Александр Грин

"Продолжение следует"
Апельсины
Безногий
Брак Августа Эсборна
Белый огонь
Белый шар
Бархатная портьера
Баталист Шуан
Барка на Зеленом канале
Бродяга и начальник тюрьмы
Борьба со смертью
Встречи и приключения
Ветка омелы
Возвращение
Волшебное безобразие
Возвращенный ад
Вокруг света
Вор в лесу
Враги
В Италию
Возвращение "Чайки"
Вперед и назад
Всадник без головы
Веселый попутчик
В снегу
Воздушный корабль
Гладиаторы
Гениальный игрок
Гатт, Витт и Редотт
Глухая тропа
Голос сирены
Гранька и его сын
Гнев отца
Гость
Два обещания
Дьявол Оранжевых Вод
Далекий путь
Дикая мельница
Ерошка
Жизнеописания великих людей
Жизнь Гнора
Зимняя сказка
Загадка предвиденной смерти
Заколоченный дом
Забыто
Земля и вода
Зурбаганский стрелок
Золото и шахтеры
Змея
Золотой пруд
Ива
Искатель приключений
Имение Хонса
Игрушки
Игрушка
Истребитель
Измена
История Таурена
История одного убийства
Как бы там ни было
Как я умирал на экране
Канат
Капитан Дюк
Клубный арап
Корабли в Лиссе
Кошмар
Ксения Турпанова
Карантин
Кирпич и музыка
Комендант порта
Колония Ланфиер
Львиный удар
Любимый
Лунный свет
Лесная драма
Легенда о Фергюсоне
Лужа бородатой свиньи
Лошадиная голова
Личный прием
Лебедь
Малинник Якобсона
Маленький комитет
Маленький заговор
Мат в три хода
Марат
Мертвые за живых
Наследство Пик-Мика
Новый цирк
На облачном берегу
На досуге
На склоне холмов
Нянька Гленау
Ночлег
Наказание
Наивный Туссалетто
Ночью и днем
Новогодний праздник отца и маленькой дочери
Она
Окно в лесу
Обезьяна
Огонь и вода
Охота на хулигана
Остров Рено
Огненная вода
Отравленный остров
Пассажир Пыжиков
Происшествие в улице Пса
Пропавшее солнце
Проходной двор
Путь
Приключения Гинча
Приказ по армии
Покаянная рукопись
Позорный столб
Поединок предводителей
Путешественник Уы-Фью-Эой
Пьер и Суринэ
Подземное
Повесть, оконченная благодаря пуле
По закону
Племя Сиург
Птица Кам-Бу
Пари
ПобедительПродавец счастья
Рассказ Бирка
Рай
Рука
Река
Редкий фотографический аппарат
Рене
Система мнемоники Атлея
Синий каскад Теллури
Сердце пустыни
Сладкий яд города
Слепой Дей Канет
Словоохотливый домовой
Слон и Моська
Состязание в Лиссе
Сто верст по реке
Судьба, взятая за рога
Создание Аспера
Слабость Даниэля Хортона
Смерть Ромелинка
Сила непостижимого
Случай
Три похождения Эхмы
Телеграфист из Медянского бора
Третий этаж
Тайна леса
Трюм и палуба
Таинственная пластинка
Табу
Тяжелый воздух
Трагедия плоскогорья Суан
Ученик чародея
Ужасное зрение
Убийство в рыбной лавке
Убийство в Кунст-Фише
Циклон в Равнине Дождей
Человек, который плачет
Чужая вина
Четырнадцать футов
Четвертый за всех
Человек с человеком
Шесть спичек
Штурман "Четырех ветров"
Элда и Анготэя


        "Александр Грин. По закону"

   -----------------------------------------------------------------------
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   Наконец я приехал в Одессу. Этот огромный  южный  порт  был,  для  моих
шестнадцати лет, - дверью мира, началом кругосветного плавания, к которому
я стремился, имея весьма смутные представления о морской  жизни.  Казалось
мне, что  уже  один  вид  корабля  кладет  начало  какому-то  бесконечному
приключению, серии романов и потрясающих событий, овеянных шумом волн. Вид
черной матросской ленты повергал меня в трепет, в восторженную  зависть  к
этим существам тропических стран (тропические страны для  меня  начинались
тогда от зоологического магазина на Дерибасовской, где за  стеклом  сидели
пестрые,  как  шуты,  попугаи),  все,  встречаемые  мной,  моряки   и,   в
особенности, матросы  в  их  странной,  волнующей  отблесками  неведомого,
одежде, - были герои, гении, люди из волшебного круга далеких морей.  Меня
пленяла  фуражка  без  козырька  с  золотой  надписью  "Олег",  "Саратов",
"Мария", "Блеск", "Гранвиль"... голубые полосы  тельника  под  распахнутым
клином белой, как снег, голландки, красные и  синие  пояса  с  болтающимся
финским ножом или кривым греческим кинжальчиком с мозаичной  рукояткой,  я
присматривался, как к откровению, к неуклюжему  низу  расширенных  длинных
брюк, к загорелым,  прищуренным  лицам,  к  простым  черным,  лакированным
табакеркам с картинкой на крышке, из которых эти, впущенные в морской рай,
безумно счастливые герои вынимали листики  прозрачной  папиросной  бумаги,
скручивая ее с табаком так ловко и быстро,  что  я  приходил  в  отчаяние.
Никогда не быть мне настоящим морским волком! Я даже не знал,  удастся  ли
поступить мне на пароход.
   Довольно сказать вам, что я приехал в Одессу  из  Вятки.  Контраст  был
громаден! Я проводил дни на  улицах,  рассматривая  витрины  или  бродя  в
порту, где, на каждом шагу, открывал Америку. Здесь бился пульс мира. Горы
угля, рев гудков и сирен, заставляющий плакать мое сердце зовом в  Америку
и Китай, Австралию и Японию, - по океанам, по проливам, вокруг мыса Доброй
Надежды! Вот когда география совершила злое дело. Я рылся в материках, как
в щепках, но даже простой угольный пароход отвергал  мои  предложения,  не
говоря уже о гигантах Добровольного флота или изящных  великанах  Русского
общества. Было лето, стояла удушливая жара, но, в пыли и  зное,  обливаясь
потом, выхаживал я каждый день молы, останавливаясь перед вновь прибывшими
пароходами и, после колебания, взбирался на палубу по трапу,  сотрясаемому
шагами грузчиков. Обычно у трюма, извергающего груз  под  грохот  лебедки,
под отчаянный крик турка: "Вира!" или "Майна!",  торчала  фигура  старшего
помощника с накладными в  руках,  и  он,  выслушав  мой  вопрос:  "Нет  ли
вакансии", - рассеянно отвечал:  -  "Нет".  Иногда  матросы  осыпали  меня
насмешками,  и,  должно  быть,  действительно  казался  я  смешон  с  моей
претензией быть матросом корабля дальнего плавания, я,  шестнадцатилетний,
безусый, тщедушный,  узкоплечий  отрок,  в  соломенной  шляпе  (она  скоро
потеряла  для  меня  иллюзию  "мексиканской  панамы"),  ученической  серой
куртке, подпоясанный ремнем  с  медной  бляхой  и  в  огромных  охотничьих
сапогах.
   Запас иллюзий и комических представлений был у меня вообще  значителен.
Так, например, до приезда к морю я серьезно думал, что на мачту  лезут  по
ее стволу, как по призовому столбу, и страшился оказаться  несостоятельным
в этом упражнении. Рассчитывая, по крайней мере, через  месяц,  попасть  в
Индию или на  Сандвичевы  острова,  я  взял  с  собой  ящичек  с  дешевыми
красками, чтобы рисовать  тропических  птиц  или  цветы  редких  растений.
Поступить на пароход казалось мне так  же  легко,  как  это  происходит  в
романах. Поэтому крайне был озадачен я тем, что на меня никто не  обращает
внимания, и ученики мореходных  классов,  красивые  юноши  в  несравненной
морской форме, которых я встречал  повсюду,  казались  мне  рожденными  не
иначе, как русалками,  -  не  может  обыкновенная  женщина  родить  такого
счастливца.



   2

   Подъезжая к Одессе, я разговорился в вагоне с подозрительным человеком.
На мой взгляд, он  был  опасный  международный  авантюрист,  из  тех,  что
хладнокровно душат старух,  присваивая  бриллианты  и  золото.  Поэтому  я
отправился в соседнее купе,  чтобы  предупредить  там  пожилую  еврейку  с
большим количеством багажа. С ней я тоже свел знакомство. Вообще в  поезде
все знали, что я еду "на море", и я у всех допытывался, как  поступить  на
пароход. Я сказал ей, чтобы она остерегалась, так как рядом со мной  сидит
несомненный жулик. Она горячо благодарила меня и, кажется, поверила.
   Все произошло оттого, что я никогда не  видел  таких  людей,  как  этот
самоуверенный, хлыщеватый господин с  остроконечной  бородкой,  в  золотом
пенсне, щегольском клетчатом костюме, лиловых носках и  желтых  сандалиях.
Он так разваливался, картавил, делал такие капризные широкие жесты, что  я
принял его за мошенника благодаря еще обилию брелоков  и  колец,  так  как
читал, что червонные валеты унизываются драгоценностями. Между тем это был
всего-навсего главный бухгалтер Одесской Мануфактуры  Пташникова,  человек
безобидный и добрый. Узнав, что я еду с одним рублем, что о море и морской
жизни имею не более представления, чем о жизни  в  пампасах,  он  дал  мне
письмо к бухгалтеру Карантинного Агентства Русского  Общества  с  просьбой
обратить  на  меня  внимание.  Но,  до  момента  вручения  письма,  я  был
непоколебимо уверен, что письмо заключает какую-то  ловушку  или  страшную
тайну, хранить которую  меня  обяжут  под  клятвой,  угрожая  револьвером.
Однако именно благодаря этому письму второй бухгалтер устроил мне приют  и
полное матросское содержание, - правда, без жалованья, - в так  называемой
"береговой команде".
   "Береговой командой" были матросы, кочегары и, другие  мелкие  служащие
Общества, почему-либо неспособные временно находиться на корабле. Это  был
полулазарет-полубогадельня. Можно здесь было встретить также загулявшего и
отставшего от рейса матроса или живущего в  ожидании  места  какого-нибудь
старого служащего. Всего жило человек двадцать, по койкам, как в  казарме;
днем, кто хотел, работал носильщиком  в  складах  пристани,  а  ночью  нес
очередную вахту около пакгаузов Общества.
   Отсюда-то и совершал я свои путешествия в порт, упиваясь музыкой рева и
грома, свистков и криков, лязга вагонов на эстакаде и звона якорных цепей,
- и голубым заревом свободного, за волнорезом, за  маяком  синего  Черного
моря. Я жил в  полусне  новых  явлений.  Тогда  один  случай,  может  быть
незначительный в сложном обиходе  человеческих  масс,  наполняющих  тысячи
кораблей, - показал мне, что я никуда не ушел, что я  -  не  в  преддверии
сказочных стран, полных беззаветного ликования, а среди  простых,  грешных
людей.



   3

   В казарму привезли раненого. Это был молодой матрос,  которого  товарищ
ударил ножом  в  спину.  Поссорились  они  или,  подвыпивши,  не  поделили
чего-нибудь - этого я не помню. У меня только  осталось  впечатление,  что
правда на стороне раненого, и я помню,  что  удар  был  нанесен  внезапно,
из-за  угла.  Уже  одно  это  направляло  симпатии  к  пострадавшему.   Он
рассказывал о случае серьезно и кратко, не выражая обиды и гнева,  как  бы
покоряясь печальному приключению. Рана была не опасна. Температура немного
повысилась, но больной, хотя лежал, -  ел  с  аппетитом  и  даже  играл  в
"шестьдесят шесть".
   Вечером раздался слух: "доктор приехал, говорить будет".
   Доктор? Говорить? Я направился к койке раненого.
   Доктор, пожилой человек, по-видимому,  сам  лично  принимающий  горячее
участие во всей этой истории, сидел возле койки. Больной, лежа, смотрел  в
сторону и слушал.
   Доктор, стараясь не быть назойливым, осторожно и мягко пытался  внушить
раненому сострадание к судьбе  обидчика.  Он  послан  им,  пришел  по  его
просьбе. У него жена, дети, сам он - военный матрос, откомандированный  на
частный пароход (это практиковалось).  Он  полон  раскаяния.  Его  ожидают
каторжные работы.
   - Вы видите, - сказал доктор в заключение, - что от  вас  зависит,  как
поступить - "по закону" или "по человечеству". Если "по человечеству",  то
мы замнем дело. Если же "по закону", то мы  обязаны  начать  следствие,  и
тогда этот человек погиб, потому что он виноват.
   Была полная тишина. Все мы,  сидевшие,  как  бы  не  слушая,  по  своим
койкам, но не проронившие ни одного слова, замерли в ожидании. Что  скажет
раненый? Какой приговор изречет он? Я ждал,  верил,  что  он  скажет:  "по
человечеству". На его месте следовало простить. Он выздоравливал.  Он  был
лицом типичный  моряк,  а  "моряк"  и  "рыцарь"  для  меня  тогда  звучало
неразделимо. Его руки до плеч  были  татуированы  фигурами  тигров,  змей,
флагов, именами, лентами, цветами и  ящерицами.  От  него  несло  океаном,
родиной больших душ. И он был так симпатично мужествен, как умный атлет...
   Раненый помолчал. Видимо, он боролся с желанием простить и  с  каким-то
ядовитым воспоминанием. Он вздохнул, поморщился, взглянул доктору в  глаза
и нехотя, сдавленно произнес:
   - Пусть... уж... по закону.
   Доктор, тоже помолчав, встал.
   - Значит, "по закону"? - повторил он.
   - По закону. Как сказал, - кивнул матрос и закрыл глаза.
   Я был так взволнован, что не вытерпел и ушел на двор. Мне казалось, что
у меня что-то отняли.
   С этого дня я  стал  присматриваться  к  морю  и  морской  жизни  с  ее
внутренние, настоящих сторон, впервые почувствовав,  что  здесь  такие  же
люди, как и везде, и что чудеса - в самих нас.



        "Александр Грин. Чужая вина"

   -----------------------------------------------------------------------
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   Лесная дорога, соединяющая берег  реки  Руанты  с  группой  озер  между
Конкаибом и Ахуан-Скапом, проложенная усилиями одного поколения, была, как
все такие дороги, скупа на прямые перспективы и удобна более для птиц, чем
для людей, однако по ней ездили, хоть и  не  так  часто.  Еще  утром  этой
дорогой скакал почтальон, крепко сложенный женатый человек  тридцати  пяти
лет, но встретил неожиданное препятствие.
   Его оседланная лошадь спокойно бродила  по  озаренной  солнцем  дороге,
обрывая губами листья дикой акации.  Хвост  животного  мерно  перелетал  с
бедра на бедро, гоняя мух, которые, прекрасно изучив ритм этих конвульсий,
взлетали и садились, не рискуя ничем.
   В чаще залегло солнце. Стояла знойная тишина опущенной в  дневной  зной
неподвижной листвы.
   На дороге, лицом вниз, словно рассматривая из-под локтя  лесную  жизнь,
лежал труп человека с едва заметно разорванным на спине сукном куртки.  Из
разжатых пальцев правой руки вывалился револьвер. Плоская фуражка с прямым
клеенчатым козырьком лежала впереди головы, пустотой вверх,  и  через  нее
переползал жук.
   Над трупом кружилось облако  мух,  привлеченных  запахом  сырого  мяса,
шедшим из-под этого плотного, тяжелого тела,  где  земля  была  еще  липко
влажная.
   У седла лошади при каждом  шаге  вздрагивала  откинутая  крышка  сумки,
откуда, скользя друг по другу и перевертываясь  на  краю  кожаного  борта,
сваливались запечатанные конверты. Копыта время от  времени  наступали  на
них, превращая в уродливые розетки.
   Обрывая ветки, лошадь подвигалась к трупу все ближе  и  ближе.  Заметив
лежащего, она, казалось, припомнила недавнюю суматоху и коротко  проржала;
затем попятилась, неуверенно ставя задние ноги и  взмахивая  головой,  как
будто перед ее глазами  стоял  кулак.  Сильный  грудной  храп  вылетел  из
ноздрей. Она  скакнула  на  месте,  потом  замерла,  настороженно  опустив
голову; левый глаз дико косил.
   В это время из леса, раздвинув ветви прямым,  сильным  движением  обеих
рук, вышел и ступил на дорогу человек в меховой бараньей жилетке,  надетой
кожей вверх на пеструю сатиновую рубашку, в серой  шляпе,  высоких  горных
сапогах. Он был небрит, с быстрым взглядом и худощавым, равнодушным лицом.
Увидев, что находится перед ним, он повернулся и исчез, как  пружинный,  с
быстротой появления.
   Некоторое время его неподвижно белеющее лицо смотрело из сумерек  чащи.
Он всматривался и ждал.
   Затем снова протянулась рука, расталкивая зеленый  плетень,  и  человек
вышел вторично, бросая вокруг внимательные взгляды. Ничто не угрожало ему.
Лошадь, отойдя, продолжала обрывать листья.
   Еще два письма выпали из седельной сумки.
   На затылке трупа стояло солнечное пятно.



   2

   Неизвестный подошел к мертвому и,  присев  на  корточки,  уперся  тылом
ладони в его лоб, осматривая лицо.
   - Вот почему стреляли в этой стороне, - сказал он, вставая. -  Гениссер
больше не будет возить почту. Стало быть, вез деньги и не  давался  живой.
Несчастная твоя жена, Гениссер!
   Он покачал головой, вздохнул и навел беглое следствие,  как  сделал  бы
это  всякий  случайный  прохожий:  обошел   труп,   поднял   револьвер   и
удостоверился,  что  в  одном  гнезде  нет  пули.  Всего  один  раз  успел
выстрелить почтальон.
   Уважение  к  смерти  вызвало  в  неизвестном  минуту  задумчивости.  Он
потускнел, щелкнул пальцами, затем стал подбирать письма, набрав их полную
руку.
   Время от времени он вертел какой-нибудь конверт, прочитывая  незнакомые
и знакомые имена с интересом человека, имеющего свободное время.
   Он поднял еще одно письмо, внезапно  отступил,  продолжая  держать  его
перед глазами, затем бросил все собранные  письма,  кроме  последнего,  и,
поискав взглядом в воздухе решительного указания,  как  поступить  в  этом
непредвиденном   случае,   стал   очень   нервен.   Тяжелая,   пристальная
озабоченность не сходила  с  его  лица.  Тонкое  лезвие  стыда  болезненно
рвалось в нем навстречу  другому  чувству,  бывшему  сильнее  всех,  какие
когда-либо посещали его.
   Обстоятельства этого случая могли ввести в грех даже менее импульсивную
натуру.  Инстинкт  требовал  вскрыть  письмо.  Неизвестный   был   человек
инстинкта. После короткой  борьбы  он  уступил  неимоверному  искушению  и
разорвал конверт неверным движением первого воровства.
   Прочтя лист,  исписанный  торопливым  мужским  почерком,  он  аккуратно
вложил письмо в конверт, сунул в карман и хлопнул по карману рукой, как бы
утверждая и замыкая этим движением факт во всей его железной отчетливости.
Очнувшись, он приметил камень и сел на него.
   - Так, - шумно сказал он, начиная обдумывать.
   Опустив голову, он сцепил пальцами руки, локти положил на расставленные
колени. В таком положении просидел он некоторое время,  иногда  встряхивая
сжатые руки и повторяя свое "так..." все тише, задумчивее, пока  весь  ход
мыслей и представлений не выразился отчетливой потребностью в действии.
   Еще раз тряхнув руками,  слегка  потянувшись,  человек  поднял  лицо  и
встал. Казалось, он пережил что-то приятное, так как  вышел  на  дорогу  с
улыбкой. Это была улыбка бессознательная и странная. Продолжая хранить ее,
он стал ловить  лошадь,  бросая  ей  на  голову  свою  просторную  меховую
жилетку. После некоторых  неудачных  попыток  он  схватил  наконец  повод,
взлетел на  седло  и  обратил  голову  артачащегося  животного  в  сторону
Конкаиба.
   Лошадь попятилась, потом подалась вперед. Удар в бок окончательно вывел
ее  из  равновесия,  и,  яростно  мотнув  гривой,  она  стала   выделывать
стремительное "та-ра-па-та", "та-ра-па-та" вдоль летящих в глаза ветвей.
   Всадник не нашел удовлетворения даже в таком карьере, хотя дышал острым
ветром хлещущего пространства. Он оскорбил лошадь  резкими  замечаниями  и
стал выжимать всю быстроту, на какую способна здоровая  трехлетка  хорошей
крови.



   3

   Так он скакал час и  два,  иногда  приходя  в  ярость,  отчего  лошадь,
начинавшая уже тяжело одолевать подъемы, с  хрипом  взлетала  на  них,  из
последних  сил  натягиваясь  в  струну.  При  спусках  всадник  и   лошадь
составляли одно сумасшедшее живое существо, несшееся с быстротой  падения.
Худые мостики, перекинутые кое-где над трещинами и потоками,  подскакивали
и изгибались, как будто копыта били в живое тело. Иногда, отразив подкову,
камень отлетал сам. Когда кончился лесной склон,  начались  луга  с  более
мягким  грунтом,  лошадь  пошла  тяжелее,  но  ударами  ног  и   страстным
напряжением всех человеческих сил ей приказано было от исступления перейти
к подвигу. Она сделала это. В ее глазах отражался  пар  сгорающих  легких.
Шея была вытянута безумным усилием.  Вид  старой  крыши  среди  тростников
поманил ее ложной целью, она пробежала шагов сто и перешла в рысь,  потом,
затрепетав, как от пулевой раны, грохнулась, вся в мыле, издыхая и  колотя
копытами воздух.
   Ездок даже на мгновение не склонился над ней.
   Он соскочил с нее, как с пошатнувшегося бревна, и так уверенно  быстро,
как будто в