сти  и  темное, жуткое будущее... И один был серебристый и
ясный смех, а другой - бурный и неистовый.
     Потом  усталость  и  заботы  взяли  свое. Девушка сидела молча; голубой
взгляд  ее  скрашивал  черную  ночь,  стоявшую за окном. Геник поборолся еще
немного с сонливостью и сказал:
     - Так вы отведете меня к буржую?
     - Нет,  -  встрепенулась  она.  - Я расскажу вам. Вы найдете сами. Я не
могу, простите... Я разбита, вся разбита, как ломовая лошадь.
     На  другой  день  вечером  Геник  сел  писать  подробнейшую  реляцию  в
"центр". Между прочим, там было написано и следующее:
     "Комитет  ходит  в  юбке.  Ему  девятнадцать лет, у него русые волосы и
голубые глаза. Очень маленький комитет".
     У Геника, видите ли, была юмористическая жилка.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Маленький  комитет.  Впервые  - в журнале "Неделя "Современного слова",
1908, Э 20.

     Бакунин  М.А.  (1814-1876)  - русский революционер, идеолог анархизма и
народничества.
     Лавров  П.Л.  (1823-1900)  -  русский  социолог  и  публицист, теоретик
революционного народничества.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Обезьяна



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


     На    третьем    действии    "Золотой    цепи",    поставленной   после
продолжительного  перерыва  в  Новом  Сан-Риольском  театре, сидевший в ложе
второго  яруса  Юлий  Гангард,  натуралист  и  путешественник, был несколько
озадачен   одной   сценой,   в   отношении  которой  долго  старался  что-то
припомнить,  но  безуспешно.  Это  был  как раз тот момент, когда, по пьесе,
смертельно  раненный  Ганувер  падает  и,  лежа,  протягивает  руки  к Дигэ,
принимая  ее за Молли, в то время как круг озверевших гостей, мерно ударяя в
ладоши,  вопит песню. Не песня, не каждое движение актеров в отдельности, но
совершенно   неуловимое   стечение  впечатлений,  подобно  легкому  движению
воздуха,  вынесло  Гангарда  из  театрального  настроения в область неверных
воспоминаний, - тронуло и прошло, оставив неутоленный след.
     Некоторое  время он был задумчив, рассеянно говорил со своим приятелем,
почти  не  слыша  его  замечаний,  и,  когда занавес спустился, вышел один в
буфет, где, стоя у прилавка, выпил коктейль.
     Он  думал,  что  странное  веяние,  коснувшееся  его во время описанной
сцены  третьего  действия, прошло, но, рассмотрев толпу, заметил, как сквозь
перебегающие   обычные   мысли   возвращается,   приближаясь   и  ускользая,
настойчивое  воспоминание, - с закрытым смыслом, в спутанных очертаниях сна.
Оно   было  как  твердый  предмет,  попавший  в  ботинок,  -  ощутительно  и
неизвестно  по существу. Больше того, - оно вывело его из равновесия, требуя
разрешения,  и  он  стал  самым  положительным  образом искать в памяти: что
такое почти припомнилось ему во время игры.
     В  это  время  через  шумную  тесноту фойе пробирался, рассыпая улыбки,
худощавый   нервный   человек  с  живым,  напоминающим  мартышку  лицом,  и,
рассеянно  взглянув на него, Гангард разом связал потуги воспоминаний в одно
отчетливое  и  загадочное зрелище, которому был свидетель год назад, - очень
далеко  отсюда.  Вновь встал перед ним лес, из леса вышли звери с мохнатыми,
круглыми,  человеческими  глазами, и повторилось острое изумление, усиленное
замечательным совпадением поз, - здесь, на сцене, и в лесу - там.
     Продолжая  думать  об  этом,  он  разговаривал  теперь с одним из своих
поклонников,  молодым  человеком,  не  умеющим  отличить  пули от пороха, но
несмотря  на  это  мечтающим  или,  вернее, болтающим о далеких путешествиях
языком томного петушка, зачислившего себя б орлы.
     - Скажите-ка  мне,  Перкантри,  -  прервал  его  трепет  Гангард, - как
театралу плохому и случайному, - кто это играл Ганувера?
     - О!  Неподражаемый  Бутс,  конечно,  - сказал Перкантри, изящно шевеля
талией,  -  кстати, вы знаете его историю? Ну, конечно, знаете, и в строгих,
каменных  чертах вашего лица я уже уловил симпатию к Бутсу. Как же: он был в
Африке,  хотя  и  случайно. Он ехал в Преторию с труппой, ха-ха! - вы хотите
сказать,  Гагенбека? О, нет, сам великий Давид Патарон, антрепренер, вез его
в  первоклассном салоне; кормил конфетами и так мягко вспоминал о контракте,
как  будто  горел  желанием  вписывать  туда  все  новые  и новые суммы. Да:
"Сингапур"  толкнулся  о  мину,  после чего на шлюпках, при хорошей погоде и
попутном  ветре,  вся братия высадилась где-то севернее или южнее Занзибара,
-  сказать  не  могу.  Да,  их  потрепало,  конечно,  и там были экзотика, и
таинственный   лес,   и  хищные  звери,  и  все.  Ну,  естественно,  реклама
чудовищная. Теперь Бутс здорово раздул щеки.
     Сославшись  на телефон, Гангард оставил Перкантри и пошел за кулисы. Он
ничего  не  понимал,  догадок  у  него никаких не было, но какая-то нить уже
связывала  актера  и путешественника и, еще отчетливее, с большими, тревожно
обращенными в прошлое глазами, увидел Гангард сцену в лесу.


     Бутс,  кончив  роль,  переоделся;  уже  брал  он  цилиндр, когда явился
Гангард.
     - Я  не  задержу  вас,  -  сказал  гость  после обмена приветствиями, с
наполовину  искренней  лестью. - Привычка говорить через переводчика научила
меня  экономно  составлять  фразы,  и  потому  я  кратко расскажу о странных
наблюдениях  моих  на  восточном берегу Африки. Сначала коснемся вашей игры,
вернее,  - той сцены, которая повергла меня в недоумение. Я говорю о моменте
падения  Ганувера,  когда  он, стараясь поймать подол платья Дигэ, принимает
ее за свою невесту, а гости, стоя вокруг умирающего, хлопают и поют.
     - О!  Я  не  был  в  ударе...  -  начал  Бутс, но Гангард остановил его
жестом.
     - Ваша  игра  прекрасна,  -  сказал  он.  -  Теперь слушайте. В лесу, в
лунную  ночь,  я  увидел  на  тесной,  ярко  озаренной  поляне, как из чащи,
спускаясь   по   лианам,   вышло   стадо  обезьян-сопунов,  довольно  редкая
разновидность человекоподобных.
     Бутс   стал   вдруг   крайне   внимателен   и,  описав  сигарой  что-то
подтверждающий полукруг, согласно кивнул.
     - Итак,  -  продолжал  Гангард,  пристально  смотря в напряженные глаза
Бутса,  -  эти  обезьяны,  отчасти  напоминающие  кокетливо  одетых  в  меха
шоферов,  особенно,  если  принять во внимание автомобильные очки и движения
быстрые,  как  движения пальцев вяжущей чулок женщины, спустились с деревьев
и  наполнили  поляну  по  странному  сигналу  своего  предводителя.  Был это
фыркающий,  тоскливый  и  глубокий,  как  вздох,  крик, после чего на поляне
произошло  смятение,  подобное  фальшивой  тревоге пожарного обоза, когда он
выезжает  на  упражнения.  Обезьяны толкались, бесцельно переходя с места на
место.  Часть  их  еще  скакала  по  веткам,  но скоро все сплотилось в одну
сумасшедше-быструю  кучу, и нельзя было понять смысл этого сборища. Наконец,
крики,  тревожные,  грустные крики знающих что-то свое зверей перешли в хор,
в режущий ухо вопль, иногда просекаемый густым ворчанием самцов.
     Но  вот  -  все  они  расступились.  В  середине круга стало два зверя;
согнувшись,  руками  касаясь  земли,  они  гримасничали,  блестя круглыми, в
меховых  очках,  глазами, и один зверь, раскачиваясь, упал. Дикий крик издал
он,  пронзительный,  резкий  вопль,  какой издает обычно антропоид, если его
подстрелят.   Он   упал,   стараясь  схватить  за  хвост  другого,  который,
увертываясь,  вытягивал  руки  и  потрясал ими, выказывая всем видом крайнее
исступление.
     Я,  конечно,  не  помню мелочей общего движения этих шоколадных фигур в
лунной  пустоте  чаши.  Прошло  несколько  времени,  когда,  казалось,  видя
всеобщее   замешательство,   они  перейдут  в  драку,  но  упавшая  обезьяна
оставалась  лежать по-прежнему среди некоторого свободного пространства, и я
не  видел  ничему  объяснения.  Тогда,  -  обратите  на это внимание, - круг
обезьян,  утихнув, привстал, окружив лежащего в середине теснее, и некоторые
из  них,  медленно  покачивая  головами, стали соединять и разъединять руки,
правда,  не хлопая, но совершенно так, как в глубокой рассеянности поступает
человек,  -  трогая  рукой руку, не зная, то ли потереть их, то ли, сжав, на
чем-то   сосредоточиться.  Это  движение,  этот  однообразный  жест,  полный
грустной  механичности,  вскоре  стал  общим,  после  чего  на высоте дерева
раздался  короткий крик, и, соскочив оттуда в гущу действия, вновь явившаяся
обезьяна стала поднимать лежащую.
     Вот,  собственно,  все. Когда Молли, - ваша блестящая, высоко даровитая
артистка  Эмилия  Аренс, прибегает к раненому Гануверу к поднимает его, в то
же   время   разгоняя  хищную  толпу  самозваных  гостей,  я  вижу,  что  ее
драматический  момент  в точности совпадает, - конечно, в грубых чертах, - с
поведением  той  обезьяны,  которая  спустилась с дерева; она зарычала. Круг
обезьян  отступил и рассеялся. Все смешалось. Лежавший зверь тоже вскочил, и
произошло  обычное,  бессмысленное  для нас скаканье взад-вперед, после чего
целый  дождь  пружинных  прыжков  разнес  все  сборище  по окружающим поляну
деревьям,  и,  еще  несколько  повозившись  на  высоте, сопуны скрылись, а я
вернулся  в  палатку,  чувствуя,  что  подсмотрел нечто, едва ли встречаемое
натуралистами.
     Крайне  заинтересованный, я провел на этом месте еще три ночи подряд, и
каждый  раз,  с несколькими вариациями, сопуны проделывали это же непонятное
действие.  На  четвертую  ночь  я  подстрелил  одного из них, - именно того,
который  падал  посередине  круга, желая узнать, не является ли какое-нибудь
органическое  страдание  зверя причиной этих ночных загадочных сборищ. Итак,
- но... хочу ли я что-нибудь сказать этим? Нет. Я только рассказал факт.
     - Где это происходило? - спросил Бутс, едва Гангард смолк.
     - На  морском  берегу,  между  Кордон  Брюн  и  устьем небольшой речки,
называемой туземцами Ис-Ис. На картах она отмечена не везде.
     - Мы  выехали  из Кордон Брюн, - сказал потрясенный актер, - выехали на
нефтяном  пароходе, - но скажите еще одно, не начинается ли длинный овраг от
песчаной полосы - там, где вход на эту поляну?
     - Да, и я пересек овраг в отдаленном его конце.
     - Отдаленном от моря?
     - От моря.
     - Пройдя большие серые камни?
     - Их пять штук, они расположены прямой линией под углом к лесу.
     - Слушайте,  - сказал, помолчав и усмехаясь, Бутс, - на этой поляне я и
мои  товарищи, между прочим, небезызвестная в Европе Мери Кортес, разыграли,
от  нечего  делать,  для себя и для прочей спасшейся публики третье действие
"Золотой  цепи".  И  стая обезьян собралась смотреть на нас. О! Я все хорошо
помню.   Их  так  густо  нанесло  вокруг  по  вершинам,  что  кое-кто  хотел
выстрелить,  чтобы  их разогнать, так как они иногда мешали своим сопением и
чрезвычайным  волнением,  но  Мери Кортес взяла их под свою защиту, объявив,
что  им  выданы  контрамарки.  Да,  мы  весело  провели  несколько  дней,  -
по-африкански весело. Теперь что же? Как вы объясняете все?
     Гангард долго молчал.
     - Я,  кажется,  напрасно  застрелил  сопуна,  -  сказал  он с внезапной
неподдельной  грустью,  что-то  обдумывая. - Да, конечно, так, дорогой Бутс.
Эти  впечатлительные нервные существа были, надо думать, поражены действием.
Они  видели  притворное  горе,  и  притворную смерть, и притворную любовь во
всей  недоступной  им  человеческой  сложности  и,  ничего  не поняв, все же
что-то  оставили для себя. Им прозвучал сильный призыв из навсегда закрытого
мира.  Увы!  бедняги  могли  только перенять внешность и тщательно повторять
ее.  У  вас  никогда  не  было  более  потрясенных  зрителей.  Мы встретимся
поговорить  об этом подробно, а пока что я так расстроился, что поеду домой,
и,  не  сердитесь,  - пришлю вам чучело моего сапуна. Это ваш меньшой брат -
маленький Бутс.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Обезьяна.  Впервые, под заглавием "Обезьяна-сапун", - "Красный журнал",
1924,  Э 4. Печатается по изд.: А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 5, Л., Мысль,
1927.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Марат



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 1. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


                                                            Другу моему Вере


I

     Мы  шли  по  улице,  веселые  и  беззаботные,  хотя за нами след в след
ступали  две  пары  ног  и  так  близко,  что  можно было слышать сдержанное
дыхание  и  ровные,  крадущиеся шаги. Не останавливаясь и не оглядываясь, мы
шли   квартал   за   кварталом,  неторопливо  переходя  мостовые,  рассеянно
оглядывая  витрины  и  беззаботно  обмениваясь замечаниями. Ян, товарищ мой,
приговоренный  к смерти, сосредоточенно шагал, смотря прямо перед собой. Его
смуглое,  решительное  лицо с острыми цыганскими скулами было невозмутимо, и
только  щеки  слегка  розовели от долгой ходьбы. И в такт нашим шагам, шагам
мирных  обывателей, делающих моцион, раздавалось упорное, ползущее шарканье.
Гнев  ядовитым  приливом  колыхался  в  моем сердце, и страшное, неудержимое
желание  щекотало  мускулы,  -  желание  обернуться и смачно, грузно влепить
пощечину  в  потное,  рысье  лицо шпиона. Сдержанным, но свободным голосом я
объяснял Яну преимущества бессарабских вин.
     - В  них, - сказал я, выразительно и авторитетно расширяя глаза, - есть
скрытые  прелести,  доступные  пониманию  только  в трезвом виде. К числу их
надо  отнести  водянистую  сухость и большое количество дубильной кислоты...
Первое  усиливает  аппетит, второе укрепляет желудок. Правда, в венгерских и
испанских  винах  больше  поэзии,  игры,  нюансов... Но, уверяю вас, - после
двух,  трех  бутылок  деми-сека  воображение  переносит в широкие, солнечные
степи,   где  смуглые  полные  руки  красавиц  молдаванок  плетут  венки  из
виноградных листьев...
     Ян   криво   усмехнулся  и,  расставив  ноги,  остановился  у  лотка  с
апельсинами.   Пламенные   глаза   его   устремились  на  красную  бархатную
поверхность плодов, позолоченных июльским солнцем. Он крякнул и сказал:
     - Смерть  люблю  апельсины!  Пусть  мы  будем  буржуи  и  купим у этого
славного малого десяток мандаринчиков...
     - Пусть  будет  так!..  - согласился я таким мрачным тоном, как если бы
дело шло о моей голове. - Да процветает российская мелкая торговля!
     Коренастный  ярославец  глядел нам в глаза и, без сомнения, видел в них
серебряные  монеты,  отныне  принадлежащие  ему. Он засуетился, рассыпавшись
мелким бесом.
     - Десяток    энтих   -   три   двугривенных,   шестьдесят   копеек!   -
предупредительно объяснил он. - Завернуть позволите? Хорошо-с!
     Он  взял  с  лотка  белый  новенький  мешочек. В таком же точно пакете,
только  серого цвета, я нес свой чернослив, купленный по дороге. И вдруг мне
стало  завидно  Яну.  У  него  апельсины  будут  лежать  в  белой, как снег,
бумажке,  а  у  меня  в  серой  и  грязной!  Решив  сказать  ему  об этом, я
предварительно   случайно   бросил  взгляд  в  сторону  профилей,  прикрытых
котелками,  и  был приятно изумлен их настойчивостью в деле изучения дамских
корсетов,  вывешенных  за  стеклом  магазина.  Тогда я дернул Яна за рукав и
обиженно заметил:
     - Дорогой мой! Не находите ли вы, что белый цвет бумаги режет глаза?
     Ян,  казалось,  искренно  удивился  моему  замечанию,  потому  что раза
два-три смигнул, стараясь догадаться. Тогда я продолжал:
     - От  младых  ногтей  и  по  сию  пору я замечал, что белый цвет вредит
зрению.  По  этой  причине я всегда ношу свои покупки исключительно в бумаге
серого цвета...
     - Бедняга...  -  сказал  Ян,  пожимая  плечами. - Вам вредно пить много
бессарабского...  Впрочем,  для  вас  я  готов уступить. Нет ли у вас серого
мешочка?
     Детина    растерянно    улыбнулся    торопливой,   угодливой   улыбкой,
долженствовавшей   изображать   почтение  к  фантазии  барина,  и  мгновенно
выдернул  из-под  кучи оберточной бумаги толстый серый пакет. Положив в него
апельсины, он сказал:
     - Милости просим, ваше-ство! Ежели когда!.. Самые хорошие...
     Мы  пошли  дальше,  не  оглядываясь,  но  я  чувствовал  сзади  жадные,
бегающие  глаза,  с  точностью  фотографических  аппаратов отмечающие каждое
наше   движение.   Вокруг  нас,  обгоняя,  встречаясь  и  пересекая  дорогу,
проходили  разные  люди,  но  в  шарканьи  десятков  ног  неумолимо и упорно
выделялись  назойливые, как бег маятника, шаги соглядатаев. Нахальное, почти
открытое  преследование  заставляло  предполагать одно из двух: или близкую,
неотвратимую опасность, или неопытность и халатность преследующих.
     Как  будто  дразня  и  весело  насмехаясь,  извозчики  вокруг наперерыв
предлагали  свои  услуги.  Соблазн  был  велик,  но  мы,  мирные  обыватели,
потихоньку   шли   вперед,   наслаждаясь   солнцем,   теплом   и   бодростью
собственного,   отдохнувшего   за  ночь  тела.  У  бульвара,  сбегавшего  по
наклонной плоскости вниз широкой, кудрявой аллеей, Ян вздохнул и сказал:
     - Пойдемте бульваром, дружище. На улице становится жарко.
     Мы  свернули на сырой, утоптанный песок. Густые, прохладные тени кленов
трепетали  под  ногами  узорными,  дрожащими пятнами. Впереди, в перспективе
бульвара,  ослепительно  горели  золотые  луковицы  монастыря.  На скамейках
сидели   одинокие   фигуры   гуляющих.  И  вдруг  навстречу  нам,  кокетливо
повертывая  плечиками,  прошла очаровательная дамочка, брюнетка. Озабоченное
выражение  ее  цветущего личика забавно противоречило пухлому, детскому рту.
Восхищенный,  я  щелкнул  пальцами  и  обернулся, проводив красавицу долгим,
слюнявым  взглядом.  Но тут же ее стройный колеблющийся корпус заслонили два
изящных,  черных  котелка,  неутомимых,  беспокойных  и рыщущих. Вздохнув, я
посмотрел  на  Яна.  Лицо  его  было  по-прежнему  до  глупости спокойно, но
гонкие,  нервные  губы  слегка  пожевывали,  как бы раздумывая, что сказать.
Бросив   умиленный   взгляд   на   купол  монастыря,  он  произнес  громким,
растроганным голосом:
     - В  детстве  я  был набожен и таковым остался до сих пор. Когда я вижу
светлые  кресты  божьего храма, бесконечное благоговение наполняет мою душу.
Сегодня  я  слушал  обедню  в  церкви  Всех  святых. Батюшка сказал сильную,
прочувствованную речь о тщете всего мирского. Истинный христианин!..
     Он  перевел  дух,  и мы снова прислушались. Но песок упорно, неотступно
хрустел  сзади.  И  это  не помогало! Религия оказывалась бессильна там, где
преследовались  высшие  государственные цели. Я сразу понял тщету набожности
и   развернул   перед  Яном  нараспашку  всю  глубину  своего  испорченного,
развращенного сердца.
     - Охота  вам  быть монахом! - сказал я тоном старого опытного кутилы. -
Поверьте  мне,  что если в жизни и есть что хорошее, - то это карты, вино...
и девочки!..
     И  я пустился во все тяжкие, смакуя мерзости блуда всех видов и сортов.
Начав  с естественных, более или менее, отношений и подчеркнув в них остроту
некоторых   моментов,  я  готовился  уже  пуститься  в  изложение  и  защиту
педерастии,  как  вдруг  шляпа,  плохо  сидевшая  на  моей  голове,  упала и
откатилась  назад. Пользуясь счастливым случаем, я вернулся за ней, поднял и
бросил  внимательный  взгляд  в  глубину аллеи. Они еще шли, усталые, лениво
передвигая  ноги,  но  уже настолько далеко, что, очевидно, уверенность их в
нашей   принадлежности   к   организации   б