л очередной удар, прислушался к безмолвию моря,
наклонился,  поднял ружье и  положил рядом с  собой.  Тень крика мелькнула в
оцепенении тишины.
     Рег  хрустнул  пальцами.  В  этот  момент  он  испытал  знакомое глухое
волнение,  подобное  волнению  человека,  в  уши  которому спрятанный где-то
оркестр грянул пленительную мелодию.
     - Изотта, - сказал Рег, - как вы? Ваше мнение?
     - Гребите.  -  Голос ее вздрогнул,  но тотчас же ровные, лениво-быстрые
фразы осыпали Рега: - Гребите, пока хватит сил. Не отвечайте. Это бесполезно
и утомительно. Что будет.
     Невидимый  бич,   взвизгнув,   распорол  воздух,  тупой  удар  выстрела
сопровождал его коротким предупреждением.
     - Еще раз! - жадно сказала девушка. - Слепой тычет пальцами... Ну, еще.
     Вторая пуля провизжала неподалеку от ее головы.  И  вдруг электрические
щупальца крейсера показали им обоим друг друга, лодку и воду. Изотта встала,
придерживаясь  за  руль,  гневно-веселое,  взволнованное и  мокрое  лицо  ее
казалось освещенным лицом ночи.  Неподалеку,  на прямой линии светлой полосы
аппарата,  Рег  увидел карантинную шлюпку;  спереди она  напоминала корзину,
утыканную темными булками.
     Он выпустил весла,  так как против его двух мчалось восемь,  лег на дно
и,  прежде чем испытать действие штуцера,  разрядил полный револьвер, пуская
пули вдогонку одна другой;  сбоку у  самого его  локтя,  крутясь,  залязгала
уключина, тронутая ответной пулей. Рег вспомнил Изотту.
     - Ложитесь! - быстро сказал он. - И не высовывайтесь.
     Она не  ответила.  Рег сжал потной ладонью холодную шейку штуцера,  это
было надежнее.  Он выстрелил,  прицеливаясь как можно тщательнее, три раза и
встал.  Девушка стиснула его руку,  он молча посмотрел в  затуманенные глаза
Изотты и  рассеянно кивнул головой.  Это  существо держало его  все  время в
состоянии легкого по отношению к ней любопытства, проникнутого инстинктивным
уважением.
     - Стреляйте!  - Изотта ударила каблуком в дно лодки, словно медленность
Рега висела над ними в воздухе, угрожая обвалом. - Стреляйте, говорят вам!
     Чужие всю  жизнь,  они были связаны теперь заботой о  сохранении жизни,
это делало их такими,  каковы были они в действительности.  Спасаясь вдвоем,
трудно сохранить тон незнакомых людей.
     Слегка задетый, Рег освободил руку.
     - Я  не  делаю  промахов,  -  уклончиво сказал он.  -  На  шлюпке один.
Посмотрим, что он намерен выкинуть.
     Шлюпка  стояла  боком.  Смутная  солдатская фигура  раскачивалась у  ее
борта, нагибаясь и выкрикивая беспорядочные обрывки фраз.
     - Вот ночная птица с  перебитым крылом,  -  сказал Рег,  прицеливаясь в
растерявшегося матроса. - Чтобы нас оставили наконец в покое...
     Он тронул спуск.  Выстрел дал положительный результат.  По простоте это
напоминало тир; все же, когда Рег опускал штуцер, руки его слегка дрожали.
     Свет поднялся вверх; растянутый круг его блеснул у карантинной шлюпки и
замер на теплых трупах. Рег сосредоточенно греб; он был задумчив и утомлен.
     - Берег, - произнесла девушка. - Все кончится через пять минут.
     - Что дальше? - спросил Рег.
     - Лодку придется бросить. Но это всегда так, иначе ничего не поделаешь.
- Изотта вздохнула.  -  Эту мне жаль,  очень легка и устойчива. Вы тронетесь
пешком, Рег, до устья реки, в пяти милях отсюда пароходная пристань.
     - А вы?
     Она поправила волосы, сдвигая к затылку изношенный кружевной платок.
     - Я  возвращусь  берегом,  -  сказала  она.  -  Через  сутки  вам  надо
исчезнуть. Эта проделка может обойтись дорого.
     - Вероятно, - задумчиво согласился Рег. - Однако я держусь того мнения,
что  люди нерасчетливы или  тупы.  Продавать жизнь за  медный грош,  тарелку
похлебки и железную койку - это верх бесстыдства, Изотта. Они вправе ожидать
всяческих неприятностей.
     Девушка  засмеялась.   Светящийся  жук  описал  над  головами  плывущих
фосфорическую дугу  и  ткнулся в  складки платья Изотты,  запятнав ее  грудь
дрожащим зеленоватым кружком. Тотчас же Рег увидел затлевшие пальцы девушки;
схватив насекомое,  она  быстро запутала его  волосами около  уха.  Огненная
шпилька  выделяла  из  тьмы  половину  ее  лица,  вторая  половина  осталась
затушеванной мраком.
     - Зачем вы сделали это? - серьезно спросил Рег.
     - Зачем?   -   Изотта  пожала  плечами.   -   Потому  что  у  меня  нет
драгоценностей.  Кто  живет только морем,  тот  ценит и  раковины и  вот эти
волосатые угольки. Они довольно милы, Рег. Правда?
     - Я отвечу вам завтра,  Изотта. - Рег обернулся. - Поворачивайте, иначе
мы сядем на мель.
     Киль скрипнул о песок,  лодка накренилась и остановилась.  Выходя,  Рег
коснулся ногой берега одновременно с  Изоттой,  легкий силуэт ее отдалился к
кустам и замер.
     Рег постоял немного,  раздумывая, вытащить лодку на сушу или возвратить
океану;  затем нагнулся,  расшатал суденышко,  заплывшее по  килю песком,  и
оттолкнул его в синюю тьму.


        "VI"

        "СУДЬБА ТЕЛЛУРИ"

     Они прошли в глубь берега,  за холмы,  остановились, и Рег повернулся к
Изотте. Он не видел ее лица, но помнил его таким, каким было оно открыто ему
беглым лучом крейсера: сильным и прелестным в своей редкости.
     - Когда рассветет,  -  сказала девушка, - вы тронетесь направо, в обход
гор. Теперь слишком темно.
     Она села,  обхватив колени руками,  a Рег вытянулся на спине, сунув под
голову ружье. Ночная земля скрылась от его глаз; звездный провал неба осенял
тишину  великим покоем холодных пространств;  глухой запах  травы  мешался с
острым  ароматом  камеди,  тополевой  листвы  и  неизвестных ночных  цветов,
любовно раскрывших тьме невидимые маленькие немые рты.
     Человек исчез в Реге;  теперь он был тьмой, звездным блеском, застывшим
сознанием земли,  всем и  ничем.  Сон бежал от  него,  но  Рег не  торопился
уснуть; живой и близкой была для него в этот момент тьма, ее видения неслись
перед его глазами -  грозный вихрь жизни,  полный таинственного, неуловимого
ритма.
     Видения перешли в  сон,  но  и  здесь,  не покидая дремлющего сознания,
благоухала трава, обвеянная сухим ветром.
     Когда  рассвет посмотрел в  закрытые глаза  спящих -  Рег  приподнялся.
Дымчатое на горизонте и ясное в зените небо растопило звездный узор, голубея
от  брызнувших  за  холмами  прозрачных ливней  зари.  Неяркие  ковры  света
устилали траву; беглый золотой блеск дрожал в матовой от росы зелени.
     Неподалеку, окружив голову кольцом рук, спала Изотта. Рег подошел к ней
и  тронул девушку за  плечо.  Прежде чем встать,  она потянулась всем телом,
вздрагивая от холода.
     - Куда идти?  -  спросил Рег,  улыбаясь обычной своей улыбкой -  смесью
ожидания и замкнутости. - Направо?
     - Да.  -  Изотта подняла руку.  -  Все дальше,  берегом.  Но  вы можете
сократить путь,  держась высохшего ручья. Он попадется через полмили. Мне же
- в другую сторону. Прощайте.
     Рег отвернулся, рассматривая зеленый мох почвы.
     - Торопиться хорошо  изредка,  -  сказал он,  выдержав довольно большую
паузу, во время которой пришел к легкому и веселому решению, - отчего бы вам
не двинуться тоже направо? Я думал об этом еще вчера, под выстрелами.
     Рег замолчал и добавил взглядом то,  что не поддается резцу слова. Лицо
девушки,  спокойное по-утреннему,  смотрело на  него  рассеянной ленью глаз,
дышащих еще сонным теплом ночи.
     - Проще говоря,  - продолжал Рег с некоторым нетерпением, - я предлагаю
вам пойти со мной.  Случай показал мне вас с великолепной стороны -  едва ли
представится еще  такой  же  другой,  в  другом месте и  с  другой женщиной.
Сказать,  что я вас люблю -  много,  для этого у меня было мало времени.  Но
что-то есть. И окончательное, вероятно, случится.
     Изотта сдержанно рассмеялась.
     - Меня ничто не удерживает.  Но вам следовало бы за мной поухаживать. Я
- женщина.
     - Пустое,  -  мягко возразил Рег.  -  Я живу быстро и не в таком теперь
положении,  чтобы говорить комплименты.  Но вы для меня ценны,  Изотта. Я не
могу упустить вас,  мое существование может быть связано только с такой, как
вы. Из нас получится хорошая пара.
     Он говорил это как будто про себя, негромко, тоном соображения.
     - Рег,  -  серьезно возразила девушка,  -  все так,  но вы ездили не за
мной. Цель вашей поездки - у вас в кармане. А я - между прочим; ведь верно?
     Удовлетворенный, Рег одобрительно кивнул головой, слова эти понравились
ему.
     - Я,  признаться,  забыл об этом, - сказал он, вынимая пакет Таймона. -
Эти  бумаги могли  бы  осчастливить сотни тысяч людей.  Но  посмотрите,  как
изменится смысл всего происшедшего.
     Он поднял руку и швырнул паспорт Теллури в глухие кусты цепкой заросли.
     - Там они и сгниют.  Я принес вам в подарок великолепный модный курорт,
с  источником  восхитительного синего  цвета,  может  быть,  единственным на
земле. Здесь были гостиницы, пансионы и множество людей, вылеченных от самых
разнообразных болезней.
     - Поднимите!  -  изумленно сказала девушка. - Потом вы будете жалеть об
этом.
     - Нет,  -  с  досадой возразил Рег,  -  я  был  мальчиком очень  давно.
Отправитесь вы со мной или нет -  бумаги останутся там, куда я зашвырнул их.
Я  не  хочу  всю  жизнь  обонять  больницу и  размышлять о  катарах желудка.
Воспоминание о  воздвигнутых мной  нечистых зданиях преследовало бы  меня до
гробовой доски.  Я равнодушен к людям.  В этом -  мое холодное счастье. Чего
доброго, несколько господ, пораженных желтухой, сложатся, поставят на газоне
мой бюст и вздумают позавтракать под его тенью.  Ведь у меня есть своя жизнь
- пропитывать ее запахом лечебницы я  не имею желания.  К  тому же,  если мы
почувствуем друг к другу любовь,  хорошее удовольствие - постоянно связывать
ее в уме с ядом отличной коллекции болезней,  собранных в один твердый узел,
- нет,  я  остаюсь при своем.  Вы не можете повторить свой упрек,  я изменил
смысл этой тревожной ночи, идемте, небезопасно оставаться вблизи от бухты.
     Девушка протянула руку и сбросила стебелек, приставший к рукаву Рега.
     - Я слышу вас как будто издалека,  -  задумчиво проговорила она.  - Это
потому, что вы мне еще далеки. Пойдемте. С каждым шагом мы будем ближе.
     Рег взял ее за руку с  нежностью в душе,  а не в жесте,  потому что еще
чуждой была ему  эта женщина,  и  крепко сжал ее  пальцы,  улыбаясь простоте
жизни, медленно высвобождаемой им из-под обрушившихся на нее загадок.
     - Хенсур будет ждать и раскладывать без конца пасьянс!  - Изотта громко
расхохоталась.  -  Ну...  Я напишу ему.  В городе чума,  Рег,  а меня мучает
любопытство.  Я хочу смотреть на вас дальше, в разных местах. Но я уйду в ту
же минуту, как только... Если вы лжете о себе.
     - Вы не будете жаловаться.  - Рег положил руку на ее маленькое, твердое
плечо. - Ведь я говорю то, что думаю...
     - Постойте. - Она пригладила немного растрепавшиеся волосы Рега быстрым
движением,  выразившим доверие и волнение.  -  Ну, вот. Но мне жаль все-таки
старика, представьте себя на его месте!
     - Представляю,  -  сказал Рег.  - Что же? Лицо его источено жизнью, как
старый шкап -  червями. Шкап видел много посуды, Хенсур видел много жизни. Я
и так всю жизнь дразню смерть.  А если пристукнет -  кончусь без сожаления и
отчаяния,  вежливо и прилично,  не унижаясь до бессильных попыток разглядеть
темную пустоту.


     Океан  тонул  в  зное.  Красный  песок  берега,  обрезанный к  материку
тенистой чертой леса, сиял гладкой, лучистой плоскостью, исчезавшей в крутом
повороте мыса.  На  ровной  его  поверхности вытянулись зигзагом два  следа:
крупный и  маленький.  В начале своего появления они держались друг от друга
на расстоянии около десяти футов;  дальше, к мысу, промежуток этот суживался
наподобие острия шпаги.  На повороте, за волнистым хребтом каменных валунов,
следы,  перебиваясь,  уничтожили последнюю,  крошечную дистанцию и исчезли в
сухом блеске камней.


        "ПРИМЕЧАНИЯ"

     Синий каскад Теллури. Впервые - "Новый журнал для всех", 1912, Э 1.
     Парусник - здесь: парусных дел мастер.
     Шаланда - небольшое парусное рыболовное судно.
     Эллинг - сооружение на берегу для строительства судов.
     Камедь - застывший клейкий сок некоторых деревьев.
                                                                    Ю.Киркин



        "Александр Степанович Грин. Тихие будни"



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


        "I"

     Евгения   Алексеевна  Мазалевская  приехала  на   лето   в   деревню  к
родственникам.  Это были ее  дядя и  тетка по мужу,  жена его.  Мать девушки
умерла,  когда дочери минуло шесть лет,  отец же,  директор гимназии,  жил в
Петербурге,  один.  Он был человек желчный и  жестокий,  нетерпимый к чужому
мнению,  честолюбивый и резкий, странное соединение бюрократа и либерала. По
отношению к дочери он был настоящим Домби,  хотя славянская кровь мешала ему
выдерживать эту марку вполне.  Несомненно, что девушку он любил, так же, как
и  она его,  но с  его стороны любовь была раздражительная и  деспотическая,
требующая подчинения своим взглядам;  с ее - простая, но замкнутая и гордая,
так как старик никогда почти не  высказывался прямо,  а  лишь замысловатыми,
похожими на  ребус  намеками,  и  мог  привести кого  угодно  в  исступление
неожиданными поворотами от скупой мягкости к  беспричинному или,  по крайней
мере,  невыясненному озлоблению.  Это  были  тяжелые,  обидные  для  молодой
девушки отношения. Причина их крылась, конечно, в характере отца, но причина
эта,  как и  внутренняя его жизнь,  для Евгении были секретом.  Ее постоянно
тянуло  к  отношениям  простым  и  сердечным,  но  многие  впечатления жизни
сложились  так,  что,  утратив  ясную  непосредственность  души,  она  стала
замкнутой и  пугливой,  внутренно умолкла,  как оторопевший от  неожиданного
оскорбления человек,  и  проходила  жизнь  с  печальным  недоверием  к  ней,
стараясь быть в стороне.
     Разумеется, эта бледная городская девушка с удовольствием ушла на время
от тяжелых отношений с отцом,  от службы (она служила в конторе медицинского
журнала) и,  улыбаясь летним  удовольствиям,  отправилась к  дяде,  которого
видела один раз в жизни.  Дядя,  помещик, страдающий постоянными неудачами в
разведении кукурузы,  персиков,  аргентинских огурцов и других разорительных
для  северного кармана вещей,  рассеянно смотрел на  племянницу поверх очков
наивными    глазами    благодушного   дворянина,    совал    ей    в    руку
сельскохозяйственные брошюрки, рассказывал о клубнике, а по утрам, с газетой
в руках, усердно растирая лоб, стучал в дверь Евгении. "Смотри-ка, - говорил
он,  входя,  -  удивительнейшее сообщение:  оказывается,  что  в  египетском
сфинксе эти черти,  как их...  бельгийцы...  открыли храм. Вот удивительно".
Видя мужика,  он страдал,  морщился и говорил "вы", на что мужик почтительно
возражал:  "Так ты, батюшка, Пал Палыч, ужо отколупни выгону, без эстого где
же?"  Управляющий,  он же староста деревенской церкви,  воровал,  как хотел.
Павел Павлович прекрасно играл на рояле;  во время игры его лицо становилось
дельным и  энергичным.  Города он  не  любил;  служил раньше по выборам,  но
бросил, говоря: "Что с ними поделаешь - повернут, как хотят". Его жена, Инна
Сергеевна, томная, с болезненным, лимонного цвета, лицом, рыхлая дама, могла
часами  вспоминать  Петербург.   Супруги  иногда  ссорились,   шепотом,  без
увлечения,  с досадливой скукой в сердце.  Инна Сергеевна, вздыхая, говорила
мужу:  "Паша,  я отдала тебе все, все, - вы узкий, неблагодарный человек", -
на  что,  вытирая  вспотевшие очки,  Павел  Павлович  отвечал:  "Кто  старое
вспомянет,  тому  глаз  вон".  Гости,  боясь  скуки,  ездили к  ним  редко и
неохотно.
     Евгения Алексеевна проводила время в прогулках, чтении, раздумьи, сне и
еде. Через две недели она заметно поправилась, порозовела, в глазах появился
здоровый блеск.  Ленивая тишина лета укрепила ее.  В  это  же  самое время в
губернском городе соседней губернии произошло следующее.


        "II"

     Молодой  человек Степан  Соткин,  из  мещан,  после  долгого отсутствия
вернулся домой.  Он прослужил три года,  где и как придется, в разных местах
России:  кассиром на пароходе,  весовщиком на станции, кондуктором и агентом
полотняной фирмы.  Он не переписывался с родителями почти год,  так что,  по
возвращении,  для него было большой и  серьезной новостью известие о  смерти
старшего брата,  в  силу  чего  Степану  Соткину приходилось тянуть  жребий.
Призывных в  этом  году  было  немного,  льготный  жребий  требовал  счастья
исключительного,  а забраковать Соткина не могли, потому что это был человек
здоровый, рослый и быстрый.
     Вечером в саду под бузиной произошло семейное чаепитие.  Старик Соткин,
вдовец, сторож казенной палаты сказал:
     - Отымут тебя, Степан. Гриша померши, а тебе - лоб. С Петькой останусь.
     - Это еще неизвестно,  -  ответил Степан.  -  Я,  собственно, к военной
службе охоты никакой не имею.
     После четырех лет скитаний он думал о  солдатской лямке с  ненавистью и
отвращением.  С  шестнадцати  лет  Соткин  привык  жить  вполне  независимо,
переезжая из города в город, тратя, как хотел, свои силы, труд и деньги. Ему
вспомнилась бойкая,  цветная Москва,  голубая Волга,  гул ярмарки в  Нижнем,
нестройная музыка Одесского порта;  перед  ним,  окутанный паровозным дымом,
бежал лес. И Соткин покрутил головой.
     - Да, неохота, - повторил он.
     - Выше ушей не прыгнешь,  -  сказал старик. - Бежать, что ли? В Англию.
Два года восемь месяцев, - авось стерпишь.
     Соткин вздохнул и,  выйдя побродить,  зашел в пивную.  Там, сжав голову
руками, он просидел за бутылками до закрытия и, тщательно обсудив положение,
решил,  что служить придется.  Жизнь за границей и  манила его,  но и пугала
невозможностью вернуться в  Россию.  "Служить  так  служить,  -  сказал  он,
подбрасывая в рот сухарики, - так и будет".
     Его назначили в  Пензу.  Обычное недоумение и растерянность новобранцев
перед новыми условиями жизни (в большинстве - "серых" деревенских парней), а
также  наивное  тщеславие их,  удовлетворяемое красными новенькими погонами,
треском  барабана и  музыкой,  были  чужды  Соткину.  Как  человек бывалый и
развитой,  он быстро усвоил всю несложную мудрость шагистики и  вывертывания
носков,  выправку,  съедание начальства глазами,  ружейный механизм и -  так
называемую "словесность".  Ровный,  спокойный характер Соткина  помогал  ему
избегать резких столкновений с  унтерами и "старыми солдатами",  помыкавшими
новичками.  Он  не  старался выслужиться,  но  был исполнителен.  Все это не
мешало ближайшему начальству Соткина -  подвзводному, взводному, фельдфебелю
и  каптенармусу (играющему,  обыкновенно,  среди унтеров роль  Яго;  теплое,
хозяйственное  положение  каптенармуса  -   предмет  зависти  -  делает  его
сплетником, интриганом и дипломатом) - относиться к молодому солдату холодно
и неодобрительно.
     Есть порода людей,  к которым можно, изменив, отнести слова Гольдсмита:
"Я  вполне уверен,  что никакие выражения покорности не вернут мне свободы и
на  один  час".  Соткин  мог  бы  сказать:  "Никакие усилия быть  образцовым
солдатом не доставят мне благоволения унтеров".
     Соткин  принадлежал  к   числу   людей,   которые  обладают  несчастной
способностью,  находясь в зависимости,  вызывать, без всякой своей заботы об
этом,  глухую беспричинную вражду со стороны тех,  от кого люди эти зависят.
Провинностей по  службе и  дисциплине за ним никаких не было,  но внутреннее
отношение его  к  службе,  вполне  механическое и  безучастное,  -  неуменье
заискивать,   вылезать