мы? И что
такое теперь мы?
     - Солнце  село,  -  сообщил  вошедший  в  каюту  боцман. - Завтра утром
узнаем все. Поднялся густой туман; ветер слабее.
     Роз положил перо.
     - Писать - так писать, - сказал он, - а то я закрою журнал.
     Аллигу проснулся в тридцать второй раз.
     - Вы,  -  зевнул  он  с  той  сладострастной грацией, от которой трещит
стул,  -  забыли  о  бесштаннике-кочегаре  на  Стальном  Рейде.  Что  стоило
провезти  беднягу?  Он  так  мило просил. Есть лишние койки и сухари? Вы ему
отказали,  Мард,  он  послал  вас  к черту вслух - к черту вы и приехали. Не
стоит жаловаться.
     Мард налился кровью.
     - Пусть  возят  пассажиров  тонконогие франты с батистовыми платочками;
пока  я  на  "Морском  Кузнечике" капитан, у меня этого балласта не будет. Я
парусный грузовик.
     - Будет, - сказал Аллигу.
     - Не раздражайте меня.
     - Подержим пари от скуки.
     - Какой срок?
     - Год.
     - Ладно. Сколько вы ставите?
     - Двадцать.
     - Мало. Хотите пятьдесят?
     - Все  равно,  -  сказал  Аллигу, - денежки мои, вам не везет на легкий
заработок. Я сплю.
     - Хотят, - проговорил Мард, - чтобы я срезался на пассажире. Вздор!
     С  палубы долетел топот, взрыв смеха; океан вторил ему заунывным гулом.
Крики  усилились:  отдельные  слова  проникли  в  каюту,  но невозможно было
понять, что случилось. Мард вопросительно посмотрел на боцмана.
     - Чего они? - спросил капитан. - Что за веселье?
     - Я посмотрю.
     Боцман вышел. Роз прислушался и сказал:
     - Вернулись матросы с берега.
     Мард  подошел  к двери, нетерпеливо толкнул ее и удержал взмытую ветром
шляпу.  Темный  силуэт  корабля гудел взволнованными, тревожными голосами; в
центре  толпы  матросов,  на  шканцах  блестел свет; в свете чернели плечи и
головы. Мард растолкал людей.
     - По  какому  случаю  бал?  - сказал Мард. Фонарь стоял у его ног, свет
ложился на палубу. Все молчали.
     Тогда,  посмотрев  прямо  перед  собой, капитан увидел лицо незнакомого
человека,  смуглое  вздрагивающее  лицо  с неподвижными искрящимися глазами.
Шапки  у  него не было. Волосы темного цвета падали ниже плеч. Он был одет в
сильно   измятый   костюм   городского   покроя  и  высокие  сапоги.  Взгляд
неизвестного  быстро  переходил  с  лица  на лицо; взгляд цепкий, как сильно
хватающая рука.
     Изумленный   Мард   почесал   левую  щеку  и  шумно  вздохнул;  тревога
всколыхнула его.
     - Кто вы? - спросил Мард. - Откуда?
     - Я  -  Гнор,  -  сказал  неизвестный.  -  Меня привезли матросы. Я жил
здесь.
     - Как?  -  переспросил  Мард, забыв о больной руке; он еле сдерживался,
чтобы  не  разразиться  криком на мучившее его загадочностью своей собрание.
Лицо  неизвестного  заставляло  капитана  морщиться. Он ничего не понимал. -
Что вы говорите?
     - Я  -  Гнор,  -  сказал неизвестный. - Меня привезла ваша лодка... Я -
Гнор...
     Мард  посмотрел  на  матросов.  Многие  улыбались напряженной, неловкой
улыбкой  людей,  охваченных  жгучим любопытством. Боцман стоял по левую руку
Марда.  Он был серьезен. Мард не привык к молчанию и не выносил загадок, но,
против  обыкновения,  не  вспыхивал:  тихий  мрак,  полный  грусти и крупных
звезд,  остановил  его  вспышку  странной  властью, осязательной, как резкое
приказание.
     - Я  лопну,  -  сказал  Мард,  -  если  не  узнаю  сейчас,  в чем дело.
Говорите.
     Толпа зашевелилась; из нее выступил пожилой матрос.
     - Он,  -  начал матрос, - стрелял два раза в меня и раз в Кента. Мы его
не  задели. Он шел навстречу. Четверо из нас таскали дрова. Было еще светло,
когда  он  попался. Кент, увидев его, сначала испугался, потом крикнул меня;
мы  пошли  вместе. Он выступил из каменной щели против воды. Одежда его была
совсем  другая,  чем  сейчас.  Я еще не видал таких лохмотьев. Шерсть на нем
торчала из шкур, как трава на гнилой крыше.
     - Это  небольшой  остров,  -  сказал Гнор. - Я давно живу здесь. Восемь
лет. Мне говорить трудно. Я очень много и давно молчу. Отвык.
     Он  тщательно  разделял  слова,  редко  давая им нужное выражение, а по
временам  делая  паузы,  в  продолжение  которых  губы  его  не  переставали
двигаться.
     Матрос испуганно посмотрел на Гнора и повернулся к Марду.
     - Он   выстрелил  из  револьвера,  потом  закрылся  рукой,  закричал  и
выстрелил  еще  раз.  Меня  стукнуло  по  голове, я повалился, думая, что он
перестанет.  Кент  бежал  на  него,  но,  услыхав третий выстрел, отскочил в
сторону.  Больше  он  не  стрелял.  Я  сшиб его с ног. Он, казалось, был рад
этому,  потому  что не обижался. Мы потащили его к шлюпке, он смеялся. Тут у
нас,  у  самой  воды,  началось  легкое  объяснение. Я ничего не мог понять,
тогда  Кент  вразумил  меня.  "Он  хочет, - сказал Кент, - чтобы мы ему дали
переодеться".  Я чуть не лопнул от смеха. Однако, не отпуская его ни на шаг,
мы  тронулись, куда он нас вел, - и что вы думаете?.. У него был, знаете ли,
маленький  гардероб  в  каменном  ящике,  вроде как у меня сундучок. Пока он
натягивал  свой наряд и перевязывал шишку на голове, - "слушай, - сказал мне
Кент,  -  он  из потерпевших крушение, - я слыхал такие истории". Тогда этот
человек  взял  меня  за  руку  и  поцеловал,  а  потом  Кента.  У меня было,
признаться, погано на душе, так как я ударил его два раза, когда настиг...
     - Зачем вы, - сказал Мард, - зачем вы стреляли в них? Объясните.
     Гнор смотрел дальше строгого лица Марда - в тьму.
     - Поймите,  -  произнес  он  особенным,  заставившим  многих вздрогнуть
усилием  голоса,  -  восемь  лет. Я один. Солнце, песок, лес. Безмолвие. Раз
вечером  поднялся  туман.  Слушайте:  я  увидел лодку; она шла с моря; в ней
было  шесть человек. Шумит песок. Люди вышли на берег, зовут меня, смеются и
машут  руками. Я побежал, задыхаясь, не мог сказать слова, слов не было. Они
стояли  все на берегу... живые лица, как теперь вы. Они исчезли, когда я был
от  них ближе пяти шагов. Лодку унес туман. Туман рассеялся. Все по-старому.
Солнце, песок, безмолвие. И море кругом.
     Моряки  сдвинулись  тесно,  некоторые встали на цыпочки, дыша в затылки
передним.  Иные  оборачивались, как бы ища разделить впечатление с существом
выше человека. Тишина достигла крайнего напряжения. Хриплый голос сказал:
     - Молчите.
     - Молчите, - подхватил другой. - Дайте ему сказать.
     - Так  было  много  раз,  -  продолжал  Гнор.  - Я кончил тем, что стал
делать   выстрелы.   Звук   выстрела   уничтожал  видение.  После  этого  я,
обыкновенно,  целый  день  не мог есть. Сегодня я не поверил; как всегда, не
больше. Трудно быть одному.
     Мард погладил больную руку.
     - Как вас зовут?
     - Гнор.
     - Сколько вам лет?
     - Двадцать восемь.
     - Кто вы?
     - Сын инженера.
     - Как попали сюда?
     - Об этом, - неохотно сказал Гнор, - я расскажу одному вам.
     Голоса  их  твердо  и  тяжело  уходили  в  тьму  моря: хмурый - одного,
звонкий - другого; голоса разных людей.
     - Вы чисто одеты, - продолжал Мард, - это для меня непонятно.
     - Я хранил себя, - сказал Гнор, - для лучших времен.
     - Вы также брились?
     - Да.
     - Чем вы питались?
     - Чем случится.
     - На что надеялись?
     - На себя.
     - И на нас также?
     - Меньше,  чем  на  себя. - Гнор тихо, но выразительно улыбнулся, и все
лица  отразили  его  улыбку. - Вы могли встретить труп, идиота и человека. Я
не труп и не идиот.
     Роз,  стоявший  позади  Гнора, крепко хватил его по плечу и, вытащив из
кармана платок, пронзительно высморкался; он был в восторге.
     Иронический  взгляд  Аллигу  остановился  на  Марде.  Они смотрели друг
другу  в  глаза, как авгуры, прекрасно понимающие, в чем дело. "Ты проиграл,
кажись",  - говорило лицо штурмана. "Оберну вокруг пальца", - ответил взгляд
Марда.
     - Идите  сюда,  -  сказал  капитан Гнору. - Идите за мной. Мы потолкуем
внизу.
     Они  вышли  из  круга;  множество  глаз проводило высокий силуэт Гнора.
Через  минуту  на  палубе  было  три  группы, беседующие вполголоса о тайнах
моря,   суевериях,   душах  умерших,  пропавшей  земле,  огненном  бриге  из
Калифорнии.  Четырнадцать взрослых ребят, делая страшные глаза и таинственно
кашляя,  рассказывали друг другу о приметах пиратов, о странствиях проклятой
бочки  с  водкой,  рыбьем  запахе  сирен,  подводном  гроте,  полном золотых
слитков.  Воображение  их,  получившее  громовую встряску, неслось кувырком.
Недавно  еще  ждавшие  неумолимой  и верной смерти, они забыли об этом; своя
опасность лежала в кругу будней, о ней не стоило говорить.
     Свет  забытого  фонаря  выдвигал  из тьмы наглухо задраенный люк трюма,
борта и нижнюю часть вант. Аллигу поднял фонарь; тени перескочили за борт.
     - Это  вы,  Мард?  -  сказал Аллигу, приближая фонарь к лицу идущего. -
Да, это вы, теленок не ошибается. А он?
     - Все  в  порядке,  -  вызывающе ответил Мард. - Не стоит беспокоиться,
Аллигу.
     - Хорошо, но вы проиграли.
     - А может быть, вы?
     - Как,  -  возразил удивленный штурман, - вы оставите его доживать тут?
А бунта вы не боитесь?
     - И  я  не  камень,  -  сказал Мард. - Он рассказал мне подлую штуку...
Нет, я говорить об этом теперь не буду. Хотя...
     - Ну, - Аллигу переминался от нетерпения. - Деньги на бочку!
     - Отстаньте!
     - Тогда позвольте поздравить вас с пассажиром.
     - С  пассажиром?  -  Мард подвинулся к фонарю, и Аллигу увидел злорадно
торжествующее   лицо.  -  Обольстительнейший  и  драгоценнейший  Аллигу,  вы
ошиблись.  Я нанял его на два месяца хранителем моих свадебных подсвечников,
а  жалованье  уплатил  вперед,  в чем имею расписку; запомните это, свирепый
Аллигу, и будьте здоровы.
     - Ну,  дока,  -  сказал,  оторопев,  штурман  после неприятного долгого
молчания. - Хорошо, вычтите из моего жалованья.


V

     На  подоконнике сидел человек. Он смотрел вниз с высоты третьего этажа,
на  вечернюю  суету  улицы.  Дом,  мостовая  и  человек  дрожали  от грохота
экипажей.
     Человек  сидел  долго, - до тех пор, пока черные углы крыш не утонули в
черноте  ночи.  Уличные  огни  внизу  отбрасывали  живые тени; тени прохожих
догоняли   друг  друга,  тень  лошади  перебирала  ногами.  Маленькие  пятна
экипажных  фонарей  беззвучно  мчались  по  мостовой.  Черная дыра переулка,
полная  фантастических  силуэтов,  желтая  от  огня  окон, уличного свиста и
шума,  напоминала  крысиную  жизнь  мусорной  ямы,  освещенной  заржавленным
фонарем тряпичника.
     Человек  прыгнул  с  подоконника, но скоро нашел новое занятие. Он стал
закрывать  и  открывать  электричество,  стараясь попасть взглядом в заранее
намеченную  точку  обоев;  комната  сверкала и пропадала, повинуясь щелканью
выключателя. Человек сильно скучал.
     Неизвестно,  чем  бы  он  занялся  после этого, если бы до конца вечера
остался  один.  С  некоторых  пор  ему  доставляло тихое удовольствие сидеть
дома,  проводя  бесцельные  дни,  лишенные  забот  и развлечений, интересных
мыслей  и  дел,  смотреть в окно, перебирать старые письма, отделяя себя ими
от  настоящего;  его  никуда не тянуло, и ничего ему не хотелось; у него был
хороший   аппетит,  крепкий  сон;  внутреннее  состояние  его  напоминало  в
миниатюре  зевок  человека, утомленного китайской головоломкой и бросившего,
наконец, это занятие.
     Так  утомляет  жизнь  и так сказывается у многих усталость; душа и тело
довольствуются   пустяками,  отвечая  всему  гримасой  тусклого  равнодушия.
Энниок  обдумал  этот  вопрос  и  нашел, что стареет. Но и это было для него
безразлично.
     В дверь постучали: сначала тихо, потом громче.
     - Войдите, - сказал Энниок.
     Человек,  перешагнувший  порог,  остановился  перед  Энниоком, закрывая
дверь  рукой  позади себя и слегка наклоняясь, в позе напряженного ожидания.
Энниок  пристально  посмотрел  на  него  и отступил в угол; забыть это лицо,
мускулистое, с маленьким подбородком и ртом, было не в его силах.
     Вошедший,  стоя  у двери, наполнял собой мир - и Энниок, пошатываясь от
бьющего  в голове набата, ясно увидел это лицо таким, каким было оно прежде,
давно.  Сердце  его  на  один  нестерпимый  миг  перестало биться; мертвея и
теряясь, он молча тер руки. Гнор шумно вздохнул.
     - Это вы, - глухо сказал он. - Вы, Энниок. Ну, вот мы и вместе. Я рад.
     Два  человека,  стоя  друг  против  друга,  тоскливо бледнели, улыбаясь
улыбкой стиснутых ртов.
     - Вырвался!  -  крикнул  Энниок. Это был болезненный вопль раненого. Он
сильно  ударил  кулаком  о стол, разбив руку; собрав всю силу воли, овладел,
насколько  это  было возможно, заплясавшими нервами и выпрямился. Он был вне
себя.
     - Это  вы!  -  наслаждаясь повторил Гнор. - Вот вы. От головы до пяток,
во  весь рост. Молчите. Я восемь лет ждал встречи. - Нервное взбешенное лицо
его дергала судорога. - Вы ждали меня?
     - Нет.  -  Энниок  подошел  к  Гнору.  -  Вы знаете - это катастрофа. -
Обуздав  страх,  он  вдруг  резко переменился и стал, как всегда. - Я лгу. Я
очень рад видеть вас, Гнор.
     Гнор засмеялся.
     - Энниок,  едва ли вы рады мне. Много, слишком много поднимается в душе
чувств  и  мыслей...  Если  бы  я  мог  все  сразу  обрушить на вашу голову!
Довольно крика. Я стих.
     Он   помолчал;   страшное   спокойствие,   похожее   на   неподвижность
работающего парового котла, дало ему силы говорить дальше.
     - Энниок, - сказал Гнор, - продолжим нашу игру.
     - Я  живу  в  гостинице.  -  Энниок  пожал  плечами в знак сожаления. -
Неудобно  мешать соседям. Выстрелы - мало популярная музыка. Но мы, конечно,
изобретем что-нибудь.
     Гнор  не  ответил;  опустив  голову, он думал о том, что может не выйти
живым  отсюда. "Зато я буду до конца прав - и Кармен узнает об этом. Кусочек
свинца осмыслит все мои восемь лет, как точка".
     Энниок долго смотрел на него. Любопытство неистребимо.
     - Как вы?.. - хотел спросить Энниок; Гнор перебил его.
     - Не все ли равно? Я здесь. А вы - как вы зажали рты?
     - Деньги, - коротко сказал Энниок.
     - Вы  страшны  мне,  - заговорил Гнор. - С виду я, может быть, теперь и
спокоен,  но  мне  душно  и  тесно  с  вами;  воздух, которым вы дышите, мне
противен.  Вы  мне  больше, чем враг, - вы ужас мой. Можете смотреть на меня
сколько угодно. Я не из тех, кто прощает.
     - Зачем  прощение?  -  сказал Энниок. - Я всегда готов заплатить. Слова
теперь бессильны. Нас захватил ураган; кто не разобьет лоб, тот и прав.
     Он  закурил  слегка  дрожащими  пальцами  сигару  и усиленно затянулся,
жадно глотая дым.
     - Бросим жребий.
     Энниок кивнул головой, позвонил и сказал лакею:
     - Дайте вино, сигары и карты.
     Гнор  сел у стола; тягостное оцепенение приковало его к стулу; он долго
сидел,  понурившись,  сжав  руки  между  колен,  стараясь  представить,  как
произойдет все; поднос звякнул у его локтя; Энниок отошел от окна.
     - Мы  сделаем  все прилично, - не повышая голоса, сказал он. - Вино это
старше  вас, Гнор; вы томились в лесах, целовали Кармен, учились и родились,
а  оно  уже  лежало  в  погребе.  -  Он  налил  себе  и  Гнору,  стараясь не
расплескать.  -  Мы,  Гнор,  любим  одну  женщину.  Она предпочла вас; а моя
страсть  поэтому  выросла  до  чудовищных  размеров.  И это, может быть, мое
оправдание. А вы бьете в точку.
     - Энниок,  -  заговорил  Гнор, - мне только теперь пришло в голову, что
при  других  обстоятельствах мы, может быть, не были бы врагами. Но это так,
к  слову.  Я требую справедливости. Слезы и кровь бросаются мне в голову при
мысли  о  том,  что  перенес  я.  Но  я перенес - слава богу, и ставлю жизнь
против  жизни.  Мне  снова  есть  чем  рисковать, - не по вашей вине. У меня
много  седых волос, а ведь мне нет еще тридцати. Я вас искал упорно и долго,
работая,  как  лошадь,  чтобы достать денег, переезжая из города в город. Вы
снились мне. Вы и Кармен.
     Энниок   сел  против  него;  держа  стакан  в  левой  руке,  он  правой
распечатал колоду.
     - Черная ответит за все.
     - Хорошо.  - Гнор протянул руку. - Позвольте начать мне. А перед этим я
выпью.
     Взяв  стакан  и прихлебывая, он потянул карту. Энниок удержал его руку,
сказав:
     - Колода не тасована.
     Он  стал  тасовать  карты,  долго  мешал  их, потом веером развернул на
столе, крапом вверх.
     - Если хотите, вы первый.
     Гнор взял карту, не раздумывая, - первую попавшуюся под руку.
     - Берите вы.
     Энниок  выбрал из середины, хотел взглянуть, но раздумал и посмотрел на
партнера.  Их  глаза  встретились.  Рука каждого лежала на карте. Поднять ее
было  не  так  просто.  Пальцы  не  повиновались  Энниоку. Он сделал усилие,
заставив  их  слушаться,  и выбросил туза червей. Красное очко блеснуло, как
молния, радостно - одному, мраком - другому.
     - Шестерка бубей, - сказал Гнор, открывая свою. - Начнем снова.
     - Это  - как бы двойной выстрел. - Энниок взмахнул пальцами над колодой
и,  помедлив,  взял  крайнюю. - Вот та лежала с ней рядом, - заметил Гнор, -
та и будет моя.
     - Черви  и  бубны  светятся в ваших глазах, - сказал Энниок, - пики - в
моих.  -  Он  успокоился,  первая  карта была страшнее, но чувствовал где-то
внутри,  что кончится это для него плохо. - Откройте сначала вы, мне хочется
продлить удовольствие.
     Гнор  поднял  руку,  показал  валета  червей  и  бросил  его  на  стол.
Конвульсия  сжала  ему  горло;  но  он  сдержался, только глаза его блеснули
странным и жутким весельем.
     - Так  и  есть,  -  сказал  Энниок,  -  карта моя тяжела; предчувствие,
кажется, не обманет. Двойка пик.
     Он  разорвал  ее  на  множество  клочков,  подбросил  вверх  -  и белые
струйки, исчертив воздух, осели на стол белыми неровным пятнами.
     - Смерть двойке, - проговорил Энниок, - смерть и мне.
     Гнор  пристально  посмотрел на него, встал и надел шляпу. В душе его не
было  жалости,  но  ощущение  близкой  чужой  смерти  заставило его пережить
скверную  минуту.  Он  укрепил  себя  воспоминаниями;  бледные дни отчаяния,
поднявшись из могилы Аша, грозным хороводом окружали Гнора; прав он.
     - Энниок,  -  осторожно  сказал  Гнор,  - я выиграл и удаляюсь. Отдайте
долг  судьбе без меня. Но есть у меня просьба: скажите, почему проснулись мы
трое  в один день, когда вы, по-видимому, уже решили мою участь? Можете и не
отвечать, я не настаиваю.
     - Это  цветок  из  Ванкувера,  -  не  сразу ответил Энниок, беря третью
сигару.  -  Я сделаю вам нечто вроде маленькой исповеди. Цветок был привезен
мной;   я  не  помню  его  названия;  он  невелик,  зеленый,  с  коричневыми
тычинками.   Венчик   распускается   каждый   день   утром,   свертываясь  к
одиннадцати.  Накануне  я  сказал  той,  которую продолжаю любить. "Встаньте
рано,  я  покажу  вам каприз растительного мира". Вы знаете Кармен, Гнор; ей
трудно  отказать  другому  в  маленьком  удовольствии.  Кроме того, это ведь
действительно  интересно.  Утром  она  была  сама  как  цветок;  мы вышли на
террасу;  я  нес  в  руках  ящик  с  растением.  Венчик, похожий на саранчу,
медленно  расправлял  лепестки.  Они выровнялись, напряглись - и цветок стал
покачиваться  от  ветерка.  Он  был  не совсем красив, но оригинален. Кармен
смотрела  и улыбалась. "Он дышит, - сказала она, - такой маленький". Тогда я
взял  ее  за  руку  и сказал то, что долго меня терзало; я сказал ей о своей
любви.  Она  покраснела, смотря на меня в упор и отрицательно качая головой.
Ее  лицо  сказало мне больше, чем старое слово "нет", к которому меня совсем
не  приучили  женщины.  "Нет,  -  холодно  сказала  она,  -  это невозможно.
Прощайте".  Она  стояла  некоторое  время  задумавшись,  потом ушла в сад. Я
догнал  ее больной от горя и продолжал говорить - не знаю что. "Опомнитесь",
-  сказала  она.  Вне себя от страсти я обнял ее и поцеловал. Она замерла; я
прижал  ее  к сердцу и поцеловал в губы, но силы к ней тотчас