и  глуп,  добр  и  жесток. Ко всему этому болтлив, не
прочь  выслужиться.  И  он уже смотрит на него, Тарта, с видом собственника,
облизывается  и  мысленно  потирает  руки,  предвкушая  пущенную сквозь зубы
похвалу капитана.
     Матрос  снял  ружье,  облегченно  повел  плечами и безудержно заговорил
снова,  ободряя  себя. Молчаливая неподвижность Тарта смущала его. Он громко
болтал,  не  решаясь  сказать прямо: "Пойдем!" - сбивался, потел и в десятый
раз  принимался  рассказывать  о  тревоге,  общем  недоумении и поисках. Все
неувереннее  звучал  его  голос,  и  все  рассеяннее  слушал  его  Тарт,  то
улыбаясь,  то  хмурясь. Казалось, что был он здесь и не здесь, свой знакомый
и в то же время чужой, замкнутый и враждебный.
     - Превратились  мы в настоящих собак, - захлебывался Блемер. - Чувствую
я,  что  смок,  как  яблоко  в  сиропе.  Уйти без тебя мы, понятное дело, не
могли,  нам  приказали  отыскать  тебя  мертвого  или  живого, вырыть из-под
земли,  вырезать из брюха пантеры, поймать в воздухе... Кок по ошибке вместо
виски  хватил  уксусной  эссенции, лежит и стонет, а завтра выдача жалованья
настоящим  золотом  за  четыре  месяца!  Сильвестр целится на мой кошелек, я
должен  ему  с  Гонконга  четырнадцать  кругляков,  но  пусть  он  сперва их
выиграет,  черт  возьми!  Кто,  как  не  я,  отдал  ему  в  макао две совсем
новенькие  суконные  блузы!  А  ты, Тарт, знаешь... вообще говорят... только
ты, пожалуйста, не сердись... верно это или нет?
     - Что? - сказал Тарт, ворочая шомполом в дуле ружья.
     - Да  вот...  ну, не притворяйся, пожалуйста... Только если это неверно
- все равно...
     Блемер  понизил  голос,  и  лицо  его  выразило пугливое уважение. Тарт
возился  с  ружьем;  достав  пыж,  он  медленно  перевернул штуцер прикладом
вверх, и на землю из ствола выкатились маленькие, блестящие картечины.
     Блемер  нетерпеливо  ждал  и,  когда смуглая рука Тарта начала забивать
пулю, звонко ударяя шомполом в ее невидимую поверхность, заметил:
     - Ты  испортил  боевой  заряд,  к  тому  же  какая  теперь  охота? Пора
обедать.
     Тарт  вынул  шомпол  и  поднял усталые, ввалившиеся глаза, но Блемер не
различил  в  них  волнения  непоколебимой  решимости. Ему казалось, что Тарт
хочет  поговорить  с ним, и он, вздыхая, ждал удовлетворительного ответа. Но
Тарт, по-видимому, не торопился.
     Блемер сказал:
     - Так вот... Ну, как - это правда?
     - Что  правда?  -  вдруг  закричал  Тарт,  и  глаза его вспыхнули такой
злобой,  что матрос бессознательно отступил назад. - Что еще болтают там обо
мне ваши косноязычные тюлени? Что? Ну!
     - Тарт,  что  с  тобой?  Ничего,  клянусь  честью,  ей-богу,  ничего! -
заторопился  матрос,  бледнея  от неожиданности, - просто... просто говорят,
что ты...
     - Ну  что же, Блемер, - проговорил Тарт, сдерживаясь и глубоко вздыхая.
- В чем дело?
     - Да  вот...  - Блемер развел руками и с усилием освободил голос. - Что
ты  знаешь заговоры и... это... видел дьявола... понимаешь? Оттого, говорят,
ты  всегда и молчишь, ну... А я думаю - неправда, я сам своими глазами видел
у тебя церковный молитвенник.
     Матрос  взволнованно  замолчал;  он  сам верил этому. Живая тишина леса
томительно  напряглась;  Блемеру вдруг сделалось безотчетно жутко, как будто
все  зеленое и дикое превратилось в слух, шепчется и глядит на него тысячами
воздушных глаз.
     Тарт сморщился; досадливая, но мягкая улыбка изменила его лицо.
     - Блемер,  -  сказал  он,  -  ступай обедать. Я сыт, и, кроме того, мне
немного не по себе.
     - Как, - удивился Блемер, - тебя ждут, понимаешь?
     - Я приду после.
     - После?
     - Ну да, сейчас мне идти не хочется.
     Матрос нерешительно рассмеялся; он не понимал Тарта.
     - Блемер,  -  вдруг  быстро  и  решительно  заговорил  Тарт,  смотря  в
сторону.  -  Ступай  и скажи всем, что я назад не приду. Понял? Так и скажи:
Тарт  остался  на  острове.  Он  не хочет более ни служить, ни унижаться, ни
быть  там,  где  ему  не  по  сердцу.  Скажи  так: я уговаривал его, просил,
грозил,  все  было  напрасно. Скажи, что Тарт поклялся тебя застрелить, если
ты не оставишь его в покое.
     Тарт  перевел дыхание, поправил кожаный пояс и быстро мельком скользнул
глазами  в  лицо матроса. Он видел, как вздулись жилы на висках Блемера, как
правая  рука его, сделав неопределенное движение, затеребила воротник блузы,
а  глаза,  ставшие  растерянными  и  круглыми,  блуждали,  не находя ответа.
Наступило молчание.
     - Ты  шутишь, - застывшим голосом выдавил Блемер, - охота тебе говорить
глупости.  Кстати,  если мы двинемся теперь же, то можем захватить на берегу
наших, вдвоем трудно грести.
     - Блемер,  -  Тарт  покраснел  от досады и даже топнул ногой. - Блемер,
возвращайся  один.  Я не уйду. Это не шутка, тебе пора бы уж знать меня. Так
пойди   и   скажи:  люди  перестали  существовать  для  Тарта.  Он  искренно
извиняется перед ними, но решился пожить один. Понял?
     Матрос  перестал  дышать  и  любопытными, испуганными глазами нащупывал
тень  улыбки  в  сосредоточенном лице Тарта. Сошел с ума! Говорят, в здешних
болотах  есть  такие  цветы,  что  к  ним  не следует прикасаться. А Тарт их
наверное рвал - он такой... Вот чудо!
     - Прощай, - сказал Тарт. - Увидишь наших, поклонись им.
     Он  коротко  вздохнул,  взял  штуцер наперевес и стал удаляться. Блемер
смотрел  на  его  раскачивающуюся фигуру и все еще не верил, но, когда Тарт,
согнувшись,   нырнул   в  пеструю  зелень  опушки,  -  матрос  не  выдержал.
Задохнувшись   от   внезапного  гнева  и  страха  упустить  беглеца,  Блемер
перебежал  поляну, на ходу взвел курок и крикнул в ту сторону, где гнулись и
трещали кусты:
     - Я убью тебя! Эй! Стой!
     Голос  его  беспомощно  утонул  в  зеленой глуши. Он подождал секунду и
вдруг,  мстительно  торопясь,  выстрелил.  Пуля  протяжно свистнула, фыркнув
раздробленными  по  пути  листьями.  Птицы умолкли; гнетущая тишина охватила
часть леса.
     - Стой! - снова заорал Блемер, бросаясь вдогонку. - Каналья! Дезертир!
     Спотыкаясь,  взволнованно  размахивая  ружьем,  он  пробежал  с десяток
шагов,  снова  увидел Тарта и почувствовал, что возбуждение его вдруг упало,
- Тарт целился ему в грудь, держа палец на спуске.
     Инстинктивно,  защищаясь от выстрела, матрос отступил назад и, медленно
двигая  руками,  приложился  сам.  Волнение  мешало ему, он не сразу отыскал
мушку,  злобно  выругался  и  замер,  ожидая  выстрела.  Тарт поднял голову.
Блемер  внутренно  подался  назад,  вспотел,  нажал спуск, и в тот же момент
ответный выстрел Тарта пробил его насквозь, как игла холст.
     То,  что  было  Блемером,  село,  потом  вытянулось,  раскинуло  ноги и
замерло.  Воздух  хрипел  в  его  простреленных  легких,  обнаженная  голова
вздрагивала,   стараясь   подняться  и  взглядом  защитить  себя  от  нового
выстрела.  Тарт,  болезненно улыбаясь, присел возле матроса и вытащил из его
стиснутых  пальцев  судорожно вырванную траву. Далее он не знал, что делать,
и стоял на коленях, сраженный молчаливой тревогой.
     Блемер  повернул  голову,  глотая подступающую кровь, и выругался. Тарт
казался  ему  страшным чудовищем, чуть ли не людоедом. Он посмотрел вверх и,
увидев жаркую синеву неба, вспомнил о смерти.
     - Подлец ты, подлец! - застонал Блемер. - За что?
     - Перестань  болтать  глупости, - возразил Тарт, отдирая подол блузы. -
Ты  охотился за мной, как за зверем, но звери научились стрелять. Не ты, так
я лежал бы теперь, это было необходимо.
     Он   свернул   импровизированный  бинт,  расстегнул  куртку  Блемера  и
попытался  удержать  кровь.  Липкая  горячая  жидкость  просачивалась сквозь
пальцы,  и  было  слышно,  как  стучит  слабое  от испуга сердце. Тарт нажал
сильнее, Блемер беспокойно вздрогнул и сморщился.
     - Адская  боль,  - процедил он, хрипло дыша. - Брось, ничего не выйдет.
Дыра насквозь, и я скоро подохну. Ты смеешься, сволочь, убийца!..
     - Я  не  смеюсь,  -  с серьезной улыбкой возразил Тарт. - А мне тяжело.
Прости мою невольную пулю.
     Не  отрываясь, смотрел он в осунувшееся лицо матроса. Вокруг глаз легли
синеватые тени; широкий, давно небритый подбородок упрямо торчал вверх.
     - Трава  сырая, - простонал Блемер, бессильно двигаясь телом, - я умру,
понимаешь ли ты? Зачем?
     Равнодушно-спокойное   и  далекое,  синело  небо.  А  внизу,  обливаясь
холодным потом агонии, умирал человек, жертва свободной воли.
     - Блемер,  -  сказал  Тарт,  - ты шел в этом лесу, отыскивая меня. Твое
желание  исполнилось.  Но если я не хотел идти с тобой, как мог ты подумать,
что силой можно сломить силу без риска проиграть свою собственную карту?
     - К  черту!  -  застонал  Блемер, отплевывая розовую слюну. - Ты просто
изменник  и  негодяй!  - Он смолк, но скоро застонал снова и так громко, что
Тарт  вздрогнул.  Раненый  сделал последнее отчаянное усилие поднять голову;
глаза  его подернулись влагой смерти, и был он похож на рыжего раздавленного
муравья.
     - Ты очень мучаешься? - спросил Тарт.
     - Мучаюсь  ли  я?  Ого-го-го!  - закричал Блемер. - Тарт, ты дезертир и
мерзавец,  но вспомни, умоляю тебя, что на "Авроре" есть госпиталь!.. Сбегай
туда... скажи, что я умираю!..
     Тарт  отрицательно  покачал  головой.  Блемер  вытягивался, то опираясь
головой  в  землю  и  размахивая  руками, то снова припадая спиной к влажной
земле.   По  внезапно  исхудавшему,  тусклому  лицу  его  пробегала  быстрая
судорога.  Он  ругался.  Сначала  тихое,  потом  громкое бормотанье вылилось
сложным  арсеналом  отвратительных бранных фраз. Тарт смотрел, ждал и, когда
глаза Блемера задернулись пленкой, - стал заряжать ружье.
     - Потерпи еще малость, Блемер, - сказал он. - Сейчас все кончится.
     Блемер  не  отвечал.  Сквозь  до  крови  закушенную  губу  матроса Тарт
чувствовал  легион  криков,  скованных  бешенством и страданием. Он отошел в
сторону,  чтобы  случайно Блемер не угадал его мысли, прицелился в затылок и
выстрелил.
     Раненый затрепетал, вздохнул и затих.
     Теперь  он  был  мертв.  Сильное, цветущее тело его обступила маленькая
зеленая армия лесной травы и, колыхаясь, заглянула в лицо.


IV

"ГАРНАШ, УЛИЦА ПЕТУХА"

     На  берегу,  почти у воды, в тени огромного варингинового дерева, стоит
крепкая  дубовая  бочка,  плотно  закрытая  просмоленным  брезентом.  Она не
запирается;  это международная почтовая станция. Сюда с мимо идущих кораблей
бросаются  письма,  попадающие  во  все  концы  света.  Корабль,  плывущий в
Австралию,  забирает  австралийскую  корреспонденцию;  плывущий  в  Европу -
европейскую.
     Клипер  приготовлялся  к  отплытию.  Медленно,  упорно трещал брашпиль,
тяжело  ворочаясь  в  железном  гнезде.  Канат  полз  из воды, таща за собою
якорь,   сплошь   облепленный  водорослями,  тиной  и  раковинами.  Матросы,
раскисшие  от жары, вяло бродили по накаленной смоле палубы, закрепляя фалы,
или  сидели  на  реях,  распуская  ссохшиеся  паруса.  В  это время к берегу
причалила  шлюпка  с  шестью гребцами, и младший лейтенант клипера, выскочив
на  песок,  подошел  к  бочке.  Откинув  брезент,  он вынул из нее несколько
пакетов и бросил, в свою очередь, пачку писем.
     Потом  все  уехали  и  скоро  превратились  в  маленькое, черное пятно,
машущее  крошечными  веслами.  Клипер  преображался.  От реи до реи, скрывая
стволы  мачт,  вздулись  громоздкие  паруса. Корабль стал похожим на птицу с
замершими  в  воздухе  крыльями,  весь  -  напряжение  и полет, нетерпение и
сдержанное усилие.
     Бушприт  клипера медленно чертил полукруг с запада на юго-восток. Судно
тяжело  поворачивалось,  вспенивая  рулем  полдневную бледную от жары синеву
рейда.  Теперь оно походило на человека, повернувшегося спиной к случайному,
покидаемому  ночлегу.  Пенистая,  ровная  линия  тянулась за кормой - клипер
взял ход.
     Его  контуры  становились меньше, воздушнее и светлее. Двигался он, как
низко  летящий  альбатрос,  слегка накренив стройную белизну очертаний. А за
ним с берега цветущего острова следил человек - Тарт.
     Он  равнодушно  ждал  исчезновения  клипера.  Корабль  увозил  с  собой
земляков,  привычное  однообразие  дисциплины,  грошовое  жалованье  и более
ничего.  Все остальное было при нем. Он мог ходить как угодно, двигаться как
угодно,  есть  и пить в любое время, делать, что хочется, и не заботиться ни
о  чем.  Он  стряхивал  с  себя  бремя  земли,  которую  называют коротким и
страшным  словом  "родина", не понимая, что слово это должно означать место,
где родился человек, и более ничего.
     Тарт  смотрел  вслед  уходящему  клиперу, ни капли не сомневаясь в том,
что  именно его считают убийцей Блемера. Почему прекратили поиски? Почему не
более  как через шесть дней после ухода Тарта клипер направился в Австралию?
Может  быть,  решили,  что  он  мертв?  Но  в  глазах  экипажа остров был не
настолько  велик,  чтобы  потерять надежду отыскать человека или хотя бы его
кости.  Поведение  "Авроры"  немного  раздражало  Тарта;  он чувствовал себя
лично  обиженным.  Человек  крайне самолюбивый, бесстрашный и стремительный,
он  привык,  чтобы  с  ним  и  его  поступками враги считались так же, как с
неприятелем на войне. Но ведь не бежит же от него клипер, в самом деле!
     Он  вспомнил  свое  убежище  -  скалистый овраг, с гладким, как паркет,
дном  и  кровлей  из  цветущих  кустов. Ничего нет удивительного, что клипер
ушел  ни  с  чем.  В  глазах  их  Тарт  мог  только утонуть; к тому же - кто
особенно  дорожил  жизнью  Блемера?  На  клипере сто матросов; двумя больше,
двумя  меньше  -  не все ли равно? Время горячее, китайские пираты вьются по
архипелагу,  как  осы.  Военное  судно, несущее разведочную службу, не может
долго оставаться в бездействии.
     Тарт  медленно  шел  вдоль  берега,  опустив  голову.  Собственное  его
положение  казалось ему ясным до чрезвычайности: потянет в другое место - он
будет  караулить,  высматривая проходящих купцов. И ночной сигнальный костер
даст ему короткий приют на чужой палубе. Куда он поедет, зачем и ради чего?
     Но  он  не  думал  об  этом.  Свобода, страшная в своей безграничности,
дышала  ему  в  лицо  теплым  муссоном  и  жаркой  влагой  истомленных зноем
растений.  Это  был  отчаянный  экстаз  игрока,  бросившего  на  карту все и
получившего  больше  ставки. Выигравший не думает о том, на что он употребит
деньги,  он далек от всяких расчетов, музыка золота наполняет его с ног и до
головы  дразнящим  вихрем  возможностей, прекрасных в неосуществимости своей
желаний  и  бешеным стуком сердца. Может быть, не дальше, как завтра, судьба
отнимет все, выигранное сегодня, но ведь этого еще нет?
     Да здравствует прекрасная неизвестность!
     Медленно,  повинуясь  любопытству,  смешанному  с  предчувствием,  Тарт
откинул  брезент  и,  став  на камни, положенные под основание бочки, открыл
ее.  На  дне  серели  пакеты. Их было много, штук двадцать, и Тарт тщательно
пересмотрел все.
     Ему  доставляло  странное  удовольствие  держать  в  руках вещественные
следы  ушедших людей, мысленно говорить с ними, в то время, когда они даже и
не  подозревают этого. Стоит захотеть, и он узнает их мысли, будет возражать
им,  без  риска  быть  пойманным,  и  они  не услышат его. Матросские письма
особенно  заинтересовали  Тарта. Он пристально рассматривал неуклюжие, косые
буквы,  смутно  догадываясь,  что  здесь,  может  быть,  написано  и  о нем.
Взволнованный   этим   предположением,   Тарт   бережно   отложил  несколько
конвертов,  на  которых были надписаны имена местностей, близких к месту его
рождения.  Он  искал  самого  тесного,  кровного земляка, рылся дрожащими от
нетерпения  пальцами,  раскладывая  по песку серые четырехугольники, и вдруг
прочел:
     "Гарнаш, улица Петуха".
     Гарнаш!  Не  далее как в десяти милях от этого городка родился Тарт. Он
помнит  еще  возы  с зеленью, пыльную дорогу, по которой бегал мальчишкой, и
держит пари, что пишет не кто иной, как толстяк Риль!
     Да,  вот  его  имя, написанное маленькими печатными буквами. Тарт вынул
нож  и  разрезал  толстую  бумагу  пакета.  Риль писал много, четыре больших
листа  сплошь  пестрели  каракулями,  сообщая подробности плавания, события,
свидетелем  которых  был  Риль,  и длинные, неуклюжие нежности, адресованные
жене.  Тарт  торопливо разбирал строки. Пальцы его дрожали все сильнее, лицо
потускнело;  взволнованный,  с  блестящим остановившимся взглядом, он бросил
бумагу и инстинктивно схватил ружье.
     Кругом   было  по-прежнему  пусто,  легкий  прибой  шевелил  маленькие,
круглые   голыши   и   тихо  шумел  засохшими  водорослями.  В  голове,  как
отпечатанные,  стояли  строки  письма, скомканного и брошенного рукой Тарта:
"...если  бы он провалился, туда ему и дорога. А наши думают, что он жив. Мы
вернемся  через  четыре  дня,  за  это  время должны его поймать непременно,
потому  что  он  будет  ходить  свободно.  Шестерым с одним справиться - что
плюнуть.  Толкуют,  прости  меня,  господи, что Тарт сошелся с дьяволом. Это
для меня неизвестно".
     - Надо   уйти!   -  сказал  Тарт,  с  трудом  возвращая  самообладание.
Небывалым,  невозможным  казалось  ему,  только  что  прочитанное. Все вдруг
изменило  окраску,  притаилось  и замерло, как молчаливая, испуганная толпа.
Солнце  потеряло  свой  зной,  ноги  отяжелели,  и  Тарт  двигался медленно,
напряженно,  словно  окаменев  в припадке безвыходного, глухого гнева. Мысль
утратила  гибкость,  сосредоточиваясь  на  пристальном, болезненном ощущении
невидимых,   враждебных   людей.  И  немое  отвращение  к  тайной  опасности
подымалось   со   дна   души,   вместе  с  нестерпимым  желанием  открытого,
решительного исхода.
     - Шесть? - сказал Тарт, останавливаясь. - Так вас шесть, да?
     Кровь  бросилась  ему  в  голову  и ослепила. Почти не сознавая, что он
делает,  он вызывающе поднял штуцер и нажал спуск. Выстрел пронесся в тишине
дробным  эхом,  и  тотчас  Тарт  зарядил  разряженный,  еще дымящийся ствол,
быстро, не делая ни одного лишнего движения.
     По-прежнему  царствовала  тишина,  жуткая, полуденная тишина безлюдного
острова.  Матрос  прислушался,  молчание раздражало его. Он потряс кулаком и
разразился  градом  язвительных  оскорблений. Обессиленный припадком тяжелой
злобы,  он  шел  вперед, ломая кусты, сбивая ударом приклада плотные, сочные
листья.  Сознавая, что все пути отрезаны, что выстрел кем-нибудь да услышан,
Тарт  чувствовал  злобное,  веселое  равнодушие  и  огромную  силу дерзости.
Уверенность  возвращалась  к  нему  по  мере того, как шли минуты, и зеленый
хоровод  леса  тянулся  выше,  одевая пахучим сумраком лицо Тарта. Он шел, а
сзади,   догоняя   его,   бежали   шестеро,  изредка  останавливаясь,  чтобы
прислушаться к неясному шороху движений затравленного человека.
     - Тарт!  -  задыхаясь  от  бега,  крикнул  на ходу высокий черноволосый
матрос. - Тарт, подожди малость, эй!
     И за ним повторяли все жадными, требовательными голосами:
     - Тарт!
     - Эй, Тарт!
     - Тарт! Тарт!
     Тарт  обернулся  почти  с  облегчением,  с  радостью воина, отражающего
первый удар. И тотчас остановились все.
     - Мы  ищем  тебя, - сказал черноволосый, - да это ведь ты и есть, а? Не
так  ли?  Здравствуй,  приятель.  Может  быть,  отпуск  твой  кончился, и ты
пойдешь с нами?
     - Завтра,  -  сказал  Тарт,  вертя  прикладом. - Вы не нужны мне. И я -
зачем  я вам? Оставьте меня, гончие. Какая вам польза от того, что я буду на
клипере?  Решительно  никакой. Я хочу жить здесь, и баста! Этим сказано все.
Мне нечего больше говорить с вами.
     - Тарт!  -  испуганно  крикнул худенький, голубоглазый крестьянин. - Ты
погиб.  Тебе,  я  вижу, все равно, ты отчаянный человек. А мы служим родине!
Нам приказано разыскать тебя!
     - Какое  дело  мне  до  твоей родины, - презрительно сказал Тарт. - Ты,
молокосос,