альчишка!.. Нас двое!
   Они задержались у двери,  плечо  к  плечу,  не  более  как  на  минуту,
отдышались, угрюмо впиваясь глазами в яркую щель незапертой двери, а затем
Линза,  толкнув  локтем  Брелока,  решительно  рванул  дверь,  и  мародеры
бросились на художника.
   Он сопротивлялся с отчаянием, утраивающим силу. "С Матиа, должно  быть,
покончили", - мелькнула мысль, так как на его призывы  и  крики  слуга  не
являлся. Лошади, возбужденные суматохой, рвались с привязей,  оглушительно
топоча по деревянному настилу. Линза старался ударить Шуана дубовой ножкой
по голове. Брелок же, работая кулаками, выбирал  удобный  момент  повалить
Шуана,  обхватив  сзади.  Шуан  не  мог  воспользоваться  револьвером,  не
расстегнув предварительно кобуры, а это  дало  бы  мародерам  тот  минимум
времени бездействия жертвы, какой достаточен для смертельного удара. Удары
Линзы падали главным образом на руки художника, от чего, немея  вследствие
страшной боли,  они  почти  отказывались  служить.  По  счастью,  одна  из
лошадей, толкаясь,  опрокинула  ящик,  на  котором  стоял  фонарь,  фонарь
свалился стеклом вниз, к полу, закрыв свет, и наступил полный мрак.
   "Теперь, - подумал Шуан, бросаясь в сторону, - теперь я вам покажу".  -
Он освободил револьвер  и  брызнул  тремя  выстрелами  наудачу,  в  разные
направления. Красноватый блеск вспышек показал ему две  спины,  исчезающие
за дверью. Он выбежал во двор, проник  в  дом,  поднялся  наверх.  Старуха
исчезла, услыхав выстрелы; на полу у окна, болезненно, с трудом  двигаясь,
стонал Матиа.
   Шуан отправился за водой и смочил голову пострадавшего. Матиа очнулся и
сел, держась за голову.
   - Матиа, - сказал Шуан, - нам, конечно, не уснуть  после  таких  вещей.
Постарайся овладеть силами, а я пойду седлать лошадей.  Прочь  отсюда!  Мы
проведем ночь в лесу.
   Придя в сарай, Шуан поднял  альбом,  изорвал  только  что  зарисованную
страницу и, вздохнув, разбросал клочки.
   - Я был бы сообщником  этих  гнусов,  -  сказал  он  себе,  -  если  бы
воспользовался сюжетом, разыгранным ими... "Заставляют стариков  ждать..."
Какая тема идет насмарку! Но у меня есть  славное  утешение:  одной  такой
трагедией меньше, ее не было. И кто из нас не отдал бы всех своих  картин,
не исключая шедевров, если бы за каждую судьба  платила  отнятой  у  войны
невинной жизнью?



        "Александр Грин. Огненная вода"

   -----------------------------------------------------------------------
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   К главному подъезду замка Пелегрин, описав решительный полукруг, прибыл
автомобиль жемчужного цвета - ландо.
   В левом его  углу  с  подчеркнутой  скромностью  человека,  добровольно
ставящего себя в зависимое положение, сидела молодая женщина с  серьезным,
мелких черт, лицом и тем оттенком улыбки, какой свойствен сдержанной  душе
при интересном эксперименте.
   Она была не одна. Господин  с  лысиной,  выходящей  из-под  цилиндра  к
затылку половиной тарелки,  с  завитыми  вверх,  лирой,  усами  и  тройным
подбородком, уронив, как слезу, в руку монокль, оступился, и, подхваченный
швейцаром, вновь вскинул стекло в глазную орбиту, чопорно оглядываясь.
   Швейцар звонком вызвал лакея, презрительно  поджав  нижнюю  губу,  что,
впрочем, относилось не к посетителю.
   - Нижайшее почтение господину нотариусу, - сказал он  почтительным,  но
несколько фамильярным тоном сообщника. - Все в порядке.
   - В порядке, - повторил нотариус Эспер Ван-Тегиус. - Шутки долой.  Пока
не пришел кто-нибудь из этой банды, говорите, как дела.
   - Во-первых,  идут  какие-то  проделки  и  стоит  кавардак.  Во-вторых,
совещание докторов окончилось ничем.  Я  подслушивал  у  дверей  с  негром
Амброзио. Смысл решений такой, что "нет никаких оснований".
   - А... Это печально, - сказал Ван-Тегиус. - Профессор Дюфорс  еще  меня
не известил обо всем этом. - Удар! Последнее средство... - Он обернулся  и
кивнул даме в автомобиле, махнувшей ему ответно концом вуали.  -  Ну,  что
еще? Настроение? Факты?
   В далях заднего плана  раскатисто  заскакало  эхо  ружейного  выстрела,
сопровождаемого резким криком.
   - Факты? -  сказал,  вздрогнув,  швейцар,  и  его  гладстоновское  лицо
передернулось, как кисель. - Вот и факты. Утром он убил  восемь  павлинов,
это девятый.
   - Но что же...
   - Тс-с...
   Где-то вверху лестницы уставился в ухо нотариуса пронзительный свисток,
ему ответил второй, и по лестнице, припрыгивая и катясь ладонью по гладким
мраморным перилам, спустился бритый человек с  лицом  тигра;  его  кожаная
куртка и полосатая рубаха были расстегнуты; широкие штаны болтались вокруг
огромных ботов с подошвой в три пальца. Копна полуседых, черных волос была
стянута малинового цвета платком. Дым шел одновременно из  трубки  и  рта,
так что человек спустился как бы на облаке.
   Невольно Ван-Тегиус  увидел  за  его  спиной  призрак  подобострастного
маркиза в шелковых чулках и красной ливрее, но лакеев этого типа не  найти
было более в Пелегрине.
   - Что здесь происходит? - спросил страшный слуга.
   - Нет ни абордажа, ни драки дубовыми скамейками, - с ненавистью ответил
швейцар, - просто посетитель, ничего более. Да. Может быть, вы  взберетесь
по вантам доложить о его прибытии? Нотариус Ван-Тегиус.
   Страшилище почесало затылок.
   - Я хочу  видеть  по  делу  владельца,  Эвереста  Монкальма,  -  заявил
нотариус, намеренно избегая титула.
   - Пойду скажу, - задумчиво ответил матрос, - не знаю, что будет.
   Он исчез, шагая по три ступеньки;  тем  временем  швейцар  сообщил  еще
кое-что интересное: уволено тридцать  слуг,  взамен  их  Монкальм  выписал
откуда-то человек двадцать матросов, которые и делают, что  хотят.  Этикет
уничтожен; исчезло малейшее подобие знатности и величия. Недавно  едва  не
затравили собаками директора  кинематографической  фирмы,  приехавшего  со
свитой и актерами просить разрешения  снять  в  древнем  гнезде  маленькую
комедию. Жена Монкальма, эта "темная  особа  низкого  происхождения",  как
выразился швейцар, вчера  самолично  руководила  на  кухне  приготовлением
кушанья, изобретенного ее  мужем.  Сам  не  терпит  никаких  возражений  и
указаний. Звонки заменены свистками и трубными сигналами. Все это  хлынуло
дождем безобразия за три недели, как только изгнанный пятнадцать лет назад
за многочисленные художества Эверест по непонятному капризу его дяди  стал
полным и единственным наследником.
   - Гм... гм... - сказал Ван-Тегиус, затем вышел к автомобилю, пошептался
с дамой и вернулся в момент, когда ему сверху махнули рукой идти.



   2

   Он все-таки ожидал еще по старой привычке, так как не раз бывал  здесь,
что с блаженным  и  торжественным  чувством  погрузится  в  бездны  темной
стенной резьбы, простора внушительных и величественных предметов с  гулким
эхом шагов. Отчасти это и было так с той поразительной и  всему  придавшей
иной вид разницей, что во всех помещениях стоял  яркий,  дневной  свет.  С
удалением темных цветных стекол и заменой их прозрачными  залы,  казалось,
сверкали вихрем желтых и голубых перьев. Чинно выступая вслед  развалистой
походке морского бродяги, Ван-Тегиус,  несколько  струсив,  прошел  сквозь
строй коек, составленных пирамидой ружей, и матросов,  игравших  в  карты,
прихлебывая вино, - это была охрана Монкальма. Вдали, на коротком просвете
анфилады, промчалась горничная с паническим лицом. В одной гостиной стояла
огромная палатка, внутри ее виднелась походная меблировка пустыни;  пальмы
в кадках, сдвинутые вокруг, являли вид комнатных тропиков.
   Следующая комната, путь к которой шел по небольшой  лестнице,  показала
наконец Ван-Тегиусу более  кроткое  зрелище.  Здесь,  полулежа  на  ковре,
подпирая     маленькой     смуглой     рукой     голову,     расположилась
пышно-непричесанная, но в бальном платье, шлейф которого был  занят  двумя
книгами, женщина или, вернее, девочка,  ставшая  женщиной  на  семнадцатом
году жизни. Все шкафы здесь были  открыты,  и  их  музейное  содержание  -
фарфоровые фигурки зверей и людей - образовало перед лицом странной  особы
маленькую цветную толпу, которую она  заботливо  группировала  в  какие-то
сцены, по-видимому, придавая этому большое значение.  Увидев  Ван-Тегиуса,
она сердито смутилась и грациозно приподнялась, затем встала, сложив  руки
назад.
   - Это пленник? - сказала она серьезно. - Что он сделал?
   - Ничего, идет себе, - ответил матрос, - только это не пленник.
   Нервно смеясь, угадывая, что видит  жену  Монкальма,  нотариус  отвесил
театральный поклон и хотел назвать себя, но  женщина,  покраснев,  махнула
рукой.
   -  Идите,  идите,  я  потом  приду,  -  заявила  она   и   отвернулась,
очаровательно заалев.
   Путь среди этих чудес был пыткой. Наконец  она  кончилась.  Ван-Тегиус,
расстроенный, но крепко решившийся, вошел в колоссальную библиотеку, где у
раскрытого окна с винтовкой в руках стоял сам Эверест Монкальм,  нелюбимый
и изгнанный сын Монкальма, одного из трех великих дюжин страны.



   3

   Он был в турецком костюме,  чалме  и  низких  сафьяновых  сапогах.  Его
широкое нервное лицо с прищуренным, как на солнце, взглядом отражало  весь
его беспокойный, неукротимый характер;  сложенный  красиво  и  сильно,  он
двигался, как порыв ветра, говорил громко и медленно.
   - Ван-Тегиус, - сказал он, вывихивая рукопожатием  плечо  нотариуса.  -
Надоели павлины. Их крик ужасен. Что скажете?
   Они сели, причем Монкальм уронил свою винтовку,  но  не  поднял;  стук,
заставив нотариуса вздрогнуть, помог ему начать в темп встречи, - и сразу:
   - Эверест, - сказал он, - я знал вас  ребенком.  Не  будем  говорить  о
печальных обстоятельствах...
   - Что же печального? - перебил Монкальм. -  Обыкновенный  блудный  сын.
Деликатное изгнание с пенсией. Нежелание обручиться с девой, безрадостной,
но богатой...
   - Молодость Генриха Четвертого, - разрешил себе обобщить Ван-Тегиус,  -
побеги на рыболовных судах...
   - Я откровенно скажу,  -  снова  перебил  Монкальм,  -  пятнадцать  лет
сделали меня таким, каков я теперь. Со мной Арита. Это моя жена.  Я  нашел
ее в темном углу с пыльным золотым светом.  Больше  мне  ничего  не  надо.
Кстати, - сказал он таинственно, - заметили палатку?
   - О, да.
   - И военный постой?
   - Хм... конечно.
   - Ну, так это она. Ей хочется, чтобы все было "как на корабле".  Вахта.
И пустыня, где она не бывала; поэтому соорудили палатку. Не  стоит  мешать
ей.
   - Я удостоился, - с улыбкой сказал Ван-Тегиус, - удостоился вопроса,  -
"не пленник ли я?"
   - Ну да, - ответил, быстро подумав, Эверест. - Это  замок.  У  нее  все
спуталось в голове. Она, может быть, ждет драконов, -  почем  я  знаю?  Вы
знаете, - просто сообщил он, - что здесь все  смеются  над  нами.  Однажды
меня не было. Ей подали обед в парадном порядке, но с издевательством.  От
поклонов, услуг и титулования она не могла есть; она сидела и плакала, так
как растерялась. Узнав это, я выгнал  всех  хамов  и  заменил  их  старыми
своими знакомыми. Вас привел Билль.  Он  был,  правда,  пиратом,  но  мимо
спальни проходит на цыпочках.
   - К сожалению, - сказал нотариус, - ваш образ жизни, бесцеремонный уход
с праздника у сестры вашей, герцогини Эльтрат, в  сопровождении  забулдыг,
ваше нежелание посетить влиятельных лиц и многое другое - отвратило от вас
много дружественных душ.
   - О, - сказал Монкальм и наивно прибавил, - правда.  Невероятно  скучны
эти кисляи. Я делаю, что хочу. Хотите, мы вам сейчас споем хором "Песню  о
Бобидоне, морском еже"?
   - Нет, - вздохнул Ван-Тегиус. - Я  уже  стар.  Монкальм,  я  приехал  с
кузиной вашей, Дорой дель-Орнадо. Она в автомобиле, так как боится войти.
   Взгляд, подобный пощечине, и срыв Монкальма в хлопнувшую,  как  стрела,
дверь был ответом. Ван-Тегиус пробыл один около десяти минут, пока Эверест
вернулся  в  сопровождении  легко  и  мило  выступающей  женщины,  видимо,
взволнованной тем, что предстояло сказать.
   - Меня не надо бояться, - сказал Монкальм, двигая  ударом  ноги  кресло
для посетительницы.
   Затем нотариус приступил к делу и рассказал, что, умирая, дядя Эвереста
ввиду  невозможности  быстро  переделать  завещание,  сделанное  в  пользу
племянника, - призвал его, Ван-Тегиуса, и ее, Дору дель-Орнадо, и заставил
поклясться, что устное его пожелание будет передано племяннику.



   4

   Оказалось, что игра вышла  наверняка.  Молодая  женщина  успела  только
сказать:
   - Дорогой Эверест, мое положение тяжело. Я не посягаю на все и не  имею
права, но я прошу вас сделать, что можно.
   В этот момент вошла Арита, робко  потянув  дверь.  Эверест  удержал  ее
рукой за плечо. Она прошла вперед, упираясь головой в подмышку гиганта,  с
застенчивым и прелестным лицом, полным неловкости.
   - Душа моя, - сказал Монкальм, подмигивая  нотариусу  и  кузине,  -  мы
завтра уезжаем с тобой в Гедарк, в новое путешествие.
   - При полном ветре, - сказала она. - И вы с нами?
   Смех, короткое представление, два-три ненужных слова,  -  и  посетители
удалились.
   - Ваш расчет верен, - сказала нотариусу Дора с чувством, смотря на  его
деловитое, улыбающееся лицо, когда автомобиль  тронулся.  -  Нас  даже  не
провожали, однако.
   - Как? Разве вы не видели? Впрочем, я понимаю ваше  волнение.  За  нами
шел Билль, этот мрак в образе человека.
   - Итак, вы...
   Она обернулась на Пелегрин с выражением охотника, повалившего тигра.
   - Так просто, - сказал Ван-Тегиус. - Ох, уж эти романтики...



        "Александр Грин. Вперед и назад"

   -----------------------------------------------------------------------
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------

   Феерический рассказ




   1

   В  конце  мая  и  начале  июля  город  Зурбаган   посещается   "Бешеным
скороходом". Ошибочно было бы представить этого посетителя человеком  даже
самой  сумасшедшей  внешности:  длинноногим,  рыкающим   и   скорым,   как
умозаключение страуса относительно спасительности песка.
   "Бешеный скороход"  -  континентальный  ветер  степей.  Он  несет  тучи
степной пыли, бабочек, лепестки цветов; прохладные, краткие, как  поцелуи,
дожди, холод  далеких  водопадов,  зной  каменистых  почв,  дикие  ароматы
девственного леса и тоску о неведомом. Его власть  делает  жителей  города
тревожными и рассеянными; их сны беспокойны; их мысли странны; их  желания
туманны и обаятельны,  как  видения  анахорета  или  мечты  юности.  Самое
большое  количество  неожиданных  отъездов,  горьких   разлук,   внезапных
паломничеств и решительных путешествий падает на беспокойные дни "Бешеного
скорохода".
   5-го июля в сорока милях от Зурбагана три человека шли по узкой степной
тропе, направляясь к западу.
   Шедший впереди был крепкий, прямой, нервный человек, лет тридцати трех.
Природа наградила его своеобразной  цветистостью,  отдаленно  напоминающей
редкую тропическую птицу: смуглый цвет кожи, яркие голубые глаза и черные,
вьющиеся, с бронзовым  отливом,  волосы  производили  весьма  оригинальное
впечатление, сглаживая  некрасивость  резкого  мускулистого  лица,  именно
богатством  его  оттенков.  Двигался  он  как  бы  толчками  -  коротко  и
отчетливо. На нем, как и на остальных двух путниках, был охотничий костюм;
за спиной висело ружье; остальное походное снаряжение -  сумка,  свернутое
одеяло и кожаный мешочек с пулями - размещались вокруг бедер  с  толковой,
удобной практичностью предусмотрительного  бродяги,  пользующегося,  когда
нужно, даже рельефом своего тела.
   Этого звали Нэф.
   Второй путник, развалисто поспешавший за первым, был круглолиц,  здоров
и неинтересен в той степени, в какой бывают  неинтересны  люди,  созданные
для  работы  и  маленьких  мыслей  о  работе  других.   Молодой,   видимо,
добродушный, но тугой и медлительный  к  новизне,  он  являлся  того  рода
золотой серединой каждого общества, которая, по существу, неоспорима ни  в
чем, подобно столу или крепко пришитой пуговице. Сама природа отдыхает  на
таких людях, как голодный поэт на окороке. Второго путника  звали  Пек,  а
был он огородником.
   Третий мог бы нагнать тоску  на  самого  веселого  клоуна.  Представьте
одушевленный гроб; гроб на длинных, как бы перекрученных, испитых ногах, с
впавшим  животом,  вздернутыми  плечами,  впалыми,   кислыми   глазами   и
руками-граблями. Его рыжие усы висели как ножки  мертвого  паука,  он  шел
размашисто и неровно, вяло шагая через воздух,  как  через  ряд  сундуков.
Этого звали Хин. В Зурбагане он чистил на улице сапоги.
   Все трое шли в  полусказочные,  дикие  места  Ахуан-Скапа  за  золотом,
скрытым в тайной жиле Эноха. Умирая, Энох передал план  тайников  Нэфу  [в
единственной известной публикации вместо "Нэфу" напечатано "Эхору"].  Хин,
соблазнясь, истратил на снаряжение деньги из сберегательной кассы,  а  Пек
шел как могучая рабочая сила, годная копать землю и вязать  на  переправах
плоты.



   2

   Когда стемнело, путники остановились у небольшой рощи, разожгли костер,
поужинали и напились кофе.
   Огромная ночь пустыни сияла цветными звездами, большими, как  глаза  на
ужас и красоту. Запах сухой травы, дыма, сырости низин, тишина, еще  более
тихая от сонных  звуков  пустыни,  дающей  вздохи,  шелест  ветвей,  треск
костра,  короткий  вскрик  птицы  или  обманчиво  близкий  лепет  далекого
водопада, - все было полно тайной грусти, величавой, как  сама  природа  -
мать ощущений печальных. Человек одинок; перед лицом пустыни это яснее.
   Нэф развернул карту.
   - Вот, братцы, - сказал он, отводя ногтем часть  линии  не  более  пяти
миллиметров, - вот сколько мы сделали в первый день.
   - А сколько осталось? - спросил, помолчав, Хин.
   - Столько. - Нэф двинул рукой до противоположного края карты.
   - Д-да, - сказал Пек.
   Хин промолчал. Устремив глаза в тьму, бесцельно, но напряженно, как  бы
улетая в нее к далекой цели, Нэф сказал:
   - Помните, что путь наш не легок. Я уже говорил это. Нас будет рвать на
куски судьба, но мы перешагнем через ее труп. Там глухо: леса, тьма, враги
и звери; не на кого там оглянуться. Золото залегло в камне.  Если  хотите,
чтобы ваши руки засветились закатом, как глаза, а мир лежал в кошельке,  -
не кряхтите.
   Пек и Нэф вскоре уснули, но Хин даже не  задремал.  Беспокойно,  первый
раз так опасливо и реально, представил он  долгий-предолгий  путь,  дожди,
голод,  ветры  и  лихорадки;  пантер,  прыгающих  с  дерева  на  загривок,
магические глаза змей, стрелу в животе и пулю в  сердце...  Чей-то  скелет
среди глубокого ущелья... Он вспомнил красоту отделанного под орех  ящика,
на котором останавливается щедрая нога прохожего, солнечный асфальт,  свою
газету, свою кофейню и верное серебро. Он  внутренне  отшатнулся  от  того
края  карты,  на  котором,  смеясь,  Нэф  положил  ладонь;  отшатнулся   и
присмирел.
   Хин осторожно встал, собрался  и,  не  разбудив  товарищей,  зашагал  к
Зурбагану,  унося  на  спине  взгляд  догорающего  костра.  Так,  человек,
страдающий боязнью пространства, поворачивается спиной к  площади  и  идет
через нее, пятясь... Мир опасен везде.



   3

   Проснувшись, Нэф показал Пеку следы, обращенные к ночлегу пятками.
   - Нас двое теперь, - сказал он. - Это лучше и хуже.  -  Пек  выругался,
невольно все-таки размышляя о причинах, заставивших Хина вернуться. Он был
смущен.
   Затем  прошел  месяц,  в  течение  которого  два  человека   пересекали
Аларгетскую равнину с достоинством и упорством лунатиков, странствующих по
желобу крыши, смотря на луну. Нэф шел  впереди.  Он  говорил  мало;  часто
задумывался; в хорошую погоду - смеялся; в плохую -  кусал  губы.  Он  шел
легко, как по  тротуару.  Пек  был  разговорчив  и  скучен,  жаловался  на
лишения, много ел и часто вздыхал, но шел и шел из л