прохода,
звучали  со  всех  сторон,  как  будто  к  нам  двигалась толпа.  Я  испытал
неприятное,  нервное ощущение, но, когда Астарот вырос у моего плеча во весь
рост, эхо шагов умолкло.
     - Костер,  пожалуй,  не  помешает,  -  сказал он,  присев на корточки и
раздувая брошенную им поверх углей охапку древесного лома; он кивнул головой
Бигу далеко не успокоительно,  а тот почесал лоб.  -  Нельзя идти дальше,  -
заговорил  Астарот;   он  сказал  еще  несколько  слов,  но  тут,  вспыхнув,
заполоскали огненными языками дрова,  и я с изумлением увидел новое,  совсем
переродившееся лицо  Астарота.  Он  был  ярко  бледен,  весел  без  улыбки и
оживлен;  веселье,  поразившее самую глубину его  зрачков,  не  было простым
смехом  глаз;  в  нем  светилось столько безумной остроты,  значительности и
мысли, что я в первый момент отнес это на счет изменчивых колебаний пламени;
однако не  могло быть сомнений,  что  охотник испытывает нечто в  сильнейшей
степени.  Он посмотрел на меня взглядом человека,  рассматривающего горизонт
поверх головы собеседника, и тотчас же отвернулся к Бигу.
     - Я прошел,  - начал он свой рассказ, - так далеко, что уткнулся руками
в поворот и пополз.  Через минуту я слышал шум,  какой бывает, когда о крышу
дробится  проливной  дождь.   Шум  переходил  в  голоса.  Я  не  мог  ничего
расслышать,  но  там,  должно быть,  говорило или шепталось вполголоса много
людей.  Тогда я прополз дальше,  пока не увидел своих рук.  Это был свет. На
камне сидел часовой,  судя по форме -  из волонтеров Фильбанка;  он не видел
меня и совал прикладом в горевший перед ним костер сучья,  которых у стены я
заметил большой запас. С меня было довольно, я отступил в тень и вернулся.
     - Хорошо, - медленно сказал Биг, - подумаем обо всем этом. - Он закурил
трубку.  - Надо отдать справедливость Фильбанку: он знает, что делает. Утром
Фильбанк будет хозяином в Зурбагане.
     - Утром?  -  спросил я,  но тотчас же, сообразив, понял, что вопрос мой
наивен.
     Астарот не дал мне времени поправиться.
     - Утром светло, - сказал он. - Ночью следует опасаться засады - если не
в проходе, то при выходе из него; так поступают звери и люди. Мрак не всегда
выгоден,  и Фильбанк доволен,  я думаю,  уже тем, что спрятался до рассвета.
Утром он обрушится на Зурбаган и перебьет гарнизон.
     - Нам надо вернуться,  -  сказал Биг.  - Эта дорога закрыта. Сам дьявол
указал Фильбанку проход.  Кого это,  интересно бы  знать,  разбил он  по  ту
сторону гор, прежде чем явился сюда?
     Астарот пристально,  как бы взвешивая и что-то рассчитывая,  смотрел на
Бига;  оба они не обращали на меня никакого внимания.  Но я и не претендовал
на  это;  мне нравилось безответственное положение зрителя;  давая же советы
или  пытаясь -  вообще -  проявить свое  влияние,  я  этим принимал на  себя
известные обязательства,  относительно которых, не зная пока, куда они могут
клониться, решил быть в стороне.
     - Мне пришла в голову одна мысль!  - Астарот с живостью подошел ко мне.
- Сударь,  клянусь вам,  что это дело чистое и возможное.  Не думайте, что я
сумасшедший,  выслушайте.  Можно остановить Фильбанка.  В  полуверсте отсюда
проход образует угол;  стены  круты  и  высоки;  более чем  пять  человек не
встанут там рядом.  Невелика хитрость убить медведя, и это мы всегда успеем,
но если вы не очень боитесь потерять жизнь - Фильбанк отступит. До рассвета,
играя в четыре руки, мы поставим между собой и им земляной вал.
     - Филь...  -  начал Биг,  -  их  тысячи,  Астарот,  но  мне такая затея
нравится.  -  Он  мечтательно улыбнулся.  -  Знаете,  сударь,  ружье и  глаз
Астарота? Вы должны тогда посмотреть на его работу.
     Я понял, что это не шутка, и вздрогнул. Спокойствие Бига поразило меня.
Он  рассматривал замысел с  точки  зрения  техники и  работы,  -  чудовищную
опасность  затеи,   разумеется,   приходилось  подразумевать.   Предложение,
интересное своей  колоссальной дерзостью,  заставило работать  воображение с
такой силой, что я встрепенулся.
     - Хорошо, - сказал я, - мне нет причин отказываться, я с вами.
     - Еще раз!
     - Да!
     - Еще раз!
     - Да!
     - О!  -  сказал Астарот,  оставляя меня в покое, - если так, Биг, то не
будем терять времени!  Скачи и дай знать в Зурбагане,  но торопись; середина
ночи, путь не близок и труден, патронов немного, оставь свой запас. Есть?
     - Есть!
     Биг,  взвалив на плечо седло и  ружье,  с  головней в  руке бросился по
направлению к выходу.  Это было первым шагом,  началом действия,  после чего
некогда  было  уже  ни  говорить,  ни  закреплять  впечатления,  и  ожидание
неизвестного вытеснило из моей головы все остальное.
     - Спешите, - сказал Астарот, - возьмем по головне - и за дело!


        "VI"

        "ФИЛЬБАНК"

     Я  видел,  что  имею  дело с  людьми решительными и  отважными в  такой
степени,  о  которой мы,  не будучи ими,  едва ли можем составить себе ясное
представление.  Но это-то и  увлекало меня.  Я вспомнил Фильса и его друзей,
проделывающих  бесцельно  головоломные  вещи.   Здесь,   в  деле,  затеянном
Астаротом,  требовалось не  одно лишь присутствие духа,  а  напряжение всего
существа    человека,     исключительная    сосредоточенность    мысли     и
осмотрительность.   Следуя  в  потемках  за  Астаротом,  я  чувствовал,  что
проникаюсь глубоким интересом к дальнейшему;  обыкновенная стычка, вероятно,
не показалась бы мне столь привлекательной.
     Идти было трудно и  беспокойно.  Спотыкаясь о камни,  ямы,  возвышения,
трещины  и  холмы  осыпей,  мы  шли  так  скоро,  как  позволяли условия,  и
остановились, когда Астарот сказал:
     - Мы  у  поворота.  Дальше идти не стоит:  здесь наивыгоднейшее для нас
место.
     Головни,  догорев,  угасли;  по  звуку  шагов  я  чувствовал,  не  видя
охотника,  что он кружится неподалеку,  ощупывая руками стены. Как оказалось
потом,  он не был вполне уверен, что поворот здесь. Я явственно слышал его и
свое дыхание,  чего в  обычное время не  замечаешь,  и  дыхание это  звучало
убедительно, как рожок, играющий наступление. Астарот, нащупав меня, сказал,
что  надо  зажечь  костер.  Долго,  ползая на  коленях,  собирали мы  ощупью
хворост,  гнилье, пни и все, что дождевые потоки годами обрушивали в проход;
наконец покончив с  этим,  я  чиркнул спичкой и  поджег  наваленную у  стены
груду.
     Тогда,  выбрав наиболее возвышенное у  поворота место  (чтобы облегчить
труд),  мы стали ворочать камни, вкатывая их на возвышение руками и кольями.
Поворот уходил  влево  зубчатым гротом;  расстояние между  почти  совершенно
отвесными,  с  выступами и трещинами,  стенами,  в том месте,  где мы начали
кладку,  равнялось шести шагам. Тягостное ощущение усиливалось непроницаемым
мраком,   границы  которого  далее  весьма  скудного  предела  бессилен  был
раздвинуть огонь.
     Охотник укладывал и носил камни,  не отдыхая,  и я не отставал от него,
заражаясь быстротой его  движений.  Первый ряд,  шириною в  шесть  или  семь
футов,  мы положили легко,  второй был возведен уже медленнее; промежутки мы
заполняли землей,  разрыхляя ее топором Астарота и палками;  чем далее,  тем
труднее становилась наша  работа,  и  я  не  мог  подымать приблизительно на
высоту груди  некоторых камней;  тогда  мы  взваливали их  вместе,  упираясь
плечами.   Усталости  я   не  чувствовал,   напротив  -   особое  нетерпение
торопливости подгоняло меня,  и в этом было своеобразное упоение. Я двигался
в  страстном хороводе усилий,  ускоряя темп их  почти до  головокружения;  с
наслаждением замечал я удобные камни и, взвалив их, шатаясь, в следующий ряд
баррикады,  спешил за новыми.  Иногда,  для того,  чтобы подбросить в  огонь
дров,  мы прекращали работу,  -  но уже,  невольно оглядываясь,  разыскивали
глазами новый материал; в одну из таких минут охотник сказал:
     - Довольно! Заграждение на высоте нашего роста. Устроим еще амбразуры и
прекратим.
     Это было действительно последнее, что нам оставалось сделать. Амбразуры
мы  соорудили из  самых больших камней,  а  внизу,  у  подножия заграждения,
устроили несколько грубых ступеней.  Когда все было кончено и поперек ущелья
вырос настоящий тупик, - я сел, чувствуя слабость: устало колотилось сердце,
с  трудом  разгибались  руки.   Меня  клонило  ко  сну.   Я  сделал  попытку
встряхнуться,  но ослабел еще более и, в состоянии полного изнурения, уронил
голову на руки.
     - Отдохните,  я  спать не буду,  -  сказал Астарот,  и я,  позабыв все,
уснул.  -  Пора,  -  сказал,  нагибаясь ко мне, Астарот. Я сознавал, что это
говорит он,  но тотчас уснул опять,  и приснилось мне, что охотник спит, а я
расталкиваю его,  говоря:  "Вставайте!" - Вставайте! - повторил Астарот, и я
нервно вскочил.
     Костер потух.  Было еще темно,  но  вверху ясно обозначались на  свежем
небе силуэты обрыва.  Внизу,  присмотревшись,  можно было различить,  хотя с
трудом, хаотическое дно прохода; ущелье напоминало разрыв гигантским плугом.
Я тотчас припомнил все.  Астарот,  стоя у заграждения,  раскладывал патроны,
чтобы иметь их под рукой; у него был очень деловой вид.
     Я подошел к нему, взяв ружье, но видя, что он положил свое, - сделал то
же.
     - Через полчаса,  а может быть, и меньше, - сказал охотник, - мы увидим
врага. Встреча будет не из приятных, но шумная и - по-своему - оживленная.
     Только  теперь я  обратил внимание на  высоту баррикады,  и  высота эта
показалась мне чрезмерной.
     - Мы перестарались,  Астарот,  - заметил я, - можно было устроить тупик
пониже.
     - Нет!
     - Почему?
     - Вы недогадливы.  Когда люди начнут падать от выстрелов,  нужно, чтобы
им было как можно более места в высоту. В противном случае они закроют собой
цель.
     - Астарот, - сказал я, - меня интересует нечто более важное. Почему вы,
не солдат,  даже не горожанин по привычкам и образу жизни,  подвергаете себя
немалому риску, выступая против Фильбанка?
     - Да. Почему? - рассеянно ответил он. - Три часа тому назад я, пожалуй,
не нашел бы,  что вам ответить. Пока мы таскали камни, все выяснилось. Разве
вы всегда знаете, почему делаете то или другое? Но я теперь знаю. Потому что
это не совсем обыкновенное дело. Будет о чем вспомнить и рассказать. Я скоро
начну  седеть,  а  что  было  у  меня  в  жизни?  Полдюжины мелких  стычек и
безопасные охоты? Нет, мне хотелось бы превратить в войну всю жизнь, и чтобы
я был всегда один против всех. Увы, это немыслимо. Всегда кто-нибудь скажет:
"Вы поступили правильно, Астарот".
     Он произнес это с  оттенком спокойной грусти.  И я понял,  как безмерно
жаден и горд этот полудикий человек,  считающий несчастьем то, о чем мечтают
и чего добиваются миллионы.
     - Даже так?
     - Именно так.  Если  бы  я  знал,  что  есть где-нибудь второй Астарот,
полный двойник мой не только по наружности, но и по душе, я бы пришел к нему
с  предложением кинуть жребий -  ему  жить или мне?  Мы  подвергаемся теперь
опасности;  поэтому я желаю,  чтобы вы узнали меня. Где-то, когда и где - не
помню,  имел один человек редкую книгу и был уверен, что ни у кого больше на
всем  земном шаре  нет  такой же  второй книги.  Но  вот  приходят к  нему и
говорят,  что в соседнем городе, у богатого помещика, именно такой экземпляр
лежит в  хрустальной шкатулке.  Тотчас же  этот  человек взял  большую сумму
денег и  приехал к  сопернику.  Не  говоря ему о  своей книге,  он  купил за
бешеную цену второй экземпляр и бросил его,  на глазах бывшего владельца,  в
камин;  огонь сделал свое дело.  Итак,  теперь вы  поняли,  почему я  против
Фильбанка? Потому, что Фильбанк не скажет: "Правильно, Астарот!"
     С  глубоким изумлением смотрел я  на  этого  -  воистину -  загадочного
человека. Он отвернулся, прислушиваясь, и положил мне на плечо руку.
     - Фильбанк наступает, - сказал Астарот, - будем встречать гостей.
     Небо прояснилось; раннее утро наполнило сумрачный проход унылым светом.
Я  слышал,  закладывая патроны,  глухой ропот шагов,  позвякивание,  шорохи,
неопределенный протяжный  шум  и  смутные  голоса.  Астарот,  не  отрываясь,
смотрел через заграждение; настойчивый взгляд его как бы просил торопиться и
не задерживать. Шум превратился в гул; отголоски, проникая эхом позади нас и
по  всему тревожно оживающему проходу,  раздавались со  всех  сторон.  Из-за
поворота показались солдаты.  Ничего не  подозревая,  они  торопливо,  держа
ружья наперевес,  высыпали на близкое от нас расстояние и  с недоумением,  а
некоторые с испугом - остановились.
     Астарот выстрелил,  затем  -  я,  целясь в  ближайшего;  тотчас же  два
человека,  пятясь и вскрикивая, упали назад, и то, что произошло далее, было
поистине потрясающе даже  для  меня,  готового ко  всему.  Проход  загудел и
взвыл,   слабые  вначале  раскаты  гула,  полного  воплей,  крика,  звона  и
угрожающего смятения,  отраженные глухим эхом,  усилились до  громоподобного
взрыва.  Тысячи людей, стиснутые за поворотом узкими отвесами стен, бились в
необычайном волнении. Солдаты, в которых стреляли мы, скрылись; но не прошло
и минуты,  как новый рой их,  стремительно кинувшись вперед, упал на колени,
гремя выстрелами, и в тот же момент стоявший за солдатами офицер прислонился
к стене, сраженный выстрелом Астарота.
     Я  был  в  состоянии никогда  мною  не  испытанного головокружительного
увлечения.  Мои выстрелы,  которые, сдерживаясь, я посылал весьма тщательно,
не  всегда достигали цели,  но Астарот поступал толково.  Я  не помню в  эти
минуты ни  одного с  его стороны промаха.  Он хлестал пулями,  как бичом,  и
каждый выстрел его убивал, даже не ранил. Он был вне себя, но меток. Один за
другим   растягивались,    взмахивая   руками,    солдаты,    и    в    этой
сосредоточенно-деловитой стрельбе было столько уверенности,  что я  невольно
взглянул на рассыпанные у локтей Астарота патроны,  считая их вместо солдат.
В  глубине поворота блестели,  колыхаясь,  штыки,  но скоро их и лица солдат
туманом окутал пороховой дым,  и  огонь выстрелов еще ярче заблестел в дыме,
принимая красный оттенок.  Пули,  разбиваясь о  камни звонкими,  отрывистыми
ударами или свистя над головой,  напоминали о смерти, но в жестокой жуткости
их  я   ловил  звуки  очарования  и  немого  восторга  перед  лицом  судьбы,
подвергнутой столь гневному испытанию.
     Прикрытый камнями, целясь в узкую меж ними, не шире трех пальцев, щель,
я мог до времени считать себя в безопасности,  но опасаясь за ружье, могущее
быть  подбитым случайной пулей,  выставлял дуло  самым концом.  Я  целился и
стрелял  преимущественно в  тех,  чей  прицел  видел  направленным на  себя.
Солдаты,   постепенно  отступая,   стреляли  теперь  из-за   угла  поворота,
подставляя охотнику для прицела лишь часть головы,  -  но он поражал их и  в
таком положении,  и  именно -  в голову.  Они падали на свои ружья,  а на их
месте  появлялись другие;  я  же,  сберегая патроны,  ждал  нового открытого
выступления.  Вдруг  Астарот,  прицелившись,  опустил ружье:  ни  людей,  ни
выстрелов не виделось больше в повороте,  и перестрелка умолкла. Трупы, один
на другом, лежали более чем внушительно.
     - Слушайте,  вы! - вскричал охотник. - Слушайте! Скажите Фильбанку, что
он не пройдет здесь.  Я  не один;  нас двое,  и  мы устроим вам очень тесную
покойницкую! Уходите!
     Никто не ответил ему,  но и я и он знали,  что те, к кому были обращены
эти слова, - слышат.
     - Вас двое? - неожиданно сказал, появляясь в глубине поворота человек с
белым платком в руке; он махнул им несколько раз и подошел ближе. Он был без
ружья  и  всякого другого оружия;  как  бы  вспухшие глаза его  на  мясистом
бледном лице,  лишенном растительности,  тонкий,  словно запечатанный, рот -
были презрительны;  он смотрел,  прищурившись,  и медленно улыбнулся.  - Вас
двое?  Каждого из этих двоих я  повешу за ноги;  я  возьму вас живьем.  Я  -
Фильбанк.
     - Разбойник,  -  сказал Астарот, - если бы не белый платок, я перевязал
бы тебе голову красным.
     - Бродяга,  - ответил, темнея, Фильбанк. - Мундир, который ты видишь на
мне, обязывает меня сдержать слово. Долой из этого курятника! Беги!
     - Повелитель,  - насмешливо возразил охотник, - почему вам хочется идти
в эту сторону?  Ступайте обратно,  там вам не помешает никто.  Пока вы идете
вперед - сила на нашей стороне, но, разумеется, никакими усилиями не удалось
бы  нам задержать вас,  если вы вздумаете отступить;  самое большее,  что мы
схватим за шиворот двух.
     - Хорошо, - сказал Фильбанк. - Помни! - И он скрылся.
     - Это -  атака, - сказал, хватая меня за руку, Астарот. - Но нам, может
быть, не хватит зарядов. Биг не возвращается. Вы готовы?
     - Вполне.
     Высокий торопливый рожок заиграл в невидимом повороте и смолк.  Тогда я
увидел,   что  может  сделать  один  человек,  вполне  владеющий  искусством
стрельбы.  Толпа,  выбежавшая на нас, расступилась, давая упасть мертвым; их
было не  меньше шести;  шесть пуль вылетело из ружья Астарота скорее,  чем я
прицелился в  одного.  И  так же,  как и  в  первый раз,  испуганные солдаты
остановились,  но  охотник еще раз повторил ужасную операцию -  и  я  увидел
множество падающих,  как пьяные,  обезумевших людей; хватаясь друг за друга,
вскрикивали они  и  умирали на  наших  глазах  в  то  время,  как  уцелевшие
растерянно смотрели на  них.  -  Попробуйте окопаться!  -  крикнул  охотник.
Некоторые повернулись и побежали. Здесь я убедился в преимуществе магазинных
ружей перед однозарядными;  у  меня  же  и  Астарота были именно магазинки -
Шарпа и  Консидье.  Шарповские значительно легче,  но  Консидье для меня был
удобнее  по  устройству прицела,  благодаря которому менее  опытный  стрелок
может быть  и  не  вполне точен,  зато быстрее ловит,  с  небольшою ошибкою,
мушку.
     Воспользовавшись  замешательством  наступающих,   я   решил   истратить
несколько патронов подряд,  -  для  впечатления.  Из  них только один пропал
даром. Не знаю, что подумал об этом охотник, но я не претендовал равняться с
ним в точности.  Вероятно, он не заметил этого. Губительная работа захватила
его.  Волонтеры стреляли залпами,  стараясь держаться дальше  и  не  толпой;
некоторые,  срываясь,  подбегали почти вплотную и не возвращались назад, и я
вспомнил слова охотника о высоте заграждения. Иногда, сбитые пулей, каменные
брызги хлестали меня  в  лицо;  я  вытирал кровь и  стрелял снова,  торопясь
предупредить каждого целившегося в меня.
     - Двадцать пуль я могу уделить им,  - сказал охотник, - двадцать первая
для меня.  Приберегите и себе, - прибавил он, помолчав, - а то ведь Фильбанк
сказал правду.
     Слова  его  не  испугали и  не  взволновали меня.  Я  мало  надеялся на
благополучный исход и,  сообразив,  что могу выстрелить,  без риска остаться
живым,  еще десять раз, всадил первую из десяти в голову толстого волонтера,
только  что  высунувшегося ползком из-за  угла  поворота.  Солдат дернулся и
упал.
     - О Биг, Биг! - вскричал Астарот, хватаясь за раненое ухо, - скоро я не
буду ни слышать,  ни видеть,  ни стрелять,  но ты увидишь,  Биг,  что не зря
оставил заряды! Ведь это трупы!
     И  он,  уже не  оберегая себя,  вскочил на верхнюю ступень заграждения,
показывая  мне  рукой  груду,   за  которой,   как  за  прикрытием,  торчали
вспыхивающие молниями штуцера. Спрыгнув, Астарот рассмеялся.
     - Довольно! - сказал он. - Дело, как мы умели и могли, сделано. Не пора
ли? Нет. Вы слышите? Это - Биг и солдаты!
     Я   оглянулся.   Из-за  бугров,   маленькие  на  отдалении,   торопливо
выскакивали,  подбегая к нам, вооруженные люди, и я от всего сердца мысленно
поздравил их с продолжением удачного дела.


        "VII"

        "ВОЗВРАЩЕНИЕ"

     Меня вытеснила толпа солдат,  и  я очутился у стены,  шагах в десяти от
заграждения, вместе с охотником. К нам подошел Биг.
     - Правильно,  Астарот!  - сказал он, задыхаясь от изнурительного бега в
проходе.