и  я,  через  сутки,  самое большое, - снова буду петь басом "Ловцы
жемчуга".
     Вениамин  оторопел.  Прилив  грубой  злобы заставил его вскочить, но он
вовремя перевел порыв этого чувства в нескладное ликование:
     - Вот  свинья  Димен!..  Он  мог  бы  сказать  нам...  Не  мучить  нас!
Поздравляю, милый дядя! Живи и работай! Я ожидал этого!
     Лорх  посмотрел  на  темную замочную скважину, достал через силу из-под
подушки револьвер и выпалил в потолок.
     Племянник   отпрыгнул.  За  дверью  раздался  визг:  там  кто-то  упал.
Вениамин, открыв дверь, показал себе и Лорху растянувшуюся Бетси.
     - Как вы любите это дело, Бетси! - кротко сказал Лорх.
     - Дура!  - зашипел брат сестре, подымая ее. - Спокойной ночи, дядя! Вам
теперь нужен покой!
     - Как и вам, - холодно сказал Лорх.
     Родственники  ушли.  В  гостиной  Бетси заплакала тяжелыми ненавидящими
слезами. Вениамин вынул из букета розу, понюхал и свернул цветку венчик.
     - Он   врет.   Он   злобно   мучает  нас,  -  сказал  племянник.  Бетси
высморкалась. Они сели рядом и стали шептаться.


III

     По  приказанию  Лорха,  кровать  была передвинута к окну. Стояли жаркие
ночи.
     Дом  был  построен на самом краю пропасти - меж стеной и отвесом бездны
оставалась  тропинка  фута  два  шириной.  Лорх  видел в россыпи белых звезд
полную,   над   горным   хребтом,   луну;  ее  свет  падал  в  пропасть  над
непроницаемым  углом  тени.  Смотря за окно в направлении ног, Лорх видел на
обрыве  среди камней куст белых цветов. Он думал, что цветы эти останутся, а
его, Лорха, не будет.
     Тогда,  решив  продолжать  жить,  он тщательно привел мысли в порядок и
понял,  что  самое главное, - побороть слабость. Лорх резко поднялся. Голова
закружилась.  Он  стал,  сидя,  раскачиваться; затем, взяв с ночного столика
нож,  ударил  себя  им  в  бедро.  Резкая боль вызвала тревогу сердцебиения;
кровь  бросилась в голову. Лорх вспотел; пот и ярость сопротивления дали его
душе порывистую энергию, сопровождающуюся жаром и дрожью.
     Не  говоря  уже о том, что каждое движение было ему невыразимо противно
(Лорх   хотел  бы  отдаться  болезненному  покою),  всякое  представление  о
движении  казалось  совершенно ненормальным явлением. Несмотря на это, Лорх,
как  загипнотизированный, встал и упал на пол. Сапоги лежали возле него; он,
лежа,  натянул  их,  затем, поймав ножку кровати, - встал, уселся и принялся
одеваться.  Когда  он  закончил  это дело, его бросало из стороны в сторону.
Новый   припадок   головокружения   заставил  его  несколько  минут  лежать,
уткнувшись  лицом  в подушку. После этого его стошнило; жадно возжелав пить,
он  весь облился водой, но осушил графин и выбросил его в пропасть. Затем он
направился  расползающимися  ногами к двери, но попал к печке. От печки Лорх
направился  снова  к двери, но печка вновь приветствовала его и он держал ее
в  объятиях пять минут. Когда он попал, наконец, к двери, в комнате было все
опрокинуто.  Лорх  опустился  на  четвереньки,  чтобы  не  производить шума,
полчаса  потратил  на  то, чтобы нащупать головой, в темноте, дверцу буфета,
отыскал и стал пить коньяк.
     Несмотря  на  строжайшее  запрещение  доктора  употреблять даже крепкий
чай,  не  говоря уже о вине, - Лорх, без передышки, вытянул бутылку крепкого
коньяку  и впал в того рода исступление, когда, независимо от обстоятельств,
человек  с  пожаром  в голове и бурей в сердце, занятый одной мыслью, падает
жертвой  замысла  или  одолевает  его.  Таким  замыслом,  такой мыслью Лорха
явился  бассейн.  Это  был  четырехугольный  цементный  водоем,  куда  лился
горный,  ледяной  ключ. Удар вина временно воскресил Лорха; шатаясь, но лишь
в  меру  опьянения,  мокрый от пота, с обслюненной папиросой в зубах, прошел
он  боковым  коридором  во  двор,  сполз в бассейн, - как был, - в сапогах и
костюме,  окунулся,  мучительно  задрожал  от  холода,  вылез  и  направился
обратно в спальню.
     Сырой  мороз  родника  согнал  все  возбуждение  организма к неимоверно
обремененной  мыслями  голове.  Сердце  стучало  как пулемет. Лорх думал обо
всем  сразу,  -  от величайших мировых проблем до кирпичей дома, и мысль его
молниеносно  озаряющим светом проникала во все тьмы тем всяческого познания.
У  буфета  он принял вторую порцию огненного лекарства, но этот прием сильно
бросился  в  ноги,  и  Лорх  вынужден  был восстановить равновесие с помощью
дуплета.  У  кровати  он  задумчиво  осмотрел  различные, на полу, склянки с
лекарством  и  лужу,  образовавшуюся  на месте его стояния. Затем он перелез
подоконник,  прошел,  несколько  трезвея, вдоль стены, к кусту белых цветов,
оборвал  их,  вернулся  и лег, раздевшись, под одеяло, бросив предварительно
на  него все брюки и пиджаки, какие нашел в шкафу. Сделав это, он вытянулся,
приятно вздрогнул и - вдруг - потерял сознание.


IV

     - Он не просыпался за это время? - спросил Димен сиделку.
     - Нет. Даже не повернулся.
     - Где   же  вы  были?  Во  время  припадка  прошлой  ночи  больной  мог
выброситься  из  окна  в  пропасть.  Все  было перебито и опрокинуто. Он пил
вино, купался. Это агония!
     - Вы  знаете,  доктор, больной всегда гнал меня вон из спальни. Каюсь -
я вздремнула... но...
     - Идите; дело все равно кончено. Позовите Вениамина и Бетси.
     Вошли   родственники:   два   вопросительных  знака,  пытающихся  стать
восклицательными.
     - Ну  -  вот  что,  -  сказал  Димен,  -  дело кончится не позже, как к
вечеру.  Выходка  (вероятно  -  горячечный  приступ)  имела  следствием, как
видите,  -  полное  беспамятство. Пульс резок и неровен. Дыхание порывистое.
Температура   резко   упала,   -   зловещее   предвестие.   Надо...   нам...
приготовиться... сделать распоряжения.
     Бетси,  сверкнув  бриллиантами  красных  рук,  закрыла  лицо и искренне
зарыдала от радости. Вениамин молитвенно заломил руки. Доктор расстроился.
     - Общая участь всех нас... - жалобно начал он.
     Лорх проснулся. Взгляд его был стремителен и здоров.
     - Принесите  поесть!  -  крикнул он. - Я во сне видел жаркое. Принесите
много  еды  -  всякой.  Хорошо бы пирог со свининой, коньяку, виски, - всего
дайте мне - и много!


ПРИМЕЧАНИЯ

     Борьба  со  смертью.  Впервые  -  "Свободный  журнал",  1918,  Э 2. Под
заглавием "Вырванное жало" - газета "Мир", 1918, 8 сентября.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Четырнадцать футов



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


I

     - Итак,  она  вам  отказала обоим? - спросил на прощанье хозяин степной
гостиницы. - Что вы сказали?
     Род  молча  приподнял  шляпу  и зашагал; так же поступил Кист. Рудокопы
досадовали  на себя за то, что разболтались вчера вечером под властью винных
паров.  Теперь хозяин пытался подтрунить над ними; по крайней мере, этот его
последний вопрос почти не скрывал усмешки.
     Когда гостиница исчезла за поворотом, Род, неловко усмехаясь, сказал:
     - Это  ты  захотел  водки.  Не  будь  водки, у Кэт не горели бы щеки от
стыда  за  наш  разговор, даром что девушка за две тысячи миль от нас. Какое
дело этой акуле...
     - Но  что  же  особенного  узнал  трактирщик?  - хмуро возразил Кист. -
Ну...  любил  ты...  любил  я...  любили одну. Ей - все равно... Вообще, был
ведь разговор этот о женщинах.
     - Ты  не  понимаешь, - сказал Род. - Мы сделали нехорошо по отношению к
ней: произнесли ее имя в... за стойкой. Ну, и довольно об этом.
     Несмотря  на  то,  что  девушка  крепко  сидела у каждого в сердце, они
остались   товарищами.  Неизвестно,  что  было  бы  в  случае  предпочтения.
Сердечное  несчастье  даже сблизило их; оба они, мысленно, смотрели на Кэт в
телескоп,  а  никто  так  не  сроден  друг  другу, как астрономы. Поэтому их
отношения не нарушились.
     Как  сказал  Кист,  "Кэт  было  все  равно".  Но  не совсем. Однако она
молчала.


II

     "Кто  любит,  тот  идет  до  конца".  Когда  оба  - Род и Кист - пришли
прощаться,  она  подумала, что вернуться и снова повторить объяснение должен
самый  сильный  и  стойкий в чувстве своем. Так, может быть, немного жестоко
рассуждал  восемнадцатилетний  Соломон  в  юбке.  Между  тем  оба  нравились
девушке.  Она  не  понимала,  как можно отойти от нее далее четырех миль без
желания   вернуться   через  двадцать  четыре  часа.  Однако  серьезный  вид
рудокопов,  их плотно уложенные мешки и те слова, какие говорятся только при
настоящей  разлуке,  немного  разозлили  ее.  Ей  было душевно трудно, и она
отомстила за это.
     - Ступайте,  -  сказала  Кэт.  - Свет велик. Не все же будете вы вдвоем
припадать к одному окошку.
     Говоря  так, думала она вначале, что скоро, очень скоро явится веселый,
живой  Кист.  Затем  прошел  месяц, и внушительность этого срока перевела ее
мысли  к  Роду,  с  которым  она  всегда  чувствовала  себя  проще.  Род был
большеголов,   очень   силен  и  малоразговорчив,  но  смотрел  на  нее  так
добродушно, что она однажды сказала ему: "цып-цып"...


III

     Прямой  путь  в  Солнечные  Карьеры  лежал  через смешение скал - отрог
цепи,  пересекающий  лес.  Здесь  были  тропинки,  значение  и связь которых
путники  узнали  в гостинице. Почти весь день они шли, придерживаясь верного
направления,  но  к  вечеру начали понемногу сбиваться. Самая крупная ошибка
произошла   у   Плоского   Камня   -   обломка  скалы,  некогда  сброшенного
землетрясением.  От  усталости  память  о поворотах изменила им, и они пошли
вверх, когда надо было идти мили полторы влево, а затем начать восхождение.
     На  закате солнца, выбравшись из дремучих дебрей, рудокопы увидели, что
путь  им прегражден трещиной. Ширина пропасти была значительна, но, в общем,
казалась на подходящих для того местах доступной скачку коня.
     Видя,  что  заблудились,  Кист  разделился с Родом: один пошел направо,
другой  -  налево; Кист выбрался к непроходимым обрывам и возвратился; через
полчаса  вернулся  и  Род  -  его  путь  привел к разделению трещины на ложа
потоков, падавших в бездну.
     Путники  сошлись  и  остановились  в  том  месте,  где  вначале увидели
трещину.


IV

     Так   близко,   так  доступно  коротенькому  мостку  стоял  перед  ними
противоположный  край пропасти, что Кист с досадой топнул и почесал затылок.
Край,  отделенный  трещиной,  был  сильно  покат  к  отвесу и покрыт щебнем,
однако,  из  всех  мест,  по которым они прошли, разыскивая обход, это место
являло  наименьшую  ширину. Забросив бечевку с привязанным к ней камнем, Род
смерил   досадное   расстояние:   оно  было  почти  четырнадцать  футов.  Он
оглянулся:  сухой,  как  щетка,  кустарник  полз  по  вечернему плоскогорью;
солнце садилось.
     Они  могли  бы  вернуться,  потеряв  день  или  два, но далеко впереди,
внизу,  блестела  тонкая петля Асценды, от закругления которой направо лежал
золотоносный  отрог  Солнечных Гор. Одолеть трещину - значило сократить путь
не  меньше,  как  дней  на  пять.  Между  тем обычный путь с возвращением на
старый  свой  след  и  путешествие по изгибу реки составляли большое римское
"S", которое теперь предстояло им пересечь по прямой линии.
     - Будь  дерево,  - сказал Род, - но нет этого дерева. Нечего перекинуть
и не за что уцепиться на той стороне веревкой. Остается прыжок.
     Кист  осмотрелся,  затем  кивнул.  Действительно,  разбег  был  удобен:
слегка покато он шел к трещине.
     - Надо  думать,  что перед тобой натянуто черное полотно, - сказал Род,
- только и всего. Представь, что пропасти нет.
     - Разумеется,  -  сказал  Кист  рассеянно.  -  Немного холодно... Точно
купаться.
     Род  снял с плеч мешок и перебросил его; так же поступил и Кист. Теперь
им не оставалось ничего другого, как следовать своему решению.
     - Итак...  -  начал  Род, но Кист, более нервный, менее способный нести
ожидание, отстраняюще протянул руку.
     - Сначала  я,  а  потом  ты,  -  сказал  он. - Это совершенные пустяки.
Чепуха! Смотри.
     Действуя  сгоряча,  чтобы  предупредить приступ простительной трусости,
он  отошел,  разбежался  и,  удачно  поддав ногой, перелетел к своему мешку,
брякнувшись  плашмя  грудью.  В  зените  этого  отчаянного прыжка Род сделал
внутреннее усилие, как бы помогая прыгнувшему всем своим существом.
     Кист встал. Он был немного бледен.
     - Готово, - сказал Кист. - Жду тебя с первой почтой.
     Род  медленно  отошел  на  возвышение,  рассеянно  потер руки и, нагнув
голову,  помчался  к  обрыву.  Его  тяжелое тело, казалось, рванется с силой
птицы.  Когда  он  разбежался,  а затем поддал, отделившись на воздух, Кист,
неожиданно  для  себя,  представил  его срывающимся в бездонную глубину. Это
была  подлая мысль - одна из тех, над которыми человек не властен. Возможно,
что  она передалась прыгавшему. Род, оставляя землю, неосторожно взглянул на
Киста, - и это сбило его.
     Он  упал грудью на край, тотчас подняв руку и уцепившись за руку Киста.
Вся  пустота  низа  ухнула  в  нем,  но  Кист  держал крепко, успев схватить
падающего  на последнем волоске времени. Еще немного - рука Рода скрылась бы
в  пустоте.  Кист  лег,  скользя  на  осыпающихся  мелких камнях по пыльному
закруглению.  Его  рука  вытянулась  и  помертвела от тяжести тела Рода, но,
царапая  ногами  и  свободной рукой землю, он с бешенством жертвы, с тяжелым
вдохновением риска удерживал сдавленную руку Рода.
     Род хорошо видел и понимал, что Кист ползет вниз.
     - Отпусти!  -  сказал  Род  так страшно и холодно, что Кист с отчаянием
крикнул  о  помощи,  сам  не  зная  кому.  -  Ты  свалишься,  говорю тебе! -
продолжал  Род.  -  Отпусти меня и не забывай, что именно на тебя посмотрела
она особенно.
     Так  выдал он горькое, тайное свое убеждение. Кист не ответил. Он молча
искупал  свою  мысль  -  мысль о прыжке Рода вниз. Тогда Род вынул свободной
рукой из кармана складной нож, открыл его зубами и вонзил в руку Киста.
     Рука разжалась...
     Кист  взглянул  вниз;  затем,  еле удержавшись от падения сам, отполз и
перетянул  руку платком. Некоторое время он сидел тихо, держась за сердце, в
котором  стоял гром, наконец, лег и начал тихо трястись всем телом, прижимая
руку к лицу.
     Зимой  следующего  года  во  двор  фермы  Карроля вошел прилично одетый
человек  и  не  успел  оглянуться,  как,  хлопнув  внутри  дома  несколькими
дверьми,  к  нему,  распугав  кур,  стремительно  выбежала молодая девушка с
независимым видом, но с вытянутым и напряженным лицом.
     - А  где Род? - поспешно спросила она, едва подала руку. - Или вы одни,
Кист?!
     "Если ты сделала выбор, то не ошиблась", - подумал вошедший.
     - Род... - повторила Кэт. - Ведь вы были всегда вместе...
     Кист кашлянул, посмотрел в сторону и рассказал все.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Четырнадцать футов. Впервые - журнал "Красная нива", 1925, Э 24.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Дьявол Оранжевых Вод



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 1. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


                                                   "Внимай мне, - дьявол мне
                                              сказал в  полночной  тишине, -
                                              внимай!   я  расскажу  тебе  о
                                              горестной стране..."

                                                                        Э.По


ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР

     Ингер  лежал  в  постели, кашляя более, чем следовало. Его правая рука,
бессильно  свешенная  с  кровати,  изнуренно  шевелила  бледными пальцами, в
полузакрытых  глазах  сверкал  лихорадочный  жар,  а  под мышкой, достаточно
нагретый лампой, торчал максимальный термометр.
     Этот,  внушающий  сострадание,  вид  заставил  рассмеяться  вошедшего в
комнату  сорокалетнего  человека.  Движения  вошедшего  были резки, быстры и
угловаты;  лицо  его, бледное и широкое, казалось бы незначительным, если бы
не  крутой  изгиб  высоко  поставленных,  дугообразных бровей. Он был одет в
просторный,  мешковатый  костюм черного цвета и толстые башмаки, а в правой,
унизанной старинными перстнями руке держал цилиндр.
     - Это  я,  а  не доктор, - сказал вошедший, - доктора с этим поездом не
было. Так что вы, милый Ингер, можете нагреть термометр в другой раз.
     Ингер усиленно заморгал, краснея и щурясь.
     - Слушайте, Бангок, - сказал он, - если вы осмеливаетесь...
     - Да,  -  перебил Бангок, - я осмелился. Я смотрел в замочную скважину.
Я  увидел  прежде  всего  свою  трубку,  исчезнувшую  непостижимым  для меня
образом.  Трубка  эта  торчала  у  вас в зубах. Не умея курить, вы наполнили
комнату  дымом,  уронили  огонь  на  простыню  и  прожгли  дырку.  Дырка эта
находится   сейчас   под  мягкой  частью  вашего  тела.  Затем  вы  извлекли
маленькое,  гнусное,  дешевое  зеркало  и  пытались  любоваться своим лицом,
строя  величественные  гримасы.  Потом  вы совершили подлог с термометром и,
наконец, услышав скрип двери, раскинулись в позе умирающего гладиатора.
     - Если  я выздоровею завтра, - с отчаянием сказал Ингер, - меня отошлют
в город. Мы очень любим друг друга.
     - Да?  -  Бангок  упорно посмотрел на мальчика, чихнул и высморкался. -
Это любопытно, - сказал он. - А где вы думаете жить после свадьбы?
     - На Канарских или Молуккских островах.
     - Настоящее дачное место, - заметил Бангок. - Как же вы видитесь?
     - Она подходит к окну.
     - Ингер,  -  сказал  Бангок,  - я не спрашиваю тебя о том, целуетесь вы
или  нет,  я  не  спрашиваю  также,  съедаешь  ли  ты  все  сладкие пирожки,
похищаемые  для  тебя  твоей  возлюбленной.  Я спрашиваю - отдашь ли ты мне,
маленький негодяй, трубку?
     Ингер сунул руку под одеяло, извлек трубку и молча подал Бангоку.
     - За это, - сказал он, - вы мне должны рассказать что-нибудь.
     - Вот  как!  - заметил Бангок. - Да, - прибавил он, как будто про себя.
-  Привычки  бандита  и  Дон Жуана... далеко пойдет мальчик... Рассказать? -
медленно  переспросил  Бангок.  -  О  чем же хочет слушать сын своей страны?
Слушай, я расскажу тебе о перестройке здания морского училища.
     - Не хочу, - сказал Ингер.
     - О расширении избирательных прав низших сословий...
     - Тоже.
     - О законе против цыган...
     - Еще бы!
     - О налоге на роскошь...
     - Не хочу.
     - О раскопках старинного римского водопровода...
     Ингер обиженно замолчал.
     - Ну,  - посмеиваясь, продолжал Бангок, - что-нибудь о народном быте? О
психологии  рыжей  и  пегой  лошади,  историю  уздечки,  власть  чернозема и
деспотизм   суглинка;   о   предродовых  болях,  ткацком  станке  и  вареном
картофеле? Ты вертишь головой? Ты ничего не хочешь об этом знать?
     - Да, не хочу, - свирепо отрезал Ингер.
     - В  такие  вот  хмурые  осенние дни, - сказал Бангок, - и моряки любят
болтнуть.  Вспомнить  о  том,  что  было  - приятно мне. О чем же рассказать
тебе,   странное   существо,  не  интересующееся  феминизмом  и  психологией
общества? Чего ты хочешь?
     - Я  хочу  того, что вы видели, - сказал Ингер. - О пропастях, пещерах,
вулканах,  циклонах,  каннибалах... вы сами знаете. Помните, вы рассказывали
о неграх, золоте, белой девушке и желтой лихорадке?
     - Помню, - перестав улыбаться, сказал Бангок.
     - Так вот, в этом же роде.
     - В  этом  же  роде!  Хорошо,  слуш