тической книги носят на себе реальные приметы жизни Англии XVIII
века.
     Литература  знает  немало  книг,  герои которых действуют в причудливых
странах  воображения,  от  "Гаргантюа и Пантагрюэля" Ф.Рабле до "Швамбрании"
Л.Кассиля,  написанной уже по гриновским следам. Разные это страны. Но общее
у них то, что они отнюдь не плод чистой фантазии, выросший на пустом месте.
     Тех  проливов,  бухт и гаваней, которые изображаются в книгах Грина, не
отыщешь  на  самых  подробных картах. Не отмечены на них ни шумный Гель-Гью,
сияющий  маскарадными  огнями,  с  гигантской  мраморной фигурой "Бегущей по
волнам"  на  главной площади, ни провинциальный Лисс с его двумя гостиницами
"Колючая  подушка" и "Унеси горе". Нет этих портов на морях ни северного, ни
южного полушарий. Они придуманы писателем, воображены им.
     И  все  же  неправ  был  критик "Русского богатства", уверявший в своей
рецензии  читателей,  будто  Грин,  подобно  Эдгару  По,  охотно  дает своим
рассказам  ирреальную  обстановку,  вне  времени  и  пространства... Время и
пространство  угадываются  во  многих произведениях писателя довольно точно.
Реальную   обстановку   дают  им  его  отчетливые  и  скрупулезные  описания
осязаемого, предметного мира. Вот прочтешь такое, например, описание Лисса:
     "...Город  возник  на  обрывках  скал и холмов, соединенных лестницами,
мостами  и  винтообразными  узенькими  тропинками. Все это завалено сплошной
густой  тропической  зеленью,  в веерообразной тени которой блестят детские,
пламенные глаза женщин.
     Желтый  камень,  синяя  тень,  живописные  трещины  стен; где-нибудь на
бугрообразном   дворе   -   огромная   лодка,   чинимая   босоногим,  трубку
покуривающим  нелюдимом; пение вдали и его эхо в овраге; рынок на сваях, под
тентами  и  огромными зонтиками; блеск оружия, яркое платье, аромат цветов и
зелени,  рождающий  глухую  тоску  -  о  влюбленности  и свиданиях; гавань -
грязная  как  молодой  трубочист;  свитки  парусов,  их сон и крылатое утро,
зеленая  вода,  скалы, даль океана; ночью - магнетический пожар звезд, лодки
со смеющимися голосами - вот Лисс".
     Прочтешь  эту  сияющую красками страницу - и тебе почудится, что ты уже
видел  Лисс. Грин умел писать так, что все, даже самое фантастическое, самое
сказочное,  становилось  в его произведениях непререкаемым фактом. Но на сей
раз  дело  не  только  в  этом.  Тебе ведь кажется, что ты Лисс видел еще до
того,  как  прочел  о нем у Грина. Видел этот город, чьи улицы разбросаны по
холмам   и   скалам,   соединенным  лестницами  и  винтообразными  узенькими
тропинками,  видел  дома из желтого камня - ракушечника, синюю тень, трещины
на  стенах,  босоногого  рыбака  с  трубкой, чинящего лодку на бугрообразном
дворе...  Словом, видел все, о чем пишет Грин, причем видел в натуре, а не в
книге...
     И   это   недалеко   от   истины,  потому  что  Лисс  в  какой-то  мере
действительно  списан  с  натуры.  Вспоминая  о  Севастополе, куда забросила
писателя   его  скитальческая  судьба  в  1903  году,  Грин  пишет  в  своей
"Автобиографической  повести", что тогда "стояла прекрасная, задумчиво-яркая
осень,  полная  запаха  морской  волны  и  нагретого  камня...  Я побывал на
Историческом   бульваре,   Малаховом   кургане,   на   особенно   интересном
севастопольском  рынке,  где  в  остром  углу  набережной  торчат  латинские
паруса,  и  на  возвышенной середине города, где тихие улицы поросли зеленой
травой.  Впоследствии  некоторые  оттенки  Севастополя  вошли  в мои города:
Лисс, Зурбаган, Гель-Гью и Гертон".
     Гертон  -  место  действия  романа  "Дорога никуда" (1929). Несмотря на
"иноземность"  и  причудливость  фабулы,  в  романе явственно проступают его
вполне  реальные  и  даже  порою автобиографические корни. Грин, как и герой
его  "Дороги  никуда"  Тиррей  Давенант, томился в тюрьме. Грину друзья тоже
пытались  устроить  побег.  Даже  бакалейная лавка напротив тюрьмы, на углу,
откуда  ведут  подкоп  друзья  Давенанта,  и та на самом деле существовала в
Севастополе.  О  ней  упоминает  писатель в "Автобиографической повести", он
видел эту лавчонку из окна своей тюремной камеры.
     "Некоторые  оттенки  Севастополя",  как  и оттенки старой Одессы, Ялты,
Феодосии,  вошли  не только в пейзажи гриновских городов, они вошли в сюжеты
его  произведений  и в образы его романтических героев - меднолицых моряков,
просоленных  морем и ветром рыбаков, ремесленников, портового люда... Как бы
далеко   ни   улетал   писатель   на  крыльях  фантазии,  его  книги  "полны
непокидающей родины".
     Его     художественное     воображение     питала    жизнь,    реальная
действительность,  и  потому  совершенно  неверно  представление о нем как о
некоем  "чистом"  романтике,  брезгливо  сторонящемся житейской прозы. Между
тем  именно  такое представление о Грине подчас навязывается читателям. Даже
К.Паустовский,  автор  исполненной  глубокой  любви  к Грину повести "Черное
море"  и  превосходных  статей  о  писателе,  и  тот порой склоняется к этой
холодной   легенде   о   Грине.   В  своем  предисловии  к  однотомнику  его
произведений (1956) Паустовский пишет:
     "...Недоверие  к  действительности  осталось  у  него  на всю жизнь. Он
всегда  пытался  уйти  от нее, считая, что лучше жить неуловимыми снами, чем
"дрянью и мусором" каждого дня".
     Но,  читая  Грина,  трудно  с этим согласиться. "Неуловимых снов" в его
произведениях  вообще  не  замечается,  он  был  писатель  вполне земной и к
декадентским  "снам" и "откровениям" относился по большей части скептически.
А  что  до  "дряни  и мусора каждого дня", то все лучшие произведения Грина,
каждая  их  страница  для  того и писались, чтобы "дрянь и мусор" вымести из
жизни   человеческой,   чтобы   сказать   своим  читателям:  все  высокое  и
прекрасное,   все,  что  порою  кажется  несбыточным,  "по-существу  так  же
сбыточно  и возможно, как загородная прогулка. Я понял одну нехитрую истину.
Она в том, чтобы делать чудеса своими руками..."
     Эти  строки из "Алых парусов". Они задумывались в 1917-1918 годах, в те
дни,    когда   люди   "своими   руками"   творили   чудеса   революционного
переустройства  жизни.  В "Алых парусах", этой по-юношески трепетной поэме о
любви,  нет  и  намека на "недоверие к действительности". Своей феерией, так
знаменательно  для  тех дней названной, Грин откликался на события, бурлящие
за окном.
     Откликался  он  по-своему,  книгой  по-гриновски "странной", написанной
страстно  и  искренне,  книгой, в которой сказка об алых парусах, лелеемая в
душе  девушки  Ассоль  из  рыбацкого  поселка,  этой  знакомой нам с детства
Золушки,  принцессы  мечты,  становится  явью,  былью.  Былью,  которая сама
похожа на сказку.
     Сказкой  перед Грином раскрывалась революция. В своем рассказе в стихах
"Фабрика  Дрозда  и  Жаворонка",  напечатанном  в январе 1919 года в журнале
"Пламя"  (его  редактировал  А.В.Луначарский),  писатель  изображал  фабрику
будущего,  утопающую  в зелени тополей, с цветниками роз на фабричном дворе,
журчащими  фонтанами,  плещущим  бассейном.  А цех на этой фабрике - большая
зала,

                Круглый свод из хрусталя
                В рамках белого металла,
                Солнце яркое деля
                Разноцветными снопами,
                Льет их жар на медь и сталь,
                Всюду видимые вами,
                Как сквозь желтую вуаль.

     Герою  рассказа,  петроградскому  рабочему  Якову  Дрозду, пригрезилась
такая  фабрика,  где  все, как в сказке, где все - от ременного шкива и стен
до  мотора  и машины - сделано "ювелирно и красиво", чтоб "машинная работа с
счастьем   зрения   слилась"...  Сейчас,  в  пору  успехов  производственной
эстетики,  то,  о  чем писал Грин, не диво. А тогда? Кто мог вообразить себе
такое в суровом девятнадцатом году? Мечтатель.
     Приходит  пора  вдохновенного  труда. Никогда не писал Грин так легко и
уверенно  и  так  много,  как  в  эти  годы.  Феерия  "Алые  паруса", стихи,
рассказы,  первый роман, озаглавленный так значительно - "Блистающий мир"...
Над  ним  писатель  работал  одновременно с другим произведением, тоже новым
ему  по  форме,  "Повестью  о  лейтенанте  Шмидте". Рукопись этой повести, к
сожалению,  утеряна,  но  отрывок  из  нее  (точнее,  ее  краткий конспект),
напечатанный  в 1924 году в московской газете "На вахте", дает представление
о  ее жанре: это был публицистический очерк о жизни "романтика революции", о
восстании "Очакова".
     Весьма   вероятно,   что   Грин,   тогда   только   что  выпущенный  из
севастопольской   тюрьмы,   был  свидетелем  событий,  видел  Шмидта.  Этому
особенно  хочется  верить,  когда  читаешь  "Блистающий  мир".  Есть  что-то
шмидтовское в пафосе трагической судьбы летающего человека Друда.
     Роман  "Блистающий  мир",  напечатанный  в 1923 году в журнале "Красная
Нива",  удивил  тогда  не  только  читателей,  но и литераторов необычностью
фабулы,  поразительной  даже  для  Грина смелостью художественной выдумки. В
своих   воспоминаниях  о  писателе  Юрий  Олеша  приводит  очень  любопытную
характеристику этого романа, данную самим автором.
     "Когда  я  выразил Грину свое восхищение по поводу того, - пишет Олеша,
-  какая  поистине превосходная тема для фантастического романа пришла ему в
голову (летающий человек!), он почти оскорбился.
     - Как  это  для  фантастического  романа? Это символический роман, а не
фантастический! Это вовсе не человек летает, это парение духа!"
     То,  что  изображает Грин в "Блистающем мире", действительно выходит за
рамки  обычного  фантастического произведения. Ведь там люди обычно летают с
помощью  каких-либо  приспособлений, механических крыльев, шаров, хитроумных
приборов,  а вот чтобы человек полетел без всего, как стоит (так дети летают
во  сне!),  чтобы было это его даром, его естественной способностью, - таких
пределов  авторы  фантастических  романов не достигают. Им этого и не нужно,
потому   что   это   уже  другая  область,  область  символов,  иносказаний,
аллегорий.
     "Блистающий  мир" - роман о летающем человеке Друде, его приключениях и
трагической  гибели - произведение аллегорическое и вместе с тем удивительно
конкретное  в своих социальных приметах. И суть дела здесь уже не в том, что
у   Грина   была   превосходная   способность  рисовать  самое  возвышенное,
необыкновенное  в  обстоятельствах  обычных, бытовых, "приземленных". Суть в
ином.  Лисс  и Сан-Риоль, эти придуманные Грином сияющие солнцем гавани, где
живут  чудаковатые,  влюбленные  в  родное  море капитаны Дюки и бесстрашные
Битт-Бои,  приносящие  людям  счастье, поворачиваются перед читателями своей
другой,  неожиданно  новой  стороной. В романе обнаруживается, что не только
Дюки,  и  Битт-Бои,  и  девушки  предместий, нежные Режи, "королевы ресниц",
населяют  Лисс.  В нем обитает и человек без души, министр Дауговет, который
тут  же,  в  цирке,  приказывает  убить  летающего человека: "Теперь же. Без
колебания".  И  сыщики,  как  бульдоги, бросаются на Человека Двойной Звезды
(так  называют  Друда в цирке). Оказывается, что в Лиссе есть тюрьмы, тайные
казематы,  чугуннолицые  полицейские.  А на главной улице Лисса, в роскошном
особняке,  притаилась  красавица  Руна.  Она  поначалу  пытается  очаровать,
обворожить  летающего  человека,  приручить  его  и  заставить служить своим
миллионам.  Но когда Друд бросает ей в лицо резкое и холодное: "Нет!", - она
замышляет  то  же,  что  и  министр:  убить!  Ее  люди,  как охотники зверя,
выслеживают  Друда.  И  вот  лежит  он  с  размозженной  головой  на пыльной
мостовой  города. Люди, правящие Лиссом, убивают летающего человека, убивают
мечту, "парение духа".
     Так  некогда  идиллический  Лисс,  этот  блистающий солнечными красками
мир,    оборачивается    в    романе    перед   читателями   своей   черной,
капиталистической  изнанкой.  Если  "Блистающий  мир",  как  говорил Грин, -
роман   символический,   то   его   символика   насквозь  социальна,  и  это
аллегорический социальный роман.
     Интересно,  что  гриновский  сюжет  о  летающем человеке использовали и
другие  авторы.  У  чешского  писателя  Карела Чапека есть рассказ "Человек,
который  умел  летать". Его герой, страстный спортсмен Томшик, так же, как и
Друд,  нечаянно,  внезапно  обнаружил  в себе способность летать, и его тоже
отучают  от полетов, но несколько иными, невинными способами. Его заставляют
летать   "по  правилам",  правильно  приседая  да  правильно  разбегаясь,  и
крылатый Томшик летать разучивается.
     Закончив  роман  "Блистающий мир", Грин весной 1923 года едет в Крым, к
морю,  бродит  по знакомым местам, живет в Севастополе, Балаклаве, Ялте, а в
мае  1924  года поселяется в Феодосии - "городе акварельных тонов". В ноябре
1930  года,  уже больной, Грин переезжает в Старый Крым, который он любил за
его  великую тишину, за безбрежие садов и леса, за то, что стоит он на горе,
откуда  видно  море. Тут Грин заканчивал "Автобиографическую повесть", писал
рассказы... 8 июля 1932 года писатель умер.
     Крымский  период  творчества  Грина  примечателен не только тем, что он
стал  как  бы  "болдинской  осенью"  писателя,  что  в  эту  пору он создал,
вероятно,  не менее половины всего им написанного. В произведениях 1924-1932
годов  стала  яснее,  отчетливее  их  социальная  направленность, их связь с
жизнью.   Черноморские   впечатления  этих  да  и  ранних  лет,  разбуженные
воспоминаниями  о  местах  давних  странствий, вливались в гриновские книги.
Вся  вторая часть романа "Дорога никуда", где действие происходит в Гертоне,
как  мы  уже  знаем,  написана  по  севастопольским  впечатлениям. Во многом
автобиографичен и шестнадцатилетний юнга Санди, герой "Золотой цепи".
     Сюжет  "Золотой цепи" кое в чем напоминает "Золотого жука" Эдгара По. В
обоих  этих  произведениях  повествуется  о  пиратских  кладах,  о найденных
несметных  богатствах.  Но в "Золотом жуке" клад обещает благополучие, сулит
довольство  и счастье, которое наконец обретут Вильям Легран и его друзья, а
в  гриновском романе клад приносит людям горе, тянет за собой преступления и
смерть.   Совсем   не   напрасно  Грин  придает  кладу  гиперболизированный,
символический  вид:  нищий  бродяга  Ганувер  выволакивает  на  берег со дна
морского чудовищную многопудовую золотую цепь.
     Золото   для   нищих   духом...  Ни  за  какие  блага  мира  не  купить
"счастливчику"  простых  сердец  Санди  и  Молли,  для  "золотой  пыли"  они
неуязвимы.   Чистыми  и  светлыми  проходят  они  через  все  соблазны,  все
лабиринты таинственного Дворца Золотой цепи.
     Символичен  и  другой,  самый  популярный  роман Грина, его "Бегущая по
волнам".    Сказочный    Гель-Гью,   сияющий   маскарадными   огнями,   тоже
поворачивается  перед  читателями  своей неприглядной, будничной подкладкой.
Статую  "Бегущей  по волнам", которая высится на центральной площади, венчая
народный  карнавал,  хотят  разрушить  люди,  "способные  укусить камень", -
фабрикант  и заводчик, с толстыми сигарами в зубах. Прелестная Биче, та, что
кажется  Томасу  Гарвею  живым  воплощением  легендарной  девы,  бегущей  по
волнам,  сникает  и  гаснет при первом соприкосновении с тайной воображения.
"Я  не  стучусь  в  наглухо  закрытую  дверь",  - со снисходительной улыбкой
говорит  Биче.  Той  дерзкой душой, что не боится "ступить ногой на бездну",
оказывается  не  Биче,  а простая девушка с корабля - Дэзи. Это Дэзи зовет и
слышит в конце романа призывный голос "Бегущей по волнам":
     "-  Добрый  вечер! Добрый вечер, друзья! Не скучно ли на темной дороге?
Я тороплюсь, я бегу..."
     Горький  говорил,  что  в  рамки  аллегории  можно  уложить  темы самые
значительные;   пафос   и  сатира,  лирика  и  эпос  -  все  ей  подвластно.
Аллегорические романы Грина тому прямое доказательство.
     Не  все, что написал Грин, равноценно. Даже такие его вещи, как "Остров
Рено"  или "Пролив бурь", наиболее известные в дореволюционную пору, кажутся
сейчас  "чужими" в творчестве писателя. Ведь Грин в них ближе всего к кумиру
своей  горькой  юности Эдгару По, к его романтике отчаяния, гибельной судьбы
человека,  как  в рассказах типа "Карантин" или "Третий этаж" он ближе всего
к Леониду Андрееву.
     Но   не  от  нелюдимого  "Острова  Рено",  а  от  таких  блистательных,
жизнелюбивых  вещей,  как  "Капитан  Дюк",  "Возвращенный ад", "Сто верст по
реке",  шла  прямая  дорога  к  "Кораблям в Лиссе" и "Алым парусам". И пусть
мечта  бравого  Дюка,  этого  морского  Фальстафа,  не  перелетает  за  борт
надежной  "Марианны",  она  сродни  крылатой  мечте  Друда.  Они люди одного
сплава, одной мечты, мечты на всю жизнь.
     Иногда  мечта  гриновских  героев,  по  слову  Писарева, "может хватать
совершенно  в сторону". И тогда появляются в произведениях писателя строки и
страницы,  которые  звучат,  как  фальшивая нота в ясной и чистой мелодии. К
примеру,  в  "Алых парусах" вслед за уже знакомыми нам прекрасными словами о
том, что чудеса надо делать своими руками, герой феерии говорит так:
     "Когда  начальник  тюрьмы  сам  выпустит заключенного, когда миллиардер
подарит  писцу  виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз придержит
лошадь  ради  другого  коня,  которому не везет, - тогда все поймут, как это
приятно, как это невыразимо чудесно"...
     Мечтания  об  идиллических  начальниках тюрем и миллиардерах, по доброй
воле  отдающих  писцам  свои  виллы  и  сейфы,  относятся к разряду подлинно
несбыточного.  Однако  эти  иллюзии были у Грина стойки. Он сам не раз писал
рассказы  о  сентиментальных  начальниках  тюрем  и  растроганных  ворах,  а
кое-какие  черты  добродетельного  обладателя  чековой  книжки  сейчас легко
обнаружить  даже  у  Грэя из "Алых парусов" или Томаса Гарвея из "Бегущей по
волнам".
     К  счастью,  эти иллюзии не определяют основного направления творчества
писателя.  Сюжеты  его  книг ведут люди действия, те, которые "видят в своей
мечте  святую  и  великую истину" и ради нее идут на дерзновенные свершения.
Презирающий  смерть  лоцман  Битт-Бой,  исполненная  неугасимой веры в мечту
Ассоль,  верный  Санди  и  неподкупная  Молли в "Золотой цепи", мужественный
Тиррей  Давенант,  вступивший  в  неравную  борьбу  с  сильными  мира сего в
"Дороге  никуда", бесстрашная Дэзи в "Бегущей по волнам", Тави в "Блистающем
мире",  поверившая  в  невозможное,  -  в этих образах олицетворено основное
содержание,   социальный   пафос  гриновских  книг,  одухотворенных  высокой
романтикой  мечты,  такой  мечты,  о  какой  говорил  Писарев, что ее "можно
сравнить с глотком хорошего вина, которое бодрит и подкрепляет человека"...


x x x

     На  гористом  старокрымском  кладбище,  под  сенью  старой дикой сливы,
лежит  тяжелая  гранитная  плита.  У  плиты  скамья,  цветы.  На  эту могилу
приходят  писатели,  приезжают читатели из дальних мест. Те чувства, которые
владеют  ими,  на  наш  взгляд,  хорошо  выразил  один из почитателей Грина,
юноша-студент, в своих безыскусственных и душевно написанных стихах:

                Мне встречи с ним судьба не подарила,
                И лишь недавно поздние цветы
                Я положил на узкую могилу
                Прославленного рыцаря мечты.
                Но с детских лет, с тех пор,
                                        когда впервые
                Я в мир чудес, им созданных, проник,
                Идут со мною рядом, как живые,
                Веселые герои его книг.
                Они живут в равнинах Зурбагана,
                Где молодая щедрая земля
                Распахнута ветрам и ураганам,
                Как палуба большого корабля.

     Мысли   этого  стихотворения  точны.  "Рыцарем  мечты"  входит  Грин  в
сознание  своих читателей, и лучшие его книги являются неотъемлемой частицей
нашей многообразной советской литера