ыхался,  мотая  закутанной одеялом головой. Шамполион повалил его, связав
ноги шнурком револьвера, а руки простынею, и поднялся, тяжело дыша.
     - Теперь   идите...   -   она   поморщилась,  зная,  что  сцена  борьбы
повторится.  -  Пройдите  по концу коридора до лестницы и быстро, без звука,
быстро поднимитесь, когда я уроню ключи.
     Она  двинулась,  а Шамполион, разорвав тюфяк, вытряс солому и с холстом
в  руках следовал на расстоянии за Рене. Девушка подошла к часовому у дверей
кухни.
     - Все  благополучно,  -  она  попыталась открыть замок, но не смогла, -
что с замком? Попробуйте-ка вы, я не могу открыть.
     Часовой,  став  спиной  к лестнице, протянул руку за ключами и нагнулся
поднять  их,  потому  что  Рене,  передавая,  уронила  связку. Железный стук
пролетел в коридоре.
     Быстрее,  чем  этого  ожидала,  Рене  увидела  Шамполиона,  сидящего на
солдате,  голова  которого  путалась в холщовом комке. Рене помогла связать;
затем,  держа  своей  маленькой  горячей  рукой  за руку Шамполиона, провела
беглеца  сквозь  темные комнаты к парадной двери, выходившей непосредственно
в   пустой   переулок.   Здесь   не   было   часового,   -   вечная   ошибка
предусмотрительности,  охватывающей  зрением  горизонты,  но  не  замечающей
апельсинной корки под сапогом.
     Они вышли. Шел дождь, порывами ударял ветер.
     - Все кончено, - сказала Рене.
     - Я  никогда  не  забуду  этого,  -  проговорил  Шамполион.  - Так... я
свободен.
     - И я.
     - Мне  нельзя  медлить,  -  продолжал Шамполион, догадываясь, что хочет
этим  сказать  Рене,  но  жестко, с хищностью противясь этому. Он брал свое,
давя чужую судьбу, хотел быть один. - Я бегу, бегу поспешно к своим. А вы?
     - Я? Разве...
     В   этот  момент  они  рядом  проходили  глухой  переулок.  Шел  дождь,
порывисто хлестал ветер.
     Она сжалась, и тень предчувствия тронула ее душу. Шамполион повторил:
     - Я иду к своим, девушка. Слышите?
     Все  еще  не  понимая,  она  по  инерции  продолжала  идти рядом с ним,
задыхаясь  и  с трудом ускоряя шаг, так как Шамполион шел все быстрее, почти
бежал.  Тогда,  уверенный,  что  это  навязчивость,  он  резко остановился и
обернулся.
     - Ну! Что вам? - быстро и зло спросил он.
     - Я...
     Она  замолчала.  Он  легко,  коротким и равнодушным ударом толкнул ее в
грудь, - просто, как отталкивают тугую дверь.
     Рене  упала.  Когда  она  поднялась, в переулке никого не было. Шел все
сильнее крупный осенний дождь.


IV

     Прошло два года.
     В    большой   квартире   улицы   Падишаха   сидел   человек,   искусно
загримированный  англичанином. Его собеседник, коренастый господин с толстым
лицом,  стоял  у  окна,  смотря  на  улицу. Второй говорил, не оборачиваясь,
пониженным голосом.
     - Полосатый,  вчерашний,  -  сказал  он. - Наружность фланера. Покупает
газету.
     - Обычная  история,  - ответил другой. - Так началось с Тэсси. Кажется,
теперь твоя очередь, Вест?
     - Не твоя ли, Шамполион, дружище?
     - Нет, это не в силах простого сыщика. Я вечно и оригинально двигаюсь.
     - Да. Однако по какому кругу?
     Шамполион  вздрогнул.  Вест  остро  подметил  положение. Круг продолжал
суживаться.  Так  началось  месяцев  шесть  назад.  Опасность,  как  зараза,
перебрасывалась  с  города  на  город; целые округи становились угрозой, все
более  уменьшая  свободную  территорию,  в которой знаменитый преступник мог
еще  действовать, но и то с массой предосторожностей. Он терпел неудачи там,
где  проверенный  расчет безошибочно обещал жатву. Дела срывались, пропадали
важные  письма,  шесть второстепенных и двое первоклассных сообщников сидели
в  тюрьме.  Шамполион  боролся  с  новым  невидимым  врагом, чуждым, судя по
справкам,  ленивой  и  почти  сплошь  продажной государственной полиции. Она
беспомощно   топталась  на  месте,  устремляясь  иногда  с  громом  на  след
собственных  ног.  Ему  не  раз  приходилось  подвергаться  систематическому
преследованию,  но  это  было  именно преследование, хождение следом за ним;
теперь  к нему шли часто навстречу, шли и за ним, и со стороны, - так что не
раз  только  особая увертливость спасала его от топора "веселой вдовы": злая
и  твердая рука ловила его. Огромные связи, какими располагал он, беспомощно
молчали,  бессильные  выяснить  инициативу  организации;  он  же  стремился,
покинув  круг,  заставить  облаву стукнуться лбами на пустом месте, но этого
пока  не  удавалось  привести  в  исполнение.  Растягиваясь  и  еще  сильнее
сжимаясь вновь, круг не выпускал цели из своей гибкой черты.
     - Следовало  бы,  - сказал Шамполион, пропуская замечания Веста, - дать
этому фланеру путеводителя.
     "Путеводитель",   то   есть   лицо,  отводящее  след  на  себя,  вызвав
чем-нибудь   подозрение,   употреблялся  в  неясных  случаях  для  проверки,
действительно  ли  установлено  наблюдение  и  за  кем  именно;  диверсия  в
пустоту.
     - Да он ушел, - сказал Вест.
     - Тем лучше.
     Шамполион  первый  заметил  фланера.  Не  случись  этого,  Вест  был бы
избавлен от подмигивания, означавшего приказ удалиться.
     - Вест, я вернусь завтра. Если что случится, ты позвонишь.
     - Ну, да.
     Их разговор перешел в мрачную область хищений; затем Шамполион вышел.
     Вест,  заложив  руки  в  карманы,  качнулся  на носках. Его неподвижное
лицо,   прекрасно   удерживая  в  присутствии  Шамполиона  внутренний  смех,
тронулось по углам глаз ясной улыбкой. Он сел и крепко задумался.
     Со  всеми  предосторожностями,  отвечающими  его привычкам и положению,
Шамполион  прибыл  в  другую квартиру. Дама, с которой он поздоровался, была
красивым  воплощением женственности в том его редком виде, который восхищает
и  трогает.  Ее  тихую красоту и обаяние, производимое ею, следовало назвать
более  утешением, чем восторгом, - глубоким сердечным отдыхом. Вместе с тем,
не  было  в  ней  ничего  неземного,  никаких мистических, томно-болезненных
теней;  расцвет  жизни  сказывался  во  всем,  от  твердости  рукопожатия до
звучной простоты голоса.
     Их  познакомил  месяца  два  назад  скромный курорт - вынужденный отдых
Шамполиона.  Здесь, отсиживаясь ради безопасности, встретил он молодую вдову
Полину  Турнейль.  Сближение  имело  началом  серьезный  разговор  о  жизни,
начавшийся  случайно, но приведший к тому, что элегантный цинизм Шамполиона,
уступив  глубокому  впечатлению, произведенному молодой женщиной, прикинулся
из уважения к ней шатким пессимистическим мировоззрением.
     Из  уважения,  да.  В  жизни  Шамполиона  было  много  связей  и женщин
эпизодических,  и он совершенно не уважал их. Его любили как живую сенсацию.
К  нему  льнули  подобострастно и трепетно, отдаваясь в добровольное рабство
ради   таинственной,   зловещей   тени,  отбрасываемой  опасным  любовником.
Любопытство  и страх приковывали к нему. Во всех его прежних любовницах была
некая   крикливость   духа,   в   разной,  конечно,  степени,  но  одинаково
напоминающая   цветок,   украшенный   нелепо  торчащим  бантом.  Не  веря  в
существование  женщин  иного склада, он случайно встретил живое противоречие
и внутренне понял это.
     Встречи  их  повторялись,  он  искал  их  и,  сказав, наконец, "люблю",
почувствовал,  что  сказал наполовину правду. Она не знала, кто он. Ее "да",
как  можно  было  подумать,  выросло из одиночества, симпатии и благородного
доверия,   свойственного   крупным  натурам.  Впоследствии  он  надел  маску
политического  заговорщика, чтобы хотя этим объяснить сложную таинственность
своей  жизни,  -  роль  выигрышная  даже  при  дурном  исполнении,  чего  не
приходится  сказать  о  Шамполионе.  К  тому же отважный скептик грандиознее
самого  пышного  идеалиста.  Он  знал,  что  червонный валет даже крупнейшей
марки  не  может  быть  героем Полины, и так привык к своей роли, что иногда
мысленно продолжал лживый разговор в тоне и духе начатого.
     Ее  характер  был  открытым  и  ровным;  ее образованность, естественно
сливаясь   с   ее   природным  умом,  не  поражала  неприятной  нарочитостью
козыряния;  ее  веселие  не оскорбляло; ее печаль усиливала любовь; ее ласка
была  тепла  и нежна, а страсть - чиста, как полураскрытые губы девочки. Она
взяла  и  держала  Шамполиона  без  всякого  усилия, только тем, что жила на
свете.
     Шамполион  стирал грим, сняв правую бакенбарду; левую тихонько потянула
Полина,  и  бакенбарда  отстала, при чем оттопырившаяся щека издала забавный
глухой звук.
     - Благодарю, - сказал он. - Три дня я не мог быть и тосковал о тебе.
     Обняв  женщину,  он приник к ее лицу долгим поцелуем, возвращенным хотя
короче,  но  не  менее  выразительно.  Ее рука осталась лежать на его плече,
затем сдвинулась, поправляя пластрон.
     - Ты озабочен?
     - Да. Меня ловят.
     - Так  надо  подумать,  -  сказала  она,  вздрогнув и с серьезным лицом
усаживаясь за стол. - Насколько все плохо?
     Шамполион  рассказал,  не  прибегая  даже  к  ощутительному  извращению
фактов.  Преследование  одинаково  по существу, - кто бы ни подвергался ему,
вор или Гарибальди.
     - Боже! Береги себя, Коллар! - сказала Полина. - Хочешь в Америку?
     - Нет,  я  подумаю,  -  ответил Шамполион, садясь рядом с нею. - Явного
еще ничего нет. Пока я думаю о тебе.
     Когда  он говорил это, целуя ее руки, глуховатый мужской голос, скользя
по  телефонному  проводу  из пространства в пространство, оканчивал разговор
следующими словами:
     - Итак, в шесть - тревога.
     - Да, так решено, - прозвучал ответ.
     - И мы отдохнем.
     - Отдохнем, да...
     Аппараты умолкли.
     На  рассвете  Шамполион  внезапно  проснулся  в  таком  ровном  и тихом
настроении,  что  мысли  его,  ясно возникая среди остатков дремоты, связной
непрерывностью  своей  напоминали  чтение книги. Он лежал на спине. На спине
же,  рядом  с  ним,  лежала  Полина,  слегка  повернув  к нему голову, и ему
показалось,  что  сквозь  тени  ее  ресниц  блестел  взгляд. Он хотел что-то
сказать,  но,  присмотревшись, убедился в ошибке. Она спала. Край сорочки на
полуоткрытой  груди  вздрагивал,  едва  заметными  движениями  следуя  ритму
сердца,   и  от  этого,  силой  таинственного  значения  наших  впечатлений,
Шамполион  ощутил  мягкую  близость к спящему существу и радость быть с ним.
Он  тихо  положил  руку на ее сердце, отнял ладонь, откинул с маленького уха
послушные  волосы  и весело посмотрел в потолок, где среди голубых квадратов
были  нарисованы  листья,  цветы  и  птицы.  Тогда,  желая и не желая будить
Полину,  он осторожно покинул кровать, налил воды с сиропом и присел у окна,
наблюдая стаю голубей, клевавших на еще не подметенной мостовой.
     Было   так   тихо,   что   долгий  телефонный  звонок,  деловой  трелью
прорезавший   молчание   комнат,   неприятно  оживил  Шамполиона,  рассеянно
сидевшего  у  окна.  Полина  не  проснулась, лишь ее голова сонным движением
повернулась от стены к комнате.
     Шамполион  снял трубку аппарата, бывшего в кабинете, через три двери от
спальни.
     - Говорите и слушайте, - условно сказал он.
     - Все ли здоровы? - спросили его.
     - Смотря какая погода.
     - Одевайтесь теплее; ветер довольно резок.
     - Я слушаю.
     - Все хорошо, если состоится прогулка.
     - Так.
     - Продаете ли вороную лошадь?
     - Нет, я купил еще одну закладку.
     Шамполион  резко  отбросил  трубку.  Звонил  и  говорил Вест. Весь этот
разговор,  составленный из выражений условных, означал, что Шамполион должен
спасаться,  покинуть  город  ранее полудня и по одному, строго определенному
направлению. Сыск установил след, организовав западню.
     Когда  Шамполион  вернулся  в  спальню,  он  выглядел  уже чужим мирной
обстановке  квартиры.  Все напряжение опасности отразилось в его лице; глаза
запали,  блестя  скользящим, жестко сосредоточенным взглядом, и каждая черта
определилась   так  выпукло,  словно  все  лицо,  фигуру  преступника  облил
сильнейший свет. Шамполион быстро оделся и решительно разбудил Полину.
     - Который час? - потягиваясь, спросила она.
     - Час отъезда. Вставай. Нельзя терять ни минуты, - я под угрозой.
     Она  вскочила,  сильно  протерла  глаза;  затем,  взволнованная  тоном,
бросила ряд вопросов. Он, взяв ее руки, сказал:
     - Да, я бегу. Не время расспрашивать.
     - Я с тобой.
     - Если  можешь...  -  радостно сказал он. - Ты первая, которой я говорю
так.
     - Верю.
     Ее  тоскующее  прекрасное  лицо  горело  слезами.  Но это не были слезы
слабости. Одеваясь, она заметила:
     - Путешественник с дамой меньше возбудит подозрений.
     - Да, и это в счет на худой конец.
     - Куда мы едем?
     - В Марсель. По многим причинам я могу ехать лишь в этом направлении.
     Турнейль  не  ответила.  Шамполион  быстро  гримировался.  Когда Полина
обернулась  на  его  возглас, перед ней стоял выцветший, сутулый человек лет
пятидесяти   с   развратным   лицом  грязного  дельца,  брюшком,  лысиной  и
полуседыми длинными бакенбардами.
     - Это жестоко! - насильно улыбнулась она, припудривая глаза.
     - Жестоко,  но  хорошо. Наконец, вот! - Он, подбросив, поймал блестящий
револьвер. - Возьми деньги.
     - Я взяла.
     Теперь,   вполне   готовый   к   отъезду   и  борьбе,  он  почувствовал
лихорадочную  усталость  азартного  игрока,  которому с уходом годов длиннее
кажутся  когда-то короткие в своей остроте ночи, тягостнее - ожидания ставок
и  раздражительнее - проигрыш, усталость подчеркивалась любовью. Он желал бы
вновь  присесть  у окна, смотреть на голубей и слышать ровное дыхание спящей
женщины.
     Они  вышли,  взяв  лишь  по  небольшому  саквояжу.  Шамполион,  не будя
прислуги, открыл двери собственным, сделанным на всякий случай ключом.
     В  тревоге  промелькнули  вокзалы,  билетная  касса и дебаркадер. Поезд
отошел. В купе, кроме них, никого не было.
     Поезд  шел  полями  с  осевшим  на  ложбинах  утренним  чистым туманом.
Пунцовые  и  белые  облака,  сторонясь,  пропускали  низкий пук ярких лучей,
западавших  на  возвышения.  Еще  нигде  не  было  видно людей, лишь изредка
одинокая  фура  с  дремлющим  на ней мужиком сторожила закрытый переезд; это
продолжение  безлюдной  тишины,  в которой проснулся Шамполион, помогало ему
разбираться  в  себе.  Сидя  против Полины, смотря на нее и разговаривая, он
продолжал  ощупью, бессознательно, отбрасывать тревогу роковых возможностей,
разбираться  в обстоятельствах и мысленно вести расчеты с опасностью во всех
ее видах, рисуемых его опытным, точным воображением.
     - Твоя  жизнь  ужасна,  -  сказала Полина. - Спасаться и нападать; быть
постоянно  настороже,  проверять  себя,  испытывать  других...  Какая пытка!
Какой  заговор  изменил сущность мира? Коллар, оставь политику, пока не ушла
жизнь. Еще не поздно. Мы можем скрыться навсегда в далекой стране.
     - Это не для меня, - коротко ответил Шамполион.
     - Ты не придаешь значения моим словам.
     - Не  раз  мы  говорили  об этом. Я все-таки люблю в жизни ее холодное,
головокружительное бешенство.
     - Коллар,  это пройдет, пройдет, может быть, скоро, и ты не вернешь уже
тихого угла, который ждал тебя вместе со мной.
     - Не могу.
     - Решись  все-таки.  Мне достаточно твоего слова, Коллар. Марсель ведет
и в Англию и в Америку.
     - Я стремлюсь в Лондон.
     - Нет. Дальше.
     - Как ты настойчива!
     - Знаешь, ведь я люблю.
     - Но и я, черт возьми! Однако не любовь решает судьбу! Оставим это.
     Он  отвернулся  к  окну, выдохнув сигарный дым с силой, разбившей его о
стекло круглым пятном.
     С  тоскливым,  страстным  вниманием  смотрела  женщина на того, кто был
(назвался)  Коллар.  Мысли  ее  мешались.  Наконец,  воля одержала победу, и
Шамполион,  взглянув  снова,  не  заметил  и  следа  тонкой  игры  страстей,
схлынувшей в глубину женской души.
     - С.-Ж., - сказал кондуктор, проверяя билеты.
     Полина подала свой. Один его угол был согнут.
     - Есть здесь буфет, Коллар?
     - Есть; это маленький городок.
     - Ты знаешь?
     - Да, я здесь был.
     Приключение   в   тюрьме   два   года   назад   озарило   его  холодным
воспоминанием. Останавливаясь, вагон вздрогнул; скрипнули тормоза.
     Снова    открылась    дверь,   пропустив   трех   кондукторов,   и   по
непроизвольному  движению их лиц, выдавших нападение прямым взглядом на руки
Шамполиона,  он  мгновенно  сообразил,  что путешествие кончено. В купе было
тесно.  Один  из  сыщиков загородил своей фигурой Полину, Шамполион не видел
ее.  Было  уже поздно думать о чем-либо. Его вязали и били; он вывертывался,
как  скользящая  большая  рыба  в  жадных  руках,  и изнемог. Ручные кандалы
покончили  дело. Выходя, в толпе, запрудившей проход, ослепленный волнением,
он, задыхаясь, громко сказал:
     - Где ты?
     Ему ответил - ниоткуда и близко - мертвый, как стук, голос:
     - Буду с тобой...


V

     Палач  грелся  на  кухне,  неотступно  думая о шее преступника с вялым,
нудным  содроганием  раба,  ждущего  подачки и плети. Это был хмурый старик.
Ему  обещали  сто  франков  и  четверть  срока. Он не смел отказаться. Кроме
того,  в  его измученном тюрьмой сердце жила смелая надежда вернуться на три
года  скорее  к  заброшенным  огуречным грядкам, забыв о маленьких девочках,
плачущих всегда горько и громко.
     Стояло  холодное,  темное  и  сырое  утро. Шамполион не спал. К четырем
часам  его  оставило  мужество.  Но  не страх сменил стиснутую силу души, ее
давила  тяжесть  -  фатализм  внешнего. Он сидел в камере 23, из которой два
года  тому  назад был выпущен, как гордая птица, скромной и смелой девушкой.
Город  был  тот, в котором его поймали тогда и теперь. Запыленная надпись на
подоконнике,  выцарапанная  гвоздем,  сделана  была его скучающей, небрежной
рукой; надпись гласила:
     "Еще не пришел мой час".
     "Еще"   и  "не"  стерлись.  Остальное  потрясло  приговоренного.  Но  к
подоконнику,  как к магниту, обращались его глаза, и с холодом, с непонятной
жаждой мучительства он внимательно повторял их, вздрагивая, как от ножа.
     Власти,  боясь  бегства,  покончили с ним скоро и решительно. Скованный
по  рукам  и  ногам,  Шамполион просидел только неделю. Суд приехал в С.-Ж.,
собрав  наскоро  обвинения  по  самым громким делам бандита, судьи выслушали
для приличия защиту и обвинение и постановили гильотину.
     Полины  Шамполион  больше  не  видел.  Он думал, что ее держат в другой
тюрьме.  Представляя,  как она перенесла известие о том, кто Коллар, он весь
сжимался  от  скорби,  но сам отдал бы голову за то, чтобы увидеть Турнейль.
Надежды на это у него не было.
     - Вина! - сказал он в окошечко.
     Немного  спустя дверь открылась. Казенная рука грубо протянула бутылку.
Шамполион   пил   из  горлышка.  Настроение  стало  светлее  и  шире;  искры
бесшабашности  заблестели  в  нем,  смерть показалась жизнью... Вдруг тяжкий
удар отчетливого сознания истребил хмель.
     - Жизни! - закричал Шамполион. - Жизни вовсю!
     Но  припадок  скоро  прошел.  Наступил счастливый момент безразличия, -
разложения  нервов.  Шамполион сидел, механически покачивая головой, и думал
об опере.
     Состояние,  в  котором  он  находился,  можно сравнить с несуществующим
длительным   взрывом.   Малейший   шорох   волновал   слух.  Поэтому  долгий
ворочающийся   звон   ключа   в   двери   заставил   его  вскочить,  как  от
электрического заряда.
     Он  вскочил:  за  женщиной,  прямо  вошедшей  в  камеру,  стояла тень в
казенном мундире. Тень сказала:
     - По особому разрешению.
     Слов  этих  он  не расслышал. Взмахнув скованными руками - единственный
доступный  ему теперь жест, - он бессознательно рванул кандалы. Нечто в лице
Турнейль  - не торжественность предсмертного свидания - молчание в ее лице -
поразило его. Возвращая самообладание, он сказал:
     - Полина?! Да, ты! Видишь?
     Она  молчала.