как-нибудь посмеяться над
Банниковым.  Ни  то,  что  он  ефрейтор  и  отделенный, ни то, что он ударил
Банникова  и ругал его, не давало ему сознания своего превосходства над ним.
Напротив,  как  будто  выходило,  что  он еще чем-то обязан Банникову, и тот
знает  это.  Надо  было  сделать  что-нибудь  такое,  чтобы  молодой  солдат
почувствовал зависимость свою от него и признал ее.
     "Выкрасть  разве  затвор  у  его? - сказал себе Цапля. - Пусть попросит
Машка хорошенько, тогда отдам!"
     Эта  жестокая,  но  соблазнительная мысль сменилась другой - что такого
аккуратного  солдата,  как  Банников,  трудно застать врасплох. Однако Цапля
хотел  попытаться.  У  него была надежда, что Банников уснул или задремал, в
крайнем  же  случае  ефрейтор  решил  тихонько подползти к нему сзади, сразу
выхватить  из  винтовки  затвор и убежать. К тому же сильный, гудящий ветер,
наверное,   заглушил   бы   шаги   и   шорох.   Окончательно  взбудораженный
возможностью   интересного   развлечения,   Цапля   уже   представлял  хохот
разводящего  и  растерянность  Банникова, когда он заметит свою оплошность и
увидит,  что  затвора нет. Такие шутки часто выкидываются солдатами, и Цапля
однажды уже с успехом проделал это.
     Он  вернулся  в  караулку, торопливо скинул летнюю рубашку с погонами и
остался  в темной, бумазейной. Фуражки он не надел потому, что она была тоже
белая,  парусиновая,  и вышел за дверь. Белая рубаха часового смутно маячила
в  том  же самом месте. Цапля осторожно, на цыпочках, затаив дыхание, прошел
несколько  шагов  по  направлению  к пороховому складу, потом лег на живот и
стал  тихо  ползти  к  углу здания, где, опираясь на пожарную кадку с водой,
спиной  к нему стоял Банников. Холодная, мокрая трава задевала и колола лицо
Цапли,  колола руки, а он, подползая все ближе и разглядев внимательнее позу
часового,  окончательно  уверился  в  успехе  своего  предприятия  и  пополз
энергичнее,  тяжело  раздвигая  неуклюжим,  коротким  телом  слабо  шуршащую
траву.
     Теперь  между  ним и Банниковым оставалось пять-шесть шагов расстояния.
Из-за  высокой  кадки  Цапле  виднелся  белый  чехол фуражки и темный силуэт
плеч.  Тонкое  черное  острие  штыка  шевелилось  рядом с головой, как раз с
левой  стороны,  с  которой  приближался Цапля. Улыбаясь в темноте, ефрейтор
приостановился,  рассматривая  кадку и соображая, заползти ли совсем с левой
стороны  к  Банникову,  или  сзади,  из-за  кадки, протянуть руку и нащупать
затвор ружья.
     Часовой  тихо  напевал  какую-то  заунывную  песню и медленно покачивал
головой  из  стороны в сторону. Цапля решил выползти из-за кадки, сообразив,
что,  пожалуй,  из-за  нее  рукой  ружья  не  достать. Он стал подыматься на
четвереньки,  подбирая ноги, и вдруг прижался к земле всем телом, как пласт.
Банников  зашевелился.  Ему  надоело стоять на одном месте, слипались глаза.
Стараясь  прогнать тягостное оцепенение, он поднял ружье, потоптался немного
и медленными, мерными шагами двинулся в сторону Цапли.
     Ефрейтор  совсем прирос к земле, зарывая лицо в траву. Он лежал шагах в
трех   от   стены  здания,  мысленно  ругая  Банникова  и  досадуя  на  свою
неловкость.  И в то мгновение, когда он хотел незаметно двинуться в сторону,
Банников   задел   ногой   о   его   сапог,   почувствовал  живую  упругость
человеческого тела и испуганно остановился.
     Тишина  вдруг  сделалась  зловещей и хитрой, со звоном бросилась в уши,
ударила  в  сердце. Десятки различных мыслей, нелепых и смутных, разбежались
в  голове  Банникова,  как  стая  рыб. Вздрагивая, как струна, он взял ружье
наперевес,  осторожно  склонился,  разглядывая траву, и еще более испугался,
различив  немые  очертания  притаившегося  человека.  Что-то  уперлось ему в
грудь, сжало кольцом горло, завертелось в глазах.
     - Кто   тут?  Встань!  -  с  отчаянием  сказал  он  нетвердым  голосом,
судорожно стискивая руками ложе ружья. - Эй!
     Неизвестный  молчал.  Ефрейтор  лежал  сконфуженный, с слабой надеждой,
что  Банникову  только  почудилось,  и  он уйдет. Часовой нагнулся еще ниже,
присел  на  корточки  и  с  удивлением узнал Цаплю. Испуг сразу отхлынул, но
сердце  еще  продолжало  стучать  громко  и  назойливо.  Одно-два  мгновения
Банников стоял выпрямившись, с досадой и недоумением.
     Цапля  неподвижно  лежал,  и страх снова вернулся к Банникову. Не зная,
что  делать,  и  окончательно растерявшись, он перевернул винтовку прикладом
вверх,  приставил  острие  штыка  к  затылку  ефрейтора  и  тоскливо  затаил
дыхание.
     - Вставайте,  отделенный!  -  твердо  сказал  он,  со страхом вспоминая
устав и преимущество своего положения. - Ну!
     Но  самолюбие  и  комичность  результата  проделки  удерживали Цаплю на
земле. Он упрямо, с ненавистью в душе продолжал лежать.
     Мысль  о том, что Банников, Машка, деревенский лапоть, приказывает ему,
приводила  его в бешенство. Цапля стиснул зубы и оцепенел так, чувствуя, как
раздражительно и зло бьется его сердце.
     - Вставайте,  отделенный!  -  настойчиво  повторил Банников и, пугаясь,
сильнее  нажал  штык.  Ефрейтор  вздрогнул  от  холода  стали  и  тоскливого
сознания,  что  тяжелый  острый  предмет  колет  ему  затылок. Но у него еще
оставалась  тень надежды, что Банников ради будущего не захочет его унижения
и уйдет.
     Часовой  тяжело дышал, бессознательно улыбаясь в темноте. И оттого, что
орудие  смерти  упиралось  в живое тело, глухая хищность, похожая на желание
разгрызть  зубами  деревянный  прут,  жарким  туманом  ударила в его мозг. А
возможность   безнаказанно  убить  неприятного,  оскорбившего  его  человека
показалась  вдруг  тягостно  приятной  и  жуткой.  Жаркая  слабость охватила
Банникова.   Вздрогнув   мучительно  сладкой  дрожью,  он  поднял  ружье  и,
похолодев от ужаса, ударил штыком вниз.
     Хрустнуло,  как  будто  штык  сломался.  Конец  его  с мягким упорством
пронзил  землю.  И  в  тот  же  момент  злоба родилась в Банникове к белому,
сытому и стриженому затылку ефрейтора.
     Тело  вздрогнуло,  трепеща быстрыми, конвульсивными движениями. Тонкий,
лающий  крик  уполз в траву. Цапля стал падать в бездонную глубину и, согнув
руки,  пытался  вскочить,  но  голова его оставалась пригвожденной к земле и
смешно  тыкалась  лицом вниз, как морда слепого щенка, колебля ружье в руках
Банникова.  Солдат  еще  сильнее  нажал  винтовку,  удерживая бьющееся тело,
потом  с силой дернул вверх, отчего голова ефрейтора подскочила и стукнулась
о  землю равнодушным, тупым звуком. Шея Цапли вздрогнула еще раз, вытянулась
вперед и затихла вместе с неподвижным, притаившимся телом.
     Выжидательно  улыбаясь  и  чувствуя странную пустоту в голове, Банников
потрогал  пальцами  теплый,  липкий  конец  штыка,  затем  прислонил ружье к
стене,  достал  коробочку  спичек  и стал зажигать их, опустившись на колена
возле  убитого.  Ветер  почти моментально задувал огонь. Желтые вспышки одна
за  другой  на мгновение выхватывали из мрака восковой окровавленный затылок
ефрейтора  и  гасли, сорванные ветром. Банников швырнул коробочку в сторону,
потом  встал  и  начал  искать ее, чувствуя в теле и движениях тупую, пьяную
легкость.  Руки  его были холодные и дрожали. Не найдя спичек, он вспомнил о
винтовке,  вскинул  ее  на  плечо,  хотел  пойти  куда-то,  но остановился и
сказал:
     - А я почем знаю, кто он такой есть? Я по правилу. Я правильно!
     Тяжелая,  смертельная  тревога  сменила  возбуждение. Банников поднес к
губам свисток и свистнул долгой, пронзительной трелью, вызывая разводящего.


ПРИМЕЧАНИЯ

     История одного убийства. Впервые - в книге "Рассказы", 1.1 (1910).

     Словесность  -  в  царской  армии  занятия  солдат по изучению уставов,
положений, инструкций и т.п.
     ...пять  суток  переменным  -  дисциплинарное наказание в виде ареста с
выполнением днем служебных обязанностей.
     Артельщик    -   здесь   лицо,   производящее   закупки   продуктов   и
контролирующее норму их закладки в котел.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Истребитель



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


I

     Когда  неприятельский  флот  потопил  сто  восемьдесят  парусных  судов
мирного   назначения,   присоединив   к   этому   четырнадцать  пассажирских
пароходов,  со  всеми плывшими на них, не исключая женщин, стариков и детей;
затем,   после   того   как   он   разрушил   несколько  приморских  городов
безостановочным  трудом  тяжких  залпов  -  часть  цветущего побережья стала
безжизненной;  ее  пульс  замер,  и  дым и пыль бледными призраками возникли
там, где ранее стойко отстукивали мирные часы жизни.
     Нет  ничего  банальнее  ужаса, и однако нет также ничего стремительнее,
что   действовало  бы  на  сознание,  подобно  сильному  яду.  Поэтому-то  в
прибрежных  городах  и  селениях  появилось  множество  сумасшедших. Глаза и
неуверенность  нелепых  движений  существенно  выдавали  их.  Они никогда не
плакали,  - безумие лишено слез, - но произносили темные тоскливые фразы, от
которых  у  слышавших  их  сильнее  стучало сердце. Между тем неприятельский
флот  остановился  в  далеком  архипелаге, где, как в раю, солнце мешалось с
розовым  отблеском  голубой  воды,  -  среди  нежных  пальм,  папоротников и
странных  цветов; пламенные каскады лучей падали в глубину подводных гротов,
на  чудовищных  иглистых  рыб,  снующих  среди  коралла.  Из  огромных  труб
неподвижных   стальных   громад  струился  густой  дым.  Тяжелое  любопытное
зрелище!   Крепость   и   угловатость,   зловещая  решительность  очертаний,
соединение  колоссальной механичности с океанской стихией, окутанной туманом
легенд  и  поэзии,  - сказочная угрюмость форм, причудливых и жестких, - все
вызывает представление о жизни иной планеты, полной невиданных сооружений!
     В  одно  из чудесных утр, среди ослепительного сияния радужного тумана,
в  неге  сверкающей  голубой  воды,  взрывая  пену,  к крейсеру "Ангел бурь"
понеслась  таинственная  торпеда.  Удар  пришелся  по кормовой части. "Ангел
бурь"  окутался  пеной  взрыва  и  погрузился  на  дно. Флот был в смятении;
трепет    и    тревога    поселились    среди   команд;   назначались   меры
предосторожности;  охранители, сторожевые суда и дозорные миноносцы, получив
приказание,  зарыскали  по  архипелагу,  а  в  далекой  стране сотни молодых
женщин  надели  траурные  платья, и сны многих осенило угрюмое крыло страха.
Меж  тем  самые  тонкие хитрости не помогли открыть виновников катастрофы, и
это  казалось  изумительным, так как в тех диких водах не было других судов,
кроме судов флота, разрушившего цветущие берега.
     - Вы  посмотрите,  - сказал неделю спустя командир огромного броненосца
"Диск"  старшему  лейтенанту,  -  посмотрите  на  эти орудия: они напоминают
упавшие  стволы  лесов  Калифорнии.  Из  всех жерл вылетают конденсированные
воздушные поезда, сжавшие в своих округлостях вихри и землетрясения.
     Он  замолчал  и  повелительно  осмотрел  вечернее  небо.  В этот момент
"Диск"   дрогнул;  свирепый  гул  скатился  по  его  железным  сцеплениям  в
потрясенную тьму, и броненосец получил смертельную рану.
     В  течение  следующих  недель были потоплены миноносец "Раум", крейсера
"Флейш",  "Роберт-Дьявол" и две подводные лодки. Невозможно было предугадать
или  отразить  катастрофические  удары. Их как бы наносил океан. Казалось, в
глубоких   недрах  его  отражением  напряженной  действительности  рождались
громоподобные   силы,   принимающие   сверхъестественным  образом  внешность
реальную.  Морской  простор  стал  угрозой,  небо  -  свидетелем,  корабли -
жертвами.  Угрюмость и отчаяние поселились среди моряков. Тогда, желая раз и
навсегда   покончить   с  невидимым  ужасным  врагом,  адмирал  велел  тайно
вооружить  две  парусные  шхуны  с  тем,  чтобы,  плавая по архипелагу, они,
защищенные  безобидностью  своего  мнимого  назначения,  старались  отыскать
неприятеля.  Последний,  несмотря  на  всю осторожность, с какой действовал,
мог,  наконец,  пренебречь  ею  в  виду парусной скорлупы, чего, конечно, не
допустил  бы  с  военным  разведчиком. Одна шхуна называлась "Олень", другая
"Обзор".  На  "Олене"  был  капитаном  Гирам, человек странный и молчаливый;
"Обзором"  командовал  Лудрей,  веселый  пьяница  апоплексического сложения.
Пустившись  на  розыски,  суда  взяли  противоположные  направления: "Обзор"
двинулся  к  материку,  а "Олень" - к югу, в пустынное лоно вод, где изредка
можно  было  встретить  лишь  скалистый  риф. На рассвете следующего дня был
густой  белый  туман.  К  "Обзору"  кинулась  бесшумная торпеда, разорвала и
потопила  его,  а  "Олень", застигнутый тем же туманом, находился в это утро
неподалеку от архипелага. Паруса, заполоскав, сникли. Ветер исчез.
     Гирам  вышел  на палубу. В матово-белой тьме, насыщенной душной влагой,
царило  совершенное  молчание.  Дышалось  тяжело  и тревожно. На баке матрос
чистил  гвоздем  трубку,  и  скрип железа о дерево был так явственно близок,
как если бы эти звуки раздавались в жилетном кармане.


II

     Гирам   некоторое  время  смотрел  перед  собою,  словно  мог  взглядом
разогнать  туман.  Затем,  бессильный  увидеть  что-либо, он сел на складной
стул  в  странном, полугипнотическом состоянии. Оно пришло внезапно. Капитан
не  дремал,  не спал, его ум был возбужден и ясен, но чувствовал он, что при
желании  встать  или  заговорить  не  смог  бы выполнить этого. Однако он не
беспокоился.  Ему случалось переходить за границу чувств, свойственных нашей
природе,  довольно  часто,  начиная  именно  подобным  оцепенением,  и тогда
что-нибудь  вне  или внутри его принимало особый истинный смысл, родственный
глубокому  озарению.  Скоро  он  услышал  шум  воды,  рассекаемой  невидимым
судном.  По стуку винта можно было судить, что оно проходит совсем близко от
"Оленя".  Два  человека  разговаривали на судне не громко, но так явственно,
что  все  слова,  с грустным и величественным оттенком их были слышны, как в
комнате:
     - Что происходит с нами?
     - Не знаю.
     - Мы, как во сне.
     - Да, это не может быть действительностью.
     - Где остальные?
     - Все на том свете.
     - Кругом море, и нам не уйти отсюда.
     - Кажется, сегодня туман.
     - Я чувствую сырость и тяжесть в груди.
     - О, как мне больно, как безысходно горько!
     - В тьме родились мы и в тьме умираем!
     Шум отдалился, голоса стихли.
     Гирам  встрепенулся.  Стоя  за его плечами, вахтенный офицер вполголоса
приводил  свои  соображения  относительно  неизвестного судна. Он думал, что
оно весьма подозрительно.
     - Вы слышали разговор, Тиррен? - спросил капитан.
     - Я  слышал действительно невнятное бормотание, но был ли это разговор,
или проклятие, решать не берусь.
     - Нет, это был разговор и очень странный, чтобы не сказать больше.
     - А именно?
     - Признаюсь, я не мог бы передать его содержания. Однако туман редеет.
     Туман,  точно,  редел.  Под  белым паром просвечивала заспанная вода, а
вверху  наметился мутный голубой тон. Вскорости, рассекаемый золотым ливнем,
туман  распался  стаями белых теней, в апофеозе блистающих облаков открылось
океанское  солнце.  Сникшие паруса, взяв ветер, крылато потянулись вперед, и
"Олень"  двинулся  дальше, на поиски истребителя. Как ни осматривал горизонт
капитан Гирам, - нигде не было видно следов недавно проскользнувшего судна.


III

     Прошла  неделя. "Олень" безрезультатно вернулся к своему флоту, который
тем  временем  потерпел  еще  две  значительные  потери.  Так  как  не  было
оснований  ожидать прекращения военных действий со стороны невидимого врага,
то  адмирал  дал  приказ  идти  в  море.  Флот  направился  к  берегам Новой
Зеландии.
     Когда  он  ушел,  когда  его одуряющее присутствие, его гарные запахи и
металлические  звуки исчезли, - архипелаг вернул своим лагунам и островам их
прежнее  выражение  -  роскошь страстного творчества, и снова стало казаться
мне,  свидетелю  тех  событий,  что к этим оазисам в живописном сиянии тонко
окрашенных лучей летят райские птицы с оранжевыми и синими перьями.
     В  бурную ночь, когда дьявол тьмы, взбесившись, приподнимал истерзанные
волны,  целуя  их  с  пеной  у  рта,  за борт почтового парохода упал матрос
Кастро.  Он  хорошо плавал, но, выбившись наконец из сил, потерял сознание и
очнулся  на  пустынных  камнях,  в  утренней  тишине маленького залива, куда
погибавшего   выбросило   случайной  волной.  Кастро  был  разбит  ужасом  и
усталостью.  Однако  уголок океана, приютивший его, был так прелестен, что к
несчастному  немедленно  снизошло  настроение  ясной  живости.  Тесный  круг
сияющих  скалистых  зубцов  отражался  в  дымчатой  синеве  моря,  а глубина
залива,  полная  облаков,  дышала  сказочными  намеками. Оглядевшись, Кастро
заметил  недалеко  от себя спину подводной лодки, дремлющей в тени каменного
навеса.   Удивленный   таким   неожиданным   обстоятельством,  матрос  долго
рассматривал  опасное  судно,  пока  на  его  площадку  не вышли изнутри два
человека,  из  которых  один  был,  видимо, слеп, так как двигался неуклюжей
ощупью,  с  закрытыми  глазами;  его  лицо,  завешенное  изнутри тьмой, было
грубовато  и  грустно.  Второй, явный моряк, бородач, решительной внешности,
говорил  с первым, наклонясь к его уху, и Кастро, хотя прислушивался, ничего
не  расслышал.  Затем  оба  они скрылись внутрь лодки; через несколько минут
она  продвинулась  к скале, и тот же моряк вышел на мостик один, с сумкой за
плечами  и  палкой  в  руке.  Он  спрыгнул на камни и, поспешно шагая, скоро
увидел Кастро.
     - Остановитесь,  приятель,  -  сказал матрос, - и если прогулка наша не
выйдет длинной, уделите мне чуточку чего-либо съестного.
     - Что ты за человек? - подозрительно спросил неизвестный.
     - Я  человек, умеющий хорошо плавать. В эту ночь меня смыло за борт; но
я очень сердит; я рассердился и спасся.
     - Идем,  - помолчав, сказал моряк. - Моя прогулка длинна, но нам хватит
галет.
     И  молча, осторожно рассматривая друг друга, они выбрались из каменного
хаоса прибрежья в тихую пустыню.


IV

     - Приятель!  -  заговорил,  не  выдержав,  Кастро.  -  Я  по природе не
любопытен,  но  если  вы не видите во мне врага, то расскажите, как попала в
это  глухое  место  подводная лодка? Мы идем вместе. Я ем вашу галету, путь,
кажется,  предстоит  не  близкий,  так  как  нет нигде признаков какого-либо
селения,  а потому осмеливаюсь просить вас приоткрыть маленький уголочек сих
странностей.
     Неизвестный  ничего  не  ответил,  улыбнулся  и  заговорил  о другом, а
Кастро  в  течение  дня еще раза три пытался навести разговор на ту же тему,
но  лишь  когда они заночевали у костра под придорожной скалой, моряк открыл
тайну подводной лодки:
     - Мы  плыли из Европы с минным отрядом и, - долго рассказывать, как это
произошло  в подробностях, - после трех суток бурной погоды потеряли из виду
свой отряд, крейсируя вблизи этого берега.
     Наконец,  волнение  стихло;  мы  остановились неподалеку от старенького
монастыря,  погрузившего  свои  белые  стены  в  зелень  и  аромат  цветущих
апельсиновых  садов.  Там жили слепые, тринадцать человек, схоронивших блеск
дня  и  алмазные  огни  ночей  в  унылой  тьме трагического рождения. Скоро,
нуждаясь в пресной воде, я, захватив часть команды, отправился в монастырь.
     Пока  матросы, руководимые монахами, делали свое дело, я присел в саду;
обвеянный  теплым  ветром,  уставший,  я  не мог противиться смыканию глаз и
скоро  уснул,  а  когда  очнулся, была ночь. Взошла луна, разостлавш