и раскрытому настежь.
Белая занавеска колыхалась в нем; Ганс отдернул ее и тихо сказал:
     - Здравствуйте, Костя.
     К  окну придвинулся черный силуэт хозяина квартиры. Костя читал и очень
обрадовался приходу Ганса.
     - А, Ганс! - сказал он весело. - Ну, входите!..
     - Скажите сперва - сколько времени?
     Костя  вынул  карманные  часы  и  посмотрел на них, слегка косясь левым
глазом.
     - Одиннадцать. А вы торопитесь куда? - спросил он.
     - Поторапливаюсь, товарищ. Ну, что - нашли квартиру?
     - Нашел,  кажется,  годится...  Впрочем,  можно будет переменить... Она
помещается  на одной лестнице с редакцией "Голоса", так что вроде публичного
места. Приходит и уходит народ, а куда, в какую квартиру - кто знает?
     - Правильно! - согласился Ганс.
     Он облокотился на подоконник и положил голову на руки.
     - Да  идите  вы  в  комнату,  странный  субъект! - вскричал Костя. - На
улице шляется масса шпионов...
     - Нет, спасибо! - вздохнул Ганс. - А вот что: у вас револьвер есть?
     - Есть, браунинг.
     - У меня тоже есть и тоже браунинг.
     - Поздравляю вас!
     - Премного  благодарствую... Соскучился я, пришел к вам посидеть... Был
сегодня  у Нины, да она меня гонять стала; боится, что квартиру замараю... А
сейчас от Валентина Осипыча... Симпатичный человек.
     - Да-а!..  Будем  ли  мы с вами такими в его годы? - задумчиво произнес
Костя,  и  его  левый  глаз как-то жалобно устремился в сторону, в то время,
как  правый  серьезно  и  грустно смотрел на темную фигуру Ганса. - Каторга,
ссылка,  десяток  тюрем - и все как с гуся вода... По-прежнему молод, верит,
борется...
     Рот  Ганса  перестал  улыбаться,  и он спросил вдруг, устремив глаза на
потолок:
     - Костя! Вам снились сегодня дурные сны?
     - Никаких!  -  рассмеялся  он.  -  Да  что  это  вы  сегодня - какой-то
лунатик? Уж не собрались ли вы?..
     - А мне снились, - упрямо перебил Ганс.
     - Ну  что  же  из  этого?  Я,  ей-богу,  вас  не понимаю! - Костя пожал
плечами. - Идите-ка вы лучше спать. А то нервы расстраиваете...
     - Вот  что,  Костя!  -  сказал  Ганс.  -  Сейчас  я иду решать дело, от
удачного  исхода  которого  зависит  все  существование нашего комитета... Я
говорю  серьезно,  -  добавил  он,  заметив  недоверчивую  улыбку  в  глазах
товарища.
     Лицо  Кости  сразу стало серьезным, и глаз перестал косить. Он заправил
один ус в рот и сказал:
     - Та-ак-с...
     - И  мне  нужна... или, может быть, понадобится ваша помощь... Пойдемте
со мной? Это будет не долго, а? У вас есть револьвер к тому же...
     - Хорошо-о...  -  протянул  Костя  в  некотором  раздумьи. - А... какое
дело?
     - Уверяю  вас  -  я  не могу вам сказать сейчас; во-первых, потому, что
мало  времени,  во-вторых,  потому, что у меня уже все решено в голове, и вы
можете понадобиться только в крайнюю минуту, на случай опасности...
     Костя  заторопился,  надевая верхнюю блузу, шляпу и закладывая обойму в
револьвер.  Ганс  вынул  свой  браунинг  и  пересчитал патроны, держа руки в
глубине окна.


III

     Река  медленно  и  сонно  плескалась у берегов, невидимая в темноте. На
пароходных  пристанях  тускло  горели  красные  фонари, дрожащим, призрачным
светом  выделяя  из  мрака  полуразвалившиеся  штабели дров, "бунты" товара,
окутанные  брезентами, и лодки всевозможных размеров, уткнувшие в песок свои
носы.  В  отдалении  звонкой,  щелкающей  трелью заливалась трещотка ночного
сторожа.
     Ганс  и  Костя  спустились  к воде у конторки "Кавказа и Меркурия". Тут
лежали  толстые  бревна,  очевидно,  когда-то  употреблявшиеся  для настилки
сходней.  Влево высилась черная масса пристани и по борту ее ходил человек с
фонарем,  осматривая  что-то.  Дремлющий  ветер донес с середины реки пьяные
звуки гармоники и подгулявших голосов.
     Они остановились у бревен, и Ганс сказал:
     - Костя,   вы   пройдите,   пожалуйста,   и  спрячьтесь  где-нибудь  за
дровами...  Если  вы  услышите, что я крикну: "сюда!" - спешите скорее. Если
же  нет  -  не  показывайтесь...  Жаль  только,  что  вы  не услышите нашего
разговора...
     - Один вопрос, товарищ: это дело не касается лично вас?
     - Меня?  - усмехнулся Ганс. - Да нет же... Оно касается всех... и вас в
том числе.
     Костя  еще  постоял  немного в раздумьи. Ему было слегка неприятно, что
он  играет  пассивную  и  подчиненную  роль, и самолюбие его, эта ахиллесова
пята  революционеров,  было  сильно  уколото.  Но  он не подал вида, отчасти
потому,  что  был  еще  новым  лицом  в  городе  и,  следовательно,  -  пока
зависимым;  отчасти  же  потому,  что  Ганс  сильно  заинтриговал его, и ему
хотелось  узнать  суть  дела  хотя бы путем участия в нем. Кроме того, Костя
был  не  трус,  а опасность притягивает. В силу всех этих соображений он еще
раз  соображающе  выпятил  губы и скрылся в грудах березовых дров и колесных
ободьев.
     Ганс  сел на бревно и перестал улыбаться. Фигура его, прилично одетая в
черное  пальто и такой же картуз, почти совершенно сливалась с погруженным в
темноту  берегом.  Вытянув  ноги в лакированных штиблетах, он вдруг вспомнил
что-то,  опустил  руку  в  карман  и, вынув белый носовой платок, обернул им
ладонь  левой руки. Еще одно соображение мелькнуло в нем. Он встал и подошел
к  сколоченной  из  старого теса будке старика лодочника, приютившейся возле
громадных сходней пристани, и крикнул:
     - Эй, дедка!
     Разбуженный  "дедка",  седой,  сутуловатый,  но  еще крепкий и жилистый
старик,  вылез  из  будки  и  устремил  на юношу свои красные, подслеповатые
глазки.  "Дедку"  -  в его вечном ватном картузе до ушей и огромных валенках
знала  вся  городская  молодежь,  и  он ее, так как сходки и вечеринки часто
устраивались   где-нибудь   на   островах,   а   у  старого  лодочника  была
превосходная, быстрая и легкая "посуда".
     - Лодочку, барин? - закряхтел "дедка".
     - Четверку... ту - востроносую... Дорого не бери, смотри...
     - Цена  известная...  Лодки-то, почитай, все разобрали... Ай, нет, есть
никак... Денежки пожалуйте.
     Ганс  заплатил  деньги,  взял  весла и спустился к воде. Быстро отперев
цепь  и  вскочив  в  лодку,  закачавшуюся  под  ногами,  он  вставил весла в
уключины  и  в  два  взмаха очутился у бревна, на котором сидел. Выскочив на
берег, он вытащил лодку до половины на песок и снова уселся на бревне.
     Ветер,  поднявшийся  было  с  востока,  стих,  и воздух застыл в легкой
прохладе  речной  сырости.  Сверху,  из  темных  сбившихся  облаков, блестел
тусклый,   месячный   свет.   С  горы,  усеянной  темными  купами  деревьев,
доносились   звуки   голосов,   сонное  тявканье  собак,  бряканье  калиток;
светились красные четырехугольники окон.
     Сердце  билось  у  Ганса сильнее обыкновенного. Он перевернул браунинг,
лежавший  в  кармане,  рукояткой  вверх  и стал ждать, посматривая в сторону
спуска.
     Ждать   пришлось   недолго.  Прошло  пять-шесть  минут,  и  на  дороге,
пролегавшей   вдоль   берега,  показалось  черное  пятно  человека,  идущего
медленным,  легким  шагом.  Человек  подошел к сходне пристани, остановился,
помахивая  тросточкой,  и  начал  осторожно спускаться к воде. Ганс не видел
лица  идущего,  но чувствовал пытливый и подозрительный взгляд, направленный
в  сторону  бревна.  Он  положил  руку, обернутую платком, на левое колено и
тихонько крякнул.
     Незнакомец   спустился   к   самой   воде   и  стал  шагах  в  двух  от
революционера,  смотря прямо перед собой в темную даль реки. Теперь Ганс мог
его  разглядеть.  Это был невысокий, худощавый молодой человек, с скуластым,
крепким  лицом и бородкой клинышком, одетый в серое пальто и черную фетровую
шляпу.  Тросточка  его  описывала  за спиной беспокойные зигзаги. Наконец он
скосил   глаза   в   сторону  Ганса,  осклабился,  увидя  белый  платок,  и,
выжидательно смотря на юношу, сказал:
     - Теплынь-то, а? Благодать!.. Барсов.
     Ганс начинал испытывать раздражение. Он выпрямился и сказал:
     - Ну, садитесь, раз пришли! Мне, знаете, некогда!
     Незнакомец  вдруг оживился и просиял. Быстро засуетившись, он прислонил
тросточку  к  бревну  и,  запахнув  полы  пальто,  уселся  рядом  с  Гансом,
заговорив радостным, тихим голосом:
     - Вот  как хорошо, что вы пришли-с! Ей-богу! А мы-то уж думали, думали!
Мы-то  гадали,  гадали!  Уж прямо-таки решили, что вы, не дай бог, захворали
или  что!..  Ей-богу!  Господин  ротмистр  даже  расположения духа лишились,
право!  Сердитые...  ходят  взад  и  вперед  и  все  говорят:  - "Уж эти мне
петербургские!  Осторожности  на  целковый,  а  дела на грош!" Да-с... Вы уж
извините, что я так говорю...
     - Да  говорите,  что  же  мне  ротмистр!  -  прервал его Ганс. - Только
почему это вы так беспокоились? Ведь мы условились именно сегодня?
     - Так-то  так,  да все же-с... Думали: господин Высоцкий сами заглянут,
улучат  минутку... А вы вот, видите ли, - осторожны. Что же? По совести, и я
бы  так  делал-с...  В  нашем деле нельзя иначе, нельзя-с... Опасное дело по
нынешним временам!..
     - Да, неприятное, - вздохнул Ганс. - Можно живота лишиться...
     - И-и!  Сколько  хотите!..  Я  вот,  знаете  ли,  на днях: иду за одним
эсэриком...  да  вы  его знать должны, как же-с: еврейчик, часовщик, Трейгер
фамилия...
     - Как  же,  знаю!  Ну,  этот  не  опасен  -  мальчишка...  Другие есть,
настоящие...
     - Конечно,  -  поспешил  согласиться  незнакомец.  -  Ах,  простите,  -
привстал  он,  -  позвольте  представиться:  Николай  Иванович  Хвостов-с. Я
недавно  служу,  а  все  же,  конечно, приятно познакомиться. Да-с. Так вот,
слежу  я,  изволите  видеть...  А  он,  жидюга,  завернул  за угол да оттуда
обратно  и  выскакивает...  А  я  разлетелся, да и сшибись с ним... Ка-ак он
замахнется  на  меня  набалдашником!..  Я  уж  тут  отбежал... И грозит еще,
представьте. "Не попадайся!" - кричит.
     - Скоро мы им отшибем спеси, - сказал Ганс.
     - Да-а...  Больно  ведь  уж  силу взяли, куда тебе! Так и плодятся, как
саранча...  Одних  этих  партий  проклятых не пересчитаешь... да-с. Мы тогда
же,  как  вашу  телеграмму  получили  -  подумали: ну, возьмутся умные люди,
закрутят овечке хвост!..
     - Да,  я  потому  и  послал  телеграмму, что так было удобнее, - сказал
наудачу Ганс.
     Но  Николай  Иванович, очевидно, обрадовался возможности поговорить. Он
подсел еще ближе и, оглядываясь, таинственно зашептал:
     - Да-с:  мы  как  ее расшифровали, господин Высоцкий, - так и подумали:
тут  дело  не  с  бухты-барахты  делается...  Сообщает  человек  свой адрес,
фамилию  и  когда  увидеться.  Сразу, с налету, так сказать, орлом! Налетел,
расклевал, - ищи! Дело чисто сделано! Ха-ха!..
     Ганс  облегченно  вздохнул, и рот его улыбнулся. Теперь все становилось
ясно.
     - Нельзя  иначе,  Николай  Иванович,  -  сказал  он.  - Я сам - человек
общительный,  люблю  общество умных людей... поговорить там, в картишки... А
все  же,  знаете,  нужно  себя  сохранить...  Что же? Приехал я аккуратно, с
паролем,  виды видал, думаю - живо выведу всех на чистую воду, прихлопну и -
дальше... Надо себя сохранить...
     - Это  верно-с,  верно! Что говорить! - подхватил Николай Иванович. - А
то  начнешь  ходить  в  жандармское,  полицию  или  так куда... не дай бог -
заметит кто из социалистов!.. А тут уж разговор короткий...
     - Знаете,  -  перешел  Ганс в деловой тон, - я, пожалуй, сегодня же вам
все  передам.  Делать здесь больше нечего... Останется разве какая мелюзга -
на развод! - усмехнулся он.
     - Да-а?  -  обрадовался  Хвостов.  -  Вот  молодец  вы,  право!.. В две
недели!.. И уезжаете?
     - Конечно...  А  скоро  все  это  сделано  потому,  что я сразу вошел в
комитет... Ну, - и актер я хороший...
     - Да-с,  да-с!..  По лицу даже заметно... Гениально, можно сказать! А я
вам  тут  пакетец  припас  от  полковника... Сведеньица тут и потом, знаете,
кое-что   насчет  Екатеринослава...  Может,  там  будете,  так  дела  можете
сделать...
     У  Ганса  сделался  нестерпимый  зуд в ногах от этих слов. Всеми силами
сдерживая охватившее его волнение, он немного помолчал и сказал небрежно:
     - Ну, что ж... Давайте! Всякое лыко в строку...
     Николай  Иванович  расстегнул  пиджак и вытащил тяжелый, толстый пакет.
Принимая  его, Ганс испытывал ощущение стопудовой тяжести в руке, пока пакет
не  очутился  в его кармане. Ему вдруг сделалось ужасно радостно и весело на
душе.  С  веселым  лицом  он повернулся к Хвостову и, опустив руку в карман,
где лежал револьвер, сказал изменившимся голосом, в упор глядя на сыщика:
     - А  что  бы  вы  сказали,  Николай Иванович, если бы вдруг узнали, что
я... не Высоцкий, а... социалист-революционер?
     - Что  бы  я  сказал?  -  улыбнулся  Хвостов.  -  Сказал  бы,  что вы -
гениальнейший артист! Гамлет-с, можно сказать!.. Талант! Хи-хи!
     Ганс рассердился.
     - А  что  бы  вы  сказали,  -  грозно  произнес  он,  быстро  вставая и
приставляя  браунинг  к  фетровой  шляпе  Хвостова,  -  что бы вы сказали, -
повторил  он,  и  его  резкое  лицо  вспыхнуло, - если бы я сообщил вам, что
здесь  восемь  пуль  и  одной  из  них  довольно,  чтобы пробить ваш грязный
мозжок? А?
     Николай  Иванович  сидел, сложив руки на коленях, недоумевающе улыбался
и  вдруг  побелел  в  темноте, как снег. Глаза его в ужасе, казалось, хотели
выскочить  из орбит. Он протянул руки перед собой, как бы отстраняя Ганса, и
пролепетал:
     - Хо-хо-роший револь-вер... У вас... ка-казенный?
     - Не валяйте дурака! - начал Ганс. - Если вы...
     - Ка...раул!..  -  взвизгнул  Хвостов,  но  вместо  крика  из его горла
вырвался  какой-то сип. Ганс быстро ударил его дулом в лоб. Сыщик пошатнулся
и умолк.
     - Если  вы, - зашипел Ганс, - скажете хоть еще одно слово - застрелю...
Сюда! - громко сказал он в сторону дров.
     Дрова   со   стуком  посыпались,  и  Костя  бледный,  держа  за  спиной
револьвер, подбежал к воде.
     - Товарищ!  - взволнованно сказал Ганс, - вот этот человек - шпион... Я
хочу, - произнес он, быстро переводя дыхание, - сплавить его на тот берег.
     - Господа!  Миленькие!..  -  пискливо шепнул Хвостов. - Ей-богу!.. Если
я!.. Простите! Будьте такие добрые! Ради Христа! Христос не велел...
     - Садитесь  в  лодку!  -  приказал  Ганс,  не  отводя дула от сыщика. -
Скорее!  Я  вам не сделаю ничего, увезу вас только на тот берег, чтобы вы не
подняли гвалт... Костя, голубчик, обыщите его скорее...
     Молодой   человек   торопливо   выворотил  карманы  Николая  Ивановича.
Записная  книжка  и  несколько  фотографических  карточек  исчезли  в брюках
Ганса.
     Хвостов   стоял,  дрожа  всем  телом.  Он  сразу  как-то  весь  окис  и
опустился,  молчал  и только изредка всхлипывал. Ганс связал ему руки назади
туго свернутым носовым платком и, втолкнув в лодку, схватил весла.
     - Ганс! - сказал Костя, и в голосе его слышалась просьба. - Вы...
     - Ничего  я  ему  не  сделаю,  товарищ,  - сурово ответил Ганс. - Пусть
полежит с денек в лесу...
     "Дедка"  проснулся,  вышел  из  шалаша  и,  вздыхая, посмотрел на небо.
Кой-где  блестели  звезды, и бледные клочки начинающего светлеть неба тонули
в  тучах.  Он  зевнул  и  обернулся  к  темным  фигурам,  возившимся у воды.
Уключины брякнули, и лодка, столкнутая Костей, заколыхалась на воде.
     - Поехали,  молодцы? - спросил "дедка". - Дай бог веселого пированья...
Али вы рыбу ловить?
     - Рыбу  ловить,  дедка! - крикнул Ганс, и Костя вздрогнул, не узнав его
голоса  в  этом  звонком, оборвавшемся выкрике. Вода зашумела под веслами, и
лодка  отделилась  от  берега,  уходя в темноту. Минуты две еще было слышно,
как брякали уключины в такт мерным, тяжелым всплескам. Затем все стихло.
     Серый  туман окутал реку, и с нее потянуло пронизывающей сыростью. Вода
светлела   у   берегов,  и  стальные  гладкие  полосы  отмелей  серебрились,
пронизанные  черными отражениями судов, стоящих на якоре. Разноцветные точки
фонарей дрожали в воде.
     И  вдруг  в  глубокой тишине уходящей ночи гулко и отчетливо прокатился
выстрел,  подхваченный  эхом...  Вверху  на  горе  глухо залаяли разбуженные
собаки...  И  снова  все  стихло.  Река  сонно  шептала у берегов, как будто
рассказывая тысячелетние были. Костя вздрогнул и опустил голову...


IV

     Ганс   причалил,  молча  снял  весла  и  отнес  их  в  сторожку.  Затем
встряхнулся,  потянулся так, что затрещали суставы, и, не дожидаясь вопросов
"дедки"  о  причинах  скорого  возвращения,  схватил Костю под руку и быстро
зашагал в гору. Выбравшись наверх, они остановились и перевели дух.
     Костя  поглядел  на товарища. Лицо Ганса как-то посерело и осунулось, а
серые,  холодные  глаза  ушли  внутрь.  Он  тяжело  дышал.  Так они стояли с
минуту, глядя друг другу в глаза.
     - Костя!  -  сказал  наконец Ганс упавшим грудным голосом. - Вы знаете,
кто такой... Валентин Осипович Высоцкий?
     - Что  за  штуки,  Ганс,  -  поморщился Костя. - Говорите прямо... если
есть что.
     - Петербургский  провокатор!  -  выпалил  Ганс.  -  Это  тот самый, что
провалил в прошлом году ростовских социал-демократов!..
     Костя остолбенел, и крик изумления вырвался у него:
     - Провока-тор! Ганс!! Не может быть!..
     - А  вы  слушайте!..  - продолжал Ганс тихо. - И пойдемте... Тут стоять
нельзя.  Знаете - если бы мне три дня тому назад кто-нибудь сказал то, что я
вам  сейчас  -  я  без  дальних  околичностей  закатил  бы ему пощечину... А
теперь...  "Всякое  бывает"  -  сказал Бен-Акиба... Все вышло случайно... То
есть  поистине  все  вышло  чудесно...  Дело  было  так:  два дня тому назад
прихожу  я  к  Высоцкому... У меня было дело, надо было посылать человека за
границу...  Пришел,  а  его дома нет... Ждал, ждал... Вдруг стучит кто-то...
"Войдите"...  Посыльный.  -  "Здесь  живет  такой-то?"  -  Здесь,  мол...  -
"Письмецо  вам"...  -  Хорошо,  -  говорю...  Ушел, письмо я сунул в карман,
Высоцкого  не дождался, про письмо забыл, прихожу домой, - тут мне почтальон
приносит  два  письма...  Но  так  как  мне  тут  же  надо  было  спешить на
организационное  собрание,  то  я  их  в тот же карман сунул, сел на конку и
помчался... Дорогой вынимаю одно, читаю...
     Ганс  остановился  и вытер вспотевший лоб. Товарищи шли быстрым, полным
шагом...  Бледный  рассвет  застыл  над  городом недвижной, мертвой улыбкой.
Было тихо и пусто.
     - И  тут,  -  продолжал  Ганс,  - меня как будто целой крышей по голове
хватили...  Там  было  написано  вот  что...  оно у меня огненными буквами в
мозгу  засело:  - "Многоуважаемый г.Высоцкий! Настоящим имею честь уведомить
вас,  что,  согласно  просьбе  вашей,  выраженной  в  телеграмме,  назначить
свидание  для переговоров о деле не раньше двух недель со дня приезда вашего
-  полагаю возможным назначить таковое в субботу, 29-го сего месяца. Место и
час  прихода  вашего  будьте  любезны  заблаговременно  сообщить  письмом  в
Управление,  с  указанием  какого-либо  отличительного  знака,  по коему наш
агент  мог  бы  вас  узнать.  По  приходе он скажет вам следующее: "Барсов".
Примите  уверение  в совершенном почтении, Барсов"... И вот, пока я читал, я
еще  думал,  что  эти  карбонарские  приемы относятся к какому-нибудь нашему
делу,  мало ли что может быть... А подпись жандармского ротмистра меня прямо
к  земле  пригвоздила...  Да еще в связи с канцелярским изложением... Я ночь
не  спал, все думал - как быть? Потом решил взять все на свой риск и написал
Барсову  письмо,  что  все, мол, прекрасно и в двенадцать часов ночи я приду
туда,  где  мы сейчас с вами были... Я хотел таким образом попытаться узнать
кое-что...   И   действительно...  А  сегодня,  то  есть  вчера  вечером,  -
поправился  Ганс,  -  у  нас было очередное заседание... Высоцкий приходит и
читает  письмо,  якобы  от районного комитета; смысл письма таков, что к нам
приехал провокатор и что провокатор