пожалуйста, головой.
     Кивок этот,  хотя  Люба его  и  не  сделала,  он  угадал по  опущенным,
неподвижно застывшим ресницам.  Через  мгновение она  снова подняла на  него
свои темные, с ясным голубым отливом глаза.
     Ветер мягко стукнул оконной рамой и  шевельнул брошенную на пол газету.
Геник подошел к  окну  и  сейчас же  отошел прочь.  Люба  вздохнула,  нервно
стиснула хрустнувшие пальцы и выпрямилась.
     - Так,  значит,  вам  не  жалко  жизни?  -  равнодушно,  полуспрашивая,
полуутверждая, сказал Геник. - А?
     Люба  облегченно  рассмеялась углами  рта.  Слава  богу,  -  вопросы  о
домашних делах  покончены.  Хотя  странный,  немного  торжественный в  своем
равнодушии тон  Геника по-прежнему держал ее  настороже...  Она отбросила за
ухо темные непокорные волосы и сказала:
     - Как жалко? Я не знаю... А вам разве не жалко?
     Девушка  нетерпеливо задвигалась на  стуле,  и  меж  тонких  бровей  ее
мелькнула легкая,  досадливая складка.  Если  Геник  желает  болтать,  может
выбрать другое место и время. А ей тяжело и совсем не до разговоров.
     Он же,  казалось,  вовсе не спешил удовлетворить ее нетерпение. Широкая
спина  Геника  неподвижно чернела у  окна,  загораживая свет,  и  только дым
шестой папиросы,  улетая в сад, показывал, что это стоит живой, задумавшийся
человек.
     В комнате напряженно бились две мысли, и маятник дешевых стенных часов,
казалось,  равнодушно отбивал такт  неясным,  упорным словам,  таинственно и
быстро мелькавшим в  мозгу.  Наконец Геник отошел в  глубину комнаты,  снова
уселся верхом на стул и спросил громким, неожиданно резким голосом:
     - Твердо решаетесь?
     - Да! - безразлично, с поспешностью утомления сказала девушка.
     Глаза ее встрепенулись и загорелись. Казалось - новая волна внутреннего
напряжения поднялась в  этот  пристальный,  ждущий взгляд и  нервным толчком
хлестнула в лицо Геника.
     - Теперь вот что...  -  заговорил он,  смотря в сторону.  - Вы, значит,
поедете за сто верст отсюда в ***ск...
     Лицо Любы отразило глубокое недоумение.
     - Простите,  я не понимаю... - нерешительно сказала она, понижая голос.
- Ведь...  Мне Чернецкий сказал, что все здесь... что все готово и... завтра
вечером... Также, что от вас я узнаю все инструкции и получу...
     Геник с досадой бросил папиросу.
     - Вы слушайте меня!  -  резко,  почти грубо перебил он и,  заметив, что
Люба  вспыхнула,  добавил более мягко:  -  Положение изменилось.  Фон-Бухель
уехал сегодня утром и приедет только через месяц.
     Девушка молча, устало кивнула головой.
     - Этот месяц вы  проживете там  и  будете держать карантин.  Что  такое
карантин - вы знаете или нет?
     - Да, я слышала что-то... изоляция, кажется?
     - Вот...  Жить  будете по  чужому паспорту...  Я  вам  его  сейчас дам.
Никаких знакомств. Переписываться нельзя...
     - А если...
     - Постойте...  Вот вам адрес; запомните его и не записывайте ни в каком
случае: Тверская, дом 14, квартира 15. Марья Петровна Кунцева.
     Она  подняла глаза  к  потолку и  по  гимназической привычке зашевелила
губами, стараясь запомнить. Потом слабо улыбнулась и сказала:
     - Ну, вот. Готово...
     - Прекрасно,  Люба.  Так  вот,  я  даже не  буду вас  наставлять разным
конспиративным тонкостям.  Там вам все расскажут, устроят и прочее. Приехав,
вы скажете лично, самой Кунцевой, следующее: "Я от Геника".
     - "Я от Геника", - с уважением к человеку, имя которого отворяет двери,
прошептала девушка. - Только... ради бога... зачем я должна ехать?
     - Видите  ли,  -  с  сожалением  пожал  плечами  Геник,  -  так  решено
комитетом...  Вы здешняя,  и  всякие следы ваших с нами сношений должны быть
уничтожены. Поняли?
     - Да.  -  Люба весело кивнула головой. - Значит, все-таки выйдет. Я так
счастлива...
     Геник неопределенно крякнул и хотел сказать что-то,  но раздумал. Глаза
девушки, блестевшие странным, тихим светом, удержали его.
     - Поезд идет сегодня вечером в 10 часов, - сказал он, помолчав, усталым
и решительным голосом. - Видеться вам с кем-нибудь перед отъездом решительно
нет никакой необходимости...
     - Так сегодня? - удивилась Люба. - Так скоро?..
     - Ну, вот что! - рассердился Геник. - Если вы хотите, то знайте, что от
того, уедете ли вы сегодня или нет - зависит все... Я вам сказал.
     - Я еду,  еду!  -  поспешно,  с растерянной улыбкой сказала девушка.  -
Хорошо...
     Наступило молчание.  Портсигар Геника опустел.  Он с  треском захлопнул
его и  встал.  Люба тоже встала и  сделала движение к  столу,  где лежала ее
шляпа.
     - Постойте! - вспомнил Геник. - А деньги? Вот, берите деньги.
     Он  вынул кошелек и  протянул,  не считая,  несколько бумажек.  Девушка
спокойно спрятала их в карман. Она брала их не для себя, а для "дела".
     - Вот и паспорт...
     - Спасибо... вам...
     Голос ее слегка дрогнул,  а затем Люба сделала маленькое усилие,  сжала
губы и спокойно посмотрела на Геника.
     Нет,  он  решительно не  в  состоянии выносить этот напряженный голубой
взгляд.  Стукнуть стулом,  что ли,  или прогнать ее?  Геник деланно зевнул и
сказал, холодно улыбаясь:
     - Ну,  вот и  все.  Так идите теперь и...  постарайтесь не  опоздать на
поезд.
     - Спасибо!  -  повторила девушка и, схватив тяжелую руку Геника, слабо,
но изо всех сил стиснула ее маленькими, теплыми пальцами.
     - Ну,  что там!  -  пробормотал Геник,  опуская глаза и  чувствуя,  что
начинает злиться. - Всего хорошего...
     Люба направилась к  двери,  но у порога остановилась,  провела рукой по
лицу и спросила:
     - А... как вы думаете... удастся... или нет?
     - Удастся!  -  резко  крикнул Геник,  толкнув ногою стул  так,  что  он
перевернулся и  с  треском  ударился в  стену.  -  Удастся!  Вас  изобьют до
полусмерти и повесят... Можете быть спокойны.
     Он   поднял  злые,   заблестевшие  глаза  и   встретился  с   грустным,
сконфуженным взглядом. Люба не выдержала и отвернулась.
     - Мне не страшно,  -  услышал Геник ее слова, обращенные скорее к себе,
чем к нему. - А вы, кажется, в дурном настроении.
     Он стоял молча,  засунув руки в  карманы брюк и разглядывая носки своих
собственных штиблет с упорством помешанного.  Люба подошла к двери, отворила
ее и, уходя, бросила последний взгляд на мрачную фигуру.
     Теперь глаза их  снова встретились,  но уже иначе.  Геник улыбнулся так
ласково и задушевно, как только мог. Что-то ответное тепло и просто блеснуло
в  лице девушки.  Она  тихо,  молча поклонилась и  ушла,  небрежно встряхнув
длинной, русой косой.


        "II"

     Когда стало темнеть,  Чернецкий зажег лампу и  посмотрел на часы.  Было
ровно десять.  С  минуты на  минуту должен придти Геник:  он аккуратен,  как
аптечные весы,  между тем  никого еще нет.  Это довольно странно.  Шустеру и
другим следовало бы знать, что дело касается всех.
     Он  хотел еще как-нибудь,  сильнее выразить свое неудовольствие,  но  в
этот момент пришел Маслов.  Скинув летнее пальто и  шляпу,  Маслов осторожно
погладил свою черную, иноческую бородку, прошелся по комнате, нервно потирая
руки,   и   сел.   Чернецкий  вопросительно  посмотрел  на   него,   удержал
беспричинную, судорожную зевоту и выругался.
     - Что такое? - тихо спросил Маслов.
     Голос у  него был грудной,  но слабый,  и  каждое слово,  сказанное им,
производило впечатление замкнутого, трудного усилия.
     - Не  люблю  опозданий!   -   ворчливо  заговорил  Чернецкий.   -   Это
провинциализм и, кроме всего, - неуважение к чужой личности.
     - Что же,  - меланхолично заметил Маслов, - ведь Геника еще нет. К тому
же публика стала осторожнее, избегает, например, подходить кучкой.
     - Все равно... Чаю хотите?
     - Чаю!  -  вздохнул Маслов, отрываясь от своих размышлений. - Что? чаю?
Ах, нет... Сейчас нет... Разве, когда все...
     - Вы о чем, собственно, думаете-то? - громко спросил Чернецкий, вставая
с дивана и усаживаясь против товарища. - А?
     Маслов сморщил лоб,  отчего его бледное, цвета пожелтевшего гипса, лицо
приняло  старческое выражение,  и  рассеянно  улыбнулся  глубокими,  черными
глазами.
     - Думаю-то? Да вот, все об этом же...
     Он пошевелил губами и прибавил:
     - Не выйдет...
     - Что -  не выйдет?  А  ну вас,  каркайте больше!  -  равнодушно сказал
Чернецкий. - Выйдет.
     - Не  выйдет!  -  с  убеждением повторил  Маслов,  усмехаясь  кротко  и
жалостно,  как будто неудача могла оскорбить Чернецкого. - Есть у меня такое
предчувствие. А впрочем...
     - Гадать здесь нельзя,  не поможет!  -  хмуро сказал Чернецкий. - Я вот
верю в противное.
     Вошел Шустер, толстый, рябой и безусый, похожий на актера человек. Сел,
тяжело отдуваясь, погладил себя по колену и захрипел:
     - Областника нет?
     - Геника ждем с минуты на минуту! - сказал Чернецкий. - Что грустишь?
     Шустер механически потрогал пальцами маленький,  ярко-красный галстук и
хрипнул, досадливо дергая шеей, втиснутой в узкий монополь:
     - Дело дрянь.
     Чернецкий вздрогнул и насторожился.
     - Что "дрянь"? - спросил он быстро, пристально глядя на Шустера.
     - Да...  там...  -  Толстяк махнул  рукой  и  поднял брови.  -  Выходит
путаница с забастовкой... Уврие сами хотят... свой комитет и автономию...
     - Скверно слышать такое,  -  сказал Чернецкий,  -  и как раз... Ну, что
слышно все-таки?
     - Ничего не  слышно!  -  прохрипел Шустер.  -  Вчера фон-Бухель кутил в
загородном саду. На эстраде пьянствовал с офицерами и женой.
     - Кутил? - почему-то удивился Маслов, покусывая бороду.
     Никто не ответил ему, и он снова впал в задумчивость. Чернецкий заходил
по  комнате,  изредка останавливаясь у  окна и  круто поворачиваясь.  Шустер
вздохнул, насторожился, услышав быстрый скрип отворяемой двери, и сказал:
     - Вот и Геник.
     Геник  вошел  спокойными,   отчетливыми  шагами,  как  человек,  вообще
привыкший  опаздывать и  заставлять себя  дожидаться.  Одет  он  был  слегка
торжественно и  даже  как  будто с  ненужной излишней чопорностью в  черный,
щегольской костюм.  Загорелое,  невыразительное лицо Геника от яркой белизны
воротничка,  стянутого  черным  галстуком,  сделалось  задумчивее и  строже.
Впрочем,  менялся он каждый день,  и нельзя было определить,  отчего это. Но
почему-то  всегда  казалось,   что  сегодняшний  Геник  -  только  копия,  и
непохожая, с его наружности в прошлом.
     Все   оживились,   как   будто  с   приходом  нового  человека  исчезла
неопределенность и пришла ясная, полная уверенность в успехе дела, о котором
говорилось до  сих  пор шепотом,  с  глазу на  глаз,  говорилось с  огромным
напряжением и подозрительной пытливостью ко всем, даже к себе.
     Геник встал,  неопределенно и замкнуто улыбаясь,  но, когда сел, улыбка
исчезла с его лица. Он вынул платок, без нужды высморкался и громко спросил:
     - Хозяин, а чаю для благородного собрания дадите?
     - Дам,  -  поспешно ответил Чернецкий,  - но не лучше ли сперва, Геник,
выяснить положение...  т.е., чтобы вы нам рассказали, - как и что... а потом
уже все мы занялись бы, так сказать, общими разговорами...
     - Ну,  все равно...  Рассказ мой, хотя будет невелик... - Геник положил
одну ногу на другую и закурил.  - Вот что, товарищи: дело, что называется, -
в шляпе...
     Серые  глаза  Шустера  мельком  остановились  на  слегка  вздрагивающих
пальцах Геника,  неуловимо прыгнули и  перешли к сухим,  полузакрытым губам,
сдерживающим нервное,  частое дыхание.  Он взял его, полушутя, полусерьезно,
за руку, зажмурился и сказал:
     - Какие  мы  нервные,  однако.  Вроде  салонной  барышни.  Что,  Геник,
конспирация - чугунная вещь, а? Как ты думаешь?
     Шустер  был  со  всеми  на  "ты",  даже  с  женщинами.  Геник  неохотно
рассмеялся и отнял руку.
     - Ну,  это  потом...  -  сказал он  и  прибавил другим,  тихим,  слегка
сдержанным голосом: - Так вот. Дело это представляется в таком виде...
     Тишина сделалась полной и  жадной.  Казалось,  что в трех головах сразу
остановилась работа мысли и вспыхнуло напряженное нетерпение услышать слова,
фразы и  бешено поглотить эту  новую,  еще  неизвестную пищу так же  полно и
ненасытно, как пересохшая июльская глина впитывает неожиданную влагу дождя.
     Маслов закрыл глаза ладонью и застыл так, слушая. Геник продолжал:
     - Мне  понравилась  эта  девушка,  Люба.  Я  нашел,  что  она  человек,
подходящий во всех отношениях.
     Чернецкий удовлетворенно наклонил голову.
     - Да!  -  вздохнул Геник, потирая лоб. - По крайней мере - я так думаю.
Это - из потрясенных натур.
     - Она верит!  -  убежденно сказал Чернецкий.  -  Когда я познакомился с
ней, мы долго беседовали... Даже странно и неожиданно было - такая глубокая,
мучительная жажда подвига, рыцарства... Но, впрочем, сейчас не в этом дело.
     - Вот именно!  -  подтвердил Геник,  рассматривая стену.  -  Глубокая и
тихая натура.  Из тех,  что переживают в себе. В ней много, вообще, полезных
качеств и...
     - Пощади уши нашего терпения!  -  захрипел Шустер, беспокойно ворочаясь
на стуле. - Ты расскажи нам, как вышло...
     - Пусть  уши  твоего  терпения подрастут немного!  -  сердито улыбаясь,
перебил Геник. - Я не нуждаюсь в понуканиях.
     Шустер  вопросительно посмотрел на  Маслова и  неловко замолчал.  Геник
побарабанил пальцами по столу.
     - Да,  -  сказал он,  -  так вот. Девица во всех отношениях подходящая.
Во-первых, послушна, как монета...
     Его  пристальный взгляд  обошел товарищей и  вернулся в  глубину орбит.
Никто не пошевелился;  напряженное молчание заражало Геника смутным, тяжелым
беспокойством.  Но, задерживая объяснение и от этого раздражаясь еще больше,
он продолжал:
     - Во-вторых -  у  нее  есть  конспиративный инстинкт,  что  тоже  очень
выгодно...
     - Да, это хорошо, - сказал Маслов.
     - В-третьих - девушка с характером...
     Снова молчание.  За  окном выросли пьяные голоса и  затихли,  шатаясь в
отдалении унылыми, скучными звуками.
     - В-четвертых, - продолжал Геник, - она твердо и бесповоротно решила...
     - Да?  - спросил Чернецкий, и в голове его зазвучало радостное, нервное
оживление.  -  Вы сумели на нее подействовать,  быть может?  Хотя нет,  я ее
достаточно знаю...  А  все-таки  -  решающий момент...  это  ведь...  Многие
отступали.
     Геник внимательно выслушал его и,  рассматривая кончики пальцев, сказал
медленно, но ясно:
     - Я разговорил ее.
     Маслов опустил руку и  недоумевающе смигнул.  Шустер задержал дыхание и
насторожился,  думая, что ослышался. Но Чернецкий продолжал спокойно сидеть,
и по лицу его было видно, что он еще далек от всякого понимания.
     Геник молчал. Глаза его сощурились, а левая бровь медленно приподнялась
и опустилась.
     - Что вы сказали? Я вас не понял, - сдержанно заговорил Чернецкий. - От
чего вы ее разговорили?
     - Я  отговорил ее от стрельбы в фон-Бухеля!  -  неохотно,  с блуждающей
улыбкой в углах рта, повторил Геник. - Я, надеюсь, достаточно понятно сказал
это.
     - Да что вы!  -  вскрикнул Чернецкий с  тонким,  растерянным смехом.  -
Проснитесь. Что вы сказали?
     - Ну,  Геник, ерундишь, брат! - захрипел Шустер, краснея и тяжело дыша.
- Какого черта, в самом деле!..
     Все трое в упор,  широко раскрытыми,  готовыми улыбнуться шутке глазами
смотрели на Геника,  и вдруг маленькая, хмурая складка между его бровей дала
понять всем, что это факт.
     Сразу после тишины, нарушаемой только сдержанными, спокойными голосами,
поднялся беспорядочный,  крикливый и возбужденный шум. Маслов махал руками и
пытался  что-то  сказать,   но  ему  мешал  Чернецкий,   кричавший  высоким,
удивленным голосом:
     - Дикая вещь!..  Вы в здравом рассудке или нет?  Придти и говорить нам,
да еще с  каким-то издевательством?!  Это...  Кто вас просил за это браться,
скажите на милость? Возмутительно! Что вы - диктатор?!
     - Господи! Чернецкий! - вставил Маслов раздраженно зазвеневшим голосом,
болезненно морщась от крика и общего возбуждения. - Да дайте же Генику... да
Геник... Это что-нибудь не то, слушайте...
     - Да  послушайте вы  меня!  -  Геник встал и  сейчас же  сел  снова.  -
Слушайте, и во-первых, и во-вторых, и в-третьих, и в-четвертых - я Аверкиеву
отговорил.  Да.  Я ее отговорил.  Вот и все. Но что же из этого? А, впрочем,
мне все равно... Это ясно. Если хотите сердиться, - пожалуйста...
     - Да что ясно?  -  вскипел Чернецкий, волнуясь и дергаясь всем телом. -
Что вам все равно? Действительно! Но каким образом? Зачем?
     - Постойте же!  -  отмахнулся рукой Маслов и встал. - Почему вы, Геник,
взяли на себя труд за нас решить этот вопрос?  И отговорили.  Вот, объясните
нам, пожалуйста, это... - добавил он глухим, настойчивым голосом.
     Геник  молчал,  и  казалось,  что  он  колеблется -  говорить или  нет.
Странное,  беспорядочное молчание сделалось общим и  напряженным,  как будто
каждый из  трех  в  упор смотревших на  Геника людей ждал только первого его
слова,  чтобы  зашуметь,  возразить и  высказаться.  Наружно Геник  сохранил
полное равнодушие и, подумав, холодно сказал:
     - Я  объясню.  Я объясню...  Конечно...  Странно было бы,  если бы я не
объяснил...
     Он курил,  подбирая слова,  и, наконец, с хорошо сделанной небрежностью
начал:
     - Эта маленькая...
     Но  сбился,  внутренне  покраснел  и  умолк.  Потом  вздохнул,  подавил
мгновенное, колючее ощущение неловкости, как если бы собирался раздеваться в
присутствии малознакомых людей,  и  заговорил чужим,  негромким и  неуклюжим
голосом.
     И первые же его слова,  первые же мысли, высказанные им, наполнили трех
революционеров тем самым чувством неловкого, колючего недоумения, которое за
минуту перед этим  родилось и  угасло в  душе Геника.  Впечатление это  было
родственно  и  близко  ощущению  человека,   пришедшего  гостем  в  хороший,
фешенебельный дом и  вдруг увидевшего среди других гостей и знакомых уличную
проститутку,  приглашенную к  обеду,  как равная к равным.  То же смешливое,
досадливое и  бессильное сознание неуместности и  ненужности,  любопытства и
подозрительности.  Чем  дальше говорил Геник,  тем  более росло недоумение и
сарказм,   глубоко  запрятанный  в  сердцах  маской  застывшей,  холодной  и
деланно-внимательной полуулыбки.  Каждый из трех,  слушая Геника,  судорожно
хватался за возражения и неясные,  всполохнутые мысли, вспыхивающие в мозгу,
бережно держался за них и с нетерпением,  доходящим до зуда в теле,  ожидал,
когда кончит Геник,  чтобы разом,  рванувшись мыслью, затопить и обезоружить
его новую,  странную и неуместную логику.  Маслов слушал и понимал Геника, -
но не соглашался; Чернецкий понимал - но не верил; Шустер просто недоумевал,
бессознательно хватаясь  за  отдельные слова  и  фразы,  внутренно усмехаясь
чему-то неясному и плоскому.
     - ...Но ей восемнадцать лет...  Я не знаю, как вы смотрите на это... но
молодость...  то  есть,  я  хочу сказать,  что  она  еще  совсем не  жила...
Рассуждая хорошенько,  жалко,  потому что  ведь  совсем еще  юный человек...
Ну... и как-то неловко... Конечно, она сама просилась и все такое... Но я не
согласен...   Будь   это   человек  постарше...   взрослый,   даже  пожилой.
Определенно-закостенелых убеждений...  Человек, который жил и жизнь знает, -
другое дело...  Да будет его святая воля... А эти глаза, широко раскрытые на
пороге жизни,  -  как убить их?  Я ведь думал... Я долго и сильно думал... Я
пришел к  тому,  что -  грешно...  Ей-богу.  Ну хорошо,  ее повесят,  где же
логика?  Посадят другого фон-Бухеля,  более осторожного человека... А ее уже
не  будет.  Эта маленькая зеленая жизнь исчезнет,  и  никто не возвратит ее.
Изобьют,  изувечат, изломают душу, наполнят ужасом... А потом на эту детскую
шею веревку и -  фюить.  А что,  если в последнее мгновение она нас недобрым
словом помянет?
     Геник замолчал и поднял на товарищей блестящие,  полузакрытые глаза. Он