стволах,  дыхание  трав  и  земли,  голоса лопающихся
бутонов,  шум  листьев,  возня  сонных  птиц и шаги насекомых, - сливалось в
ощущение   спокойного,  непобедимого  рокота,  летящего  от  земли  к  небу.
Мальчику  казалось,  что  он  стоит на живом, теплом теле, заснувшем в некой
твердой   уверенности,   недоступной   никакому   отчаянию.   Это  было  так
заразительно,  что Роберт понемногу стал дышать легче и тише. Обман открылся
ему внутри.
     - Оно вернется, - сказал он. - Не может быть. Они надули меня.


VI

     За   несколько   минут  до  рассвета  Фергюсон  разыскал  жертву  среди
островков  бассейна и привел ее в кабинет. Между тем в просветлевшей тьме за
окном  чей-то  пристальный,  горячий  взгляд  уперся  в затылок мальчика, он
обернулся и увидел красный сегмент, пылающий за равниной.
     - Вот!   -   сказал   он,   вздрогнув,  но  сжав  торжество,  чтобы  не
разрыдаться.  -  Оно  возвращается  оттуда же, куда провалилось! Видели? Все
видели?
     Так  как  мальчик  спутал  стороны горизонта, то это был единственный -
для одного человека - случай, когда солнце поднялось с запада.
     - Мы тоже рады. Наука ошиблась, - сказал Фергюсон.
     Авель  Хоггей  сидел,  низко  согнувшись,  в  кресле,  соединив колено,
локоть  и  ладонь  с  подбородком,  смотря  и  тоскуя  в  ужасной  игре  нам
непостижимой  мечты на хилого подростка, который прямо смотрел в его тусклые
глаза  тигра  взглядом  испуга  и  торжества. Наконец, бьющий по непривычным
глазам  свет  ослепил  Роберта,  заставил  его прижать руки к глазам; сквозь
пальцы потекли слезы.
     Проморгавшись, мальчик спросил:
     - Я должен стоять еще или идти?
     - Выгнать  его, - мрачно сказал Хоггей, - я вижу, что затея не удалась.
А жаль Фергюсон, ликвидируйте этот материал. И уберите остатки прочь.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Пропавшее  солнце.  Впервые  -  "Красная  газета",  веч. вып., 1923, 29
января.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Рене



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


I

     Ворота закрылись.
     Новичок,  переходивший  двор,  бережно  охранялся.  Его  окружал  взвод
солдат;  привратник  не  выпускал револьвера из руки все время, пока опасный
преступник находился в поле его зрения.
     Шамполион   презрительно   улыбнулся.   Провинциальная   тюрьма   с  ее
старомодными  ключами,  живописной  плесенью  стен  и  окнами, напоминавшими
бойницы,   смешила   человека,  ускользавшего  из  гигантских  международных
ловушек  Парижа,  Лондона  и  Нью-Йорка, - образцовых тюрем, равных чистотой
госпиталю  и  безвыходностью  -  могиле. Он попался случайно, не сомневаясь,
что убежит при первом удобном случае.
     Справа   от   ворот,  примыкая  к  наружной  стене  тюрьмы,  стоял  дом
смотрителя;   часть  его  окон,  заделанных,  подобно  тюремным,  решетками,
выходила   на  двор.  Смотритель,  взволнованный  гораздо  более  Шамполиона
ответственным  и  немаловажным  событием, сидел за письменным столом мрачной
конторы  острога,  готовясь с достоинством встретить легендарного гостя, а у
окна  квартиры  стояла  Рене,  дочь  смотрителя.  Она  видела, как Шамполион
быстро  повернул  голову,  скользнув взглядом по закоулкам двора, - привычка
хищника,  везде  ожидающего  засады  или  лазейки.  Не  долее как на секунду
взгляд  Рене  встретился  с  взглядом Шамполиона. Он заметил молодые глаза и
неясное за тенью плюща лицо.
     Но   ей   он  был  виден  весь.  Его  лицо,  чувственное  и  тонкое,  с
высокомерными  холодными  глазами,  неподвижно блестящими под высокой чертой
бровей,  дышало  жизнью огромного, неуследимого напряжения, подобно обманной
неподвижности   электрического  вала  динамо,  вихренное  вращение  которого
немыслимо  поймать  зрением.  Шамполион скрылся под аркой, но Рене долго еще
казалось, что его глаза блестят в пространстве, где встретились их взгляды.
     В  этот  день  отец  с  дочерью  обедали  позднее обыкновенного. Старик
Масперо  захлопотался  внутри тюрьмы, осматривая предназначенную преступнику
камеру,  пробуя  ключи  и  замки,  выстукивая  решетки  и  отдавая множество
приказаний,  изолирующих  Шамполиона от застенного мира. Венцом принятых мер
было  распоряжение сопровождать арестованного конвоем из четырех человек при
всяком   оставлении  камеры.  Впрочем,  Масперо  надеялся  ускорить  перевод
Шамполиона   в  центральную  тюрьму,  сбыв  таким  образом  с  плеч  тяжесть
ответственности.    Встревоженный,   несмотря   на   все   предохранительные
мероприятия,  событием  столь  исключительным,  Масперо вошел наконец один к
узнику  с  полуофициальной улыбкой, заискивая у того, кто благодаря фактам и
репутации был хозяином положения.
     - С  вами  будут  хорошо обращаться, - пробормотал он, - но и вы должны
обещать  мне  не  бежать  отсюда.  Бегите из другой тюрьмы, - откуда хотите.
Уважьте старика! Меня могут прогнать. Я и дочь останемся без куска хлеба.
     - Хорошо, - сказал Шамполион и расхохотался.
     Он  небрежно  развалился  на  койке,  упираясь в нее локтем, в его позе
было  уже  нечто  свободное, разрушающее тюрьму. Масперо вышел со стесненным
сердцем.
     За  обедом  старик  рассказал  дочери  подробности  ареста  Шамполиона.
Облава  завела  преступника на ярмарочную площадь, где в это время известный
канатоходец  Данио  собирался перейти по канату реку, неся за плечами любого
желающего.  Шамполион,  замешавшись  в  толпу,  окружавшую акробата, выразил
согласие  быть  пассажиром Данио так быстро и решительно, что сыщики, только
расспросив  присутствующих, догадались, кто это такой, недосягаемый для них,
движется  по канату за плечами канатоходца, почти достигнув противоположного
берега.  Ширина  реки  отнимала  надежду  опередить смельчака, взяв лодку, и
Шамполион  скрылся  бы,  не  приключись  с  Данио непредвиденного несчастия:
пряжка  ремней,  державших Шамполиона, погнулась, скользнув вниз, и пассажир
нарушил  общее  равновесие.  Оба  упали  в воду. Искусный пловец, Данио спас
себя  и Шамполиона, но последний, оглушенный падением, потерял сознание. Его
взяли.
     Рене  мало ела, внимательно слушала, и глаза ее блестели, как у детей в
театре. Она сказала:
     - Удивительно, что такой человек - преступник.
     - И прибавь - безжалостный, - заметил отец.
     "Таких  может  изменить  только  любовь", - подумала девушка. Шамполион
поразил  ее  воображение;  его  жизнь,  способности  и  присутствие не далее
сорока  футов  от  обеденного стола казались ей чудом яркой могущественности
среди  мелкой вынужденной планомерности повседневной жизни. Он давил тюрьму,
сознание   и  занимал  мысль.  Рене  читала  о  нем  в  газетах  судебные  и
хроникерские   заметки,   -   настоящие   таинственные   романы:  наружность
Шамполиона вполне отвечала ее представлению о нем.
     Остаток  дня  и  вечер  прошли  всецело  под  впечатлением этого имени.
Приезжали   прокуроры,   судьи,   адвокаты,   командир  гарнизона  и  просто
любопытные  официального  мира.  Масперо  водил их смотреть арестанта сквозь
секретное  отверстие  двери.  Множество  рассказов выслушала Рене. Шамполион
был   сыном  высокопоставленного  лица  и  цирковой  наездницы.  Он  получил
блестящее  образование,  говорил  на  всех  европейских  языках, был заядлым
спортсменом.  Все  его  предприятия  были  осуществляемы,  психологически  и
технически,  с  точностью  математических  формул.  Он  был  изобретателен и
бесстрашен.  За  ним  числилось  множество  похищений, шантажей, потрясенных
банков,   три   изумленных   миллиардера  (говорим:  "изумленных",  так  как
охранение  собственности  американских  владык  идеально)  и  шесть убийств,
совершенных  в  силу преступной необходимости, чего не отрицали и власти. Он
не жалел денег. Сподвижники и женщины боготворили его.
     Камера,  отведенная  ему,  была  в  нижнем этаже, против ворот. Ее окна
приходились  в уровень с плитами двора. Встав ночью, Рене видела, как тускло
освещенное  изнутри  окно это маячит ритмически ударяющей по решетке тенью -
Шамполион  ходил  там,  думая  о  своем.  Под  утро  Рене видела сон, полный
страхов, тоски, слез и изнеможения.


II

     Рене  родилась  и  выросла  в  тюрьме. Роды убили мать; девочка росла у
отца.  Ее  домашнее образование было делом двух арестантов, из которых один,
бывший  учитель,  провел  в  тюрьме четыре года; второй, осужденный на более
короткий  срок,  давал  Рене  уроки  на  пятнадцатом  и шестнадцатом году ее
жизни.  Это  был  поэт, погубивший свою будущность убийством любовника жены.
Он   великолепно   знал  историю,  его  воображение,  соответственно  своему
несчастию,  любовно рылось в тюремных исторических эпизодах: Латюд, Железная
Маска,  Бенвенуто Челлини и другие были постоянным предметом его бесед. Рене
от  рождения  слышала  звон  цепей,  скрип  тюремных запоров; видела унылые,
безнадежные  взгляды  конвоиров  и  узников. Постоянные разговоры отца и его
гостей  о  жизни  тюрьмы,  суде,  бегствах  и  наказаниях, в связи с упорной
мечтательностью,  приучили  ее  представлять  жизнь  общим  жестоким пленом,
разрушить   который   дано  только  героям.  Характер  ее  был  замкнутый  и
печальный.  Привычка  к  чтению,  к  красивой  идеализованности изображаемой
жизни  создавала  в  ее  душе  вечный  разлад  с  действительностью, мелочно
хаотичной  и  скудной.  Ее  мечтой  было  яркое  возрождение, взрыв чувств и
событий, восстание во имя несознанного блаженства.
     Шамполион  властно  занял  пустое  место ее сознания, место, где должен
был  гудеть  колокол чувств, направленных к означенной цели. Она мало думала
об  его  убийствах.  Это  были  слишком  заурядные  факты  во  всем ансамбле
необыкновенной   биографии.   Его   преступный  авантюризм  слишком  поражал
внимание  для  того,  чтобы укладываться в какие-либо позорящие определения.
Однако   Рене  была  умна  и  чиста  душой.  Она  не  думала,  чтобы  вполне
сложившийся  темперамент, наклонности и образ жизни могли отбросить себя. Но
она  верила,  что  все  это,  сохранив  свою  форму,  может  стать сущностью
облагороженной.   Она   представляла   гениальные   способности   Шамполиона
действующими  в  том  же духе авантюризма, видимо, органически свойственного
ему,  но,  так  сказать,  действующего  по  другому  поводу.  Она видела его
Рокамболем,  освобождающим  похищенных  детей,  восстанавливающим завещания,
отыскивающим  клады,  отнимающим  награбленное, наконец, убивающим чудовищ в
человеческом  образе,  -  словом,  преступающим  закон  там,  где  последний
бессилен,  извращен или подкуплен. В таком роде деятельности сохранились все
прежние  приемы  и  методы,  вся прелесть риска и напряжения, все напряжение
сил.  Шамполион  становился  провидением, переданным в человеческие руки, со
всеми  страстями, ошибками и увлечениями человека. Это было бы, так сказать,
провидение, разменявшее свой мистический аппарат на кинжал и отмычки.
     Рене  в  это  время исполнилось двадцать лет. Она была умеренно высока,
того   прекрасного   телосложения,   которое   спокойно  восхищает.  Богатые
пышностью  и длиной, темные волосы ее были заплетены в одну косу, окружающую
голову  почти  трижды.  Белый, нежных и мягких очертаний высокий лоб отвечал
общему  серьезному  выражению лица с ясными глазами, смотрящими свободно, но
грустно.  Страстная  суровая  складка  рта бесподобно преображалась улыбкой,
заразительно открытой и чистой.
     Хотя  Масперо с первого же дня усердно хлопотал о переводе Шамполиона в
центральный  острог,  однако из-за некоторых формальностей арестант пробыл в
С.-Ж. пять суток.


III

     Немыслимо   провести   границу   там,   где  кончаются  предчувствия  и
начинается  подлинная  любовь.  Лучший  пример этому - засыпание. Засыпающий
еще  здесь,  на кровати, он сознает это, ощущая свое тело, постель, дыхание,
но  мысли  его  уже  фантастически  искажены,  а  тьма  закрытых  глаз полна
непроизвольно  возникающих  сцен.  Все  спутано, отвлечено; сон и предсонная
явь  слиты  в  рассеянности  сознания,  и  вот  где-то, неуловимо мгновенно,
гаснет  некий  тончайший  луч.  Полный  сон  поглощает  дух;  в  новом  мире
причудливой жизнью фантасмагорий живет и действует человек.
     На  четвертый  день  Рене  увидела  Шамполиона гуляющим. Во всех концах
двора  стояли  вооруженные  часовые,  наблюдая с угрюмым любопытством каждое
движение  узника.  Из трусости его не заковали; он быстро ходил по диагонали
двора,  сосредоточенно  куря  папиросу.  Рене  стояла  у  окна,  отдалясь  в
сторону,  в  тени плюща. Она хорошо рассмотрела его. Он двигался с легкостью
ножа,  рассекающего  воздух, стремительно поворачиваясь на концах диагонали,
подобно  движению  вспархивающей  птицы.  Холодный магнетический взгляд его,
падая  на  стены,  окно,  за которым была Рене, и на лица часовых, казалось,
оставлял везде невидимый след.
     Сердце  Рене  глухо  и  сильно  билось.  Она  боялась  встретить  глаза
Шамполиона,  но в то же время хотела этого. Солнце, выскользнув из-за крыши,
озарило  двор  и  глубину  решетчатого окна. Тогда Шамполион увидел Рене. Ее
прикованный  прямой  взгляд,  слабая улыбка и нечто в выражении лица - некая
счастливая  растерянность  -  заставили  его,  вздрогнув  от  неожиданности,
задержать  шаг.  Он был в трех шагах от окна, когда сказал, чувствуя, что не
ошибется:
     - Я  вас,  кажется  видел  вчера;  лучше,  если бы этого не было... для
меня.
     Ровный,  немигающий взгляд его усилил значение слов, произнесенных так,
что  их  слышала только Рене. Она вспыхнула, но не отошла от окна. Тревога и
грусть  овладели  ею. Шамполион между тем, проходя мимо часового, сказал ему
что-то  такое,  отчего солдат зычно захохотал. Рене запомнила это. Заставить
расхохотаться самого жестокого и угрюмого из часовых - чего-нибудь стоило.
     По  многим расчетам, Шамполион предпочитал бежать из этой тюрьмы, чем с
дороги  или  же в большом городе. После восьми прежних побегов он вправе был
ожидать  при  перевозке  далее  исключительно  строгих  мер,  делающих побег
длительной    китайской    головоломкой,    требующей   риска   и   сложной,
организованной   помощи.   Поэтому,   подходя   снова   к  окну,  в  надежде
удостовериться,  точно  ли  есть  успех  с  этой стороны, он сказал с тою же
расчетливостью тона и силы голоса:
     - Как зовут вас?
     - Рене.
     - Рене, мне дадут "веселую вдову"?
     - Нет, - сказала она почти невольно, одними губами, и отошла.
     Шамполион  понял.  Рене  прошла в столовую, обдернула скатерть, закрыла
лежавшую   на   диване  книгу,  затем,  открыв  дверь  отцовского  кабинета,
задумчиво  подтянула  гирю  стенных  часов  и села, пытаясь сосредоточиться.
Мысль  об  отце,  ранее  заботливая  и  ясная,  была теперь жестка и упорна,
устремлена  в одну точку, полезную замыслу, таившемуся в тьме чувств, каждое
движение   которых   гудело,  как  колокол.  Она  знала,  что  не  отступит.
Монотонное течение ее жизни подошло к концу и падало.
     Вечером, перед тем как идти спать, она сказала отцу:
     - Не могу представить, что было бы, удайся Шамполиону бежать.
     - Очень  просто,  -  поморщился  Масперо. - Мне каждую ночь снится это.
Меня прогонят, а ты пойдешь работать приказчицей или прачкой.
     Рене  промолчала.  Слова  отца  тронули,  но не взволновали ее, подобно
жалобе   безнадежно   больного,   которому   все  равно  определена  смерть.
Внутренняя  связь между нею и прошлым исчезла. Она чувствовала себя чужой, в
чужом  доме,  с  чужим,  жалким  и  мешающим  человеком.  Слепая к прошлому,
оглушенная  любовью,  она была беспомощна и сильна. Новый мир, созданный ею,
давил, все разрушая.
     - Тебе все-таки нужно присматривать самому.
     - Да;  эти  ключи,  - он хлопнул рукой по крышке письменного стола, - я
никому не даю, даже помощнику. Они для ночных обходов.
     - Дубликаты?
     - Дубликаты,  Рене.  Моя  ведомость  просит  тебя  уйти,  а то я спутаю
цифры.
     Рене  разделась  и легла, прислушиваясь. Масперо же работал до половины
второго.  Она слышала, как он насвистывает, что означало конец работы; затем
Масперо  поднялся  наверх,  в  свою  спальню.  Рене  продолжала тихо лежать,
выжидая,  когда  тишина  окончательно  ободрит  ее.  Но тишина не нарушалась
ничем;  с  кухни  и  с верха не доносилось ни малейшего шороха. Она встала в
тоскливом напряжении риска.
     Так  как  в  кабинете  было  темно,  то  Рене хотела зажечь свечку, но,
подумав,  не  решилась  на  это.  Ключ  от  письменного стола Масперо клал в
коробку  с почтовой бумагой; так было и на этот раз. Она взяла его с страхом
убийцы, заносящего нож.
     Этот  маленький  ключ,  казалось, вобрал всю силу тюрьмы, - так резко и
тяжело  чувствовала  его  рука.  С  этого  момента до конца Рене не покидало
некоторое  представление  об ужасе, какой следовало бы испытывать; однако ее
личная  опасность  рассеивала настоящий ужас, и только его тень следовала за
нею, пока длилась драма.
     План  Рене  был  вполне  обдуман,  прост  и  по-женски мудр, так как не
выходил за пределы сложившихся обстоятельств.
     Правое  крыло  тюрьмы  соединялось  коридором  с  флигелем Масперо: его
железная  дверь  открывалась  из  кухни.  Отсюда  Рене намеревалась пройти в
тюрьму.
     Со  связкой  ключей  в  руках,  с головой, покрытой платком, готовая на
все,  ощупью  нашла  она  перо  и бумагу и ощупью вывела прощальную строчку:
"Папа, прости! Рене" - стояло невидимое.
     - Прости...  -  прошептала  она  и  внезапно  заплакала,  но внезапно и
удержала слезы.
     Служанка  спала  в сенях. Пройдя кухню, Рене остановилась перед дверью,
вынужденная  зажечь  свечу,  -  без  этого  нельзя  было  рассмотреть ключ и
скважину.
     Дверь  открылась.  Здесь  всегда стоял часовой. Увидев дочь начальника,
он  поднялся  с табурета. Рене, изредка посещая тюрьму, никогда не приходила
ночью,  и поэтому часовой удивился. Его настороженный взгляд собрал все силы
Рене. Она сказала:
     - Отец  не  совсем  здоров;  я  пришла  вместо него. 23-й номер утром с
конвоем  переводится  в  Д.,  я  хочу  осмотреть камеру и арестованного - не
приготовил ли он чего для побега.
     - Едва ли; стерегут хорошо.
     - Ну да, мы обещали принять все меры.
     Небрежно  позвякивая ключами, вошла она, спустясь по винтовой лестнице,
в   коридор   нижнего  этажа.  Здесь  было  мрачно,  как  в  склепе.  Глухой
красноватый  свет  ламп  озарял  симметрический  ряд серых дверей в глубоких
нишах.
     Часовой,  стоявший в дальнем конце, быстро пошел навстречу девушке. Она
сказала  ему  то  же, что и первому, и с тем же успехом. Солдат, нагнувшись,
загремел ключами в замке 23-го номера.
     - Теперь,  -  сказала  Рене,  - не отходите от дверей и входите тотчас,
как я позову вас, в случае... чего.
     Ноги  ее  подкашивались,  но  лицо оставалось сумрачно-деловым. Толкнув
дверь,   она,   не  торопясь,  прикрыла  ее  и  очутилась  лицом  к  лицу  с
Шамполионом.
     Как  ни  дорого было каждое мгновение, она не могла сразу поднять глаз.
Подняв  их,  она более не смущалась. Любовь, стыд, волнение, тяжесть темного
будущего,  -  все  чувства  окаменели  в  ней,  кроме  страстной  пожирающей
торопливости.  Шамполион  сумрачно  смотрел  на  нее,  ничем  не  выдавая ни
радости,  ни  даже  слегка  насмешливого  любопытства  к дальнейшему. Он был
одет.
     - Встаньте за дверью, - шепнула Рене, - сзади; когда войдет часовой...
     Все понимая, он бесшумно взял одеяло и встал в углу.
     - Ах!.. Киваль... - негромко позвала Рене, - зайдите сюда!
     Часовой  быстро  вошел, прикрыв дверью Шамполиона. Через секунду он уже
зад