думаю,  -  вскричал он, - что время до двенадцати часов
полудня покажется мне тысячелетней пыткой!
     - Я жду вас,  -  сказал Ордова,  прощаясь, затем, помолчав, прибавил: -
Довольно трудно было найти льва,  и я, кажется, немного переплатил за своего
Регента. Я ухожу. Не думайте о моих словах, как о шутке или безумстве.
     Он вышел;  когда дверь закрылась,  Трайян сел за стол, уронил голову на
руки и разразился истерическим, неудержимым, широким, страшным, гомерическим
хохотом.
     - Лев!.. - бросал он в редкие секунды затишья, - под паровым молотом!..
в  лепешку!..  с  хвостом и  гривой!..  ведь этого не  выдумаешь под страхом
казни!..  О,  Лей,  Лей,  как ни  самоуверен Ордова,  -  все же я  не ожидал
одержать победу сегодня над таким жалким,  таким позорно - для меня - жалким
противником.


II

     Лев,  купленный Ордовой в зверинце Тоде, пятилетний светло-желтый самец
крупных размеров,  отправился в  тесной и прочной клетке к месту уничтожения
около одиннадцати часов утра.  Льва  звали Регент.  Его  сопровождал опытный
укротитель Витрам,  человек,  в  силу  профессии,  привычки  и  вдумчивости,
любивший животных более,  чем людей. Витрам ничего не знал о роковом будущем
Регента.  Он  провожал его за  плату,  по  приглашению,  на загородный завод
Трикатура;  сидя на  краю фуры автомобиля,  он  обращался время от времени к
Регенту с  ласковыми,  одобрительными словами,  на что лев отвечал раскатами
короткого рева,  подобного грому.  Фура двигалась окольными улицами; во тьме
плотно  укутанной  брезентовым  чехлом  клетки  лев   раздраженно  переносил
надоедливую оскорбительную тряску  долгой езды,  неловко прижавшись в  угол,
ударяя хвостом о прутья и мгновенно воспламеняясь гневом, когда более резкие
толчки мостовой принуждали его менять положение.  В  таких случаях он  ревел
грозно и  долго,  с  явным намерением устрашить таинственную силу  движения,
приводящую его,  огненной силы,  непокорное,  мускулистое тело  в  состояние
тягостной неустойчивости.  Пойманный уже  взрослым,  он  тосковал  в  неволе
ровной,  глухой  тоской,  лишенной всякого унижения,  иногда  отказываясь от
пищи,  если случайный оттенок ее запаха терзал сердце неясными, как забытый,
но яркий сон, чувствами свободного прошлого.
     - Еще немного потерпи,  рыжий,  -  сказал Витрам, завидев через далекие
крыши построек черные башенные трубы завода,  изливающие густой дым, - хотя,
разорви меня на куски,  я не сумею сказать тебе, зачем твое дикое величество
переезжает в новое помещение.
     Регент,  зная по тону голоса,  что Витрам обращается к нему, взревел на
всю улицу.
     - Сбрендил,  надо быть,  какой-то  состоятельный человек,  -  продолжал
Витрам,  -  потянуло его к зоологии, вообразил он себя римским вельможей, из
тех,  что  разгуливали в  сопровождении гепардов и  барсов,  и  купил нашего
Регента.  Тебя,  старик, посадят в саду, на видном месте, среди так знакомой
тебе тропической зелени. Вечером над фонтаном вспыхнет голубая электрическая
луна;  толпа близоруких щеголей, взяв под ручку молодых женщин со старческой
душой  и  косметическим  телом,   займется  снисходительной  критикой  твоей
внешности, хвоста, движений, лап, мускулов, гривы...
     Витрам умолк; лев рявкнул.
     - А чем кормят львов? - осведомился шофер.
     - Твоими ближними,  -  сказал Витрам, и шофер, думая, что услышал очень
забавную вещь,  громко захохотал. Минуту спустя, фургон проезжал мимо рынка;
запах  сырого мяса  заставил Регента круто метнуться в  клетке,  и  все  его
большое, тяжелое тело заныло от голода. Не зная, где мясо, так как тьма была
полной,  а запах,  проникая в нее, властно щекотал обоняние, - лев несколько
раз ударил лапами вниз и над головой,  разыскивая обманчиво близкую пищу; но
когти  его  встретили пустоту,  и  внезапная ярость зверя развернулась таким
ревом,  что  на  протяжении двух кварталов остановились прохожие,  а  Витрам
хлопнул бичом по клетке, приглашая к терпению.
     Наконец,  въехав в ворота, фургон остановился у закопченного кирпичного
здания, и Витрам, спрыгнув, подошел к слегка бледному, но спокойному Ордове.
Тут же стояли Трайян и генерал Лей.
     - Регент приехал,  -  сказал Витрам,  -  и  так  как  вы,  кроме этого,
рассчитывали на мое искусство, - то я к вашим услугам.
     Трайян, находя свое положение несколько глупым, молчал, решив ни во что
не  вмешиваться,  но генерал выказал живое участие к  хлопотам по сниманию и
установке клетки вблизи парового молота.
     Это   гигантское  сооружение  терялось   верхними   частями   в   мраке
неосвещенного купола;  из труб, слабо шипя, просачивался пахнувший железом и
нефтью пар;  молот был поднят,  саженная площадь наковальни тускло блестела,
подобно черной вечерней луже, огнем спущенных ламп.
     Витрам еще не догадывался,  в чем дело; он проворно развязывал веревки,
снимал с клетки брезент;  завод пустовал,  так как был праздник,  и привести
молот в действие должен был сам Ордова.
     - Как же,  Трайян, - сказал Лей, - отнесетесь вы к антрепренеру Ордове,
если его постигнет фиаско?
     - Очень  просто,   -   хмуро  заявил  Трайян,  смотревший  на  молот  с
нетерпением и брезгливостью, - я ударю его по лицу за жестокость и дерзость.
Неужели вы, умный человек, ждете успеха?
     - А...  как сказать?!  -  возразил генерал с бесстыдством любопытного и
жадного  к  зрелищам  человека.   -   Пожалуй,   жду  и  хочу  всем  сердцем
необыкновенных вещей.  Скажу вам откровенно,  Трайян: хочется иногда явлений
диких, странных, редких, - случаев необъяснимых; и я буду очень разочарован,
если ничего не случится.
     - Ренегат!  -  шутливо сказал  Трайян.  -  Вчера  вы  аплодировали мне,
кажется, искренне.
     - Вполне,  подтверждаю это,  но  вчера  в  высоте  мгновения стояли вы,
теперь же, пока что - лев.
     - Посмотрите на льва,  -  сказал подходя Ордова, - как нравится вам это
животное?
     Брезент  спал.   Регент  стоял  в  клетке,   устремив  на  людей  яркие
неподвижные  глаза.   Его  хвост  двигался  волнообразно  и  резко;  могучая
отчетливая мускулатура бедер и спины казалась высеченной из рыжего камня; он
шевельнулся,  и  под  шерстистой кожей плавно перелились мышцы;  в  страшной
гриве за ухом робко белела приставшая к волосам бумажка.
     - Хорош, и жалко его, - серьезно сказал Трайян.
     Лей  молчал.  Витрам хмуро смотрел на  льва.  Ордова подошел к  молоту,
двинув  рычаг  для  пробы  двумя  неполными  поворотами;  массивная стальная
громада,  легко  порхнув книзу  и  вверх,  не  коснувшись наковальни,  снова
остановилась вверху, темнея в глубине купола.
     - Ну,  Витрам,  -  сказал, ласково улыбаясь, Ордова, - вы, дорогой мой,
должны, как сказано, нам помочь. Регент вас слушается?
     - Бывали ослушания,  сударь, но небольшие, детские, так сказать, вообще
он послушный зверь.
     - Хорошо. Откройте в таком случае клетку и пригласите Регента взойти на
эту наковальню.
     - Зачем?  -  растерянно спросил Витрам,  оглядываясь вокруг  с  улыбкой
добродушного непонимания. - Льва на наковальню!?.
     - Вот именно!  Однако не теряйтесь в догадках. Здесь происходит научный
опыт. Лев будет убит молотом.
     Витрам молчал.  Глаза  его  со  страхом и  изумлением смотрели в  глаза
Ордовы, блестевшие тихим, влажным светом непоколебимой уверенности.
     - Слышишь,  Регент,  -  сказал укротитель, - что приготовили для тебя в
этом месте?
     Не  понимая  его,  но  обеспокоенный  нервным  тоном,  лев,  с  мордой,
превращенной вдруг в сплошной оскал пасти,  с висящими вниз клыками верхней,
грозной  сморщенной челюсти,  заревел глухо  и  злобно.  Трайян  отвернулся.
Витрам, дав утихнуть зверю, сказал:
     - Я отказываюсь.
     - Тысяча  рублей,   -   раздельно  произнес  Ордова,  -  за  исполнение
сказанного.
     - Я даже не слышал,  что вы сказали, - ответил Витрам, - я думал сейчас
о льве...  Такого льва трудно, господа, встретить, более способного и умного
льва...
     - Три тысячи,  - сказал Ордова, повышая голос, - это нужно мне, Витрам,
очень, необходимо нужно.
     Витрам в волнении обошел кругом клетки и закурил.
     - Господа!  Я человек бедный,  - сказал он с мукой на лице, - но нет ли
другого способа произвести опыт? Этот слишком тяжел.
     - Пять тысяч!  -  Ордова взял вялую руку Витрама и  крепко пожал ее.  -
Решайтесь, милый. Пять тысяч очень хорошие деньги.
     - Соблазн велик,  -  пробормотал укротитель, неподдельно презирая себя,
когда,   после  короткого  раздумья,  остановился  перед  дверцей  клетки  с
револьвером и хлыстом. - Регент, на эшафот! Прости старого друга!
     Ордова,  прикрепив к  рычагу  веревку,  чтобы  не  очутиться в  опасной
близости к льву,  и,  обмотав конец привязи о кисть правой руки,  поместился
саженях  в  двух  от  молота.  Трайян,  желая  избегнуть всякой  возможности
шарлатанства, тщательно осмотрелся. Он стал вдали от всяких предметов, машин
и нагромождений железа под электрической лампой, ровно озарявшей вокруг него
пустой,  в радиусе не менее двадцати футов,  усыпанный песком, каменный пол;
Лей  стоял  рядом с  Трайяном;  оба  осмотрели револьверы,  предупредительно
выставив их, на худой случай, дулом вперед.
     Витрам,  звякнув в полной тишине ожидания запорами и задвижками, открыл
клетку.
     - Регент!  -  повелительно сказал он. - Вперед, ближе сюда, марш! - Лев
вышел  решительными  крутыми  шагами,  потягиваясь  и  подозрительно щурясь;
Витрам взмахнул хлыстом,  отбежав к наковальне. - Сюда, сюда! - закричал он,
стуча рукояткой хлыста по  отполированному железу.  Регент,  опустив голову,
неподвижно стоял, ленясь повторить знакомое и скучное упражнение. Приказания
укротителя становились все резче и  повелительнее,  он  повторял их,  бешено
щелкая  хлыстом,  тоном  холодного  гнева,  расталкивая  сопротивление  льва
взглядом  и  угрожающими жестами;  и  вот,  решив  отделаться,  наконец,  от
докучного человека,  Регент мягким усилием бросил свое стремительное тело на
наковальню и  выпрямился,  зарычав вверх,  откуда  смотрела на  него  черная
плоскость восьмисотпудовой тяжести,  связанной с слабой рукой Ордовы крепкой
веревкой.
     Ордова качнул рычаг в  тот момент,  когда Витрам отскочил,  закрыв лицо
руками, чтобы не видеть разможжения Регента, и молот мигнул вниз так быстро,
что  глаза зрителей едва  уловили его  падение.  Глухой тяжкий удар  огласил
здание;  в тот же момент толчок шумного,  полного жалобных, стонущих голосов
вихря опрокинул всех четырех людей,  и,  падая,  каждый из них увидел высоко
мечущийся огненный образ льва, с лапами, вытянутыми для удара.
     Все, кроме Ордовы, встали; затем подошли к Ордове. Кровь льва, подтекая
с  наковальни,  мешалась с  его кровью,  хлещущей из разодранного смертельно
горла;  жилет  был  сорван,  и  на  посинелой груди,  вспахав ее  дымящимися
рубцами,  тянулся глубокий след львиных когтей, расплющенных секунду назад в
бесформенное ничто.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Львиный удар. Впервые - журнал "Огонек", 1916, Э 2. Печатается по изд.:
А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 8, Л., Мысль, 1929.

     Всемирный  теософический  союз  -   вымышлен  А.С.Грином.   Теософия  -
религиозно-мистическое учение  о  единении человеческой души  с  богом  и  о
возможности непосредственного общения с потусторонним миром.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Личный прием



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 5. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 8 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


I

     Старик умирал.  Он  был почти слеп;  к  своему положению он относился с
несколько смешной гордостью человека,  долго и досыта дышавшего жарким огнем
жизни. Поэтому Маурей уважал его.
     Дом,  где они жили,  стоял на границе двух пустынь -  степи и леса.  До
ближайшего поселения вниз  по  реке  было два  дня  пути.  В  этом поселении
находился второй,  еще более важный,  чем свой -  для Маурея, - дом с белыми
занавесками.  Там жила особа в  заплатанных платьях,  но,  по мнению Маурея,
достойная носить костюм из звездных лучей, - Катерина Логар.
     Маурей кормился ружьем.  Но  этого было недостаточно,  чтобы с  рук его
невесты сошли грубые,  болезненные трещины и  чтобы напряженное,  заботливое
выражение ее  глаз стало спокойным.  Поэтому он  сделал вдвое больше ловушек
для  куниц  и  бобров,  чем  в  прошлом году.  Шкуры,  добытые им,  висели в
кладовой, устроенной на высоком дереве. Месяц назад неизвестный вор, проходя
этими местами в отсутствие Маурея,  залез на дерево,  взял шкуры и исчез,  а
Маурей после того просидел целый день, опустив в руки лицо.
     Кто был старик,  умиравший в его хижине,  - охотник не знал. Его свезли
на берег плотовщики; он выпросился плыть с ними, но заболел по дороге, введя
тем  веселых парней в  мрачное настроение.  Рассудив,  что  дела старика все
равно плохи,  они попросили его сесть в  лодку и дождаться смерти на твердой
земле.
     - Я  плыл в Аламбо,  к родственникам,  -  сказал он Маурею утром,  -  у
всякого человека должны быть  родственники.  Кое-кого  я  надеялся разыскать
там.
     Вечером он сказал:
     - Подойдите и слушайте.
     Маурей набил две трубки, но умирающий отказался курить.
     - Сегодня я  стану неподвижен,  -  продолжал старик,  -  не огорчайтесь
этим, так как в свое время вы тоже станете неподвижным. Вы давали мне пить и
есть в тяжелую для себя минуту. Я хочу вас поблагодарить.
     - Напрасно, - возразил Маурей.
     - Исполнение  последней  воли  обязательно,   поэтому  спорить  вам  не
приходится. В Аламбо живет известный миллионер Гордон.
     - Я слышал о нем.
     - Да.  Когда он  был  беден,  я  дал  ему взаймы,  без векселя,  тысячу
золотых.
     - Это хорошо.
     - Затем он разбогател.
     - На ваши деньги?
     - Конечно. Это плут и делец. Затем я стал беден.
     - Это плохо, - сказал Маурей.
     - Пожалуй,  - согласился старик. - И я потребовал вернуть мне деньги. С
того дня,  как я потребовал их, до сего дня прошло десять лет. Он не дал мне
ни копейки.
     - Почему?
     - Этого  я  тоже  не  понимаю.  Это  какой-то  психологический  заскок,
свойственный богатым, даже очень богатым.
     - Что же теперь делать?
     Старик  вытащил карандаш,  клочок  бумаги и  написал:  "Тысячу золотых,
взятых тобою,  Гордон,  когда тебе нечего было есть,  отдай Маурею. Когда-то
"твой" Робертсон".
     - Вот, получите, - сказал он, - деньги ваши. Он должен отдать.
     - Но у вас, вероятно, есть наследники? - спросил Маурей.
     - О нет! - Старик сделал попытку рассмеяться. - Нет, никого нет.
     Маурей протестовал.  Старик стоял на  своем.  Согласие было  обеспечено
сущностью положения.
     - Хорошо, - сказал, наконец, охотник. - Что же передать еще Гордону?
     - Что он подлец,  -  сказал умирающий,  поворачиваясь к стене лицом; он
заснул и более не просыпался.


II

     Утром  Маурей опустил его  в  землю,  прикрыл могилу травой и,  посидев
несколько минут с  клочком бумаги в  руках,  нашел,  что ради Катарины Логар
стоит проехать в  Аламбо.  Так как дело не расходилось у него с мыслью,  он,
взяв в мешок все ценное, то есть остаток шкур, нож и белье, сел вечером того
же дня в лодку, а через четыре дня видел уже вертикальную сеть мачт, реявших
вокруг  белых  с   зеленым  уступов  города,   спускавшегося  к  воде  ясным
амфитеатром.
     Маурей  привязал  лодку  к  купальне,  заплатил  сторожу  и  поднялся в
сверкающие асфальтовые ущелья  города.  По  улицам  переливалось экипажное и
человеческое  движение  с   той  ошеломляющей,   бархатистой  напряженностью
делового дня,  какая  мгновенно делает одиноким пришельца,  доселе ждавшего,
быть может,  немедленного, приятного общения. Спросив раз десять, как пройти
к Гордону, Маурей получил несколько противоположных указаний, следуя которым
каждый раз  попадал к  затейливым огромным домам,  -  и  все  это  были дома
Гордона,  но  во всех этих домах его не было.  Он был в  каком-то еще одном,
своем доме.
     Наконец, исколесив половину города, Маурей нашел дом и в нем - Гордона.
Он  прошел железные кружевные ворота,  аллею с  огненными цветами и  попал к
раскинутому  мостом  подъезду,   середина  которого  сверкала  ярким   небом
зеркальных стекол.
     Не видя никого, в то время как около дома вились эхом женские и мужские
голоса, Маурей громко сказал:
     - Эй! Есть ли кто живой здесь?
     Молчание.  Мимо  его  лица пролетела бабочка;  деревья зеленели,  цвели
цветы,  и не было никого.  Маурей три раза повторил окрик, затем выстрелил в
щебень дорожки. Камешки брызнули, как вода.
     Тогда  он  увидел,   что  в  глубине  зеркальных  выпуклостей  подъезда
мелькает, пропадая и торопясь, человеческая фигура.
     Испуганный швейцар выбежал, хлопнул дверью и подступил к Маурею.
     - Это вы выстрелили?  - вскричал он, косясь и оглядывая с ног до головы
смельчака. - Кто выстрелил? Что произошло здесь?
     - Случайно зацепился курок, - сказал Маурей, кладя револьвер обратно. -
Это вы - Гордон?
     - Что?! Я Гордон?! Эй, любезный!..
     - Простое, очень простое дело, - остановил его Маурей. - Нам нет причин
ссориться. Если вы не Гордон, то проводите меня к Гордону.
     - А вам зачем? Что у вас за дела с ним? Ступайте!
     - Если у меня и есть дела,  - сказал, начиная сердиться, Маурей, - то я
скажу ему о том сам.  А,  вижу,  вы - слуга. Только так бесится слуга, когда
ему  нечего  сказать  против  законного  желания.   Я  желаю  видеть  вашего
господина.
     - Милейший, - возразил швейцар, засовывая руки в карманы и показывая на
лице  глубочайшее  оскорбление,  -  видеть  Гордона  -  не  совсем  то,  что
поздороваться с пастухом.  Гордон занят.  Гордон никого не принимает. Гордон
не  примет даже второго Гордона,  если такой объявится.  Но  если вы желаете
увидеть Гордона -  только увидеть,  -  то  вы  можете подежурить несколько у
ворот.  Через несколько минут Гордон выедет в свое загородное имение. Что же
касается помощи, если о том речь, - то по это...
     Единый удар массивной руки Маурея придал окончанию этого слова характер
второго выстрела.  Без звука, без сотрясения оглушенный швейцар пал. Маурей,
вытирая о штаны руки,  огляделся и,  не видя никого,  прошел в кусты.  Здесь
было так тревожно,  прекрасно и тихо, как это бывает при сердцебиении ранним
утром.  Мгновенно оценив план,  вызванный очевидностью положения и возникший
непосредственно за ударом по швейцарской щеке,  Маурей снова вышел,  перенес
бесчувственное тело  заслуженно  пострадавшего в  свое  цветущее  убежище  и
заткнул ему платком рот, руки же и ноги перевязал обрывком ремня.
     Эти приемы,  свидетельствовавшие об опытности и  хладнокровии человека,
применившего их, казались сущими пустяками для Маурея, так как жизнь в лесах
развивает предприимчивость и  точность движений.  Затем он  стал ожидать так
неподвижно,  как  если бы  охотился на  бобра.  Немного погодя,  из  глубины
заднего плана,  эластически шелестя,  скользнул к подъезду кабриолет; черная
лошадь стала,  картинно опустив морду к груди, а кучер в цилиндре с плюмажем
увидел неизвестного человека, дружески кладущего ему на колено руку.
     - С швейцаром плохо, - сказал Маурей, - помогите поднять.
     - Тропке!.. - вскричал кучер. - А что? Где?
     - Он  здесь за  деревьями.  Его хватил солнечный удар,  -  взволнованно
проговорил Маурей.
     Кучер слез и пробежал в тень лучистой листвы;  Маурей бежал рядом. Едва
блеснул затылок лежащего ничком  швейцара,  как  кучеру показалось,  что  он
видит сон,  где все качается и исчезает из глаз:  сбив кучера с ног,  Маурей
быстро завязал ему рот шарфом и опутал тело лианой. Плотнее забив рот, чтобы
не  проскочило ни  одного звука,  он  выдрал ск