оригинальное  пари с литератором
Метлаэном  Спангидом  и  его  другом Корнуэлем Тенброком, служащим в конторе
консервной фабрики.
     Согласно  условию,  каждый  из  них  получал пять тысяч долларов, если,
переправленный  за  несколько  тысяч  миль в один из географических пунктов,
охваченных   сферой   действия   "Мгновенного   путешествия",  проведет  там
двенадцать  часов, с шести утра до шести вечера, не узнав, где он находился.
Доставку  на место и обратно приятели должны были провести в бессознательном
состоянии.
     Если  бы  естественное любопытство превозмогло, проигрыш выражался бы в
следующем.
     Тенброк  должен  поступить  на  службу фирмы "Мгновенное путешествие" и
служить первый год без жалованья.
     Спангид  обязывался  написать  рекламную  статью  о  своих впечатлениях
человека,  очнувшегося  "неизвестно  где" и узнавшего - "где". С приложением
фотографий,  портрета  автора  и снимков зданий фирмы эта статья должна была
появиться  бесплатно  в  самом  распространенном журнале "Эпоха", что брался
сделать Томпсон.
     Характер  произведений Спангида, любившего описывать редкие психические
состояния, давал уверенность, что статья вполне удовлетворит цели фирмы.
     В  основу  деятельности  фирмы  Томпсона  было  положено всем известное
ощущение  краткой  потери  памяти  при  пробуждении в темноте после сильного
отравления   алкоголем  или  чрезмерной  усталости.  Очнувшийся  вначале  не
соображает,  где  он  находится,  причем  люди  подвижного воображения любят
задерживать  такое  состояние,  представляя,  как  при  появлении  света они
окажутся  с  каком-то  месте,  где  никогда  не были или не думали быть. Эта
краткая  игра с самим собою в неизвестность оканчивается большей частью тем,
что очнувшийся видит себя дома. Но не всегда.
     Согласно  расчетам  Томпсона  и  его  компаньонов,  клиент фирмы - само
собой  -  все изведавший, объевшийся путешествиями богатый человек, которому
захотелось  новизны,  уплатив  десять  тысяч  долларов,  принимал снотворное
средство,  действующее безвредно и быстро. Перед этим он нажимал хрустальный
шарик  аппарата,  заключающего  в себе номера девяносто трех пунктов земного
шара,  где  находились  заранее  приготовленные  помещения  в гостиницах или
нарочно  построенных  для  такой  цели  зданиях.  Выпадал  номер,  ничего не
говорящий  клиенту,  но  это  был  его  выигрыш  -  самим  себе  назначенное
неизвестное  место.  Он  терял  сознание, его вез - день, два, три и более -
мощный  аэроплан,  после  чего  человек,  купивший  путешествие,  попадал  в
условия пробуждения Спангида и Тенброка.
     Проходило   десять   минут.   Тогда   являлся   агент,   сопровождающий
бесчувственное тело клиента, и говорил:
     - Доброе утро! Вы в...
     За  десять минут полной работы сознания очнувшийся пассажир, с законным
на  то  правом,  мог  представлять  себя находящимся в любой части света - в
городе,  деревне,  пустыне,  на берегу реки или моря, на острове или в лесу,
потому  что  фирма  не  страдала  однообразием.  Клиент мог выиграть Париж и
пещеру  на  мысе Огненной Земли, берег Танганайки и остров Южного Ледовитого
океана.  Конечный  эффект  напряженного  состояния  стоил дорого, но многие,
испытавшие  такую  забаву,  уверяли,  что  нет  ничего  восхитительнее,  как
ожидание разрешения.
     Отказавшись   от  предложения  написать  для  фирмы  статью-рекламу  за
деньги,  Спангид  охотно  принял  пари, будучи уверен, что устоит. Насколько
противно  было ему писать рекламу, хотя предлагалась сумма значительно более
пяти  тысяч,  -  настолько выигрыш подобным путем был в его характере. Он не
писал  больших  вещей,  не  находя значительной темы, а мелочами зарабатывал
мало.  После смерти отца на его руках осталось трое: девочка и два мальчика.
Им надо было помочь войти в жизнь.
     Идея  пари увлекла Тенброка, и одним из условий Спангид поставил фирме:
заключение  пари одновременно с Тенброком, который должен был не разлучаться
с  ним  до  конца  опыта.  Они  должны  были  разделиться,  лишь  если  один
проигрывал.
     Итак, начался день. Где?


III

     - Да,  где? - сказал Тенброк, когда Таулис внес кофе, водку и сандвичи.
- Кофе как кофе...
     - Водка  как  водка,  -  подхватил  Спангид,  -  и  сандвичи  тоже  без
географии. Я не Шерлок Холмс. Я ни о чем не могу догадаться по виду посуды.
     Таулис сел.
     - Я  охотно  застрелюсь,  если  вы догадаетесь, где мы теперь, - сказал
он. - Напрасно будете стараться узнать.
     Его  гладко  выбритое  лицо  старого  жокея  чем-то  сказало Спангиду о
перенесенном  пути, о чувстве нахождения себя в далекой стране. Таулис знал;
это  передавалось  нервам  Спангида, всю жизнь мечтавшего о путешествиях, и,
наконец, совершившего путешествие, но так, что как бы не уезжал.
     Неясный  шум  доносился  из-за  окна. Шаги, голоса... Там звучала жизнь
неведомого города или села, которую нельзя было ни узнать, ни увидеть.
     - Уйдите,  Таулис,  -  сказал  Спангид.  -  Вы  богаты,  я нищий. Я сам
ограбил себя. Теперь, получив пять тысяч, я буду путешествовать целый год.
     - Я  не  выдержу,  -  отозвался  Тенброк. - Кровь закипает. Сдерживайте
меня,  Таулис,  прошу  вас.  Я не человек железной решимости, как Спангид, я
жаден.
     - Крепитесь,  -  посоветовал Таулис, уходя. - Звонок под рукой. Платье,
согласно  условию,  вы  не  получите  до  отъезда.  Оно сдано... гм... тому,
который контролирует вас и меня.
     Пленные  путешественники  умылись  в  примыкающей  к  комнате уборной и
снова  легли.  Выпив кофе, Тенброк начал курить сигару; Спангид выпил стакан
водки и закрыл глаза.
     "Не  все  ли  равно? - подумал он на границе сна. - Узнать... это не по
карману.  Долли,  Санди  и  Августу надо жить, а также учиться. Милые мои, я
стерплю,  хотя  никому,  как  мне,  не  нужно  так  путешествие со всеми его
чудесами. Я буду думать, что я дома".
     Он проснулся.
     - Дикая  зеленая  комната,  -  сказал  Тенброк,  сидевший  на кровати с
третьей сигарой в зубах.
     - Где мы? - спросил Спангид. - О!..
     - В дикой зеленой комнате, - повторил Тенброк. - Четыре часа.
     Спангид вскочил.
     - Низко,  низко мы поступили, - продолжал Тенброк. - Я продал себя. Что
ты чувствуешь?
     - Не  могу  больше, - сказал Спангид, пытаясь сдержать волнение. - Я не
рожден  для  железных  касс.  Я  тряпка.  Каждый мой нерв трепещет. Я узнаю,
узнаю. Таулис, примите жертву и отправьте ее домой.
     Тенброк бросился к нему, но Спангид уже позвонил.
     Вошел Таулис.
     - Обед  через  пять минут, - сказал Таулис и по лицу Спангида догадался
о  его  состоянии.  -  Два  часа  пустяки, Спангид... молчите, молчите, ради
себя!
     - Проиграл!  Плачу!  -  крикнул  Спангид,  смеясь  и  выпрямляясь,  как
выпущенная  дикая  птица.  - Одежду, дверь, мир! Томпсон не богаче меня! Где
я, говорите скорей!
     Спангид  был  симпатичен  Таулису. Пытаясь уговорить его шуткой, Таулис
сказал:
     - Клянусь честью, тут нет ничего интересного! Вы жестоко раскаетесь!
     - Пусть. Но я раскаюсь; я - за себя.
     - А вы? - Таулис взглянул на Тенброка.
     - Я  никогда  не  отделаюсь  от  чувства, что я предал тебя, Спангид, -
сказал   Тенброк,   пытаясь   улыбнуться.  -  В  самом  деле...  если  место
неинтересное...
     Его  замешательство  Спангид почти не заметил. Таулис вышел за платьем,
а  Спангид,  утешая  Тенброка, советовал быть твердым и выдержать оставшиеся
два часа ради будущего. Когда Таулис принес платье, Спангид быстро оделся.
     - Прощай,  Тенброк,  -  взволнованно  сказал  он.  -  Не  сердись.  Я в
лихорадке.
     Ничего  больше  не  слыша  и  не  видя, он вышел за Таулисом в коридор.
Впереди  сиял  свет  балкона.  В свете балкона и яркого синего неба блестели
горы.
     Волнение  перешло  в  восторг.  Стоя  на балконе, Спангид был глазами и
сердцем там, где был.
     На  дне гнезда из отвесных базальтовых скал нисходили к морю белые дома
чистого,  небольшого  города.  Вход  в бухту представлял арку с нависшей над
ним  дугой  скалы,  промытой  тысячелетия  назад  волнами  или,  быть может,
созданной  в  таком  виде  землетрясением.  Склоны  гор  пестрели  складками
гигантского  цветного  ковра;  там,  в чаще, угадывались незабываемые места.
Под аркой бухты скользили высокие паруса.
     - Город  Фельтон  на  острове  Магескан,  неподалеку  от Мадагаскара, -
сказал Таулис.
     - Славится  удивительной прозрачностью и чистотой воздуха, но нет здесь
ни  порядочной  гостиницы,  ни  театра. Этот дом, где мы, выстроен на склоне
горы Тайден фирмой Томпсона. Аэроплан или пароход?
     - Я  останусь  здесь,  -  сказал  Спангид после глубокого молчания. - Я
выиграл!  Потому  что  я сам, своей рукой, вытащил из аппарата этот остров и
город. Мы летели... Летели?! Два или три дня?
     - Четыре, - ответил Таулис. - Но что будете вы здесь делать?
     - У  меня  будут деньги. Я напишу книгу, - целую книгу о "неизвестности
разрешенной".  Я выпишу моих малюток сюда. Еще немного нужды, потом - книга!
Бедняга Тенброк!
     - Теперь  я  еще  более  уважаю вас, - сказал Таулис, - а о Тенброке не
беспокоитесь.  Он  был  бы истинно разочарован тем, что он не в Париже, не в
Вене!


ПРИМЕЧАНИЯ

     Пари. Впервые - журнал "Красная новь", 1933, Э 5.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Подземное



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 1. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


I

     - Ну, что вы на это скажете?
     Шесть  пар  глаз  переглянулись  и  шесть  грудей затаили вздох. Первое
время  все  молчали.  Казалось  -  невидимая  тень близкой опасности вошла в
тесную  комнату  с  наглухо  закрытыми  ставнями  и вперила свои неподвижные
глаза  в  членов  комитета.  Ганс, продолжая рисовать карандашиком на столе,
спросил, не подымая головы:
     - Когда получено письмо, Валентин Осипович?
     - Сегодня  утром. Было оно задержано в пути или нет - я не знаю... Факт
тот, что оно пришло к нам на двое суток позже его...
     - Вот  так  фунт  изюма!  -  произнес  Давид и рассмеялся своей детской
улыбкой, обнажившей ровные, острые зубы.
     - Товарищ, прочитайте еще раз! - сказал Ганс. - Свежо предание, а...
     Он  поднял  свои  светлые, серые глаза и опустил их, продолжая рисовать
кораблики.
     Пожилой  сутуловатый  господин с проседью в бороде и усталыми, нервными
глазами,  окинул  всех  продолжительным, озабоченным взглядом и, взяв листик
бумаги, лежавший перед ним, начал читать ровным, грудным голосом:
     - "К  вам  едет  провокатор.  Должен  прибыть  28-го. Приметы: молодой,
черные  усы, карие глаза, выдает себя за студента; левый глаз немного косит.
Примите его, как следует.
     Районный комитет, 23-е июля".
     - Оттуда  письмо  идет  два  дня, - продолжал Валентин Осипович, кончив
чтение.  -  Одно  из двух: или его задержали, или бросили слишком поздно. Я,
как  заведующий  конспиративной  частью,  -  улыбнулся  он, - поступил, быть
может,  слишком конспиративно, уничтожив конверт, так что подтвердить второе
предположение  теперь  невозможно.  Но  оно  всего вероятнее, ибо полиция не
отсылает адресатам такие документы, раз они попадутся ей в руки...
     - Левый  глаз  косит,  -  сказал  про  себя  Валерьян,  юноша  могучего
телосложения,   с   целой  копной  черных  волос,  из-под  которой  сверкали
маленькие глаза-буравчики. - Да... дождались!..
     Опять  наступило  молчание.  Дверь из соседней комнаты раскрылась, и на
пороге  появилась  девушка.  Она стояла, держась одной рукой за косяк двери,
другой  -  за  свою  собственную косу, перекинутую через плечо. Лицо ее было
уверенно и красиво.
     - Ну?! - сказала она.
     Но  все молчали. Валерьян тряс гривой, гневно покряхтывая; Давид вертел
большими пальцами рук, поджав нижнюю губу. Ганс рисовал и ломал карандаш.
     - Ну? - повторила девушка, и глаза ее рассердились.
     - Мы  придем  пить  чай  после,  Нина,  -  сказал  Ганс,  рисуя шхуну с
распущенными парусами. - Нам очень жарко...
     Никто  не  улыбнулся  на  шутку.  Девушка  исчезла, нетерпеливо хлопнув
дверью.
     - Теперь   будем   думать!  -  сказал  Давид.  -  Что  ж?  Надо  решать
как-нибудь... Грязное дело получается...
     - К   порядку,   господа!   Валентин   Осипович,   возьмите   на   себя
председательство!..  -  раздраженно  крикнул  Сергей,  пятый  член комитета,
высокий, с впалой, чахоточной грудью.
     - Прекрасно!
     Валентин  Осипович  выпрямился  на стуле и провел рукой по волосам, еще
густым и волнистым.
     - Итак, - сказал он, - пусть Ганс расскажет нам про него...
     - Я расскажу то, что уже рассказывал...
     Сказав  это,  Ганс  бросил  наконец  рисовать  и  поднял  свою круглую,
стриженую  голову  с  твердыми, крупными чертами лица. Холодные, серые глаза
его были серьезны, а рот улыбался.
     - Третьего  дня...  я  сплю.  Приходят  и  говорят: "Вас спрашивают"...
Ну...  встал... Входит молодой человек, черноусый, карие глаза... левый глаз
заметно   косит.  Сказал  явку,  честь  честью...  "Приехал,  -  говорит,  -
работать,  а  по  специальности  -  агитатор и дискуссионер..." Я ему сказал
сперва,  что денег в комитете мало, но так как люди у нас нужны, а денег все
равно добудем же когда-нибудь, то он и решил остаться... Вот.
     Сказав  это,  Ганс  взял  карандаш  и приделал флаг к мачте, а на флаге
написал: "П.С.Р."
     - Откуда он приехал? - отрывисто буркнул Валерьян.
     - Из  Самары.  Знает  тамошнюю  публику.  Физиономия внушает доверие...
Обращение  -  ровное,  голос  уверенный,  спокойный...  Говорит,  что бывший
студент...
     - Да,  нет сомнения - это он... - задумчиво произнес Валентин Осипович.
- Ну, товарищи, ваше мнение?
     - Я,  Валентин  Осипыч,  -  покраснел  Давид, - думаю, что... это может
выйти  ошибка... По всему видно, что он - бывалый парень... Вчера, например,
он,  еще  не отдохнув, как расщипал эсдеков у Симона на заводе! В лоск прямо
положил!.. А это значит, что он не младенец...
     - А  кто  давно  работает... - тот не может быть провокатором? Милейший
юноша,  -  улыбнулся  Валентин Осипович, - вы еще плохо знаете людей... Я за
свою  жизнь  знавал  таких,  что  работали годами в партии, а потом делались
шпионами...  Эволюция  эта  проклятая,  знаете  ли,  незаметно происходит...
Устанет  человек,  озлобится, - вот вам и готово субъективное отношение... А
тут  один  шаг  к  дальнейшему...  А  этот - Костя, кажется, его зовут - еще
молод,  а  на  мягком  воске  молодости  сплошь  и  рядом можно написать что
угодно...
     У  Ганса  опять  сломался карандаш, и он с ожесточением принялся чинить
его,  стругая  так,  что куски дерева летели во все стороны. Опять наступило
молчание, и каждый думал о том, что сказал старый, опытный революционер.
     - Ну,  вот  что,  товарищи,  -  продолжал Валентин Осипович. - Я хотя и
старше  вас,  и  прислан  с  директивами от ЦК, и знаю весь объем опасности,
грозящей  делу  революции в крае, но всецело предоставляю решение этого дела
вам,  во-первых, - потому, что оно просто и ясно, а во-вторых, - потому, что
у меня много более важных дел... А вы уж сами справьтесь.
     - Да, - промолвил Ганс, - придется того...
     Он не договорил, но каждый понял его жест и мысль...
     - Это  надо  сделать  скорее,  -  невозмутимо продолжал Ганс, отделывая
корму  большого  океанского  парохода.  - Вы меня простите, товарищи, но чем
скорее  переговорить об этом неприятном деле, тем лучше... Кто же возьмет на
себя  руководство  этим...  предприятием?  - спросил он, оглядывая всех. Рот
его улыбался.
     - Ганс  прав,  -  сказал Валентин Осипович. - Сделав так, мы избавим не
одних себя, а все организации от риска провала.
     - Ну,  кто  же?  - спросил Ганс еще раз и, откинувшись на спинку стула,
склонил  голову  набок,  любуясь  рисунком. Затем, подождав немного, добавил
два-три штриха и сказал:
     - Я  возьму.  Завтра  пойду  к  Еремею.  Доверяете, или... может быть -
кто-нибудь другой хочет?
     - Нет  уж,  спасибо,  - сморщился Давид, расширив свои голубые глаза. -
Валяйте вы.
     - А вы не хотите, Валерьян? - улыбнулся Ганс.
     - Ах,  оставьте,  пожалуйста!  - болезненно крикнул Сергей. - Нельзя из
этого делать шуток!..
     - Ну,  хорошо! Провокатора съем! - совсем уже рассмеялся Ганс. Валентин
Осипович тоже улыбнулся.
     Снова  вошла Нина, и все поднялись, не дожидаясь ее недовольного "ну!".
Зазвенели  чайные  ложки,  и  Валентин  Осипович стал рассказывать о жизни в
Якутске  и сибирских чалдонах. Рассказывал он очень интересно, с увлечением,
и все смеялись, а у Ганса улыбался рот.


II

     На  улице  было  темно и тихо. Ганс провожал Валентина Осиповича домой.
Они  шли  медленно;  молодой  человек сердито стучал тросточкой о деревянные
тумбы,  спутник  его  курил  папиросу.  Вечер  был теплый и нежный, и в душу
ползла  легкая  дремота  очарования,  мешая разговаривать и вызывая в голове
неясные,  сладкие воспоминания, полные неопределенной тоски о будущем. Юноша
совсем   размяк   и   молчал.  Валентин  Осипович  изредка  делал  кое-какие
замечания,  касающиеся  завтрашней сходки у Синего Брода, где еще раз должны
были померяться силами две партии. Он негодовал и сердился.
     - Совершенно  я  не  понимаю  и  не признаю этих дебатов... Смешные эти
петушиные бои... Честное слово...
     - Нельзя,  Валентин  Осипович,  -  возразил наконец Ганс. - У нас всего
восемь  кружков,  а у социал-демократов 30. И что всего замечательнее: у нас
масса  литературы  крестьянской,  рабочей - и все же как-то дело подвигается
туговато... А они жарят без литературы, и у них кружки растут, как грибы.
     - Ничего  удивительного... В рабочих говорит классовый инстинкт... Зато
мы монополизировали крестьянство...
     - И  потом  -  у  эсдеков  здесь  есть  типография,  а  у  нас  все еще
процветает кустарничество...
     - Ну,  это, знаете, не важно, по-моему... Можно и на гектографе сделать
хорошо...
     - Можно,  да  здешние  уврие  -  весьма  балованный  народ:  подавай им
непременно печатные, а гектограф, мимеограф и т.п. они и знать не хотят...
     - Очень  скверно.  Со  временем  можно будет наладить и типографию... А
теперь надо устроить с провокатором. Вы как думаете?
     - О!  Я  сам  не хочу здесь мараться... Просто передам в дружину, а там
пусть как хотят... Ну, окажу, конечно, косвенное содействие.
     - Смотрите, будьте осторожнее. Вы - ценный человек для революции.
     - Помилуйте! Вы меня конфузите!
     - Ну,  будет  скромничать...  Нет,  я  говорю не комплимент. В вас есть
незаменимое  качество:  энтузиазм...  А это не так часто встречается... Наша
интеллигенция - больше от головы революционеры, а не от сердца.
     Оба  замолчали  и через минуту остановились у подъезда большой каменной
гостиницы,  где  жил  Валентин  Осипович. Ганс пожал ему руку и быстро пошел
обратно.  Дойдя  до  угла,  он  крикнул извозчика и велел ему ехать в нижнюю
часть города к реке.
     Извозчик  ехал  скоро, и от быстрой езды по пустынным, затихшим улицам,
и  от  сознания романтичности положения Ганс испытывал необыкновенно сильный
прилив  энергии  и  возбуждения,  когда  мысли  горят  ровно  и сильно и все
кажется  возможным  и  достижимым.  Это  случалось  с  ним каждый раз, когда
приходилось   рисковать   в   чем-нибудь   или  обдумывать  детали  сложного
предприятия.  И, чем ближе подъезжал он к цели своего путешествия, тем яснее
становилось   для   него   все,   задуманное   им.   Улыбаясь  своей  обычно
неопределенной   улыбкой,   Ганс   слез   с  извозчика  у  ворот  небольшого
деревянного  домика  и  подошел  к  окну,  освещенному