Скоттер.  Умер  ее жених. Неприятное
поручение,  но  я мужественно исполнил его. Какие начались... слезы, крик...
Я ушел.
     - Вы  ничего  не  сказали Пегги, братец, - отозвалась Ревекка. - Я знаю
вас  хорошо.  Ложитесь.  Если  хотите  кушать,  возьмите  на  полке  миску с
котлетами.


     Прошел  год.  Снова  пришел "Рекорд". Но Комендант не пришел, - он умер
оттого,  что  закашлялся,  поперхнувшись супом. Тильс кашлял и задыхался так
долго,  что в его слабом горле лопнул кровеносный сосуд; старик ослабел, лег
и через два дня не встал.
     - Чего-то  не хватает, - сказал Ластон Бутлеру с наступлением вечера. -
Кто теперь расскажет нам разные новости?
     Едва  умолкли  эти  слова,  как  на  палубу, а затем в кубрик торопливо
вошел дикого вида босой парень, высокий, бесстыжий и краснорожий.
     - Здорово!  -  загремел  он,  махая  дикого вида шляпой. - Как плавали,
морячки? Рейс был хорош? Семейство еще живое? Ну-ну! Угостите стаканчиком!
     - Кто ты есть? - спросил Бутлер.
     - Комендант порта! Тильс сдох, ну... я за него.
     Ластон  усмехнулся,  молча  встал  и  молча  утащил парня под локоть на
мостовую набережной.
     - Прощай! - сказал матрос. - Больше не приходи.
     - Странное   дело!   -  возопил  парень,  когда  отошел  на  безопасное
расстояние.  -  Если  у тебя сапоги украли, ты ведь купишь новые? А вам же я
хотел услужить, - воры, мошенники, пройдохи, жратва акулья!
     - Нет,  нет,  -  ответил  с  палубы,  не  обижаясь на дурака, Ластон. -
Подделка  налицо.  Никогда  твоя  пасть  не  спросит как надо о том, "был ли
хорош рейс".

     1929 г.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Комендант порта. Впервые - журнал "Красная новь", 1933, Э 5.

     Эспланада - широкая улица с аллеями посредине.
     Суперкарго  - лицо, ведающее приемом и выдачей груза на судне, обычно -
второй помощник капитана.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Колония Ланфиер



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 1. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


                                              Подобно моряку,
                                              Плывущему через Юрский пролив,
                                              Не знаю, куда приду я
                                              Через глубины любви.

                                                           Иоситада, японец.


I

     Три  указательных пальца вытянулись по направлению к рейду. Голландский
барок  пришел  вечером.  Ночь  спрятала его корпус; разноцветные огни мачт и
светящиеся   кружочки   иллюминаторов   двоились   в  черном  зеркале  моря;
безветренная густая мгла пахла смолой, гниющими водорослями и солью.
     - Шесть  тысяч  тонн, - сказал Дрибб, опуская свой палец. - Пальмовое и
черное дерево. Скажи, Гупи, нуждаешься ты в черном дереве?
     - Нет,  -  возразил фермер, введенный в обман серьезным тоном Дрибба. -
Это мне не подходит.
     - Ну,  -  в  атласной  пальмовой жердочке, из которой ты мог бы сделать
дубинку  для  своего  будущего  наследника,  если  только спина его окажется
пригодной для этой цели?
     - Отстань,  -  сказал  Гупи.  - Я не нуждаюсь ни в каком дереве. И будь
там пестрое или малиновое дерево, - мне одинаково безразлично.
     - Дрибб,  -  проговорил  третий  колонист, - вы, кажется, хотели что-то
сказать?
     - Я?  Да  ничего особенного. Просто мне показалось странным, что барок,
груз  которого  совершенно  не нужен для нашего высокочтимого Гупи, - бросил
якорь. Как вы думаете, Астис?
     Астис  задумчиво  потянул носом, словно в запахе моря скрывалось нужное
объяснение.
     - Небольшой,  но  все-таки  крюк,  -  сказал он. - Путь этого голландца
лежал  южнее.  А  впрочем,  его  дело.  Возможно,  что  он  потерпел аварию.
Допускаю также, что капитан имеет особые причины поступать странно.
     - Держу   пари,  -  сказал  Дрибб,  -  что  его  маленько  потрепало  в
Архипелаге.  Если же не так, то здесь открывается мебельная фабрика. Вот мое
мнение.
     - Пари  это  вы  проиграете,  - возразил Астис. - Месяц, как не было ни
одного шторма.
     - Я,  видите  ли,  по  мелочам не держу, - сказал, помолчав, Дрибб, - и
меньше десяти фунтов не стану мараться.
     - Согласен.
     - Что же вы утверждаете?
     - Ничего. Я говорю только, что вы ошибаетесь.
     - Никогда, Астис.
     - Сейчас, Дрибб, сейчас.
     - Вот моя рука.
     - А вот моя.
     - Гупи,  -  сказал  Дрибб, - вы будете свидетелем. Но есть затруднение:
как нам удостовериться в моей правоте?
     - Какая  самоуверенность!  -  насмешливо  отозвался  Астис.  -  Скажите
лучше, как доказать, что вы ошиблись?
     Наступило короткое молчание. Дрибб заявил:
     - В конце концов, нет ничего проще. Мы сами поедем на барок.
     - Теперь?
     - Да.
     - Стойте!   -  вскричал  Гупи.  -  Или  мне  послышалось,  или  гребут.
Помолчите одну минуту.
     В  глубокой  сосредоточенной  тишине слышались протяжные всплески, звук
их усиливался, равномерно отлетая в бархатную пропасть моря.
     Дрибб   встрепенулся.   Его  любопытство  было  сильно  возбуждено.  Он
топтался на самом обрыве и тщетно силился рассмотреть что-либо.
     Астис, не выдержав, закричал:
     - Эй, шлюпка, эй!
     - Вы  несносный  человек,  - обиделся Гупи. - Вы почему-то думаете, что
умнее всех. Один бог знает, кто из нас умнее.
     - Они близко, - сказал Дрибб.
     Действительно,  шлюпка  подошла  настолько,  что  можно  было различить
хлюпанье  водяных  брызг,  падающих  с  весла.  Зашуршал гравий, послышались
медленные  шаги и разговор вполголоса. Кто-то взбирался по тропинке, ведущей
с отмели на обрыв спуска. Дрибб крикнул:
     - Эй, на шлюпке!
     - Есть! - ответили внизу с сильным иностранным акцентом. - Говорите.
     - Лодка с голландца?
     Колонист   не   успел   получить   ответа,   как  незнакомый,  вплотную
раздавшийся голос спросил его в свою очередь:
     - Это   вы   так   кричите,   приятель?  Я  удовлетворю  ваше  законное
любопытство: шлюпка с голландца, да.
     Дрибб  повернулся,  слегка оторопев, и вытаращил глаза на черный силуэт
человека,  стоявшего  рядом.  В темноте можно было заметить, что неизвестный
плечист, среднего роста и с бородой.
     - Кто вы? - спросил он. - Разве вы оттуда приехали?
     - Оттуда,  -  сказал  силуэт,  кладя на землю порядочный узел. - Четыре
матроса и я.
     Манера   говорить  не  торопясь,  произнося  каждое  слово  отчетливым,
хлестким  голосом, произвела впечатление. Все трое ждали, молча рассматривая
неподвижно  черневшую  фигуру.  Наконец  Дрибб,  озабоченный  исходом  пари,
спросил:
     - Один вопрос, сударь. Барок потерпел аварию?
     - Ничего  подобного, - сказал неизвестный, - он свеж и крепок, как мы с
вами, надеюсь. При первом ветре он снимается и идет дальше.
     - Я доволен, - радостно заявил Астис. - Дрибб, платите проигрыш.
     - Я  ничего  не  понимаю!  -  вскричал  Дрибб,  которого радость Астиса
болезненно  резнула  по  сердцу.  -  Гром  и молния! Барок не увеселительная
яхта, чтобы тыкаться во все дыры... Что ему здесь надо, я спрашиваю?..
     - Извольте. Я уговорил капитана высадить меня здесь.
     Астис недоверчиво пожал плечами.
     - Сказки!  -  полувопросительно  бросил он, подходя ближе. - Это не так
легко, как вы думаете. Путь в Европу лежит южнее миль на сто.
     - Знаю, - нетерпеливо сказал приезжий. - Лгать я не стану.
     - Может быть, капитан - ваш родственник? - спросил Гупи.
     - Капитан - голландец, уже поэтому ему трудно быть моим родственником.
     - А ваше имя?
     - Горн.
     - Удивительно! - сказал Дрибб. - И он согласился на вашу просьбу?
     - Как видите.
     В  его  тоне  слышалась скорее усталость, чем самоуверенность. На языке
Дрибба  вертелись  сотни  вопросов, но он сдерживал их, инстинктом чувствуя,
что удовлетворению любопытства наступили границы. Астис сказал:
     - Здесь  нет  гостиницы,  но  у  Сабо  вы найдете ночлег и еду по очень
сходной цене. Хотите, я провожу вас?
     - Я в этом нуждаюсь.
     - Дрибб... - начал Астис.
     - Хорошо,  - раздраженно перебил Дрибб, - вы получите 10 фунтов завтра,
в  восемь  часов  утра.  До  свидания,  господин  Горн. Желаю вам устроиться
наилучшим образом. Пойдем, Гупи.
     Он повернулся и зашагал прочь, сопровождаемый свиноводом.
     - Теперь  я держу пари, что с Дрибба получить придется только с помощью
увесистой ругани. Господин Горн, я к вашим услугам.
     Астис  протянул  руку, повернулся и удивленно прищелкнул языком. Он был
один.
     - Горн! - позвал Астис.
     Никого не было.


II

     Цветущие,   низкорослые   заросли   южных   холмов   дымились   тонкими
испарениями.  Расплавленный  диск  солнца  стоял  над  лесом.  Небо казалось
голубой,  необъятной  внутренностью огромного шара, наполненного хрустальной
жидкостью.  В  темной  зелени блестела роса, причудливые голоса птиц звучали
как бы из-под земли; в переливах их слышалось томное, ленивое пробуждение.
     Горн   шагал  к  западу,  стремясь  обойти  цепь  оврагов,  заполнявших
пространство  между  колонией  и  северной  частью  леса. Старый кольтовский
штуцер   покачивался   за  его  спиной.  Костюм  был  помят  -  следы  ночи,
проведенной   в   лесу.   Шел   он   ровными,   большими  шагами,  тщательно
осматриваясь,   разглядывая  расстояние  и  почву  с  видом  хозяина,  долго
пробывшего в отсутствии.
     Юное   тропическое   утро  охватывало  Горна  густым  дыханием  сочной,
мясистой  зелени.  Почти  веселый,  он  думал,  что  жить здесь представляет
особую  прелесть  дикости  и  уединения,  отдыха потревоженных, невозможного
там, где каждая пядь земли захватана тысячами и сотнями тысяч глаз.
     Он  миновал  овраги,  гряду  базальтовых скал, похожих на огромные кучи
каменного  угля,  извилистый перелесок, опоясывающий холмы, и вышел к озеру.
Места,   только   что   виденные,   не  удовлетворяли  его.  Здесь  не  было
концентрации,   необходимого  и  гармонического  соединения  пространства  с
лесом,  гористостью  и водой. Его тянуло к уютности, полноте, гостеприимству
природы,  к  тенистым,  прихотливым  углам. С тех пор, как будущее перестало
существовать для него, он сделался строг к настоящему.
     Зной  усиливался.  Тишина  пустыни прислушивалась к идущему человеку; в
спокойном  обаянии  дня  мысли  Горна  медленно  уступали одна другой, и он,
словно  читая  книгу,  следил  за  ними,  полный  сосредоточенной  грусти  и
несокрушимой  готовности  жить  молча,  в  самом  себе. Теперь, как никогда,
чувствовал   он   полную   свою  оторванность  от  всего  видимого;  иногда,
погруженный  в  думы  и  резко  пробужденный к сознанию голосом обезьяны или
шорохом   пробежавшей   лирохвостки,   Горн   подымал   голову  с  тоскливым
любопытством,  -  как  попавший  на  другую  планету,  -  рассматривая самые
обыкновенные  предметы:  камень, кусок дерева, яму, наполненную водой. Он не
замечал  усталости,  ноги  ступали  механически и деревенели с каждым ударом
подошвы  о  жесткую  почву. И к тому времени, когда солнце, осилив последнюю
высоту,  сожгло  все  тени,  затопив  землю  болезненным,  нестерпимым жаром
зенита, достиг озера.
     Мохнатые,  разбухшие стволы, увенчанные гигантскими, перистыми пучками,
соединялись  в  сквозные  арки,  свесившие  гирлянды  ползучих  растений  до
узловатых  корней,  сведенных,  как  пальцы  гнома,  подземной  судорогой, и
папоротников,  с их нежным, изящным кружевом резных листьев. Вокруг стволов,
вскидываясь,   как   снопы   зеленых   ракет,   склонялись  веера,  зонтики,
заостренные   овалы,   иглы.  Дальше,  к  воде,  коленчатые  стволы  бамбука
переплетались,  подобно  соломе,  рассматриваемой  в увеличительную трубу. В
просветах,   наполненных  темно-зеленой  густой  тенью  и  золотыми  пятнами
солнца, сверкали крошечные, голубые кусочки озера.
     Раздвигая  тростник,  Горн  выбрался  к  отмели. Прямо перед ним узкой,
затуманенной  полосой  тянулся  противоположный  берег;  голубая,  стального
оттенка  поверхность  озера  дымилась,  как  бы  закутанная тончайшим газом.
Справа  и  слева  берег  переходил  в обрывистые холмы; место, где находился
Горн, было миниатюрной долиной, покрытой лесом.
     Сравнивая  и  размышляя,  Горн  бросил  на песок кожаную сумку и сел на
нее,  отдавшись рассеянному покою. Место это казалось ему подходящим, к тому
же  нетерпение  приступить  к работе решило вопрос в пользу берега. Он видел
квадратную,  расчищенную  площадку и легкое здание, скрытое со стороны озера
стеной  бамбука.  С  помощью  одного топора, посредством крайнего напряжения
воли,  он надеялся создать угол, свободный от нестерпимого соседства людей и
липких, чужих взглядов, после которых хочется принять ванну.
     Посреди  этих размышлений, стирая картины предстоящей работы, вспыхнула
старая,  на  время  притупленная  боль,  увлекая  воображение к титаническим
городам  севера. Тысячемильные расстояния сокращались, как лопнувшая резина;
с  раздражающей  отчетливостью,  обхватив  колена красными от загара руками,
Горн   видел   сцены  и  события,  центром  которых  была  его  воспаленная,
запытанная  душа. Остановившимся, потемневшим взором смотрел он на застывшие
в  определенном  выражении  черты  лиц, матовый лоск паркета, занавеси окна,
вздуваемые   ветром,  и  тысячи  неодушевленных  предметов,  напоминающих  о
страдании  глубже,  чем  самая  причина  его. Светлый, бронзовый канделябр с
оплывающими   свечами   горел   перед  ним,  похищая  у  темноты  маленькую,
окаймленную  кружевом  руку,  протянутую  к огню, и снова, как несколько лет
назад, слышался стук в дверь - громкое и в то же время немое требование...
     Горн  встряхнул  головой.  На одно мгновение он сделался противен себе,
напоминая   ампутированного,   сдергивающего  повязку,  чтобы  взглянуть  на
омертвевший  разрез. Томительная тишина берега походила на тишину больничных
палат,  вызывающую  в  нервных  людях потребность кричать и двигаться. Чтобы
развлечься,  он  приступил  к  работе.  Он  чувствовал  настоящую мускульную
тоску, желание утомляться, подымать тяжести, разрубать, вколачивать.
     И  с  первым  же  ударом  синеватой  английской  стали  в упругий ствол
бамбука   Горн   загорелся  пароксизмом  энергии,  неистовством  напряжения,
жаждущего  подчинять  материю  непрерывным  градом усилий, следующих одно за
другим  в  возрастающем  сладострастии  изнеможения. Не переставая, валил он
ствол  за  стволом,  обрубал  листья,  ломал,  отмеривал,  копал ямы, вбивал
колья;   с   глазами,  полными  зеленой  пестроты  леса,  с  душой,  как  бы
оцепеневшей   в   звуках,   производимых  его  собственными  движениями,  он
погружался  в  хаос физических ощущений. Грудь ломило от учащенного дыхания,
едкий  пот  зудил  кожу,  ладони рук горели и покрывались водяными мозолями,
ноги  наливались  отяжелевшей  венозной  кровью,  острая боль в спине мешала
выпрямиться,  все  тело  дрожало, загнанное лихорадочной жаждой убить мысль.
Это  было  опьянение, оргия изнурения, исступление торопливости, наслаждение
насилием.  Голод, подавленный усталостью, действовал, как наркотик. Изредка,
мучаясь жаждой, Горн бросал топор и пил холодную солоноватую воду озера.
     Когда  легли  тени и вечерняя суматоха обезьян возвестила о приближении
ночи,  маленькая,  дикая  коза,  пришедшая  к  водопою,  забилась  в камыше,
подстреленная  пулей  Горна.  Огонь  был  поваром.  Дымящиеся, полусожженные
куски  мяса  пахли  травой и кровяным соком. Горн ел много, работая складным
ножом с такой же ловкостью, как когда-то десертной ложкой.
     Насыщаясь,  охваченный растущей темнотой, пронизанной красным отблеском
тускнеющих,  сизоватых  углей  костра,  Горн  вспомнил барок. С корабельного
борта  его  дальнейшее  существование  казалось  ему загадочной сменой дней,
полных   неизвестности   и   однообразия,   растительным  ожиданием  смерти,
сменяемым  изредка  приступами  тяжелой  тоски. Он как бы видел себя самого,
маленькую  человеческую  точку,  с  огромным,  заключенным  внутри  миром, -
точку, окрашивающую своим настроением все, схваченное сознанием.
     Пряная  сырость  сгущалась  в  воздухе,  мелодия  лесных  шорохов плела
тонкое  кружево  насторожившейся тишины, прелый, сладковатый запах оранжереи
поддерживал   возбуждение.   Мысли   бродили   вокруг   начатой   постройки,
возвращаясь  и  к океану и к отрывочным представлениям прошлого, утратившего
свою  остроту в чувстве полной разбитости. Приближался тяжелый, мертвый сон,
веяние  его  касалось  ресниц, путало мысли и невидимой тяжестью проникало в
члены.
     Последний  уголь,  потрескивая,  разгорелся  на  одно мгновение, приняв
цвет  раскаленного железа, осветив ближайшие, свернувшиеся от жары стебли, и
померк.  И  вместе  с  ним  отлетел  в  бархатную черноту дух Огня, веселый,
прыгающий дух пламени.
     Крик  рыси  тревожно  прозвучал  на  холме,  стих  и, снова усиливаясь,
раздался  жалобной, протяжной угрозой. Горн не слышал его, он спал глубоким,
похожим на смерть, сном - истинное счастье земли, царства пыток.


     Через   пять   дней   на   ровной   четыреугольной   площадке,   гладко
утрамбованной  и  обнесенной  изгородью,  стоял  небольшой дом с односкатной
крышей  из  тростника  и  окном  без стекол, выходящим на озеро. Устойчивая,
самодельная  мебель  состояла  из  койки,  стола  и  скамеек. В углу высился
земляной массивный очаг.
     Кончив   работу,   согнувшийся   и   похудевший  Горн,  пошатываясь  от
изнурения,  пробрался  узкой полосой отмели к подножию холма, достиг вершины
и осмотрелся.
     На  севере  неподвижным  зеленым стадом темнел лес, огибая до горизонта
цепь   меловых   скал,   испещренных   расселинами   и   пятнами  худосочных
кустарников.  На  востоке,  за  озером, вилась белая нитка дороги, ведущей в
город,  по  краям  ее кое-где торчали деревья, казавшиеся издали крошечными,
как  побеги  салата.  На западе, облегая изрытую оврагами и холмами равнину,
тянулась синяя, сверкающая белыми искрами гладь далекого океана.
     А  к  югу,  из  центра  отлогой  воронки,  где  пестрели  дома и фермы,
окруженные  неряшливо  рассаженной  зеленью,  тянулись косые четыреугольники
плантаций и вспаханных полей колонии Ланфиер.


III

     Туземная  двухколесная  тележка  переехала дорогу под самым носом Гупи.
Миновав  облако  едкой  пыли,  Гупи  увидел  незнакомого человека, шагавшего
навстречу,  и  невольно остановился. Этого человека он не помнил, но в то же
время  как  будто  встречал  его.  Смутное воспоминание о голландском бароке
подстрекнуло природное любопытство Гупи, он снял шляпу и поклонился.
     - Э! - сказал Гупи, прищуриваясь. - Вы из города?
     - Еще  не был в городе, - возразил Горн, сдержав шаг, - и едва ли пойду
туда.
     - Ну  да,  ну  да!  -  осклабился Гупи. - Я так и думал. Я узнал вас по
голосу. Неделю назад вы высадились в маленькой бухте, так ведь?
     - Я  высадился  в  маленькой бухте, это верно, - проговорил, соображая.
Горн, - но я не думаю, чтобы встречался с вами.
     Гупи захохотал, подмигивая.
     - Астис  и  Дрибб  держали  пари, - сказал он, успокаиваясь. - Я ушел с
Дриббом,  Астис  уверял  всех,  что  вы провалились сквозь землю. Сыграли вы
шутку с ним, черт побери!
     - Теперь  я,  кажется,  припоминаю,  -  сказал Горн. - Да, я несомненно
чувствовал ваше присутствие в темноте.
     - Вот,  вот!  -  закивал  Гупи,  потея  от  удовольствия поболтать. - А
почему вы не пошли с Астисом?
     - Скажу  правду,  -  улыбнулся  Горн,  -  откровенно  говоря,  мне было
совестно  затруднять  столь  почтенных людей. Другой солгал бы вам и сказал,
что  все  вы показ