площадкой,  одна  сторона  которой  примыкала  к  каменному срыву ручья. Мур
подошел  к  воде,  думая,  что  Лид  прав: характер сказочности ярко и пышно
являлся  здесь,  в  диком  углу,  созданном  как  бы  всецело  для  гномов и
оборотней.  Ручей  не  был  широк, но стремителен; подмыв берега, вырыл он в
них  над  хрустальным течением угрюмые, падающие черной тенью навесы; желтые
как  золото,  и  зеленые,  в  водорослях,  крупные  камни  загромождали дно;
раскидистая  листва  леса высилась над водой пышным теневым сводом, а внизу,
грубым  хаосом  бороздя  воду,  путались  гигантские  корни; стволы, с видом
таинственных  великанов-оборотней,  отходя  ряд  за  рядом  в  тишину  диких
сумерек,  таяли,  становясь  мраком, жуткой нелюдимостью и молчанием. Тысячи
отражений  задремавшего  света  в  ручье и над ним создали блестящую розовую
точку,  сиявшую  на  камне у берега; Мур пристально смотрел на нее, пока она
не исчезла.
     - Проклятое  место!  -  сказал  Мур, пытливо осматривая лужайку, словно
трава,  утоптанная его предшественниками, могла указать невидимую опасность,
шепнуть  предостережение,  осенить  ум  внезапной  догадкой.  - Сигби, Гок и
Бильдер  стояли  тут,  как  стою  я.  Тревожно  разгуливал  огромный  Бирон,
разминая  воловьи  плечи;  Гешан,  пощипывая  усики, рассматривал красивыми,
бараньими  глазами  каждый сучок, пень, ствол... Тех нет. Может быть, ждет и
меня то же... Что то же?
     Но  он,  как  и  весь  отряд  капитана  Чербеля, не знал этого. В графе
расхода  солдат  среди  умерших  от укусов змей, лихорадки или добровольного
желания  скрыться  в  таинственное  ничто,  что было не редкость в летописях
ужасного  похода,  среди убитых и раненых Чербель отметил пятерых "без вести
пропавших".   Разные   предположения   высказывались   отрядом.  Простейшее,
наиболее  вероятное  объяснение нашел Чербель: - "Я подозреваю, - сказал он,
-  очень  умного,  терпеливого  и  ловкого  дикаря, нападающего неожиданно и
бесшумно".
     Никто  не  возразил  капитану, но тревога воображения настойчиво искала
других   версий,   с   которыми  возможно  связать  бесследность  убийств  и
доказанное  разведчиками  отсутствие  вблизи неприятеля. Некоторое время Мур
думал  обо всем этом, затем соответственно настроенный ум его, рискуя впасть
в  суеверие,  стал  рисовать кошмарные сцены тайных исчезновений, без удержа
мчась  дорогой  больного  страха  к  обрывам  фантазии. Ему мерещились белые
перерезанные  шеи;  трупы  на  дне  ручья;  длинные,  как  у  тени в закате,
волосатые  руки,  тянущиеся  из-за  стволов  к  затылку цепенеющего солдата;
западни,   волчьи   ямы;   он  слышал  струнный  полет  стрелы,  отравленной
молочайниками  или  ядом  паука  сса,  похожего на абажурный каркас. Хоровод
лиц,  мучимых  страхом,  кружился  в  его глазах. Он осмотрел ружье. Строгая
сталь  затвора, кинжальный штык, четырехфунтовый приклад и тридцать патронов
уничтожили  впечатление  беззащитности; смелее взглянув кругом, Мур двинулся
по лужайке, рассматривая опушку.
     Тем  временем угас воздушный ток света, падавший из пылающих в вечерней
синеве  облаков,  и  деревья  медленно  запахнули  на  только  что перед тем
озаренной  стороне  прозрачные  плащи  сумерек. От теней, рушивших искристые
просветы  листвы,  от  засыпающего  ручья  и  задумчивости  спокойного  неба
повеяло   холодной   угрозой,  тяжелой,  как  взгляд  исподлобья,  пойманный
обернувшимся  человеком.  Мур, ощупывая штыком кусты, вышел к ручью. Пытливо
посмотрел  он  вниз  и  вверх по течению, затем обратился к себе, уговаривая
Мура не поддаваться страху и, что бы ни произошло, твердо владеть собою.
     Солнце  закатилось  совсем, унося тени, наполнявшие лес. Временно, пока
сумерки  не  перешли  в  мрак, стало как бы просторнее и чище в бессолнечной
чаще.  Взгляд  проникал  свободнее  за  пределы опушки, где было тихо, как в
склепе,  безлюдно  и мрачно. Язык страха еще не шептал Муру бессвязных слов,
заставляющих  томиться  и  холодеть,  но  вслушивался  и  смотрел он подобно
зверю, вышедшему к опасным местам, владениям человека.
     Мрак  наступал,  отходя перед судорожным напряжением глаз Мура, и снова
наваливался,  когда,  бессильный  одолеть  невольные  слезы,  заволакивающие
зрачки,  солдат  протирал  глаза.  Наконец одолел мрак. Мур видел свои руки,
ружье,  но  ничего более. Волнуясь, принялся он ходить взад и вперед, сжимая
потными  руками  ружье. Шаги его были почти бесшумны, за исключением одного,
когда  под  упором  ноги  треснул  сучок;  резкий в звонкой тишине звук этот
приковал  Мура  к  месту.  Шум  сердца  оцепенил  его; отчаянный дикий страх
ударил  по  задрожавшим  ногам  тяжкой  как  удушье  внезапной слабостью. Он
присел,  затем  лег,  прополз  несколько  футов  и  замер.  Это продолжалось
недолго;  отдышавшись,  часовой  встал.  Но  он  был  уже во власти страха и
покорен ему.
     Главное,  над  чем  работало  теперь  его  пылающее  воображение - было
пространство   сзади   его.   Оно  не  могло  исчезнуть.  Как  бы  часто  ни
поворачивался  он,  -  всегда  за его спиной оставалась недосягаемая зрению,
предательская  пустота  мрака.  У  него не было глаз на затылке для борьбы с
этим.  Сзади  было везде, как везде было спереди для существа, имеющего одно
лицо  и  одну  спину. За спиной была смерть. Когда он шел, ему казалось, что
некто  догоняет его; останавливаясь - томился ожиданием таинственного удара.
Густой  запах  леса  кружил голову. Наконец Муру представилось, что он умер,
спит  или  бредит.  Внезапное  искушение поразило его: уйти от пытки, бежать
сломя  голову  до  изнурения,  раздвинуть  пределы  мрака, отдаляя убегающей
спиной страшное место.
     Он  уже  глубоко  вздохнул,  обдумывая шаг, подсказанный трусостью, как
вдруг  заметил,  что  поредевший  мрак  резко  очертил тени стволов, и ручей
сверкнул  у  обрыва,  и  все кругом ожило в ясном ночном блеске. Поднималась
луна.  Лунное утро высветило зелень пахучих сводов уложив черные ряды теней,
в  мерцающем  неподвижном  воздухе  под  голубым  небом царствовало холодное
томление света. Невесомый, призрачный лед!


II

     Тщательно  осмотрев  еще  раз  опушку  и  берег  ручья,  Мур  несколько
успокоился.
     В    неподвижности   леса,   насколько   хватал   глаз,   отсутствовало
подозрительное;  думая,  что  на  озаренной  луной поляне никто не осмелится
совершить  нападение, Мур благодарно улыбнулся ночному солнцу и стал посреди
лужайки,  поворачиваясь  время  от  времени  во  все  стороны.  Так стоял он
минуту,  две,  три,  затем  услышал  явственный,  шумный  вздох, раздавшийся
невдалеке сзади него, похолодел и отскочил с ружьем наготове к ручью.
     "Вот  оно,  вот,  вот!.."  -  подумал  солдат. Кровавые видения ожили в
потрясенном  рассудке. Тяжкое ожидание ужаса изнурило Мура; мертвея, обратил
он  мутные  от  страха глаза в том направлении, откуда прилетел вздох, - как
вдруг совсем близко кто-то назвал его по имени, трижды. "Мур! Мур! Мур!.."
     Часовой  взвел  курок,  целясь по голосу. Он не владел собой. Голос был
тих и вкрадчив. Смутно знакомый тон его мог быть ошибкой слуха.
     - Кто  тут?  -  спросил  Мур  почти  беззвучно,  одним  дыханием.  - Не
подходите никто, я буду убивать, убивать всех!
     Он  плохо  сознавал, что говорит. Одна из лунных теней передвинулась за
кустами,  растаяла и появилась опять, ближе. Мур опустил ружье, но не курок,
хотя перед ним стоял лейтенант Рен.
     - Это я, - сказал он. - Не шевелись. Тише.
     Обыкновенное  полное  лицо  Рена  казалось  при свете луны загадочным и
лукавым.  Ярко блестели зубы, серебрились усы, тень козырька падала на искры
зрачков,  вспыхивающих,  как у рыси. Он подходил к Муру, и часовой, бледнея,
отступал,  наводя  ружье.  Он молча смотрел на Рена. "Зачем пришел?" - думал
солдат.  Дикая,  нелепая сумасшедшая мысль бросилась в его больное сознание:
"Рен убийца, он, он, он убивает!"
     - Не подходите, - сказал солдат, - я уложу вас!
     - Что?!
     - Без всяких шуток! Сказал - убью!
     - Мур, ты с ума сошел?!
     - Не знаю. Не подходите.
     Рен  остановился.  Он подвергался опасности вполне естественной в таком
исключительном положении и сознавал это.
     - Не  бойся,  -  произнес  он,  отступая  к  лесу. - Я пришел к тебе на
помощь, дурак. Я хочу выяснить все. Я буду здесь, за кустами.
     - Мне  страшно, - сказал Мур, глотая слезы ужаса, - я боюсь, боюсь вас,
боюсь всего. Это вы убиваете часовых!
     - Нет!
     - Вы!
     - Да нет же!!
     Страшен  как  кошмар  был  этот  нелепый  спор  офицера  с  обезумевшим
солдатом.  Они  стояли  друг  против  друга,  один  с  револьвером, другой с
неистово пляшущим у плеча ружьем. Первый опомнился лейтенант.
     - Вот  револьвер!  -  Он  бросил  оружие  к ногам Мура. - Подыми его. Я
безоружен.
     Часовой,  исподлобья  следя  за  Реном,  поднял оружие. Припадок паники
ослабел; Мур стал спокойнее и доверчивее.
     - Я устал, - жалобно произнес он, - я страшно устал. Простите меня.
     - Поди  окуни  голову в ручей. - Рен тоном приказания повторил совет, и
солдат  повиновался. Надежда на помощь Рена и ледяная вода освежили его. Без
шапки, с мокрыми волосами вернулся он на лужайку, ожидая, что будет дальше.
     - Может  быть,  мы  умрем оба, - сказал Рен, - и ты должен быть готов к
этому.  Теперь  одиннадцать.  -  Он посмотрел на часы. - Торопясь, я чуть не
задохся  в  этих  трудно проходимых местах, но сила моя при мне, и я надеюсь
на  все  лучшее.  Стой  или  ходи,  как  прежде. Я буду неподалеку. Доверься
судьбе, Мур.
     Он   не   договорил,   ощупал,  будучи  запасливым  человеком,  второй,
карманный револьвер и скрылся среди деревьев.


III

     Рен  удобно  поместился  в  кустах,  скрывавших его, но сам отлично мог
видеть   поляну,  берег  ручья  и  Мура,  шагавшего  по  всем  направлениям.
Лейтенант   думал  о  своем  плане  уничтожения  таинственной  смерти.  План
требовал  выдержки;  опаснейшей  частью  его  была  необходимость  допустить
нападение,  что  в случае промедления угрожало часовому быстрым переселением
на  небо.  Трудность задачи усиливалась смутной догадкой Рена - одной из тех
навязчивых  темных  мыслей,  что  делают  одержимого  ими яростным маньяком.
Когда  Рен  пробовал  допустить  бесповоротную истинность этой догадки, или,
вернее,  предположения,  его  тошнило  от  ужаса;  надеясь, что ошибется, он
предоставил  наконец  событиям  решить  тайну  леса и замер в позе охотника,
подкарауливающего чуткую дичь.
     Кусты,  где засел Рен, расположенные кольцом, образовали нечто, похожее
на  колодец.  Неподвижная  тень  Рена  пересекала  его.  Думая, что, вытянув
затекшую  ногу,  он  сам  изменил  этим  очертания  тени,  Рен  в  следующее
мгновение  установил  кое-что  поразительное:  тень его заметно перемещалась
справа  налево.  Она  как  бы  жила  самостоятельно,  вне  воли  Рена. Он не
обернулся.  Малейшее  движение  могло  его  выдать,  наказав  смертью.  Ужас
подвигался  к  нему. В мучительном ожидании неведомого пристально следил Рен
за  игрой  тени,  ставшей  теперь  вдвое  длиннее:  это была тень-оборотень,
потерявшая  всякое  подобие  Рена - оригинала. Вскоре у нее стало три руки и
две  головы,  она  медленно  раздвоилась, и та, что была выше - тень тени, -
исчезла   в   кустарнике,   освободив  черное  неподвижное  отражение  Рена,
сидевшего без дыхания.
     Как  ни прислушивался он к тому, что делалось позади его, даже малейший
звук  за  время метаморфозы с тенью не был схвачен тяжким напряжением слуха;
за  его  спиной, смешав своей фигурой две тени, стоял, а затем прошел некто,
и  некто этот двигался идеально бесшумно. Он был видимым воплощением страха,
лишенного  тела  и  тяжести.  Броситься  в  погоню за неизвестным Рен считал
непростительной  нервностью.  Он  видел  и  осязал душою быстрое приближение
неизвестной развязки, но берег силу самообладания к решительному моменту.
     В  это время часовой Мур стоял неподалеку от огромного тамаринда, лицом
к  Рену.  С  неожиданной  быстротой густые ветви дерева позади Мура пришли в
неописуемое   волнение,  отделив  прыгнувшего  вниз  человека.  Он  падал  с
вытянутыми  для  хватки  руками.  Колени его ударили по плечам Мура; в то же
мгновение  падающий от толчка часовой вскрикнул и выпустил ружье, а железные
пальцы  душили Мура, торопясь убийством, умело и быстро скручивая посиневшую
шею.
     Рен  выбежал  из  засады.  Мутные  глаза нападающего обратились к нему.
Придерживая  одной рукой бьющегося в судорогах солдата, протянул он другую к
Рену,  защищая  лицо.  Рен  ударил  его  по  голове дулом револьвера. Тогда,
бросив  первую жертву, убийца кинулся на вторую, пытаясь свалить противника,
и выказал в этой борьбе всю ловкость свирепости и отчаяния.
     Некоторое  время,  резко  и  тяжело дыша, ходили они вокруг оглушенного
часового,  сжимая  друг  другу  плечи.  Вскоре противнику лейтенанта удалось
схватить  его  за ногу и спину, лишив равновесия, при этом он укусил Рена за
кисть  руки.  В  его лице не было ничего человеческого, оно сияло убийством.
Мускулы  жестких  рук  трепетали от напряжения. Время от времени он повторял
странные,  дикие  слова,  похожие  на крик птицы. Рен ударил его в солнечное
сплетение.  Страшное  лицо  помертвело;  закрылись глаза, ослабев, метнулись
назад руки, и некто упал без сознания.
     Рен  молча  смотрел на его лицо, осунувшееся от боли и бешенства. Но не
это  изменяло  и  как  бы  преображало  его, - среди породистых, резких черт
выступали  иные,  разрушающие  для  пристального  взгляда  прежнее выражение
этого  страшного, как маска, лица. Оно казалось опухшим и грубым. Рен связал
руки противника тонким ремнем и поспешил к Муру.
     Часовой  хрипло  стонал,  растирая  шею.  Он  лежал  на своем ружье Рен
зачерпнул  каской воды, напоил солдата, и тот слегка ожил. Усталое лицо Рена
показалось  ему  небесным  видением.  Он  понял,  что  жив,  и, схватив руку
лейтенанта, поцеловал ее.
     - Глупости! - пробормотал Рен. - Я тоже обязан тебе тем, что...
     - Вы убили его?
     - Убил? Гм... да, почти...
     Рен  стоял  над  головой  Мура,  скрывая от него человека, лежавшего со
связанными руками. Часовой сел, держась за голову. Рен поднял ружье.
     - Мур, - сказал он, - в состоянии ты точно понять меня?
     - Да, лейтенант.
     - Встань  и  уходи  в  заросли, не оборачиваясь. Там ты подождешь моего
свистка.  Но  боже  сохрани  обернуться,  -  слышишь, Мур? Иначе я пристрелю
тебя. Итак, ты меня пока не видишь. Иди!
     Для  шуток  не  было места. Часовой сознавал это, но не понимал ничего.
Неуверенные  движения  Мура  выказывали  колебание.  Рен увидел четверть его
профиля и щелкнул курком.
     - Еще  одно  движение  головы, и я стреляю! - Он с силой толкнул Мура к
лесу.  -  Ну!  Ружье  остается  на лужайке до твоего возвращения. Жди смены.
Помни, что я не приходил, и подожди рассказывать до утра.
     Мур,  пошатываясь, исчез в лунном лесном провале. Рен поднял связанного
и  прошел  с  ним  в  чащу на расстояние, недоступное слуху. Сложив ношу, он
занялся пленником. Связанный лежал трупом.
     - Удар был хорош, - сказал Рен, - но чересчур добросовестен.
     Он  стал  растирать  поверженному  сердце,  и тот, болезненно дергаясь,
вскоре   открыл   глаза.  Блуждая,  остановились  они  на  Рене,  вначале  с
недоумением,   затем  с  ненавистью  и  горделивым  унынием.  Он  изогнулся,
приподнялся,  пытаясь освободить руки, и, поняв, что это бесполезно, опустил
голову.
     Рен  сидел  против него на корточках. Он боялся заговорить, звук голоса
отнял  бы  всякую  надежду  на  то,  что происходящее - сон, призрак или, на
худой конец - больной бред. Наконец, он решился.
     - Капитан  Чербель,  -  сказал  Рен,  -  происшествия  сегодняшней ночи
невероятны. Объясните их.
     Связанный  поднял голову. Любопытство и подозрительность блеснули в его
подвижном  лице. Он не понимал Рена. Мысль, что над ним смеются, привела его
в бешенство. Он вскочил, усиливаясь разорвать путы, тотчас вскочил и Рен.
     - Собака-солдат!  -  заговорил  Чербель,  но смолк, чувствуя слабость -
результат  бокса,  -  и  прислонился  спиной к дереву. Отдышавшись, он снова
заговорил:  - Называйте Чербелем того, кто привел вас с вашими ружьями в эти
леса.  Мы  вас  не звали. Повинуясь жадности, которая у вас, белых, в крови,
пришли  вы  отнять  у  бедных дикарей все. Наши деревни сожжены, наши отцы и
братья  гниют  в  болотах,  пробитые  пулями;  женщины  изнурены постоянными
переходами  и  болеют.  Вы  преследуете нас. За что? Разве в ваших владениях
мало  полей,  зверя,  рыбы и дерева? Вы спугиваете нашу дичь; олени и лисицы
бегут  на  север,  где  воздух свободен от вашего запаха. Вы жжете леса, как
дети  играя пожарами, воруете наш хлеб, скот, траву, топчете посевы. Уходите
или  будете  истреблены  все.  Я  вождь племени Роддо - Бану-Скап, знаю, что
говорю.  Вам  не  перехитрить  нас.  Мы - лес, из-за каждого дерева которого
подкарауливает вас гибель.
     - Чербель!  -  с  ужасом  вскричал  Рен. - Я ждал этого, но не верил до
последней минуты. Кто же вы?
     Капитан  презрительно  замолчал.  Теперь  он  ясно  видел,  что над ним
издеваются. Он сел к подножию ствола, твердо решив молчать и ждать смерти.
     - Чербель! - тихо позвал Рен. - Вернитесь к себе.
     Пленник  молчал.  Лейтенант  сел  против  него, не выпуская револьвера.
Мысли его мешались. Состояние его граничило с исступлением.
     - Вы  убили  пять  человек, - сказал Рен, не ожидая, впрочем, ответа, -
где они?
     Капитан медленно улыбнулся.
     - Им  хорошо  на  деревьях,  - жестко проговорил он, - я их развесил на
том берегу ручья, ближе к вершинам.
     Это  было сказано резким, деловым тоном. Теперь замолчал Рен. Он боялся
узнать  подробности,  страшась  голоса  Чербеля.  Капитан  сидел неподвижно,
закрыв   глаза.   Рен   легонько   толкнул   его;  человек  не  пошевелился;
по-видимому,  он  был  в  забытьи.  Крупный  пот  выступил на его висках, он
коротко дышал и был бледен, как свет луны, косившейся сквозь листву.


IV

     Рен  думал  о  многом.  Поразительная действительность оглушила его. Он
тщательно  осмотрел  свои  руки,  тело,  с  новым к ним любопытством, как бы
неуверенный  в  том, что тело это его, Рена, с его вечной, неизменной душой,
не  знающей  колебаний  и  двойственности. Он был в лесу, полном беззвучного
шепота,  зовущего  красться,  прятаться,  подслушивать  и  таиться,  ступать
бесшумно,  подстерегать  и губить. Он исполнился странным недоверием к себе,
допуская  с  легким  замиранием  сердца, что нет ничего удивительного в том,
если  ему  в  следующий  момент  захочется понестись с диким криком в сонную
глушь,   бить   кулаками  деревья,  размахивать  дубиной,  выть  и  плясать.
Тысячелетия   просыпались  в  нем.  Он  ясно  представил  это  и  испугался.
Впечатлительность  его  обострилась.  Ему  чудилось,  что  в лунных сумерках
качаются  высоко  подвешенные  трупы,  кустарник шевелится, скрывая убийц, и
стволы  меняют  места,  придвигаясь  к нему. Чтобы успокоиться, Рен приложил
дуло  к  виску;  холодная сталь, нащупав бьющуюся толчками жилу, вернула ему
твердость  сознания.  Теперь  он просто сидел и ждал, когда Чербель очнется,
чтобы убить его.
     Луна  скрылась;  близился  теплый  рассвет.  Первый луч солнца разбудил
Чербеля,   розовое  от  солнца,  сильно  осунувшееся  лицо  его  внимательно
смотрело на Рена.
     - Рен,  что  случилось?  -  тревожно сказал он. - Почему я здесь? И вы?
Проклятие! Я связан?! Кой черт!..
     - Это  сон,  Чербель,  -  грустно  сказал Рен, - это сон, да, не более.
Сейчас я развяжу вас.
     Он быстро освободил капитана и положил ему на плечо руку.
     "Так,  -  подумал  он,  -  значит,  Бану-Скап  уходит с рассветом. Но с
рассветом... уйдет и Чербель".
     - Капитан, - сказал Рен, - вы верите мне?
     - Да.
     - Тогда  н