этот - вы!..
     Костя застонал и схватился за голову.
     - Вот!  И  понимаете, - что всего ужаснее - вас здесь никто не знает!..
Приехали  вы с местной явкой, а Высоцкий - с партийным паролем... А? Каково?
И вчера, знаете, уж порешили вас того - убрать...
     Костя  вдруг опустился на ближайшую тумбу и закрыл лицо руками. Нервное
потрясение  было  слишком  велико...  Он  весь  содрогался  от  сдерживаемых
рыданий и скрипел зубами...
     - Костя,  да  что  с вами? Будьте хладнокровнее! Идемте скорее! До утра
нужно  еще  созвать  всех  и  обсудить,  как  быть  дальше!  Время дорого...
Слышите?..
     Ганс  тряс  товарища  за  плечо  изо  всей  силы.  Наконец  тот встал и
рассмеялся хриплым, нервным смехом, вытирая глаза.
     - Видите,  какая скотина! - заботливо-негодующим тоном произнес Ганс. -
Он  ведь  переписку  вел. Пари держу, что получил письмо относительно себя и
хотел  след  запутать, а сам еще где-нибудь напакостить... Вы вот что: идите
к  Нине  и  Сергею,  а  я  побегу к остальным... Сергею надо щекотать пятки,
иначе он не встанет...
     - Хорошо...
     - Ну, до свиданья пока... Ой, ой, вы мне руку раздавили!
     - Слушайте, Ганс!.. А... тот?
     - Пришлось покончить... А соберемся, скажите - у Лизы...
     В небе легли розовые краски, и стало холодно. Запели петухи.


V

     - Я  сам  пойду!  - кричал бледный Сергей, размахивая шапкой. Глаза его
лихорадочно  горели, и красные пятна зловеще алели на щеках. - Я, - он глухо
закашлялся и схватился за грудь, - я сам... кха... кха!..
     - Нет!  Пусть  Валерьян!..  Куда  вам?!  Идите  спать, Сергей! - кричал
Ганс. - Вы будете шуметь, разговаривать! Слышите?
     - Нет!   -  раздражался  Сергей.  -  Я  пойду!..  Эволюция  личности!..
Прохвост!..
     - Сергей!  Прошу  вас, останьтесь!.. - решительно сказал Валерьян. - Вы
мягкий человек!..
     - Боже  мой!  Валерьян  - да идите уж вы, что ли, скорее!.. Ведь не сто
человек  тут  нужно...  Вот  деньги  и  паспорт на всякий случай... Впрочем,
наверно, увидимся еще!.. Нина, где деньги?..
     Девушка,  плотно сжав губы, молча вынула ассигнации и подала Гансу. Тот
передал  их Валерьяну, который стоял, ероша обеими руками свою густую копну,
и энергически тряс головой. - Ну, жарьте!..
     Валерьян  вышел,  плотно  притворив  дверь  и  вздрагивая  от утреннего
холода  в  своей  черной  сатиновой  блузе.  Все в нем кипело и бурлило, как
самовар.   Юноша   гневно   сверкал   своими  черными  маленькими  глазками,
направляясь в центр города. У подъезда гостиницы он остановился и позвонил.
     Было  пять  часов,  и  солнце  золотым  шаром  выкатилось  над крышами,
позолотив  куполы  церквей и стекла окон. Сновали редкие прохожие, громыхали
пролетки  извозчиков,  выезжавших  на  промысел.  Валерьяну отпер заспанный,
обрюзгший   швейцар,   окинув  молодого  человека  подозрительным  взглядом.
Революционер сунул ему двугривенный и стал подыматься вверх.
     В  длинных  полутемных  коридорах  гостиницы  все  еще  спало. Валерьян
подошел  к  номеру,  в  котором  жил  Высоцкий,  и приложил ухо к двери. Там
слышалось  ровное  дыхание  спящего.  Где-то  внизу хлопнула дверь, и кто-то
стал  подниматься  по лестнице. Валерьян осторожно постучал три раза и снова
прислушался.  Дыхание  прекратилось, и послышалось шарканье калош, одетых на
босу  ногу.  Через  секунду чиркнула спичка и ключ повернулся в замке. Дверь
отворил  Высоцкий,  в  одном белье, с заспанным и недовольным лицом. В зубах
его торчала папироса. Увидя Валерьяна, он прищурился и сморщился.
     - Что так рано? - зевнул он. - Ну, проходите...
     - Дело  есть,  Валентин  Осипович,  - глухо проворчал Валерьян, входя и
запирая  дверь  на  ключ.  Подумав немного, он вынул ключ из замка и сунул в
карман.
     - Зачем вы это делаете? - размеренно спросил Высоцкий.
     - Затем,  чтобы  нам  не  помешали,  -  слегка дрожащим голосом ответил
Валерьян.  -  Я  пришел... ну, одним словом, не будем долго разговаривать...
Вы провокатор, и ваша песенка спета!
     Что-то   неопределенное   сверкнуло   в   глазах  Высоцкого.  Лицо  его
оставалось  спокойно,  но  пальцы  рук  нервно  задвигались.  Он  отступил в
глубину комнаты и произнес громким, сдавленным голосом:
     - Вы - мальчишка и сумасшедший! Убирайтесь вон!..
     - Молчать!  - заревел Валерьян, и револьвер ходуном заходил в его руке.
- Сорвалось, ага! Скажите только хоть слово!..
     Высоцкий  покачнулся  и  упал  вперед  всем корпусом к ногам юноши. Тот
растерялся  и  в  то  же  мгновение  почувствовал,  что падает сам. Валентин
Осипович  схватил  его  за  ноги  и  с  силой дернул к себе. Падая, Валерьян
выронил  револьвер,  и  началась  отчаянная  борьба  на полу. Но молодой был
сильнее  и проворнее старика. Он быстро подмял его под себя и уселся сверху,
тяжело  пыхтя.  Правая  рука его шарила по полу, отыскивая упавший браунинг.
Наконец полированная рукоятка попала ему в руку.
     - Слушайте!  -  сказал  Валерьян.  -  Я  сейчас убью вас!.. Но скажите,
откройте мне душу предателя!..
     Высоцкий  лежал,  запрокинув  голову,  и  широко  раскрытые  глаза  его
вертелись  во  все  стороны.  Тонкая  кровяная  струйка  стекала  по  виску,
оцарапанному при падении.
     - Я  дам  вам  тысячу  рублей... - с трудом, наконец, прохрипел он, так
как  левая  рука  молодого  медвежонка лежала на его тонкой, жилистой шее. -
Слышите?!  Пустите  меня!..  Когда  я был... слушайте... я вам расскажу!.. в
группе старых... народовольцев...
     - Эволюция  личности,  да? - злобно прошипел Валерьян, плохо соображая,
о чем говорит Высоцкий. - Подленькая натура у вас, это будет вернее!..
     - Вы,  вы  знаете...  правду?  - захрипел Высоцкий. - Кто вы - черт вас
побери  с  вашим  добром  и  злом?  Пустите  меня,  паршивый идеалист!.. Вас
повесят, слышите вы? Фарисей!..
     Сиплый полувизг, полукрик клочками вылетал из его сдавленного горла.
     - Застрелитесь сами?! - предложил вдруг Валерьян, красный, как пион.
     - Сам?? - Пустите меня! - слышите? Ради матери вашей!..
     Валерьян  отвернул голову и выстрелил не глядя куда... Эхо зарокотало в
коридоре,  и  тело  лежащего  вздрогнуло  под рукой Валерьяна. Пороховой дым
заклубился  по комнате... Юноша выскочил и бросился бежать, сломя голову, по
лестнице  вниз.  Она  была  пуста.  Весь  дрожа,  улыбаясь  бессознательной,
плачущей улыбкой, Валерьян вышел на улицу и крикнул извозчика.
     Через час он был на конспиративной квартире.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Подземное.  Впервые  под  заглавием "Ночь" - в журнале "Трудовой путь",
1907, Э 5.

     П.С.Р. - партия социалистов-революционеров, сокращенно эсеров.
     Эсдеки (сокращ.) - социал-демократы, члены РСДРП.
     Уврие (франц. ouvrier) - рабочий.
     Гектограф,  мимеограф  -  копировальные  аппараты,  при  помощи которых
размножали рукописный или машинописный текст.
     Бунт - здесь: груда товара.
     "Кавказ  и Меркурий" - название русского пароходного общества конца XIX
- начала XX века.
     Ротмистр  (устар.)  - чин в кавалерии, равный пехотному капитану. Здесь
жандармский чин.
     Екатеринослав - прежнее (до 1926 г.) название Днепропетровска.
     Бен-Акиба   (Акиба  Бен  Иосиф,  I  век  н.э.)  -  еврейский  ученый  и
политический деятель.
     Карбонарские  -  от  карбонарии  (итал.  carbonaro) - угольщики. Тайное
политическое  общество  в  Италии,  в  начале  XIX  века  боровшееся  против
владычества французов, за воссоединение Италии.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Новогодний праздник отца и маленькой дочери



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


I

     В  городе  Коменвиль,  не  блещущем чистотой, ни торговой бойкостью, ни
всем  тем,  что  являет раздражающий, угловатый блеск больших или же живущих
лихорадочно городов, поселился ради тишины и покоя ученый Эгмонд Дрэп.
     Здесь   лет   пятнадцать   назад  начал  он  писать  двухтомное  ученое
исследование.
     Идея  этого сочинения овладела им, когда он был еще студентом. Дрэп вел
полунищенскую  жизнь,  отказывал  себе во многом, так как не имел состояния;
его  случайный  заработок  выражался  маленькими  цифрами гонорара за мелкие
переводы  и корреспонденции; все свободное время, тщательно оберегая его, он
посвящал  своему  труду,  забывая  часто о еде и сне. Постепенно дошел он до
того,  что  не  интересовался  уже  ничем,  кроме  сочинения  и своей дочери
Тавинии Дрэп. Она жила у родственников.
     Ей  было шесть лет, когда умерла мать. Раз или два в год ее привозила к
нему  старуха  с  орлиным  носом,  смотревшая так, как будто хотела повесить
Дрэпа  за  его нищету и рассеянность, за все те внешние проявления пылающего
внутреннего  мира,  которые  видела  в образе трубочного пепла и беспорядка,
смахивающего на разрушение.
     Год  от  году беспорядок в тесной квартире Дрэпа увеличивался, принимал
затейливые   очертания   сна   или  футуристического  рисунка  со  смешением
разнородных  предметов  в  противоестественную  коллекцию,  но увеличивалась
также  и  стопа  его рукописи, лежащей в среднем отделении небольшого шкапа.
Давно уже терпела она соседство всякого хлама.
     Скомканные   носовые  платки,  сапожные  щетки,  книги,  битая  посуда,
какие-то  рамки  и фотографии и много других вещей, покрытых пылью, валялось
на   широкой  полке,  среди  тетрадей,  блокнотов  или  просто  перевязанных
бечевкой   разнообразных   обрывков,   на  которых  в  нетерпении  разыскать
приличную бумагу нервный и рассеянный Дрэп писал свои внезапные озарения.
     Года  три  назад,  как бы опомнясь, он сговорился с женой швейцара: она
должна  была  за  некоторую плату раз в день производить уборку квартиры. Но
раз  Дрэп  нашел,  что  порядок или, вернее, привычное смешение предметов на
его  письменном  столе  перешло  в уродливую симметрию, благодаря которой он
тщетно   разыскивал   заметки,   сделанные   на   манжетах,  прикрытых,  для
неподвижности,  бронзовым  массивным  орлом,  и,  уследив, наконец, потерю в
корзине  с  грязным  бельем,  круто  разошелся с наемницей, хлопнув напослед
дверью,   в   ответ  чему  выслушал  запальчивое  сомнение  в  благополучном
состоянии  своих  умственных способностей. После этого Дрэп боролся с жизнью
один.


II

     Смеркалось,  когда,  надев  шляпу  и  пальто, Дрэп заметил наконец, что
долго  стоит  перед шкапом, усиливаясь вспомнить, что хотел сделать. Ему это
удалось, когда он взглянул на телеграмму.
     "Мой  дорогой папа, - значилось там, - я буду сегодня в восемь. Целую и
крепко прижимаюсь к тебе. Тави". Дрэп вспомнил, что собрался на вокзал.
     Два  дня  назад  была им сунута в шкап мелкая ассигнация, последние его
деньги,  на которые рассчитывал он взять извозчика, а также купить чего-либо
съестного.  Но  он  забыл,  куда  сунул ее, некстати задумавшись перед тем о
тридцать  второй  главе;  об  этой  же  главе  думал он и теперь, пока текст
телеграммы  не  разорвал  привычные  чары.  Он  увидел  милое  лицо  Тави  и
засмеялся.
     Теперь  все  его мысли были о ней. С судорожным нетерпением бросился он
искать  деньги,  погрузив руки во внутренности третьей полки, куда складывал
все исписанное.
     Упругие  слои бумаги сопротивлялись ему. Быстро осмотрясь, куда сложить
все  это,  Дрэп выдвинул из-под стола сорную корзину и стал втискивать в нее
рукописи,  иногда  останавливаясь,  чтобы  пробежать случайно мелькнувшую на
обнаженной  странице  фразу или проверить ход мыслей, возникших годы назад в
связи с этим трудом.
     Когда  Дрэп  начинал  думать о своей работе или же просто вспоминал ее,
ему  казалось,  что  не  было совсем в его жизни времени, когда не было бы в
его  душе  или  на его столе этой работы. Она родилась, росла, развивалась и
жила  с  ним,  как  развивается  и растет человек. Для него была подобна она
радуге,  скрытой  пока туманом напряженного творчества, или же видел он ее в
образе  золотой  цепи,  связывающей  берега  бездны;  еще  представлял он ее
громом и вихрем, сеющим истину. Он и она были одно.
     Он  разыскал ассигнацию, застрявшую в пустой сигарной коробке, взглянул
на  часы  и,  увидев,  что  до  восьми осталось всего пять минут, выбежал на
улицу.


III

     Через  несколько  минут  после  этого Тави Дрэп была впущена в квартиру
отца мрачным швейцаром.
     - Он  уехал, барышня, - сказал он, входя вместе с девочкой, синие глаза
которой  отыскали  тень  улыбки  в  бородатом  лице,  - он уехал и, я думаю,
отправился встречать вас. А вы, знаете, выросли.
     - Да,  время идет, - согласилась Тави с сознанием, что четырнадцать лет
-  возраст  уже  почтенный.  На  этот  раз она приехала одна, как большая, и
скромно гордилась этим. Швейцар вышел.
     Девочка вошла в кабинет.
     - Это  конюшня,  -  сказала  она,  подбирая в горестном изумлении своем
какое-нибудь  сильное сравнение тому, что увидела. - Или невыметенный амбар.
Как ты одинок, папа, труженик мой! А завтра ведь Новый год!
     Вся  трепеща  от  любви  и жалости, она сняла свое хорошенькое шелковое
пальто,   расстегнула   и  засучила  рукава.  Через  мгновение  захлопали  и
застучали  бесчисленные  увесистые  томы,  решительно  сброшенные  ею в угол
отовсюду,  где  только  находила  она  их в ненадлежащем месте. Была открыта
форточка;  свежий  воздух  прозрачной  струей потек в накуренную до темноты,
нетопленную, сырую комнату.
     Тави  разыскала  скатерть,  спешно  перемыла  посуду; наконец, затопила
камин,  набив  его  туго  сорной  бумагой,  вытащенной  из  корзины, сором и
остатками  угля, разысканного на кухне; затем вскипятила кофе. С ней была ее
дорожная  провизия,  и  она  разложила  ее покрасивее на столе. Так хлопоча,
улыбалась  и  напевала  она,  представляя,  как удивится Дрэп, как будет ему
приятно и хорошо.
     Между  тем, завидев в окне свет, он, подходя к дому, догадался, что его
маленькая,  добрая  Тави уже приехала и ожидает его, что они разминулись. Он
вошел  неслышно.  Она  почувствовала,  что  на  ее лицо, закрыв сзади глаза,
легли  большие,  сильные и осторожные руки, и, обернувшись, порывисто обняла
его, прижимая к себе и теребя, как ребенка.
     - Папа,  ты,  -  детка мой, измучилась без тебя! - кричала она, пока он
гладил  и  целовал  дочь,  жадно  всматриваясь  в  это  хорошенькое, нервное
личико, сияющее ему всей радостью встречи.
     - Боже  мой,  -  сказал  он,  садясь и снова обнимая ее, - полгода я не
видел тебя. Хорошо ли ты ехала?
     - Прекрасно.  Прежде  всего,  меня  отпустили  одну,  поэтому  я  могла
наслаждаться   жизнью  без  воркотни  старой  Цецилии.  Но,  представь,  мне
все-таки  пришлось  принять массу услуг от посторонних людей. Почему это? Но
слушай: ты ничего не видишь?
     - Что же? - сказал, смеясь, Дрэп. - Ну, вижу тебя.
     - А еще?
     - Что такое?
     - Глупый, рассеянный, ученый дикарь, да посмотри же внимательнее!
     Теперь он увидел.
     Стол  был  опрятно  накрыт  чистой  скатертью,  с расставленными на нем
приборами;  над кофейником вился пар; хлеб, фрукты, сыр и куски стремительно
нарезанного  паштета  являли  картину,  совершенно не похожую на его обычную
манеру  есть расхаживая или стоя, с книгой перед глазами. Пол был выметен, и
мебель расставлена поуютнее. В камине пылало его случайное топливо.
     - Понимаешь,  что надо было торопиться, поэтому все вышло, как яичница,
но завтра я возьму все в руки и все будет блестеть.
     Тронутый  Дрэп нежно посмотрел на нее, затем взял ее перепачканные руки
и похлопал ими одна о другую.
     - Ну, будем теперь выколачивать пыль из тебя. Где же ты взяла дров?
     - Я нашла на кухне немного угля.
     - Вероятно, какие-нибудь крошки.
     - Да, но тут было столько бумаги. В той корзине.
     Дрэп,   не   понимая   еще,   пристально   посмотрел   на  нее,  смутно
встревоженный.
     - В какой корзине, ты говоришь? Под столом?
     - Ну да же! Ужас тут было хламу, но горит он неважно.
     Тогда он вспомнил и понял.


IV

     Он  стал  разом  седеть, и ему показалось, что наступил внезапный мрак.
Не  сознавая,  что делает, он протянул руку к электрической лампе и повернул
выключатель.  Это  спасло девочку от некоего момента в выражении лица Дрэпа,
-  выражения, которого она уже не могла бы забыть. Мрак хватил его по лицу и
вырвал сердце.
     Несколько  мгновений  казалось  ему,  что  он неудержимо летит к стене,
разбиваясь о ее камень бесконечным ударом.
     - Но,  папа, - сказала удивленная девочка, возвращая своей бестрепетной
рукой  яркое  освещение,  -  неужели ты такой любитель потемок? И где ты так
припылил волосы?
     Если  Дрэп  в эти мгновения не помешался, то лишь благодаря счастливому
свежему  голосу,  рассекшему  его  состояние  нежной чертой. Он посмотрел на
Тави.  Прижав  сложенные  руки  к  щеке,  она воззрилась на него с улыбкой и
трогательной заботой. Ее светлый внутренний мир был защищен любовью.
     - Хорошо  ли  тебе,  папа?  -  сказала  она.  -  Я  торопилась к твоему
приходу, чтобы ты отдохнул. Но отчего ты плачешь? Не плачь, мне горько!
     Дрэп  еще  пыхтел,  разбиваясь  и  корчась в муках неслышного стона, но
сила  потрясения перевела в его душу с яркостью дня все краткое удовольствие
ребенка видеть его в чистоте и тепле, и он нашел силу заговорить.
     - Да,  -  сказал  он,  отнимая от лица руки, - я больше не пролью слез.
Это  смешно,  что  есть  движения  сердца,  за  которые  стоит,  может быть,
заплатить  целой  жизнью.  Я  только  теперь  понял  это.  Работая,  - а мне
понадобится  еще лет пять, - я буду вспоминать твое сердце и заботливые твои
ручки. Довольно об этом.
     - Ну, вот мы и дома!


ПРИМЕЧАНИЯ

     Новогодний  праздник  отца  и  маленькой  дочери.  Впервые  -  "Красная
газета", веч. вып., 1922, 30 декабря.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Рай



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 1. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


                                          Через некоторое время я  обернулся
                                     и увидал  громадную  толпу,  шедшую  за
                                     мной... Тогда первый, которого я видел,
                                     войдя в город, сказал мне:
                                          - Куда  вы  идете?   Разве  вы  не
                                     знаете, что вы уже давно умерли?

                                                       В.Гюго. "Отверженные"
                                             (часть 1-я, книга VII. гл. IV).


I

ЗАВЕЩАНИЕ


1

     Перо  остановилось,  и  банкир  нетерпеливо  зашевелил пальцами, смотря
поверх  строк  в  лицо  бронзовому  скифу.  Мертвая тишина вещей, окружающих
изящным  обществом  лист  бумаги,  равнодушно ждала нервного скрипа. Пишущий
вздохнул и задумался.
     На  некотором  расстоянии  от его глаз, то уходя дальше, то придвигаясь
вплотную,  реяли призраки воображения. Он вызывал их сосредоточенным усилием
мысли,  соединял  и  разъединял  группы  людей,  оживлял  их  лица улыбками,
волнением  и  досадой.  Чужие,  никогда не виданные люди эти толпились перед
ним,  настойчиво  заявляя  о  своем  существовании,  и  смотрели в его глаза
покорным и влажным взглядом.
     Он  не  торопился.  Лично  ему  было все равно, кто наследует громадное
состояние,  и  он тщательно перебирал различные нужды челове