ались ему глупыми, болтливыми и чересчур любопытными, но я
- другое дело. Чувствуя расположение к вам, я не хочу лгать.
     Он  произнес это с совершенно спокойным выражением лица, и Гупи, приняв
за  чистую  монету  замаскированное  оскорбление,  расползся в самодовольной
улыбке.
     - Ну,  ну,  -  снисходительно  возразил  он,  -  велика важность! А вы,
честное  слово,  хороший  парень,  вы  мне  нравитесь.  Моя ферма в полумиле
отсюда; кусок жареной свинины и стакан пива, а? Что вы на это скажете?
     - Пойдемте,   -   согласился,   помолчав,  Горн.  Самоуверенные  манеры
колониста забавляли его, он спросил: - Сколько у вас жителей?
     - Много,   -  пропыхтел  Гупи,  взмахивая  рукой.  -  С  тех  пор,  как
пароходное  сообщение  приблизило  нас  к  материку,  то и дело высаживаются
разные  проходимцы,  толкаются здесь, берут участки, а через год улепетывают
в город, где есть женщины и все, от чего трудно отвыкнуть.
     Лабиринт  зеленых  изгородей,  полный  сухой  пыли, змеился по отлогому
возвышению.  Ноги  Горна  по  щиколотку  увязали  в  красноватом песке; пыль
щекотала ноздри. Гупи рассказывал:
     - Женщин  здесь  встретите  реже,  чем  змей. В прошлом году на прачку,
выехавшую  сюда  за  сто миль, устроили настоящий аукцион. Посмотрели бы вы,
как   она,  подбоченившись,  стояла  на  прилавке  "Зеленой  раковины"!  Три
человека  переманивали  ее  друг  у друга и в конце концов пошли на уступки:
одного разыскали в колодце... а двое так и живут с ней.
     Гупи  перевел  дух  и продолжал далее. По его словам, не более половины
жителей   имели   семейства   и   жили   с   белыми   женщинами,   остальные
довольствовались  туземками,  соблазненными  перспективой безделья и цветной
тряпкой,  в  то  время  как отцы их валялись рядом с бутылками, оставленными
сметливым женихом.
     Пришлое  население, почти все бывшие ссыльные или дети их, дезертиры из
отдаленных   колоний,  люди,  стыдившиеся  прежнего  имени,  проворовавшиеся
служащие   -  вот  что  сгрудилось  в  количестве  ста  дымовых  труб  около
первоначального  крошечного поселка, основанного двумя бывшими каторжниками.
Один  умер,  другой  еще  таскал  из  дома  в  дом свое изможденное пороками
дряхлое  тело,  здесь  ужиная,  там  обедая  и  везде  хныкая  об имуществе,
проигранном в течение одной ночи более удачливому мерзавцу.
     - Вот  дом,  -  сказал  Гупи,  протягивая  негнущуюся  ладонь фермера к
высокому,  напоминающему  башню  строению.  -  Это мой дом, - прибавил он. В
лице  его  легла  тень  тупой  важности. - Хороший дом, крепкий. Хотя бы для
губернатора.
     Высокая  изгородь  тянулась  от  двух  углов  здания, охватывая кольцом
невидимое  снаружи  пространство.  Заложив  руки  в карманы и задрав голову,
Гупи прошел в ворота.
     Горн  осмотрелся,  пораженный  своеобразным  величием  свиного  корыта,
царствовавшего  в  этом  углу.  Раскаленная  духота двора дышала нестерпимым
зловонием,  мириады  лоснящихся мух толклись в воздухе; зеленоватая навозная
жижа  липла к подошвам, визг, торопливое хрюканье, острый запах свиных туш -
все  это  разило  трепетом  грязного живого мяса, скученного на пространстве
одного  акра.  Толстые,  желтые  туловища  двигались  во  всех направлениях,
трясясь  от собственной тяжести. Двор кишел ими; огромные, с черной щетиной,
борова,   нескладные,  вихляющиеся  подростки,  розовые,  чумазые  поросята,
беременные,  вспухшие  самки,  изнемогающие от молока, стиснутого в уродливо
отвисших  сосцах,  -  тысячи  крысиных  хвостов,  рыла,  сверкающие клыками,
разноголосый,  режущий  визг,  шорох трущихся тел - все это пробуждало тоску
по мылу и холодной воде. Гупи сказал:
     - А вот это мои свинки! Каково?
     - Недурно, - ответил Горн.
     - Каждый  месяц  продаю  дюжины  две,  -  оживился Гупи, с наслаждением
раздувая  ноздри.  -  Это  самые  спокойные животные. И возни почти никакой.
Иногда,  впрочем,  они  пожирают маленьких - и тут уже смотри в оба. Я люблю
свое  дело.  Посмотришь  и  думаешь:  вот  слоняется ленивое, жирное золото;
стоит  его  немножечко  пообчистить, и ваш карман рвется от денег. Мысль эта
мне очень нравится.
     - Свиньи красивы, - сказал Горн.
     Гупи  потер  лоб  и сморщился. Горн раздражал его, у этого человека был
такой вид, как будто он много раз видел свиней и Гупи.
     - Я  собирался  уйти,  -  заговорил Горн, - но вспомнил, что хочу пить.
Если у вас есть вино - хорошо, нет - не надо.
     - Есть  туземное  пиво, "сахха". - Гупи дернулся по направлению к дому.
- Из саго. Не пили? Попробуйте. Вскружит голову, как Эстер.
     Неуютная,   почти   голая   комната,   куда   вошел   Горн,  смягчалась
ослепительным   блеском   неба,   врывавшегося   в   окно;   на   его  синем
четыреугольнике  толпились  остроконечные  листья  и перистые верхушки рощи.
Гупи схватил палку и громко треснул ею об стол.
     Полуголое  существо,  с прической, напоминающей папские тиары, вышло из
боковой  двери. Это была женщина. Плечи ее прикрывал бумажный платок. Темное
лицо с выпуклыми, как бы припухшими губами неподвижно осматривало мужчин.
     - Дай пива, - коротко бросил Гупи, усаживаясь за стол.
     Горн  сел  рядом.  Женщина  с  темным  телом внесла кувшин, кружки и не
уходила.  Продолговатые быстрые глаза ее скользили по рукам Горна, костюму и
голове.  Она  была  не  старше  восемнадцати  лет;  грубую  миловидность  ее
приплюснутого лица сильно портила блестящая жестяная дужка, продетая в ухо.
     - Не торчи здесь, - сказал Гупи. - Уйди.
     Верхняя  губа  девушки  чуть-чуть приподнялась, блеснув полоской зубов.
Она вышла, сонно передвигая ногами.
     - Я  с  ней живу, - объяснил Гупи, высасывая стакан. - Идиотка. Они все
идиоты, хуже негров.
     - Я думал, что у вас нет... женщины, - сказал Горн.
     - Женщины  у  меня  нет,  - подтвердил Гупи. - Я не женат и любовниц не
завожу.
     - Здесь  только  что была женщина. - Горн пристально посмотрел на Гупи.
- А может быть, я ошибся...
     Гупи расхохотался.
     - Женщинами  я  называю  белых,  -  гордо возразил он, поуспокоившись и
принимая  несколько  презрительный  тон.  -  А  это...  так.  Я не старик...
понимаете?
     - Да, - сказал Горн.
     Он  сидел  без мыслей, рассеянный; все окружающее казалось ему острым и
кислым,  как  вкус "сахха". Гупи боролся с отрыжкой, смешно оттопыривая щеки
и выкатывая глаза.
     Пиво  кружило  голову,  холодной  тяжестью  наливаясь  в желудок. Синий
квадрат неба веял грустью. Горн сказал:
     - Кружит голову, как Эстер... Вы, кажется, так выразились.
     - Вот  именно,  -  кивнул  Гупи.  -  Только  Эстер  не выпьешь, как эту
кружку.  Дочь Астиса. Несчастье здешних парней. Когда молодой Дрибб женится,
у  него  будет  врагов  больше,  чем  у  нас  с вами. Сегодня пятница, и она
придет.  Если  увидите,  не делайте глупое лицо, как все прочие, это ей не в
диковину.
     - Я посмотрю, - сказал Горн. - Люди мне еще интересны.
     - Вот  вы,  -  Гупи посмотрел сбоку на Горна, - вы мне нравитесь. Но вы
все молчите, черт побери! Как вы думаете жить?
     Горн медленно допил кружку.
     - В   лесах   много   еды,  -  улыбнулся  он,  рассматривая  переносицу
собеседника. - Жить-то я буду.
     - А  все-таки,  -  продолжил  Гупи.  -  Возиться  с  ружьем  и местными
лихорадками... Клянусь боровом, вы исхудаете за один месяц.
     Горн нетерпеливо пожал плечами.
     - Это  неинтересно, - сказал он, - к тому же мне пора трогаться. Кофе и
порох ждут меня, а я засиделся.
     - Не  торопитесь! - вскричал Гупи, краснея от замешательства при мысли,
что Горн так-таки и остался нем. - Разве вам одному веселее?
     Горн  не  успел ответить; Гупи, скорчив любезнейшую гримасу, повернулся
к стукнувшей двери с выражением нетерпеливого ожидания.
     - Повернитесь,  Горн,  - сказал он, блестя маленькими глазами. - Пришла
кружительница голов, - да ну же, какой вы неповоротливый!
     Ироническая  улыбка  Горна растаяла, и он, с серьезным лицом, с кровью,
медленно  отхлынувшей  к  сердцу, рассматривал девушку. Мысль о красоте даже
не  пришла  ему  в  голову.  Он испытывал тяжелое, болезненное волнение, как
раньше,  когда  музыка  дарила  его  неожиданными  мелодиями,  после которых
хотелось молчать весь день или напиться.
     - Гупи,  вам  нужно  подождать,  -  сказала Эстер, взглядывая на Горна.
Посторонний  смущал  ее,  заставляя придавать голосу бессознательный оттенок
высокомерия. - У отца нет денег.
     Гупи позеленел.
     - Шути,  моя  красавица!  -  прошипел  он,  неестественно  улыбаясь.  -
Клади-ка то, что спрятала там... ну!
     - Мне  шутить  некогда.  -  Эстер подошла к столу и уперлась ладонями о
его край. - Нет и нет! Вам нужно подождать с месяц.
     И  в  тот короткий момент, когда Гупи набирал воздуху, чтобы выругаться
или закричать, девушка улыбнулась. Это было последней каплей.
     - Радуйся!  -  закричал  Гупи, вскакивая и бегая. - Ты смеешься! А даст
ли  мне  твой  отец  хоть  грош,  когда  я буду околевать с голода? Я роздал
тысячи  и должен теперь ждать! Клянусь головой бабушки, мне надоело! Я подаю
в суд, слышишь, вертушка?
     Горн встал.
     - Я не хочу мешать, - сказал он.
     - Эстер,  -  заговорил  Гупи,  - вот человек из страны честных людей, -
спроси-ка его, можно ли не держать слова?
     Девушка  пристально  посмотрела  в  лицо  Горна. Смущенный, он повернул
голову;  эти  матовые,  черные  глаза  как  будто  приближались к нему. Гупи
ерошил волосы.
     - Прощайте, - сказал Горн, протягивая руку.
     - Приходите,  -  проворчал  Гупи,  - но вы меня беспокоите. Ах, деньги,
деньги!   -   Он  сделал  усилие  и  продолжал:  -  Надеюсь,  вы  сделаетесь
поразговорчивее. Если бы вы взяли участок!
     Горн  вышел  во  двор  и, остановившись, прислушался. Сверху доносились
возбужденные  голоса. Он тронулся, попадая в лужи воды и слякоть, истыканную
ногами.
     Торопливое  дыхание  заставило  его обернуться. Эстер шла рядом, слегка
придерживая  короткую полосатую юбку и оживленно размахивая свободной рукой.
Горн молчал, подыскивая слова, но она предупредила его.
     - Вы тот самый, что высадился неделю назад?
     У  нее  был  чистый  и  медлительный  голос,  звуки которого, казалось,
пронизывали все ее тело, выражая лицом и взглядом то же, что говорит рот.
     - Тот самый, - подтвердил Горн. - А вы - дочь Астиса?
     - Да.  -  Эстер  поправила  косы,  сбившиеся под остроконечной туземной
шляпой. - Но жить здесь вам не придется.
     Горн улыбнулся так, как улыбаются взрослые, слушая умных детей.
     - Почему?
     - Здесь  работают.  -  Высокие  брови девушки задумчиво напряглись. - У
вас руки, как у меня.
     Она  вытянула  свои  украшенные  кольцами  руки, смуглые и маленькие, и
тотчас  же  их  опустила.  Она  сравнивала этого человека с дюжими молодцами
ферм.
     - Вам  нечего  делать здесь, - решительно сказала она. - Вы из города и
кажетесь господином. Здесь нет ничего хорошего.
     - Есть, - серьезно возразил Горн. - Озеро. И мой дом там.
     Она даже остановилась.
     - Дом? Там жили пять лет назад, но все выгорело.
     - Эстер,  -  сказал  Горн, - теперь вы видите, что и я умею работать. Я
создал его в шесть дней, как бог - небо и землю.
     Они  вышли  за  изгородь,  напутствуемые оглушительным хрюканьем, и шли
рядом,   погружая   ноги  в  горячий  красноватый  песок.  Эстер  засмеялась
медленным, как и ее голос, смехом.
     - Горожане любят шутить.
     - Нет,  я  не  вру.  - Горн повернул голову и коротко посмотрел в яркое
лицо девушки. - Да, я буду здесь жить. Без дела.
     Он   видел  ее  полураскрытый  от  уважения  рот,  удивленные  глаза  и
чувствовал, что ему не скучно. Наступило молчание.
     Клуб   пыли,  сверкающий  босыми  пятками  и  бронзовым  телом,  мчался
наперерез.  Горн задержал шаги. Пыль улеглась; что-то невообразимо грязное и
изодранное  топталось  перед  ним,  размахивая  длинными,  как  у  обезьяны,
руками.   Эти  странные  телодвижения  сопровождались  сиплыми  выкриками  и
вздохами, похожими на рыдания.
     - Бекеко,  -  сказала  девушка.  -  Не бойтесь, это Бекеко. Он дурачок,
смирный парень... Бекеко, ты что?
     Разбухшая,   с  плешинами,  голова  тыкалась  в  юбку  девушки.  Бекеко
радовался,  по временам прекращая свои ласки и прилипая к Горну неподвижными
белесоватыми  глазами.  Он был противен и возбуждал холодное сожаление. Горн
отошел к изгороди.
     - Бекеко,  иди  домой,  тварь!  -  вскричала  Эстер, заметив, что дурак
старается ущипнуть ее руку.
     Идиот выпрямился, смеясь и повизгивая, как собака.
     - Эстер,  -  сказал он, не переставая топтаться, - я хочу набрать много
полосатых юбок и все принесу тебе. У меня все колет за щекой!
     Эстер сделала испуганное лицо.
     - Огонь! - вскричала она. - Бекеко, огонь!
     Впечатление  этих  слов  было  убийственно.  Скорчившись,  Бекеко упал,
охватив   голову   руками  и  вздрагивая.  Спина  его  тяжело  вздымалась  и
опускалась.
     - Зачем это? - спросил Горн, рассматривая упавшего.
     - Так,  -  сказала  Эстер. - С ним нельзя. Он привяжется, как собака, и
будет  ходить за вами, пока не скажешь одно слово: "огонь". Его кормил брат,
но  как-то  сгорел,  пьяный.  Дурак  боится  огня  больше побоев. Я вижу его
редко, он больше слоняется по болотам и ест неизвестно что.
     Горн закурил трубку.
     - Я  знал,  что вы существуете, - сказал он, вдавливая пепел, - раньше,
чем вы пришли.
     Девушка блеснула улыбкой.
     - От Гупи, - протянула она. - Он говорит: это кружительница голов.
     - Да, - повторил Горн, - вы - кружительница голов.
     Он  снова  посмотрел  на  нее: ни тени смущения. Лицо ее не выражало ни
кокетства,  ни  благодарности,  и  он  сам испытал некоторое замешательство,
затянувшись табаком глубже, чем обыкновенно.
     - Я  живу там, - сказала девушка, показывая налево, - где желтая крыша.
Отец любит гостей. Вам куда?
     - Кофе,  табак  и  порох,  - сказал Горн, загибая три пальца. - Я иду к
ним.
     - К Сабо, - поправила девушка. - У вас штуцер?
     - Да.
     Эстер кивнула глазами.
     - У  меня карабин, - сказала она. - Но здесь трудно достать патроны, мы
ездим в город. Я целюсь снизу и попадаю без промаха.
     - Вы  хотите  сказать,  что  не  уверены  в том же относительно меня, -
произнес Горн. - Но я не застенчив. Отойдите вправо.
     Он вынул револьвер и, смеясь, поклонился девушке.
     - Ведь  вам  в  ту сторону? Шагах в тридцати отсюда вы видите тоненький
ствол? Идя мимо, остановитесь, и если в нем отыщете пулю - обернитесь.
     Теперь  он  видел  спину  Эстер,  удаляющийся  черноволосый  затылок и,
прицелившись,  едва не чихнул от солнца, заигравшего на отполированной стали
револьвера.   Удар   выстрела   опустил   его   руку.  Эстер  шла,  тихонько
покачиваясь, и остановилась у дерева.
     Обернувшись,  она  весело  махнула рукой, и снова Горну почудилось, что
глаза ее, отделившись, плывут в воздухе.


IV

     Никто  не будил Горна, он поднялся сам, внезапно с полной отчетливостью
сознания,  без  сонной  вялости тела, без зевоты, как будто не спал, а ждал,
лежа с закрытыми глазами.
     Спокойный,  слегка  недоумевающий, он попытался дать себе представление
о  причинах,  так  бесследно  вернувших  его  к сознанию. Розовый хмель утра
дышал  в  окно  влажным  туманом,  солоноватой  прелью  отмелей  и молчаньем
шорохов,  неуловимых,  как  шаг  мысли засыпающего человека. Озеро дымилось.
Колеблющиеся  испарения  устилали  поверхность,  обнажая  у берегов светлые,
голубые лужицы заснувшей воды.
     Горн  стоял  у окна, растворившись в мелодичной тишине спящего воздуха.
На  ясном, с закрытыми глазами, лице рассвета плавился блестящий край диска;
облачные  холмы  плыли  за горизонт, паутинная резьба леса затягивала другой
берег,  и  Горн  подумал,  что  это могли быть толпы зеленых рыцарей, спящих
стоя.  Копья,  на которые они опирались, были украшены неподвижными зелеными
перьями.
     Вдруг   все   изменилось,   бесчисленные   лучи  градом  золотых  монет
рассыпались  по  земле;  вода  заблестела  ими, некоторые легли у ног Горна,
прозрачные,  кованые  из  света и воздуха. Зелень, стеклянная от росы, сохла
на  глазах  Горна.  Комочки  побуревших  цветов бухли и наливались красками,
распрямляясь,  как  вздрагивающие  пальцы  ребенка,  протянутые  к  игрушке.
Густой  запах  земли  щекотал ноздри. Зеленые, голубые, коричневые и розовые
оттенки  облили стволы бамбука, трепеща в тканях листвы спутанными тенями, и
где-то  невдалеке  горло  лесной  птицы  бросило низкий свист, неуверенный и
оборванный, как звук настраиваемого инструмента.
     Горн  стоял,  налитый до макушки, подобно пустой бутылке, зеленым вином
земли,  потягивающейся  от  сна.  Молоко, брызжущее из нежной, переполненной
груди  невидимой  женщины, невидимо падало на его губы, и он представлял ее,
ловил  ее посланную небу улыбку и щурился от золотой паутины, заткавшей мир.
Душа  его раздвоилась, он мог бы засмеяться, но не хотел, готов был поверить
зеленым  рыцарям,  но  делал усилие и перебивал их тихие голоса настойчивыми
воспоминаниями.
     Спор  Горна  с  Горном  оборвался  так  же  быстро  и  резко, как резко
скрипнула  дверь, медленно открываемая снаружи. Щель увеличивалась, человек,
тянувший ее, стоял ближе к углу и не был виден.
     Горн  ждал, неуверенный, что там кто-нибудь есть. Дверь отворялась сама
и  раньше;  это  происходило  от  небольшой  кривизны  петель. Инстинктивно,
больше  из  любопытства,  чем  осторожности, он устремил взгляд на ту точку,
где скорее всего мог ожидать встретить человеческие глаза.
     Но  следующий  момент  заставил  его  взглянуть ниже. Глаз и часть лба,
опутанного  белыми волосами, появились на уровне четырех футов снизу; кто-то
заглядывал, согнувшись, юркнул за дверь и почти тотчас же показался вновь.
     Человек  этот,  покачнувшись,  прошел в дверь, притворил ее и, неуклюже
мотнув  головой,  уставился  в  лицо  Горна  глазами,  пестрыми  от морщин и
красных жилок. По-видимому, он был пьян.
     Прямой,  как  жердь,  с  тупым,  неподвижным  блеском выцветших глаз, в
лохмотьях  и  босиком,  он  мог  бы  отлично  сойти за черта, прикинувшегося
нищим.  В  нескольких  шагах  расстояния  руки  его  казались  синими, как у
мертвеца,  но,  подойдя  вплотную,  можно  было рассмотреть сплошной рисунок
татуировки,  покрывавшей  все тело, от шеи до пояса. Змеи, японские драконы,
флаги,   корабли,   надписи,   неприличные   сцены,  цинические  изображения
теснились  друг  к  другу  на  груди и руках, мешаясь с белесоватыми рубцами
шрамов.  На  шее  мотался  шарф,  превращенный  грязью  и  временем  в кусок
веревки.  Рваная  тулья  шляпы  прикрывала остроконечные, как у волка, уши и
лицо  цвета  позеленевшей  бронзы.  Нос,  перебитый  палочным  ударом, хмуро
кривился  вниз.  Куртка,  лишенная  рукавов,  открывала голую грудь. От всей
этой   фигуры  веяло  подозрительным  прошлым,  темными  закоулками  сердца,
притонами,  блеском  ножей,  хриплой  злобой  и человеческой шерстью, иногда
более жуткой, чем мех тигра. Старик, что называется, пожил.
     - Что  скажете?  -  спросил Горн. Он был несколько озадачен. Фигура эта
не  внушала  ему доверия. Странная, как обрывок сна, она переминалась с ноги
на ногу.
     - Что  скажете?  - пробормотал оборванец, подмигивая и силясь держаться
прямо.  - Если вы спросите меня - кто я? - я вам отвечу честно и откровенно.
Как  хотите,  а  любопытно  взглянуть на человека, живущего вроде вас. Я сам
так  жил... сам... лет тридцать тому назад я прятался на безлюдном атолле от
дьявольски  любопытных кэпи. Они, правда, взяли свое... потом... о! - спустя
много времени.
     Старик  брызгал  слюной,  и  в его высохшем, словно передавленном горле
катался желвак. Горн спросил:
     - Как вас зовут?
     - Ланфиер, - захрипел гость, - Ланфиер, если вам это будет угодно.
     Горн  сосредоточенно  к