помощно двигая челюстями:
     - Кк-ак..? Вв-а-шш-а жж-ена..?


        "ПРИМЕЧАНИЯ"

     Человек, который плачет. Впервые - журнал "Новые мысли", 1908, Э 1.
                                                                    Ю.Киркин



        "Александр Степанович Грин. Четвертый за всех"



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


        "I"

     Кильдин,  Крыга и  Иванов сидели в  кафе.  Все  они были давно знакомы,
давно надоели друг  другу,  но  тем  не  менее каждый вечер проводили вместе
три-четыре часа,  сходясь как бы  случайно.  На  самом же  деле каждый уже с
утра,  если  не  искал,  то  думал  об  остальных,  забегал в  ресторанчики,
оглядывая ряды поднятых с бокалами рук,  наконец попадал в кафе, здоровался,
улыбался, и через минуту уже думал про себя, что говорить им троим не о чем.
     Так и было.  Но в этот раз Крыга пришел навеселе. От него пахло вином и
бриллиантином:  он  получил  деньги.  Обыкновенно неразговорчивый,  хроникер
разошелся.  Он  умел,  когда хотел этого,  оборвать анекдот на интереснейшем
месте, прищуриться на шелковую юбку ночной бабочки, обвести чмокающих губами
слушателей застывшим взглядом и  расцвесть снова,  увлекая за  собой  в  мир
похотливого смешка и  ужасающего простотой солдатского остроумия.  Спор  его
был меток и  зол,  рассказы о пережитом -  картинны,  остроты принадлежали к
числу тех, над которыми смеются, подумав.
     Устав,  он посмотрел в  стороны.  Из зеркала в  зеркало метались фигуры
проходящих людей,  имеющих обманчивый вид сытой и благообразной толпы, цветы
шляп  женщин бросались в  глаза более,  чем  неживые их  лица;  у  телефона,
поглядывая на  часы,  толпились смуглые молодые люди,  а  три ряда мраморных
столиков  держали  в  одной  плоскости,  как  бы  разрезая пополам,  сидящую
обкуренную толпу. Из булочной шел запах горячего хлеба и отпотевшего сахара.
     - Крыга, а у тебя деньги есть? - сказал Иванов.
     - Есть.
     - Поедем!
     - Куда?
     - Да хоть бы на поплавок.
     Иванов расточительным жестом бросил из жилетного кармана на стол рубль.
     - Это тебе в долю. И напьемся.
     Крыга почесал нос.
     - Я бы поехал,  -  сказал он,  -  да мне нужно...  Ах, вот что: кто эта
дама?  Смотри, пожалуйста: от голубой шляпы и розового лица кудри ее кажутся
синими.
     - Ты зубы заговариваешь,  -  нетерпеливо вздохнул Кильдин,  -  а  здесь
душно,  выйдем на воздух.  Человек,  получите. Сколько? Чай - десять, верно,
папиросы  и  лимонад  -  двадцать пять...  а  разве  я  кофе  пил?  Да,  да,
по-варшавски... да, да... это возьмите себе... Ну, вот и все.
     - Человек,  -  с  достоинством подхватил  Иванов,  -  сколько  с  меня?
Сельтерская  с  сиропом  -   пятнадцать,   папиросы  -  десять...  кулебяка?
Кулебяка... Пятачок ваш.
     Пока двое рассчитывались,  Крыга смотрел в сторону.  Злобная, тоскливая
скука охватила его.  Это кафе он знал десять лет,  сотни вечеров судорожной,
грошовой,  ломаной жизни  прошли  здесь,  между  стаканом чая  и  папиросой,
профессиональной улыбкой девушек и сосаньем набалдашника палки, и вдруг, как
у школьника от затянувшегося урока,  бросился в ноги зуд, нервное нетерпение
и тревога тела, утомленного бесцельным сидением.
     - Ну,  идем,  что ли, - вскакивая, сказал Крыга, - здесь, как в горячем
тесте: липнешь и мокнешь.
     Не  зная еще по  слабохарактерности,  куда попадет:  на  иллюминованный
поплавок к белой под утро реке,  или домой, в тишину уснувшего здания, Крыга
с Ивановым и Кильдиным вышел на улицу.


        "II"

     Шествие совершалось в молчании.  Кильдин думал, что Крыга, уклоняющийся
от поплавка,  просто не понимает прелестей жизни. Иванов размышлял о делании
шара клопштоссом через весь биллиард,  о  женщинах,  знакомых и  незнакомых,
проходящих мимо и существующих в его воображении. Крыга скучал.
     - Мухи дохнут, - сказал он, - изобретем что-нибудь.
     - Все изобретено, - мрачно возразил Иванов.
     - На  поплавок надо  идти,  -  с  худо скрываемым раздражением произнес
Кильдин.
     Трамвай  с  шумом  рассекал воздух.  Еще  видя  невидное людям  солнце,
блестела  адмиралтейская игла,  городовые  чинно  подымали  белые  палки,  и
множество -  среди всяких других - двигалось над тротуаром нежных лиц женщин
с  равнодушно смотрящими глазами,  чистых в  своей  неизвестности,  ярких  и
безответных.
     Приятели шли,  замедляя шаг; им некуда было торопиться, и они не знали,
куда идут.  Крыга почти с  ненавистью взглянул на  шагающего рядом Иванова и
остановился.
     - Куда идем?  -  сказал Крыга.  -  Мне что-то  не по себе.  Я,  видимо,
протрезвел.  С души воротит.  Что мы будем делать на поплавке? Выпьем графин
водки?  Общение  душ  устроим?  Тайну  неба  похитим?  Прекрасную незнакомку
встретим?  Графин,  два графина, три графина, - хочешь ты сказать, Иванов...
Допустим -  три.  Мы,  черт его знает,  -  монстры какие-то. Нам всем вместе
неполных  сто  лет,  здоровья  для  Петербурга довольно,  дураками  тоже  не
назовешь, а ведь над нами любой богомолке заплакать не оскорбительно.
     - Для разнообразия и я на эту тему поговорить люблю,  -  сказал, зевая,
Кильдин, - да ведь все это не настоящее...
     - Ты идиот,  -  перебил Иванов, - тут как-то в рассеянной толкучке этой
ловишь по частям вечное.  Раздражает - да, не удовлетворяет - да, а все-таки
здесь ближе к себе, понимаешь, чувствуешь свою сущность.
     - А вот что,  -  сказал Крыга, - выйдем из шаблона хоть раз, побродим в
одиночку...  Нате вам по пяти рублей,  обойдите вы от зари полгорода: может,
хоть вас автомобиль переедет, - все-таки интереснее.
     - А  что же!  -  лукаво,  но горячо,  в тон Крыге,  произнес Иванов.  -
Сделаться на  час  искателем приключений!  Давай  деньги,  дорожные  расходы
необходимы.
     Кильдин, приободрившись, протянул руку.
     - И мне,  - сказал он. - Но ведь ты придумал интересную штуку, Крыга...
Только знаешь что? Дай мне еще рубль, я тебе завтра отдам.
     - Нет!  -  уже увлеченный случайной своей выдумкой,  вскричал Крыга.  -
Ведь может же быть что-нибудь.
     На миг каждый поверил этому, - тон голоса Крыги прозвучал детской верой
в дракона. И каждому из них дракон был необходим, как воздух и хлеб; дракона
же  не было,  лишь в  зоологическом саду крылатое из картона туловище дышало
горящей  паклей,   а   Брунегильда  Ляпкова  держалась  за  хребет  чудовища
безопасней, чем за ременную петлю трамвая.
     Миг,  как  всякий  миг,  кончился скоро,  оборвался на  голубой вспышке
проволоки;  ни говорить,  ни думать об этом более не хотелось;  однако,  еще
будучи в плену выдумки, Крыга сказал:
     - И  я бродячую бессонницу делить буду.  До завтра в кафе!  Если б хоть
одному из нас повезло!
     Поговорив немного,  все трое разошлись в разные стороны. Иванов, сжимая
в  кармане и  в  кулаке золотой,  подошел к  углу,  с перехваченным радостью
горлом купил  двадцать пять  штук  папирос,  взял  под  руку  жизнерадостную
брюнетку, позвал извозчика, сел и поехал.
     Кильдин,  бессознательно улыбаясь,  вышел к  Пассажу,  понял,  что жить
радостно  и  легко,  взял  под  руку  задорно  болтливую  блондинку,  позвал
извозчика, сел и поехал.
     Крыга  сказал  себе  своими  словами:  "Ерунда  пришла  в  голову:  нет
приключений,  городок глух,  нем и жесток" -  остановил печальную рыженькую,
раздумал, сказал: "Прощайте", позвал извозчика, сел и поехал спать.
     Взвесив шансы на интерес, последуем мы за ним.


        "III"

     По  дороге домой  Крыга думал о  прелести черных ночей юга,  блаженстве
темноты,  когда,  забывая свет,  мирно отдыхает натруженное за день тело,  а
глаза спокойно, не вглядываясь, остаются открытыми.
     Белый,  без улыбки и  блеска свет томил город глухим раздражением ночи,
лишенной своего естественного лица  -  мрака.  Извозчик сидел  понурясь.  Он
спал, а просыпаясь, - зло дергал вожжами и бормотал что-то непонятное.
     Наконец,  он остановился,  а Крыга,  слезая у железных ворот дома,  где
жил,  испытал  ту  небольшую  радость  суетливого  горожанина,  когда  после
коварных,  но  деловых,  пустых,  но  нужных  свиданий,  посещений и  встреч
возвращается он домой, к постели и книге.
     Щелкнув французским ключом,  Крыга вошел в переднюю, а потом в комнату.
Представляя,   как  Иванов  и  Кильдин  обходят  глухие  набережные,  мосты,
заплатанные вывесками переулки,  где кошки с деловым видом обнюхивают тумбу,
а  женщины в  нижних  юбках,  сжимая  под  накинутой шалью  пустые  бутылки,
перебегают дорогу,  Крыга невесело усмехнулся.  Приятели думают о  нем то же
самое,  а он -  изменник,  но результат -  ясно -  один. Те двое тоже придут
домой, - дальше идти некуда.
     В  комнате было  светло,  как  на  рассвете.  Крыга  подошел к  настежь
открытому окну, куря папироску. Тихий лежал внизу двор, а впереди, чередуясь
с  зеленью берез  и  лип,  тянулись хребты  крыш.  Золоченые купола  церквей
казались в отдалении туманным рисунком.  Где-то стучала машина электрической
станции.
     "Хорош Петербург,  -  подумал Крыга, - люблю я этот чудесный город, сам
не знаю за что.  Может быть,  потому -  что он,  как истинное сокровище,  не
знает и не ценит себя сам;  это русский Париж, русская в нем душа, и весь он
похож на то,  как будто остановился живой человек с высоко поднятой головой,
забродило в  ней  столько,  что  и  сил нет сделать все сразу,  дышит тяжело
грудь; грустно и хорошо".
     В  этот  момент  с  Невы,  ухая  в  отдаленных улицах резкими вздохами,
вылетел к  окну  крыши  гибкий,  поражающий даже  привычное ухо  странностью
звука,  пронзительный вопль сирены.  Прошла минута,  в течение которой Крыга
старался согласовать бессознательно тихое свое настроение с тревожным криком
реки,  и вдруг за стеной слева,  -  так неожиданно,  что журналист, не успев
опомниться, вздрогнул и затрясся всем телом, - раздался долгий оглушительный
вопль, точное подражание стальной глотке.
     Вопль  стих,  возвратилась разбитая  на  мгновение вдребезги испуганная
тишина, а Крыга еще стоял, как человек, смытый за борт, захлебывался испугом
и  вздрагивал.  Сильное биение сердца удерживало его на  месте;  взяв себя в
руки,  Крыга  выбежал  на  цыпочках в  коридор  и,  потянув  соседнюю дверь,
взглянул в щель. За спиной стула на столе лежал голый локоть. Тотчас же рука
пошевелилась,  стул  отодвинулся;  молодой,  в  одном нижнем белье,  человек
подкрался босиком к  двери,  остановился в  двух шагах от  нее  и  принялся,
наклонив слегка голову, нервно теребить маленькие усы.
     Крыга  и  он  стояли друг  против друга,  лишь  случайно не  встречаясь
глазами.  Лицо неизвестного -  так  как,  по-видимому,  это был новый жилец,
которого Крыга еще не видел,  - лицо это выражало крайний предел загнанности
и  угнетения.  Сильно  блестели глаза;  рот  с  опущенными углами сжимался и
разжимался,  словно в  него попал волос,  и человек движениями губ стремился
удалить раздражающее постороннее тело.
     - Да он повесится,  -  сказал Крыга,  -  надо войти туда. - И вызывающе
постучал.
     Неизвестный,  выпрямившись,  отбежал к столу,  сел и,  сунув руки между
колен,  уставился на дверь таким полным страха и тоски взглядом, как если бы
сейчас должен был вкатиться локомотив.  Не  дожидаясь ответа,  Крыга отворил
дверь и вошел.
     К его удивлению, сосед поднялся с изменившимся выражением лица, немного
сконфуженного,  но  улыбающегося той улыбкой,  когда человек знает,  что ему
скажут, Крыга, притворив дверь, сказал:
     - Вы,  пожалуйста,  извините,  но я  подумал,  что с вами случилось бог
знает что...  Я прямо не в состоянии был сидеть в комнате.  Что такое?  Меня
зовут Крыга.
     - Пафнутьев,  -  сказал молодой человек,  -  у  меня  бессонница,  я  в
дезабилье, прошу извинить.
     - Мне показалось...  -  взволнованно начал Крыга, пристально, с немного
жутким чувством смотря на Пафнутьева,  -  что это самое... вы... расстроены,
вероятно?
     Пафнутьев покорно  и  виновато  улыбнулся,  отводя  взгляд.  Сидел  он,
согнувшись,  в  такой позе,  как если бы  был разбит параличом,  но не желал
показывать этого.
     - Вот  не  знаю.  Не  передашь.  В  этой сирене какое-то  заразительное
отчаяние.
     Наступило молчание. Маленький растрепанный человек сидел перед Крыгой и
улыбался.
     - Вы откуда?
     - Из Рязани, - сказал Пафнутьев, - я здесь три месяца.
     - Учитесь?
     - Да. Студент.
     - А знакомые у вас есть?
     - Нет.
     - Как нет? - удивился Крыга. - Чтоб в Петербурге не завелись знакомые?
     - Да нет же!  -  упрямо и сердито повторил Пафнутьев.  -  Нет никого. Я
людей боюсь,  -  с неловкой искренностью прибавил он,  - так вот сжимаешься,
сжимаешься, да нет-нет, кто-нибудь и уязвит, и тогда одно отвращение.
     - А родственники есть?
     - Нет.
     - Совсем нет?
     - Совсем нет, - весело улыбаясь, подтвердил Пафнутьев.
     - Вам  надо лечиться,  -  серьезно сказал Крыга,  -  что же  это,  ведь
пропадете так?
     - Пропаду,  -  вдруг зло и глухо бросил Пафнутьев;  вскочив,  он быстро
забегал по комнате, шлепая босыми ногами. - Да, нервы расстроены, денег нет!
И черт их дери,  пропаду,  так пропаду...  А зачем жить?  Скучно, холодно...
Холодно,  - остановившись и подергивая, как от озноба, плечами, повторил он.
- Да вы идите, вам спать нужно, я уж не закричу.
     - Ах,  милый, - сказал Крыга, - слушайте, я вам валерьянки дам. Хотите?
Уснуть-то ведь нужно.
     - Не надо мне валерьянки,  -  сказал Пафнутьев, забегал, суетясь руками
по  незастегнутому вороту  рубашки,  остановился и,  посмотрев  рассеянно на
Крыгу, прибавил: - Валерьянки?.. А дайте, отлично.
     Крыга,  торопясь,  вышел,  плотно  закрыв  дверь.  В  полутьме коридора
разбуженные  криком  и  разговором  жильцы  высунулись  из  дверей,  притаив
дыхание;   видны  были   только  заспанные,   обеспокоенные  лица  и   руки,
придерживающие дверь.
     - Что там? - шепотом спросила курсистка с усиками.
     - Да маленькое приключение,  -  сказал Крыга,  - так, городская мелочь,
шелуха жизни; человек пропадает - только и всего.
     Курсистка сделала озабоченное, недоумевающее лицо.
     - Что с ним, припадок?
     - Нет, насморк. Я ему валерьянки дам.
     Когда Крыга вошел снова, Пафнутьев, кутаясь в одеяло, сказал:
     - Черт его знает, еще погонят отсюда.
     - Зачем?  -  сказал Крыга.  -  Скажите, что во сне кошмар был. Полсотни
накапайте. Уснете.
     - Усну. Спасибо.
     Крыга сунул ему  графин и  ушел спать.  За  стеной было тихо.  -  "Нет,
теперь не уснешь,  -  собираясь раздеваться, сказал Крыга, - гвоздем засел в
голове крик, весь дом насторожился после него. Так вот что..."
     Он взял шляпу,  вышел на улицу и,  чувствуя с  некоторым удовольствием,
что есть законный предлог по случаю бессонницы выпить, исчез в ресторане.


        "IV"

     Франтоватый,   выспавшийся  Кильдин,   увидев  Крыгу,  лениво  взмахнул
бровями, как бы говоря: "да, вчера пошалили, а впрочем, ничего особенного" -
сосредоточенно поздоровался,  корректно сел,  сдвинув колени,  высморкался и
развалился на стуле, погрузив большие пальцы рук в верхние карманы жилета.
     - Мало сегодня в кафе народа, - сказал Кильдин. - А где Иванов?
     - Нет Иванова, - усмехнулся Крыга, - он придет, а ты расскажи.
     - Что?
     - А что вчера говорили.
     Кильдин гордо вздохнул.
     - О,  есть приключения и  приключения,  -  веско сказал он,  -  но  ты,
жестокий материалист, хочешь фактов.
     - Факты,  конечно,  были,  -  серьезно,  с завистливым, вытянутым лицом
произнес Крыга,  -  я  знаю  все:  ты  встретил солнечную женщину,  прелесть
девической мировой души, и сказкой прошла ночь.
     - Почти,  -  нагло  сказал Кильдин,  -  но  это  все  вне  фактов,  это
особенное: улыбка, жест и полное соединение взглядами.
     - Здравствуйте,  -  сказал, роняя стул, Иванов. - Я так торопился; если
бы вы знали...
     - Знаю,   -  подхватил  Крыга,  -  улыбка,  жест  и  полное  соединение
взглядами.
     - Это о чем? - холодно спросил Иванов.
     - Она была спелого золотистого цвета,  - невозмутимо продолжал Крыга, -
ее  несло по течению вниз с  нимбом над головой,  ты спас ее,  а  потом снял
носки и повесил их на Тучковом мосту; солнышко высушит.
     - Я  буду пить черный кофе,  -  сказал Иванов и  нахмурился.  -  Но ты,
Крыга... ты, кроме шуток, что вчера делал?
     - Да все то же.  -  Крыга зевнул,  говоря.  -  Удел тут один, братцы, -
улыбка, жест и полное соединение взглядами.


        "ПРИМЕЧАНИЯ"

     Четвертый за всех. Впервые - журнал "Солнце России", 1912, Э 131 (32).
     Клопштосс - название удара в игре на биллиарде.
     Дракон,   Брунгильда  -  персонажи  древнегерманского  эпоса  "Песнь  о
Нибелунгах".
     В дезабилье (франц. deshabille) - не вполне одет.
                                                                    Ю.Киркин



        "Александр Степанович Грин. Циклон в Равнине Дождей"



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


        "I"

     - На запад,  на запад,  Энох!  Смотрите на запад!  -  прокричал Кволль,
стремительно проносясь мимо. Его белый парусиновый пиджак вздувался на спине
пузырем от  ветра,  с  ровным,  унылым гудением стлавшегося по полю.  Дрожки
Кволля подпрыгивали,  как угорелые,  и чуть не опрокинулись,  зацепившись за
глубокую колею.
     Почти в тот же момент Кволль, дрожки и лошадь скрылись в облаках едкой,
красноватой пыли, поднятой копытами. Энох вытер рукавом пот и поднял голову;
то же, но быстрее его, сделали два сына его, работавшие с ним.
     - Жип,  -  сказал фермер,  - кто кувыркался тут по дороге и кричал, что
надо смотреть на запад?
     - Кволль, отец, - ответил Жип, бросая лопату. - И он прав, в другой раз
за деньги не увидишь того,  что теперь делается.  О-ох! - вскричал он, - да,
это плохие шутки!
     Три  пары  широко раскрытых глаз устремились к  закату,  и  три  вздоха
соединились в один.
     Солнце стало неярким.  Низко над горизонтом,  тускло и  мрачно смотрело
оно  на  желтую кукурузу Эноха;  невидимая тяжесть ложилась от  его красного
диска на струящееся море стеблей,  и  низкие,  как отколовшиеся пласты неба,
облака приняли красный оттенок меди.  Западная часть неба покраснела и стала
мутной,  словно за сто миль обрушились миллионы возов кирпичного щебня. Свет
исчез:  прямой,  лучистый свет солнца превратился в прозрачную,  красноватую
муть,  мгновенно лишая красок яркую зелень придорожных канав,  ставших вдруг
серыми, словно их облили купоросом. Затих ветер, земля, пропитанная удушьем,
молчала.  Отчаянно голося,  хохлатый удод  взлетел вверх,  забил  крыльями и
пустился наперерез поля.
     - Риоль!  -  сказал младшему брату Жип, - я как будто рассматриваю тебя
сквозь красное стекло.
     Энох,  покрытый  смертельной бледностью,  с  проклятием поднял  руки  и
взмахнул сжатыми  кулаками.  Все  кончено!  Труды  целого  лета,  постоянное
беспокойство,  мечты  о  прикупке земли -  все  превратится в  вороха смятой
соломы и обломки изгородей. Ну-ну! Он не ожидал этого.
     Закат   неудержимо   притягивал   его   гневные,    испуганные   глаза.
Отвратительный,  красный пожар неба напоминал чью-то огромную,  поднятую для
удара ладонь.
     Риоль тяжело вздыхал, судорожно почесывая затылок. Ноздри у Жипа бешено
раздувались,  он пристально посмотрел на отца и  коротко рассмеялся.  Фермер
побагровел.
     - Идиот! - заревел он. - Улыбнись-ка еще!