щания



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


I

     Всю  ночь  берега  Покета рвал шторм. Ветер ударял с моря. Были сломаны
кукурузные  посевы,  изгороди; толевые и железные крыши местами отвернулись,
как поля шляп.
     В  саду  Гаррисона, начальника каторжной тюрьмы, стоявшей в полумиле от
Покета,  повалились  два  дерева.  Они загромоздили аллею. Гаррисон приказал
убрать  их;  к  десяти  часам партия арестантов отправилась из тюрьмы в сад.
Они обрубили сучья и стали распиливать стволы.
     Отправляясь  в  канцелярию, Гаррисон задержался около работающих и стал
смотреть.  Работа  пошла  так  быстро, как движение на экране при ускоренном
пропуске ленты.
     Его  дочь, одиннадцатилетняя Джесси, росшая свободно, как мальчик, и ни
в  чем  не  знающая  запретов,  была  с ним. Оставив отца, она заметила, что
нижняя  ветка  одного из свалившихся стволов прилегает к стволу старого дуба
так удобно, как лестница.
     Джесси  умела  лазать по деревьям с наглостью и хладнокровием существа,
уверенного  в своей безнаказанности. Ей пришло в голову закричать с вершины:
"Папа, тебя требуют к телефону".
     Обдумав  это,  она  стала  влезать,  переходить  с  сука на сук, как по
вертикальной  винтовой  лестнице, и скоро была на высоте двух третей ствола,
волнуясь  при  мысли, что отец заметит ее отсутствие раньше, чем она сообщит
ему о своей проделке.
     Вскоре  расположение  ветвей  заставило  девочку  искать  такую  ветку,
ухватясь  за  которую  она  могла  бы  ступить на ту сторону ствола, с какой
виден Гаррисон.
     Она  вытянулась,  схватилась  за  тонкий сук левой рукой и, передав ему
свою   тяжесть,  отпустила  правую  руку.  Сук,  росший  из  более  толстого
ответвления  ствола, треснул в месте сращения. Вцепясь в него обеими руками,
Джесси  потеряла  точку  опоры и повисла. Обида, испуг и самолюбие заставили
ее  крикнуть  те  самые  слова,  которые  она  повторяла  себе, взбираясь на
дерево:
     - Папа, тебя требуют...
     Затем она закричала и заплакала.
     Гаррисон  взглянул  вверх  и  помертвел.  Джесси висела высоко над ним,
подобрав  ноги  и  стиснув  коленками вертикально натянутую ветку, основание
которой медленно, но неуклонно отдиралось под ее тяжестью.
     Гаррисон  растерялся,  потом  поднял  вверх  руки.  Его резко оттолкнул
арестант  Э  332;  он,  расставив  ноги и протянув руки, как Гаррисон, но не
вверх,  а на уровне лица, принял на себя удар тела с воплем мелькнувшей вниз
девочки.
     В  момент  толчка  он  присел.  Руки  его временно отнялись. Он опустил
сильно  встряхнутую, потерявшую сознание Джесси на траву и, вытирая пошедшую
носом кровь, сел с закружившейся головой.
     Повелительное  и  тяжелое  лицо  начальника  каторжной  тюрьмы исчезло.
Вышло  его  настоящее лицо, по которому текли слезы. Он поднял Джесси и унес
в дом.
     Послышался  шум.  Некоторые арестанты, а также конвойные хлопнули Э 332
по плечу, принесли воды, и он выпил полную кружку, стуча зубами о край.
     - Полсрока отработал, Эдвей, - сказал один из конвойных.
     Эдвей  встал,  помахал руками, потряс головой. Она все еще туманилась и
гудела.  В это время прибежал помощник Гаррисона и приказал Эдвею немедленно
идти к начальнику.


II

     Эдвей  никогда  не  был  в  квартире  начальника  тюрьмы. Он прошел ряд
светлых,  красивых  комнат  с иллюзией возвращения в мир, покинутый пять лет
назад.
     Гаррисон  отослал  конвойного,  который  сопровождал  Эдвея, и сам ввел
арестанта  в  свой кабинет; его окна, выходя на тюремный двор, были заделаны
решеткой.
     - Ваш номер? - спросил он, давая знак, что Эдвей может сесть.
     - 332.
     - Ваше имя?
     - Томас Эдвей.
     Официальный  тон  не  помог  Гаррисону овладеть волнением, и он оставил
его.
     - Послушайте,  Эдвей, - сказал начальник после короткого молчания, - вы
можете  требовать,  что хотите, за то, что вы сделали. Кроме невозможного. Я
обязан вам больше, чем жизнью, и вы это понимаете.
     - Конечно,  я  понимаю.  -  Эдвей  задумался. - Мне не хочется огорчать
вас,  но  я  думаю,  что  если  вы не сделаете, о чем я буду просить, все же
кричать на меня не будете.
     Гаррисон посмотрел на Эдвея с беспокойством.
     - Говорите,  что  там  у  вас?  Неделя отдыха? Похлопотать о сокращении
срока? Или что?
     - И  больше  и  меньше,  -  сказал  Эдвей. - Как взглянуть. Я прошу вас
снабдить  меня  городским платьем, выдать мне заработанные деньги за полгода
-  это составит, приблизительно, полтора фунта - и отпустить меня на свободу
до   половины  шестого  следующего  утра.  В  шесть  происходит  поверка.  К
назначенному сроку я буду здесь.
     Гаррисон  засопел,  взял  сигару  резким  движением  и нервно захлопнул
ящик.
     - В  другое время, - сказал он со вздохом, - выслушав такую просьбу, я,
конечно,  приказал  бы  дать  вам  дюжину-другую плетей. Теперь дело иное. О
том,  что  вы  говорите,  я  читал  в  романах. Не знаю, чем это кончалось в
действительности. Ну, что даст вам один день? Зачем это?
     - Будь  вы на моем месте, вы прекрасно понимали бы, что такое свободный
день.
     - Каждый  из  нас  на своем месте, - сказал Гаррисон. - Что привело вас
сюда?
     - Мои страсти.
     - В образе?..
     - Трех векселей. Я отбыл пять лет, осталось три года.
     - Сдержите  ли  вы  слово? Или я заранее должен приготовить прошение об
отставке?
     - Я  совершил подлог, но не потерял чести. - возразил Эдвей. - Разговор
становится тяжел для меня. Решите - "да" или "нет".
     - Ужасный  день!  -  сказал  Гаррисон. - Что я могу? Останьтесь здесь и
ждите.
     Он  вышел  и  возвратился  через  несколько  минут,  хмурый, утомленный
собственным   решением,   которое,  подобно  трещине,  зияло  на  эмали  его
характера  нервной,  острой чертой. В его руках были башмаки, шляпа, костюм,
и  он  подал  это Эдвею. Оба они смутились. Заметив, что арестант смотрит на
него  с  изумлением  и  восторгом, Гаррисон нахмурился, махнул рукой и вышел
опять, плотно прикрыв дверь.


III

     "Невозможно,  ослепительно!"  -  думал Эдвей. Он хватался за одну вещь,
за  другую,  оставлял их и снова хватал. Сознание совершившегося, причем так
неожиданно,  и  забегающая  вперед  мечта о свободной городской улице мешали
ему  сообразить,  что  должен  он  сделать  с  брюками или жилетом. Когда он
снимал    арестантское    платье,   его   руки   тряслись.   Чтобы   вызвать
сосредоточенность,  Эдвей  стиснул  зубы.  Вещи  плясали в его руках. Порыв,
падение  девочки,  адская  боль  в плечах, взволнованный Гаррисон, просьба о
невозможном,  чего  хотел  он,  как  сдавленная грудь хочет полного воздуха,
неловкое  и  высокое  решение  Гаррисона - он обо всем думал зараз, с трудом
находя   среди   неожиданностей   дня  место  своему  нетерпению.  Он  отвык
застегивать   воротник,   завязывать   галстук.   Он   одевался  со  стыдом,
непонятным, но важным и неизбежным, как всякий хороший стыд.
     Покончив  с  переодеванием, Эдвей подошел к стеклу книжного шкапа. Там,
сливаясь  с  переплетами  книг,  стоял  в  темной  воде  высокий мускулистый
человек статной осанки - тот самый, каким был Эдвей несколько лет назад.
     - Это сон о свободе, - сказал он. - И я, конечно, вернусь.
     - Покончим  с этим неприятным делом, - сказал, входя, Гаррисон. - Идите
за мной.
     Говоря  так, он протянул ему два фунта и пошел впереди Эдвея по глаголю
коридора.  Все  двери  были  закрыты.  В  конце  прохода был выход на шоссе,
ведущее к городу.
     Гаррисон  выпустил  арестанта  и  крепко  повернул ключ. На душе у него
было  неверно  и  смутно.  Он  отлично  сознавал значение своего поступка. С
этого  дня  меж  ним  и  Э  332  образовалась  неестественная  связь, полная
благодарности,  о  которой  хотелось  не  думать.  Однако он не мог быть так
крупно  обязан  Эдвею  и  кому  бы то ни было, не заплатив полной мерой. Уже
готов  был  он пожелать никогда не видеть его более, но сообразил, что это -
дрянная трусость.
     Он  вернулся  в  кабинет  и  увидел  свою  жену.  Она,  сохраняя в лице
спасительное насмешливое выражение, свертывала арестантскую одежду Эдвея.
     - Оставь это здесь, Эми, - сказал Гаррисон. - Как ты узнала?
     - Но... я видела в окно, как он ушел.
     - Меня  всегда  удивляло,  что  женщины  всегда  все  узнают,  - сказал
Гаррисон,  очень недовольный собой. Наконец он решил, что пора улыбнуться. -
Ну,  он  меня поддел! Это произошло врасплох. Я не мог быть меньше его, но я
надеюсь, что он не явится. До половины шестого утра завтра. Как он обещал.
     - Он  явится, - сказала Эми, засовывая сверток за шкап. - Можешь быть в
этом уверен.
     - Что ты говоришь?!
     - Но ты и сам отлично это знаешь.
     - Я?
     - Ты и я, - мы оба это знаем.
     - Эми, он не придет.
     - Зачем ты говоришь против себя?
     Помолчав, Гаррисон позвонил в канцелярию:
     - Латрап?  Э  332, который спас Джесси, разбит. Этот день он проведет в
постели,  в моей квартире. Что? Да, я рад, что вы понимаете. Поместите его в
больничный  список, утром переведем в лазарет. Что? Да пусть отдохнет. Более
ничего.


IV

     Весь  день Гаррисон думал о происшедшем и заснул поздно, одетый, у себя
в  кабинете.  Когда  рассвело,  он  проснулся,  положил  на стол часы и стал
ходить,  взглядывая  на  циферблат. Чем ближе стрелка подвигалась к половине
шестого,  тем  быстрее  менялись  его желания. Сложным, непривычным для него
путем  он  наконец пришел к заключению, что желать обмана - невеликодушно, и
приготовился услышать звонок.
     Когда  он  прозвучал  -  и это было идеально точно, как раз на половине
шестого,   -   Гаррисон  от  этой  драматической  точности  испытал  большее
удовольствие,  чем  при  мысли,  что  не  надо теперь придумывать для округа
историю  несуществующего  побега.  Он  пошел  к  выходу  и  открыл  дверь. В
сумерках  рассвета стоял перед ним Эдвей, с слегка вольно надетой шляпой. От
него пахло вином; он был сдержан и утомлен.
     - Молчите,  - сказал Гаррисон, заметив в его лице искреннее движение. -
Я   не  хочу  говорить  более  обо  всем  этом.  Ступайте,  переоденьтесь  и
отправляйтесь в лазарет к дежурному. Вот записка.
     Раскаиваясь в своей мрачности, он прибавил:
     - Благодарю вас.
     Снова  стесняясь  и избегая смотреть в глаза, они прошли тихо, как воры
или  дети,  в  кабинет  Гаррисона,  где Эдвей принял свой прежний вид. Затем
Гаррисон  вывел  его  другим  ходом в дверь тюрьмы, запер дверь и облегченно
вздохнул. Его кошмар кончился, а трещина осталась и расцвела.
     Через  день  после  этой истории, рано утром, помощник Гаррисона Латрап
быстро вошел в кабинет начальника, протянув письмо.
     - Вот  все,  что  осталось  от Э 332, - сказал он. - Эдвей бежал ночью,
распилив  решетку.  Он  оставил  под подушкой это письмо, которое адресовано
вам.
     Гаррисон закаменел и прочел:
     "Я  видел  сон,  что  я  на  свободе, что шторм, опрокинувший деревья в
саду,  загнал  в  бухту. Покета яхту моего старого приятеля. Приснилось мне,
что  я  встретился  с ним, рассказал ему свою горькую, но поправимую весть и
дал  ему  честное  слово, что буду на палубе его судна не позднее трех часов
этой ночи. И я должен был сдержать обещание".
     - Тонкой стальной пилой, - сказал Латрап.
     Гаррисон  стоял  неподвижно.  В  нем  возникло  несколько одновременных
бессмысленных  движений,  но  ни  одно  не  родилось.  Он был связан извне и
внутри.
     - Дайте знать в город, по округу, - сказал Гаррисон.
     - Немедленно? - спросил, обгрызывая ноготь, Латрап.
     - Немедленно! Что вы хотите сказать?
     - Ваше распоряжение...
     - Ну?
     - Ясно оно или нет?
     - Никто  не  знает,  что  ясно,  а  что  неясно!  -  ответил  с сердцем
Гаррисон,  выходя и оставляя Латрапа в психологическом затруднении. Здесь он
увидел Джесси и рассердился.
     - Ты довольна? Твой спаситель удрал.
     - Куда? - осведомилась Джесси, подбегая к нему.
     - Как я могу знать, куда?
     - Но ты сам сказал... Ты начал первый.
     - Я  думаю, что первая начала ты, - ответил Гаррисон. - Впрочем, извини
меня, я устал.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Два обещания. Впервые - журнал "Красная нива", 1927, Э 17.

     Глаголь  коридора  -  коридор  в  форме  буквы "Г" (по старославянски -
"глаголь").
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Брак Августа Эсборна



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


                                                       Посвящаю Нине Н. Грин


I

     В  1903-м  году,  в  Лондоне,  женился  Август Эсборн, человек двадцати
девяти  лет,  красивый  и  состоятельный  (он  был  пайщик  судостроительной
верфи),  на  молодой  девушке,  Алисе  Безант,  сироте, бывшей моложе его на
девять  лет.  Эсборн  недолго  ухаживал  за Алисой: ее зависимое положение в
качестве  гувернантки  и  способность  Эсборна  нравиться  скоро  определили
желанный ответ.
     Когда  молодые приехали из церкви и вошли в квартиру Эсборна, всем было
ясно,  что  гости  и  родственники Эсборна присутствуют при начале одного из
самых  счастливых  совместных путей, начинаемых мужчиной и женщиной. Богатая
квартира  Эсборна утопала в цветах и огнях, стол сверкал пышной сервировкой,
и  музыканты  встретили мужа и жену оглушительным тушем. Повеяло той наивной
и  эгоистической  сердечностью,  какая  присуща  счастливцам. Выражение лица
Алисы  Эсборн  и  ее  мужа  определило  настроение  всех - это были две пары
блаженных глаз с неудержимой улыбкой своего внутреннего мира.
     Все  между  тем  обратили  внимание  на  то,  что  после первого тоста,
сказанного  полковником  Рипсом, Эсборн, склонив лицо к руке, которой вертел
цветок,  о  чем-то задумался. Когда он поднял голову, в его глазах мелькнула
упорная рассеянность, но это скоро прошло, и он стал шутить по-прежнему.
     Когда  ужин  кончился  и  гости  разъехались,  Эсборн  подошел  к жене,
посмотрел  ей в глаза и, поцеловав руку, сказал, что выйдет из дома минут на
десять   для  того,  чтобы  свежий  воздух  прогнал  легкую  головную  боль.
Закруженная  всем  этим  днем,  полным  волнения  и усталости счастья, Алиса
неумело  поцеловала  Эсборна  в  склоненную  голову  и  пошла к себе ожидать
возвращения своего мужа.
     Задумавшись,  она сидела перед зеркалом, перебирая распущенные волосы и
смотря  в  глубину стекла, где отражались ее широко раскрытые глаза. Здесь с
ней  произошла  та  ясная  игра  представлений, какая при воспоминании о ней
подобна  самой  действительности.  Алисе  казалось,  что  ее жених-муж стоит
сзади  за  стулом,  но  не  отражается  почему-то  в  зеркале. Такое чувство
обеспокоило  наконец  молодую  женщину;  она  встряхнула  блестящими черными
волосами  и  обернулась,  хотя  знала,  что никого не увидит; и в тот момент
часы  на  камине  пробили  полночь.  Это  значило, что прошел час, как вышел
Эсборн,  -  час,  исчезнувший  в  смуте  и  быстроте  сменяющих одним другое
напряженных чувств перемены судьбы.
     Не  зная,  что  думать,  обеспокоенная женщина позвала слугу, попросила
его  обойти  квартал  и  ближайший  сквер,  и когда слуга вернулся ни с чем,
прошло  еще  полчаса. Между тем Алиса не могла найти места от тревоги. У нее
было  чувство,  как  если бы зимой открыли настежь все двери и окна в уютной
квартире,  впустив  холод  и  тлен.  Она  позвонила в полицию уже около пяти
часов  утра,  когда  еле  держалась  на  ногах.  В  полиции записали приметы
исчезнувшего Эсборна и в быстром деловом темпе обещали принять "все меры".
     В  эту  ужасную  ночь  Алиса  похоронила  свои  мечты,  мужа и свежесть
ожидания  счастливой  душевной  теплоты. Ее мозг получил сильное сотрясение.
Еще  два дня она ждала Эсборна, но утром третьего дня в ней как бы оборвался
с  страшной  высоты  последний камень, держась за который и изнемогая висела
она над внезапной пустотой всего и во всем.
     Она  заболела,  и  ее,  согласно  ее  желанию,  перевезли  в ее прежнюю
комнату,  в  тот  дом,  где  она  служила гувернанткой. Хозяева приняли в ее
судьбе  исключительное  участие.  Когда  она  выздоровела, от брачной ночи у
ослабевшей  девушки  остался  испуг  -  боязнь  звонка  и  стука в дверь. Ей
казалось,  что  войдет  он,  уже немыслимый и отвергнутый... Что бы с ним ни
случилось,  Алиса  не  могла  бы  теперь простить Эсборну, что он покинул ее
среди  ее  первых  доверчивых  минут, пусть это было предположено им даже на
одну минуту.
     Прошел  год,  другой.  С  ней  встретился  человек, которого тронула ее
история, полюбил ее и стал ее мужем.


II

     Когда  Август  Эсборн  вышел  на  улицу,  то он вышел по подмигивающему
веселому  приказанию  беса  невинной мистификации. Он был охвачен счастьем и
жадно  дышал  воздухом  счастья.  Его  голова  на самом деле не болела, и он
вышел  лишь  оттого,  что  во время речи полковника, пожелавшего новобрачным
"провести  всю  жизнь  рука  об руку, не расставаясь никогда", представил со
свойственной   ему   остротой  воображения  сильную  радость  встречи  после
разлуки.  Он  не  был ни жестоким, ни грубым человеком, но случалось, что им
овладевала  сила,  которой  он  не  мог  противиться, отчего объяснял ее как
причуду.  Это была несознанная жажда страдания и раскаяния. Эсборн вспомнил,
как,  еще мальчиком, любил прятаться в темный шкап и выскакивал оттуда, лишь
когда  тревога  в  доме  достигала крайних пределов, когда слуги сбивались с
ног,  разыскивая  его.  Сам радуясь и терзаясь, с плачем кидался он к матери
весь  в  слезах, как бы в предчувствии горя, какое было ему суждено пережить
гораздо позднее.
     Отойдя  к скверу, Эсборн подумал, как обрадуется после короткого испуга
Алиса,  когда  он  вернется.  Он намеревался побродить час, но, думая быстро
обо  всем  этом, а потому и быстро идя, он с удивлением услышал, что пробило
уже  час ночи и на улицах становится все меньше народа. Он повернул и тотчас
хотел  вернуться,  когда  встретил  это невидимое и неясное противодействие.
Оно  было в его душе. Это было то самое, на что, делая сами себе явный вред,
женщины,  не  уступая  доводам  рассудка  говорят  с  тоской: "Ах, я ничего,
ничего  не знаю!" - а мужчины испытывают приближение рока, заключенного в их
противоречивых  поступках. Он был испуган, расстроен своим состоянием, и ему
пришло  на мысль, что лучше явиться домой утром, чтобы избежать расстройства
и  тяготы  всей остальной ночи, тем более, что утром он надеялся представить
жене  все  как нелепую, случайно затянувшуюся выходку. Вначале принять такое
решение  было  дико  и  нестерпимо,  но  выхода  не  было. Эсборн завернул в
гостиницу,  взял  номер  и, сказав вымышленную фамилию, вошел, как был, - во
фраке, белом галстуке, с цветком, - в холодный мрачный номер.
     Слуги  подумали, что это гость из ресторана. Разрываемый мыслями о доме
и  своем положении, Эсборн оглушил себя бутылкой чистого виски и уснул среди
кошмаров.  Все  время  было  при  нем,  с  ним  это  тоскливое,  мучительное
противодействие  -  непокорная  черная  игла,  направленная  к его рвущемуся
домой  сердцу.  Он  забылся  наконец  сном  и проснулся в одиннадцать. Тогда
перед ним встал вопрос: "Что теперь делать?"


III

     Он  видел,  что все погибло, погибает, и что если принять меры, то надо
сделать  это немедленно. Вчерашнее решение прийти сейчас, утром, оказывалось
едва  ли  возм