, обшарив ночной столик. - Их
унесли, как и всю нашу одежду. Таулис честно выполняет условия пари.
     - В таком случае, я буду звонить.
     Спангид нажал кнопку стенного звонка.
     Тенброк,  вскочив, подбежал к окну и отвел штору. Окно было из матового
стекла.
     - Даже  это  предусмотрено!  -  воскликнул  Тенброк, бросаясь к второму
окну,  где  убедился,  что  фирма "Мгновенное путешествие" имеет достаточный
запас  матовых  стекол.  -  Слушай,  Спангид,  я нетерпелив, любопытен; пари
непосильны для меня. Кажется я спрошу! Однако... пять тысяч?!
     - Как  хочешь, но я выдержу, - отозвался Спангид, - хотя мне так сильно
хочется  узнать,  где я, что, если бы не возможность одним ударом преодолеть
нужду, я тотчас спросил бы.
     Тенброк, закусив губу, подошел к двери. Она была заперта.
     - Следовательно,  еще  нет шести часов утра, - сказал он, с облегчением
хватая  свой  оставленный Таулисом портсигар и закуривая. - Вероятно, Таулис
еще спит.
     - Пусть  спит,  -  отозвался  Спангид.  -  У  нас есть сигары и зеленая
комната.  Мы  везде  и  нигде.  Равно  можем  мы  сейчас  лежать  в одном из
прирейнских  городков,  на  мысе Доброй Надежды, среди сосен Иоллостон-парка
или  снегов  Аляски. Кажется, Томпсон насчитал 93 пункта? Угадать немыслимо.
Нет  матерьяла  для  догадок.  В  шесть часов вечера, согласно условию пари,
Таулис  даст  нам  съесть по серой пилюле, и, спустя какое-то, небудущее для
нас  время,  мы очнемся на восточных диванах Томпсонова кабинета, куда легли
после  ужина.  Покорно,  как овцы, как последние купленные твари, мы протрем
свои  проданные за пять тысяч глаза, устроим наши дела, и, месяца через три,
добрая  душа  - Томпсон - может быть, скажет нам: "Вы были на одном из самых
чудесных  островов  Тихого  океана, но предпочли счастью смотреть и быть ваш
выигрыш. Не желаете ли повторить игру?.."
     - Проклятие!  Это  так,  -  сказал  Тенброк.  -  Я  понимаю  тебя; тебе
свалилась  на  плечи куча сестриц и братцев, которых надо поставить на ноги,
но  зачем  я...  У меня солидное жалованье. Знаешь, Спангид, я спрошу. Тогда
узнаешь и ты, где мы.
     - Ты  забыл, что в таком случае нас, по условию, разделят; тебя увезут,
а я должен буду съесть серую пилюлю.
     - Я  забыл,  -  тихо  сказал  Тенброк.  -  Но я, все равно, не выдержу.
Искушение слишком огромно.
     - Всю  жизнь буду себя презирать, однако стерплю, - вздохнул Спангид. -
Ради одного себя.
     - Не  ругайся,  Спангид.  Предприятие,  где я служу, не так прочно, как
думают.  Представился  случай.  Я уцепился. Ты же мне его и представил. Идея
была твоя.
     - Ну хорошо, что там... Вот и Таулис.
     Повернув  ключ,  вошел  Таулис,  агент  Томпсона, сопровождающий спящих
путешественников  на  безукоризненных аэропланах фирмы. Одет он был так, как
на "отъездном" ужине у Томпсона, - в смокинг; климат страны не вошел с ним.
     - В  долю! в долю! - закричал Тенброк. - Две тысячи долларов за честное
слово тайны! Где мы?
     - Видите  ли,  Тенброк,  - ответил Таулис, - среди моих многих скверных
привычек  есть  одна, самая скверная: я привык служить честно. Вы в Мадриде,
в Копенгагене, Каире, Москве, Сан-Франциско и Будапеште.
     Таулис вынул часы.
     - Шесть часов. Пари сделано, игра начинается. Чай, кофе или вино?
     - Водка, - сказал Спангид.
     - Кофе! - сказал Тенброк. - И газету!
     - Ту,  которую  я  привез  из  Лисса?  -  Невинно осведомился Таулис. -
Бросьте, джентльмены. Это очень детская хитрость.


II

     5   сентября  1928  года  фирма  "Мгновенное  путешествие"  в  лице  ее
директора  Фабрициуса  Томпсона  заключила