услышав  сзади  неясный  шум,  повернул  голову,
продолжая ехать и мрачно думать о будущем. Стук копыт явственнее выделился в
лесном гуле, Гоан остановился, и, задыхаясь, его нагнала Дэзи.
     Слишком большое,  потрясающее недоумение лица Гоана развязало ее  язык.
Смущаясь, она выслушала все восклицания. Он думал, что понимает, в чем дело,
но боялся верить себе. Подъехав ближе, Дэзи сказала:
     - Гоан,   возьмите  меня.  Мне  нет  житья  больше.  Меня  грызут  все,
распустили слух,  что я  была в  уговоре с  вами.  И  даже,  что у  нас есть
ребенок, спрятанный на стороне.
     Гоан молчал.  Лошадь,  на которой сидела девушка, казалась ему литой из
утреннего света.
     - Отец оскорбил меня, - продолжала Дэзи. - Он говорит, что все это была
лишь комедия и я греховна.  Но вы знаете,  что это неправда.  И вам не нужно
похищать меня еще раз. Я вынесла взрыв злобы и оскорблении.
     - Милая, - сказал Гоан, улыбаясь во всю ширину разбитого своего лица, -
мужчины стали бы преследовать вас теперь за то, что не они пытались овладеть
вами...  а  женщины -  за то,  что вам оказали предпочтение.  Люди ненавидят
любовь. Не приближайтесь ко мне, Дэзи: клянусь - я не удержусь тогда и начну
вас целовать. Простите меня!
     Но скоро их головы сблизились,  и две любви, одна зарождающаяся, другая
- давно  разгоревшаяся страстным  пожаром,  слились  вместе,  как  маленькая
лесная речка и большая река.
     Они жили долго и умерли в один день.


        "ПРИМЕЧАНИЯ"

     Позорный столб.  Впервые  -  "Всеобщий журнал  литературы и  искусства,
науки и общественной жизни", 1911, Э 7-8.
     Магазинка - винтовка с магазином для нескольких патронов.
                                                                    Ю.Киркин



        "Александр Степанович Грин. Золотой пруд"



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


                                              Обращает драгоценности в угли.

                                                                   (Агриппа)


        "I"

     Фуль выполз из шалаша на солнце. Лихорадка временно оставила его, но он
отупел от слабости.  Глаза Фуля слезились от солнца, бродяга чувствовал себя
беспомощнее травяной  блохи,  упавшей  на  поверхность пруда.  С  бесцельной
внимательностью следил он за насекомым.  Блоха явно тонула,  но не могла еще
утонуть;  вода была для крошечного ее тела слишком плотной средой.  "С таким
же успехом,  -  подумал Фуль,  -  мог бы человек попытаться утонуть в крутом
студне".
     Шалаш Фуля и  его товарища по  бегству из тюрьмы -  Бильбоа -  стоял на
отвесном берегу маленького пруда,  несомненно, искусственного происхождения.
Пруд  имел  форму  сильно растянутого ромба,  на  противоположном от  шалаша
берегу, в темных кустах, виднелись остатки стен, груды кирпичей и земли. Лес
тесно подступил к самой воде,  засорив воду у берегов валежником, листьями и
лепестками цветов.  Только  середина пруда  отражала золотой солнечный глаз,
прозрачный и  чистый;  от небольшого пылающего кружка расходилась к  берегам
тень угрюмых,  опрокинутых под  водой деревьев.  Водоросли темнили еще более
прибрежную воду. Пруд был глубок, вода холодна и спокойна.
     Утопающая блоха пробила наконец лапками воду и легла на нее брюхом.
     "Бильбоа не охотник,  -  думал Фуль, - едва ли он принесет еду, но есть
хочется ужасно,  до тошноты.  Ах,  если бы у  меня было немного сил!" Свесив
голову над аршинным обрывом берега,  Фуль вернулся к блохе.  Она постепенно,
барахтаясь, уползала от берега, и Фуль, чтобы не потерять ее из виду, напряг
зрение.  В  том направлении,  в  каком смотрел он,  водоросли были светлее и
реже;  в их чаще над дном мелькали,  блестя,  рыбы.  Одна из них, неподвижно
стоявшая  у  самых  корней  водорослей,  заинтересовала Фуля  неестественным
изгибом спины, блестящей как медь; он вгляделся...
     Сильные,   зоркие  глаза  его,  напряженно  рассматривавшие  перед  тем
маленькую точку блохи, освоились с игрой света и теней и легко различали уже
в  прозрачной,  несмотря  на  трехсаженную  глубину,  воде  край  массивного
золотого блюда,  так  похожего,  было,  на  свернутую спину рыбы.  Блюдо это
лежало косо,  нижняя половина его ушла в ил, а верхняя, приподымаясь, горела
в   одной   точке   ослепительным  зерном  блеска,   напоминающего  фиксацию
зажигательного стекла.  Фуль  взялся рукой за  сердце,  и  оно  стукнуло как
неожиданный выстрел,  бросив к щекам кровь.  С глубоким, переходящим в испуг
изумлением смотрел Фуль на  выступающую из подводных сумерек резьбу золотого
блюда,  пока не убедился,  что точно видит драгоценный предмет. Он продолжал
шарить глазами дальше и вскрикнул:  везде,  куда проникал взгляд, стояли или
валялись на боку среди тонкой травы - кубки, тонкогорлые вазы, чаши и сосуды
фантастической  формы;  золотые  искры  их,  казалось,  дышали  и  струились
звездным потоком,  меж  ними  сновали рыбы,  переваливались черные  раки,  и
улитки,  подняв слепые рожки, ползали по их краям, осыпанным еле заметными в
воде, выложенными прихотливым узором камнями.
     Фуль разорвал воротник рубашки.  Он  встал,  протягивая дрожащие руки к
прозрачной  могиле  сокровища.   От  жары,  слабости  и  потрясения  у  него
закружилась голова; шатаясь, он стал раздеваться, отрывая пуговицы, не думая
даже, выдержит ли его слабое тело глубокий нырок.


        "II"

     - Ты хочешь принять ванну? - сказал Бильбоа, проламываясь сквозь кусты.
В  одной руке он держал солдатское ружье,  отнятое у конвоя в момент побега,
другой тащил привязанную к палке небольшую дикую свинью. - Когда я был богат
и  свободен,  я тоже принимал ванну каждый день перед завтраком.  Вот свежие
отбивные котлеты.
     - Бильбоа!  -  сказал Фуль,  -  что скажешь ты,  если мы  сможем теперь
купить миллион отбивных котлет? А?
     Каторжник уронил ружье.  Потемневшие глаза Фуля  ударили его  внезапной
тревогой;  Фуль,  стискивая  руки,  метался  перед  ним,  дыша  хрипло,  как
умирающий.
     - Смотри же,  -  властно сказал Фуль,  -  смотри!  -  Он  силой посадил
Бильбоа рядом  с  собою на  краю  берега.  -  Смотри,  здесь несколько пудов
золота.  Сначала останови взгляд на  этом черном листке,  где  сломан камыш.
Возьми на глаз четверть влево,  к  плавающей траве.  Потом два фута вперед и
вниз,  под углом 45o.  Там,  где блестит.  Это полупудовая тарелка для твоих
котлет.
     Он  говорил,  не  отрывая  глаз  от  воды.  Вся  жажда  неожиданного  и
чудесного, вскормленная долгими годами страданий, ожила в встревоженной душе
Бильбоа.  Он нырнул глазами по направлению,  указанному Фулем, но еще ничего
не видел.
     - Ты бредишь! - сказал он.
     - От  блюда,  -  продолжал Фуль,  -  во  все стороны разбросана золотая
посуда.  Вот,  например,  три...  нет - четыре золотых кружки... одна смята;
затем - маленькие тарелки... кувшин, обвитый золотой змеей, ларец с фигуркой
на ящике... О Бильбоа! Неужели не видишь?
     Бильбоа ответил не сразу.  Золото, разбросанное в беспорядке, понемногу
выступало из тени;  он различал формы и линии, чувствовал вес каждой из этих
вещей, и руки его в воображении гнулись уже под счастливой тяжестью.
     - А!  -  крикнул Бильбоа, вскакивая. - Здесь царский буфет! Я тотчас же
полезу за всем этим!
     - Мы богаты, - сказал Фуль.
     - Мы переедем на материк.
     - И продадим!
     - Бильбоа!  -  торжественно сказал Фуль,  - здесь более, чем богатство.
Это выкуп от судьбы прошлому.
     Бильбоа, сбросив одежду, разбежался и нырнул в пруд. Медное от загара и
грязи  тело  его  аркой  блеснуло  в  воздухе,  спокойная поверхность пруда,
хлестнув  брызгами,  разбежалась волнистым кругом,  и  ноги  пловца,  сделав
последний над водою толчок, скрылись.


        "III"

     Бильбоа пробыл на дне не больше минуты,  но Фуль пережил ее как долгий,
неопределенный промежуток времени,  в  течение которого можно разрыдаться от
нетерпения.  Нагнувшись, едва не падая в воду сам, Фуль гневно гопал ногами,
пытаясь рассмотреть что-либо в слепой ряби потревоженного пруда.  Он, беглый
арестант Фуль,  был  в  эти  мгновения,  как  десять лет назад,  -  барином,
требующим всего,  чего лишил его суд и позор.  Семья,  дом в цветах, холеные
лошади,  комфорт,  тонкое белье,  книга и  почтительный круг  знакомых снова
возвращались к нему таинственным путем клада. Он думал, что теперь ничего не
стоит, переменив имя, вернуть прежнюю жизнь.
     Снова  всплеснул  пруд,  и  мокроволосая голова  Бильбоа  подскочила из
глубины в воздух. Крайнее изнеможение от задержки дыхания выражало его лицо.
Шумно вздохнув, подплыл он к берегу, гребя одной рукой; в другой же, которую
он держал внизу,  неясно блестело. С тягостным, неопределенным предчувствием
следил Фуль  за  этим  неровным блеском;  молчание плывущего Бильбоа терзало
его.
     - Ну?! - тихо спросил Фуль.
     Бильбоа в изнеможении ухватился свободной рукой за обрыв берега.
     - Мы оба сошли с ума,  Фуль, - проговорил он. - Там ничего нет. Когда я
нырнул,  блеск метался перед моими глазами, и я некоторое время тщетно ловил
его. Ты знаешь, у меня одышка. Но я поймал все-таки. Это твои кандалы, Фуль,
которые ты пять дней назад разбил камнем и швырнул в воду. Вот они.
     К  ногам Фуля упали,  звякнув,  отполированные годами длинные цепи.  Он
медленно отошел от них.
     Бильбоа молча одевался. Он намеренно делал это, стоя спиной к товарищу,
чтобы не  видеть его лица.  Неосновательное возбуждение Бильбоа улеглось,  и
он, как человек практический по преимуществу, отдался уже привычным мыслям о
том,  сколько еще дней,  для безопасности,  следует просидеть в  лесу и  что
делать с  дикой свиньей:  зажарить ли  в  золе  ногу или,  потратив полчаса,
устроить блюдо изысканнее, например, котлеты.
     Фуль,  чувствуя сильную лихорадочную слабость,  лег навзничь. Он думал,
что,  не будь на противоположном берегу пруда безвестных развалин, он, может
быть,  не увидел бы и  золота в  собственных кандалах.  Но эти развалины так
убедительно шептали о преступном богатстве, спрятанном от чужих глаз.
     - Я рад хоть, что она потонула наконец, - сказал Фуль.
     - Кто?
     - Блоха. Но ей все же было легче, чем сейчас мне.


        "ПРИМЕЧАНИЯ"

     Золотой пруд. Впервые - А.С.Грин. Загадочные истории. Пг., 1915.
                                                                    Ю.Киркин



        А.С.Грин.
        Корабли в Лиссе

     ---------------------------------------------------------------
     OCR: Will Macavity
     ---------------------------------------------------------------

        "I"
     Есть люди, напоминающие  старомодную табакерку. Взяв в руки такую вещь,
смотришь на нее с плодотворной задумчивостью. Она - целое поколение, и мы ей
чужие. Табакерку  помещают среди иных подходящих  вещиц и показывают гостям,
но  редко  случится,  что  ее  собственник  воспользуется  ею как  обиходным
предметом. Почему?  Столетия  остановят его?  Или  формы иного  времени, так
обманчиво схожие -  геометрически -  с формами новыми, настолько различны по
существу,  что видеть их постоянно, постоянно входить с ними в прикосновение
-  значит  незаметно  жить прошлым?  Может  быть,  мелкая  мысль  о  сложном
несоответствии? Трудно сказать. Но  -  начали мы  - есть  люди, напоминающие
старинный обиходный предмет, и люди эти, в душевной сути своей, так же чужды
окружающей их манере жить, как вышеуказанная табакерка мародеру из гостиницы
"Лиссабон".  Раз  навсегда, в  детстве  ли  или  в  одном из  тех  жизненных
поворотов,   когда,   складываясь,   характер   как  бы  подобен  насыщенной
минеральным  раствором  жидкости: легко возмути ее - и вся она в молниеносно
возникших  кристаллах застыла неизгладимо... в  одном ли из таких поворотов,
благодаря  случайному  впечатлению  или  чему  иному,  душа  укладывается  в
непоколебимую   форму.  Ее   требования   наивны   и  поэтичны:   цельность,
законченность,  обаяние привычного, где так ясно  и  удобно  живется грезам,
свободным  от придирок  момента.  Такой человек предпочтет лошадей - вагону;
свечу - электрической груше; пушистую косу девушки - ее  же хитрой прическе,
пахнущей  горелым  и  мускусным; розу  -  хризантеме; неуклюжий  парусник  с
возвышенной громадой белых парусов, напоминающий  лицо с тяжелой челюстью  и
ясным  лбом  над синими глазами, предпочтет он игрушечно-красивому пароходу.
Внутренняя  его жизнь  по  необходимости  замкнута,  а  внешняя  состоит  во
взаимном отталкивании.

        "II"
     Как есть  такие люди,  так  есть  семьи, дома и даже  города  и гавани,
подобные вышеприведенному примеру - человеку с его жизненным настроением.
     Нет  более бестолкового и чудесного порта, чем Лисс, кроме, разумеется,
Зурбагана.  Интернациональный,  разноязычный  город  определенно  напоминает
бродягу, решившего наконец погрузиться в дебри оседлости. Дома рассажены как
попало среди неясных  намеков на улицы,  но улиц, в прямом смысле  слова, не
могло быть в Лиссе  уже потому, что город возник  на обрывках скал и холмов,
соединенных лестницами, мостами и  винтообразными узенькими тропинками.  Все
это  завалено  сплошной  густой  тропической зеленью,  в  веерообразной тени
которой блестят детские,  пламенные глаза женщин. Желтый камень, синяя тень,
живописные трещины старых стен: где-нибудь на бугрообразном дворе - огромная
лодка, чинимая босоногим, трубку покуривающим  нелюдимом; пение вдали  и его
эхо в овраге;  рынок на сваях,  под  тентами  и  огромными зонтиками;  блеск
оружия, яркое платье, аромат цветов и зелени, рождающий глухую тоску, как во
сне  - о влюбленности и свиданиях; гавань - грязная, как молодой  трубочист;
свитки парусов, их сон и  крылатое  утро, зеленая  вода, скалы, даль океана;
ночью - магнетический пожар звезд, лодки со смеющимися голосами -  вот Лисс.
Здесь две гостиницы: "Колючей подушки" и "Унеси  горе". Моряки, естественно,
плотней  набивались в ту, которая ближе; которая вначале была ближе - трудно
сказать; но эти почтенные учреждения, конкурируя, начали скакать  к гавани -
в буквальном смысле этого слова. Они переселялись, снимали новые помещения и
даже  строили их. Одолела "Унеси горе".  С ее  стороны был  подпущен  ловкий
фортель, благодаря чему "Колючая подушка"  остановилась как вкопанная  среди
гиблых  оврагов, а  торжествующая  "Унеси горе"  после  десятилетней  борьбы
воцарилась у самой гавани, погубив три местных харчевни.
     Население  Лисса  состоит из  авантюристов, контрабандистов и  моряков;
женщины  делятся  на ангелов и мегер,  ангелы, разумеется,  молоды, опаляюще
красивы  и  нежны,  а мегеры  - стары; но  и мегеры, не надо забывать этого,
полезны бывают жизни. Пример: счастливая свадьба, во время которой строившая
ранее адские козни мегера раскаивается и начинает лучшую жизнь.
     Мы не  будем делать  разбор  причин, в силу  которых  Лисс  посещался и
посещается исключительно  парусными судами. Причины эти -  географического и
гидрографического  свойства; все в  общем  произвело  на нас  в городе  этом
именно то впечатление независимости  и поэтической плавности, какое пытались
выяснить мы в примере человека с цельными и ясными требованиями.

        "III"
     В тот момент,  как  начался  наш рассказ,  за столом  гостиницы  "Унеси
горе",  в верхнем этаже, пред  окном, из которого картинно была видна гавань
Лисса,  сидели  четыре  человека. То  были:  капитан Дюк,  весьма грузная  и
экспансивная  личность;  капитан Роберт  Эстамп;  капитан Рениор и  капитан,
более известный  под кличкой  "Я  тебя  знаю": благодаря именно  этой фразе,
которой он приветствовал каждого,  даже незнакомого  человека,  если человек
тот выказывал намерение загулять. Звали его, однако, Чинчар.
     Такое блестящее, даже аристократическое общество, само  собой, не могло
восседать  за  пустым  столом.  Стояли  тут  разные  торжественные  бутылки,
извлекаемые  хозяином  гостиницы   в   особых  случаях,  именно  в  подобных
настоящему,  когда капитаны  - вообще  народ,  недолюбливающий друг друга по
причинам профессионального красования, - почему-либо сходились пьянствовать.
     Эстамп  был  пожилой,  очень  бледный,  сероглазый, с  рыжими  бровями,
неразговорчивый  человек; Рениор,  с  длинными  черными  волосами и  глазами
навыкате,  напоминал  переодетого монаха; Чинчар,  кривой, ловкий  старик  с
черными зубами и грустным голубым глазом, отличался ехидством.
     Трактир  был  полон;  там  -  шумели; там  -  пели;  время  от  времени
какой-нибудь  веселый   до  беспамятства  человек  направлялся   к   выходу,
опрокидывая стулья  на своем пути;  гремела  посуда, и в шуме этом  два раза
уловил Дюк имя "Битт-Бой". Кто-то, видимо, вспоминал славного человека.  Имя
это пришлось кстати: разговор шел о затруднительном положении.
     - Вот с Битт-Боем, - вскричал Дюк, - я не побоялся бы целой эскадры! Но
его нет. Братцы-капитаны,  я  ведь  нагружен,  страшно сказать,  взрывчатыми
пакостями. То есть не я, а "Марианна", "Марианна", впрочем, есть я, а я есть
"Марианна", так что  я нагружен. Ирония судьбы:  я  - с  картечью и порохом!
Видит бог,  братцы-капитаны, - продолжал  Дюк мрачно одушевленным голосом, -
после  такого свирепого угощения,  какое  мне  поднесли  в  интендантстве, я
согласился бы фрахтовать даже сельтерскую и содовую!
     - Капер снова показался третьего дня, - вставил Эстамп.
     - Не понимаю,  чего  он ищет  в  этих  водах, - сказал Чинчар, - однако
боязно подымать якорь.
     - Вы чем же больны теперь? - спросил Рениор.
     -  Сущие  пустяки,  капитан.  Я  везу  жестяные изделия и духи.  Но мне
обещана премия!
     Чинчар лгал, однако. "Болен" он был не жестью, а страховым полисом, ища
удобного  места и времени,  чтобы потопить  своего  "Пустынника"  за крупную
сумму. Такие  отвратительные  проделки  не  редкость,  хотя  требуют большой
осмотрительности. Капер тоже волновал Чинчара - он получил сведения, что его
страховое общество накануне краха и надо поторапливаться.
     -  Я знаю, чего ищет разбойник!  - заявил Дюк. - Видели вы  бригантину,
бросившую  якорь  у  самого выхода? "Фелицата". Говорят, что  нагружена  она
золотом.
     - Судно  мне незнакомо, - сказал  Рениор. - Я видел ее, конечно. Кто ее
капитан?
     Никто не  знал этого. Никто его  даже не видел. Он не сделал  ни одного
визита  и  не  приходил  в  гостиницу.  Раз лишь  трое  матросов "Фелицаты",
преследуемые любопытными взглядами, чинные, пожилые люди, приехали с корабля
в Лисс, купили табаку и более не показывались.
     - Какой-нибудь  молокосос, - пробурчал Эстамп. -  Невежа!  Сиди,  сиди,
невежа, в каюте, - вдруг разгорячился он, обращаясь  к окну, - может,  усы и
вырастут!
     Капитаны захохотали. Когда смех умолк, Рениор сказал:
     - Как ни крути, а мы заперты. Я с удовольствием отдам свой груз (на что
мне, собственно, чужие лимоны?). Но отдать "Президента"...
     - Или  "Марианну",  - перебил Дюк. -  Что,  если она  взорвется?!  - Он
побледнел  даже  и  выпил двойную  порцию.  - Не  говорите мне о  страшном и
роковом, Рениор!
     -  Вы надоели  мне со своей "Марианной",  - крикнул  Рениор, - до такой
степени, что я хотел бы даже и взрыва!
     - А ваш "Президент" утопнет!
     - Что-о?
     - Капитаны, не ссорьтесь, - сказал Эстамп.
     -  Я  тебя  знаю!  -  закричал  Чинчар  какому-то   очень  удивившемуся
посетителю. - Поди сюда, угости старичишку!
     Но посетитель  повернулся спиной. Капитаны погрузились  в  раздумье.  У
каждого были причины  желать  покинуть  Лисс  возможно  скорее.  Дюка  ждала
далекая крепость. Чинчар торопился  разыграть мошенническую комедию.  Рениор
жаждал  свидания с семьей  после  двухлетней разлуки,