рьезном  деле,  где  первое  впечатление  навсегда окрашивает собой
будущее. Вот почему они поверили спокойному болтуну.
     Тави   сконфуженно   рассмеялась.   Мистрей   застегнул  кнопку  блузы,
раскрывшуюся на ее плече, затем сказал:
     - Пожалуй, так и было оно.
     - Х-ха...  -  крякнул  Ионсон,  играя  узлами  челюстей, и посмотрел на
жену.
     Та, подняв веер, склонилась над его ухом, шепча:
     - Ты видишь, что это идиоты. Но они не все продали...
     Едва  он  успел  движением  головы  спросить,  в  чем  дело,  как Марта
обратилась к молодой женщине:
     - Это настоящий жемчуг?
     - Мой?  -  Тави  коснулась  жемчужной  нитки,  нежившей  ее шею гладким
прикосновением  крупных,  как  бобы,  зерен.  -  О!  Он  настоящий.  Хвостик
наследства, которого теперь нет.
     - Хвостик  не  плох,  - сказал Ионсон, вставая и приглядываясь с высоты
своих  семи  футов.  Он  прищурился. - Да. Но ведь вокруг вашей шеи висит по
крайней мере пять недурных имений.
     Тави вздохнула весело и задорно.
     - Надо  вам  объяснить, я вижу, - сказала она, лукаво подмигнув мужу. -
Эта  ниточка  нас  сосватала.  Когда Мистрей пришел сказать... самые хорошие
вещи...  и...  тогда  он  увидел  эти  жемчужины  на  моем столе. Они еще от
прабабушки.  Вот  он  воодушевился  и  представил  мне  в  лицах, как на дне
морском  раковина  дремлет,  сияя.  Как она живет глубокой жемчужной мыслью.
И...  и...  как  она  любит,  закрывает свою жемчужину, а мы сидели рядом...
и... и...
     - ...и поцеловались, конечно, - добродушно пробасил Сван.
     - Нэд!  Думайте  про  себя!  -  крикнула  Тави.  - Что за суфлер там, в
углу?!
     Воцарилось натянутое молчание.
     - Ничего, что я так сказала? - повернулась тави к мужу.
     Он взглядом успокоил ее.
     - Все  ничего, все пройдет, - сказал он и, обратясь к Ионсону, добавил:
- Разумеется, не продаются такие вещи, как не продаются обручальные кольца.
     - Здорово! - сказал Ионсон.
     - Что же вы теперь будете делать? - спросила Марта.
     - Прежде  всего  -  подумать.  -  Мистрей  невольно  вздохнул. - Только
несколько  дней,  дорогой  Ионсон.  Пусть она порадуется дикой красоте ваших
мест.
     - При-ро-да!  -  протянул  Ионсон.  -  Моя  болезнь та, что завод плохо
работает. Есть, правда...
     - Ужин есть, - сказал негр в пиджаке, раскрывая дверь.
     - Вы давно ослепли? - спросила Марта у Свана.
     - Давно.


IV

     Отрывистое  настроение  хозяев  мало  улучшилось за столом, хотя Ионсон
пил  много  и  жадно.  Но Марта стала внимательней. От ее любезностей подчас
хотелось  крикнуть,  однако  резкая  болтовня  стерла  отчасти  натянутость,
делавшуюся уже невыносимой для Тави.
     Наконец,  слегка  качнувшись,  так  как  промахнулся опереться локтем о
стол,  Ионсон  счел  нужным посвятить Мистрея в свои дела. Завод гибнет. Его
преследуют  неудачи,  долги  растут,  близятся роковые взыскания, спрос мал,
застой  и кризис в торговле. Однако он не унывает. Всю жизнь приходилось ему
выпутываться из положений гораздо худших, - туча рассеется.
     Мистрей  выразил  надежду, что она рассеется быстрее всех ожиданий. Как
у  Тави  слипались глаза, он не поддерживал особенно разговора; молчал и Нэд
Сван.  Незадолго  перед  тем,  как  часы  ударили  полночь,  под  окном дома
мелькнул громовой выстрел, сопровождаемый собачьим лаем и криками.
     - Это вернулся Гог, - заметила Марта, - наш сын.
     По  всему дому пронеслось хлопанье дверей, затем высокий, как его отец,
молодой  человек  с  нелюдимым  лицом  появился перед собранием. Его голова,
по-горски,  была обвязана красным платком, жесткая борода неестественно, как
черная  наклейка,  обходила  полное,  загорелое  лицо  с  неприятным  ртом и
бесцветными,  медленно  устанавливающими  взгляд, сонно мигающими глазами. В
его руках был карабин.
     - Чужая  собака,  -  сказал  он,  несколько  смутясь  при виде чужих, и
повернулся уйти. - В голову. Ха-ха!
     - Сядь, - сказал Ионсон.
     Гог, пробормотав что-то, скрылся, стукнув о дверь дулом ружья.
     - Невежа! - закричал вслед отец.
     Мать пояснила:
     - С  него  взятки  гладки:  раз  уж  набрал  в  рот  воды  или не хочет
чего-нибудь, - упрашивать бесполезно.
     Об  этом  не говорили больше. Посидев еще несколько времени, гости были
отведены  в приготовленные для них комнаты. Перед тем, как лечь, оба зашли к
Нэду, посмотреть, не нужно ли ему что-нибудь.
     - Ну, что вы скажете, - спросил Мистрей, - каковы впечатления ваши?
     - Вижу  отчетливо  всех  троих. - Сван слепо прищурился в тот свой мир,
где  так  все  было знакомо ему. - Ионсон: черный, большой рот и рыжая черта
поперек  налитого  кровью  глаза. Его жена: зубчатый небольшой круг с клювом
спрута  внутри.  Гог...  этот  неясно... да: тьма, две медные точки и крылья
совы.
     - Ну,  вот  еще,  - с некоторым неудовольствием отнеслась Тави, - милый
Нэд, вы нервны сегодня. Но, правда, что-то беспокойно и мне.
     - Кажется,  мы  приехали  неудачно,  -  заметил  Мистрей,  но, не желая
расстраивать   Тави,   прибавил:  -  Все  это  пустая  мнительность...  Нэд,
спокойной вам ночи!
     - Благодарю.  Да  будут  спокойны  и  ваши  ночи,  -  ответил  Сван,  -
спокойны, пока я слеп.
     Муж  и  жена  давно  привыкли  уже  к  странной  манере, в какой иногда
выражал  мысли свои Нэд Сван; поэтому, не обращая особенного внимания на его
последние слова, попрощались и удалились к себе.


V

     Несколько  дней  прожили  они,  сходя  по утрам в долины или поднимаясь
среди   цветущих   теснин   к  затейливым  углам  горного  мира,  где  яркие
неожиданности  пейзажа  напоминают  ряд  радостных встреч с лучшими из своих
желаний,  принявших кроткую или захватывающую дыхание видимость. Среди этого
мира,  неподалеку  от  дома,  рвал дымом нежную красоту гор завод Ионсона, -
трубы,  обнесенные  стенами  и  складами. Казалось, был перенесен он сюда из
города  каким-то  подземным  путем,  вынырнув  вдруг  среди  зеленого сияния
склонов.  Без  вопросов  смотрела на него Тави, иногда говоря тихое "А!.." -
если  случившийся тут же Ионсон объяснял что-нибудь. И она спешила на озеро,
где  с  удочками  в  руках, беспечные обобранные люди вбирали всем существом
своим блеск бездонной воды, отражающей их фигуры.
     Нэд  Сван  неизменно сопровождал их. Благодаря его присутствию прогулки
гостей  были  медленны  и  покойны,  так как надо было вести слепца, дав ему
держаться  за себя или за конец палки, другой конец которой Мистрей брал под
мышку. Нэд Сван расспрашивал их, слушал и говорил о своем.
     Меж  тем  впечатления  дома, - естественным путем взаимного отчуждения,
скрывать  которое  все  же  приходилось  известным  усилием,  -  стали за их
спиной,  но  редко  они  оборачивались  к  острому  их  лицу. Там крикливыми
голосами,  счетами  и  проклятиями, бранью и своеобразной душевной отрыжкой,
точно  обозначающей  все  колебания  делового дня, текла, собранная в жидкий
узел  на  маковке,  своя  жизнь.  Хозяева  и  гости  встречались  редко. Гог
приходил  иногда  к  обеду,  но  чаще  давал  знать  о  существовании  своем
окрестными  выстрелами или хохотом где-то позади конюшен, который звучал так
долго,  ровно  и  громко,  что  хотелось  закрыть  окно.  Он почти ничего не
говорил, здоровался чуть ли не с отвращением и был вообще - сам.
     Прошла  неделя, а эти чужие друг другу люди так же мало знали взаимно о
себе, как при первой встрече.
     Под  вечер  следующего  дня  пьяный,  но  отлично  держащийся на ногах,
внезапно  получивший  дар  речи Ионсон вошел в комнату гостей с таким видом,
что  сразу,  еще  до  первого слова, создалось предчувствие некоего делового
момента.


VI

     - Мне  надо  поговорить  с  вами,  Мистрей,  -  медленно сказал Ионсон.
Избегая  смотреть  в  глаза,  он ворочал засунутыми в карманы брюк кулаками,
как  будто  месил.  -  И  с  вашей  женой  также.  Есть дело. То есть я хочу
говорить о деле, если вы против ничего не имеете.
     - Нет,  я слушаю вас. - Мистрей посадил Ионсона и сел против него. Тави
сидела  в  глубине  комнаты,  укрытая  тенью,  выказываясь  оттуда далекой и
тихой.  -  Предупреждаю,  однако,  что я не деловой человек. В этом могли вы
убедиться из моего опыта покупки чужой земли.
     Взгляд Ионсона блеснул двусмысленно.
     - Гм...  -  сказал  он,  -  да,  каждый  может  стать, конечно, добычей
изворотливых  молодцов...  однако...  но  я  скажу  прямо, что дело касается
только вас и меня.
     - А меня? - рассмеялась Тави.
     - Вас?  Ну,  и  вас,  конечно. Оно касается вас обоих, но более всего -
одного меня.
     - Так говорите, - сказал Мистрей, намеренно избегая паузы.
     Ионсон  грузно  вздохнул, сдвинув лицо так, что все его черты собрались
к  глазам,  старавшимся  пристально  отметить  что-то в лицах жены и мужа, -
нечто, указывающее линию дальнейшего разговора.
     - Я  разорен,  -  хрипло  заявил  он,  - разорен в лоск и не больше как
через  месяц  должен  буду уйти отсюда. Есть только один выход из положения.
Слушайте:  мне  предлагают крупную партию сырья почти даром. Почему это так,
я  сам  хорошо  не  знаю; знаю лишь, что человек, с которым веду переговоры,
безусловно  надежен. В моем распоряжении еще есть двадцать четыре часа. Если
я  внесу  половину  суммы,  -  товар  мой, и я через две недели выпускаю его
готовыми  фабрикатами  по  цене,  значительно  более  дешевой, чем рыночная.
Таким  образом,  помимо  крупной  прибыли,  я  получаю заказы и задатки, чем
отсрочиваю  и  частью  оплачиваю  векселя. Но сегодня, или - самое позднее -
завтра, надо уплатить тому человеку тридцать тысяч.
     Он  смолк,  откинулся,  полузакрыв глаза, затем внезапно и нагло бросил
упорный взгляд на Мистрея, хлопнув по колену рукой.
     - Так, - сказал, подумав, Мистрей, - но, право, я неважный советчик.
     - Совет мне не нужен.
     - Тогда... что?!
     - Деньги.
     - Как?!
     - Жемчуг,  -  сказал  Ионсон,  волнуясь уже заметным образом. - У вашей
жены  есть  жемчуг.  Он стоит шестьдесят верных. Постойте, я кончу. Вы даете
мне  жемчуг  в обеспечение поставки. Я закладываю его. Он будет цел, ручаюсь
своей  честью.  Ровно через месяц, ни днем раньше, ни позже, я возвращаю вам
вещь обратно, плюс двадцать процентов на сто. И мы квит.
     Наступило  молчание.  Тави пересела к Мистрею. Ее рука поднялась было к
шее,   где   снимавшееся   лишь   на  ночь  кружило  в  электрическом  свете
огненно-молочный  блеск  свой ее радужное воспоминание, как опустилась вновь
с  гордостью,  выраженной  тихой  улыбкой. Впрочем, она взглянула на мужа не
без лукавства, предчувствуя интересный ответ.
     - И  вы  подумали это? - сказал Мистрей. - Но я скажу так же прямо, как
прямо обратились ко мне вы: на это мы не пойдем.
     Ионсон проглотил слюну.
     - Почему? - глухо и вкрадчиво спросил он.
     - Это невозможно.
     - Так почему, черт возьми?
     Красными  пятнами  покрылось  его  лицо.  Он встал и сел снова с силой,
так, что затрещал стул. Беспомощно и свирепо звучали его слова.
     - Послушайте,  -  начал  он, помяв руки, - здесь нет риска. Я отвечаю и
могу поклясться...
     - Мне  жаль  вас, - твердо перебил Мистрей, - но пачкать душу свою я не
буду.  В  этой  вещи,  о  которой  вы  говорите  с  понятной, на ваш взгляд,
легкостью,  так  как  для  вас это - просто ценность, - в этой вещи заключен
первый  наш  простой  вечер,  -  мой и жены моей. Эта вещь не продается и не
закладывается.  Она  уже  утратила  ту  ценность,  которая  дорога  вам;  ее
ценность иная. Я сказал все.
     Ионсон встал.
     - Отлично,  -  сказал  он, качая головой гневно и медленно, как если бы
рассуждал  об  отсутствующих. - Эти люди... ха... Эти люди приезжают к тебе,
Ионсон.  Да.  Что  они  просят? Нет, они ни-че-го не просят. Они благородны.
Это гости. Они живут, едят, пьют...
     - Мистрей! - едва могла сказать Тави.
     Мистрей быстро положил руку на плечо Ионсона.
     - Выйдите  и  ложитесь  спать,  -  сказал  он так тихо и явственно, что
Ионсон  отшатнулся.  -  Мы не останемся здесь более десяти минут. Тави! - но
она уже встала, смотря в окно.
     Здесь  он  заметил,  что  дверь  раскрыта.  Мягко держась за притолоку,
стоял с опущенной головой Нэд Сван. Он кашлянул.
     - О!  Да,  вот  что это! - вскричала, увидев его, Тави. - Собирайтесь и
вы, Нэд.
     - Я готов, - печально сказал слепой.
     Ионсон  вышел,  смотря  на  гостей с расстояния нескольких шагов, через
дверь. Он топнул ногой.
     - Ступайте под окно! - закричал он. - Там вам швырнут багаж.
     Сван знаком остановил Мистрея.
     - Багаж  моих друзей, а также и мои пожитки, - сказал он, повернув лицо
к  Ионсону, - останутся пока здесь. Они будут выкуплены через несколько дней
суммой, вознаграждающей Ионсона. Он нес расходы. Мы пили и ели у него.
     - Благодарю, Сван, - сказала Тави. - Так надо.
     Они  вышли  немедленно.  Никто не провожал их ни бранью, ни дальнейшими
разговорами  об  этой оскорбительной стычке. У подъезда стоял Гог. Он видел,
как  три человека, не оглядываясь, медленным шагом отошли прочь и скрылись в
лесу.


VII

     Тропа,  которой они шли, вилась отлогим зигзагом; у самых ног их падали
от  уступа  к  уступу молчаливые, ярко озаренные склоны. Казалось, здесь был
предел   разнообразию:   едва  утомленный  сверкающей  пустотой  долин  глаз
переходил  к  ближайшим явлениям, как висящие над головой скалы или поворот,
оттененный  светлой  чертой  неба,  по-иному  колебали волнение, вызванное и
ровно поддерживаемое оглушительной тишиной стремнин.
     Устав,  путники  сели,  свесив  ноги  над  бездной.  Вначале показалось
Мистрею,   что  Тави  говорит  что-то,  -  такой  сосредоточенной  трубочкой
вытянулись  ее  губы,  шепча  или  мурлыкая  про себя. Но она просто летала,
держась  руками  за землю, по противоположному склону, отделенному от нее не
более  как  перелетом  ядра.  Она  летала,  мысленно опускаясь там, где было
более живописно. Ее глаза ярко блестели.
     - О,  Мистрей! - могла она только сказать, прижав руку к сердцу. - Нэд,
простите меня за то, что у меня есть зрачки.
     Сван помолчал. Странная улыбка прошла по его лицу.
     - Я  вижу,  -  сказал  он.  -  Но  я вижу иначе: тем настроением, какое
сообщается мне от вас.
     Оглянувшись,   Мистрей  заметил  в  скале  подобие  ниши,  что  и  было
приветствуемо  как  приют.  Сухие кусты росли густо вокруг. Это годилось для
костра.  Неподалеку,  на  мшистом  отвесном скате висел, перескакивая внизу,
прозрачный  ручей.  Тави  залезла  на  ореховое  дерево,  порвав  юбку. Сван
выгрузил из кармана большой кусок хлеба.
     - Я взял с собой, - сказал он, - это припишем к счету.
     Они  долго  сидели  у  огня,  разговаривая  и восхищаясь романтичностью
положения.  Затем  Тави  положила  голову  на  колени  мужа  и  уснула, а он
прислонился к стене.
     Сван лег у выхода ниши.


VIII

     В  самом зените ночи, вставшей высоко вверху и молча смотревшей вниз на
отражение  свое  по  пропастям и обвалам, из ущелья на дорогу вышел медведь.
Став  к  ветру, неодобрительно слушал он глубиной ноздрей, сосавших пахнущий
камнем  и  листвой  воздух,  мельчайший  крап  оттенков  его:  не  тронет ли
тоскливым  ознобом  внутри  дыхания,  не ясным ли станет памятный от прежних
встреч  шагающий  образ  с  направленной  к  медвежьим глазам черной чертой,
откуда надо ждать треска и боли.
     Но  колеблющийся баланс воздушных течений сдвинул легкую ткань опасного
запаха,  расслоил  и переместил ее. Тогда, шумно вздохнув, медведь фыркнул в
пыль  уснувшей  тропы.  Коза, еж и лисица явились умственному взору его, так
как  вчера  были  на  этом  месте  - но слабо; явление отмечало значительный
промежуток  времени.  Тогда  той  частью  души,  которая  у зверей похожа на
состояние  сонного  человеческого  сознания, когда, дремля, натуживается оно
никогда  не  приходящим  воспоминанием,  медведь  двинулся  по  тропе  вниз,
раскачивая  головой и осторожно следя, не пересечется ли путь подозрительным
воздушным узором.
     Вдруг  он остановился и сел, подняв голову, как собака. Ветер, случайно
завернув  вспять,  хлопнул  его по ноздрям одеждой и телом нескольких людей,
находившихся  где-то  совсем  близко.  Он  ощутил  слабый  позыв желудочного
беспокойства,  и  лапы  его отяжелели. Однако он не убежал и не вскарабкался
выше,  а  с  недоумением  разминал  запах,  вслушиваясь  в  него  с медленно
проходящим  испугом.  Запах  был  лишен яда, то есть мог принадлежать только
другой  породе,  может  быть,  в  чем-то равной образу, шагающему с гремящей
чертой в лапах.
     Зверь  подвинулся,  фыркая тихо и вопросительно. Он видел, как мы днем.
Совсем  войдя  в  группу,  он  приблизил носовое внимание свое к лицу Тави и
успокоился.  Затем,  мягко  перешагнув  ноги  Мистрея, провел, почти касаясь
мордой, по контуру тела Свана.
     Все  утихло,  все заленилось в нем, но пахло еще чем-то, давно забытым.
Это  была  хлебная  корка.  Он  тихо  слизнул  ее, поиграв челюстями, и лег,
вытянув  голову  к  ногам  спящей женщины, - как ковер из его меха, лежащий,
быть может, теперь под человечески-звериной ногой.
     Он  спал.  Когда снова его начал мучительно волновать тот запах, за две
мили  от  которого  поспешил  он  обеспечить себе спокойную ночную прогулку,
горное  чудовище  выползло  на  тенистый  свет  звезд, и, дыбом, тронулось к
Гогу,  поспешно  направившему  гремящую  черту в косматое сердце. Но медведь
только  махнул  лапой.  Пощечина  обнажила  скулы  и,  мгновенно  помертвев,
согнутый  в  коленях  страшным  ударом,  человек,  видевший  всю ночь только
жемчуг, отправился на край бездны.
     Сказалось  ли  темное  прошлое  семьи  в  том,  что у человека, который
плеснулся  с  полумильной  высоты  о  широкий  камень, подобно воде, красное
пятно,  покрывшее  известняк,  расплылось  в  форме  ножа,  -  мы  не знаем.
Осталось  лишь  прошлое.  Будущее  растеклось  по скале и высохло в отвесных
лучах.
     Утром  Мистрей  сказал  Свану, что на золе следы лап, прося не говорить
жене о своем открытии.
     Сван  обратил с тихой улыбкой серебряный взгляд к обрыву, где - лишь он
один  знал  -  упал сын Ионсона. Но это знание было равно сну, не выразимому
словом.
     Все  трое  благополучно  спустились  к  горному  поселению,  где смогли
нанять мулов.
     Через неделю они получили свой багаж - без письма.


ПРИМЕЧАНИЯ

     На облачном берегу. Впервые - журнал "Красная нива", 1924, Э 28.

     Масса (испорч. англ. master) - хозяин, господин.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Ночью и днем



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


I

     В  восьмом  часу  вечера,  на закате лесного солнца, часовой Мур сменил
часового  Лида  на  том  самом  посту,  откуда не возвращались. Лид стоял до
восьми  и  был  поэтому сравнительно беспечен; все же, когда Мур стал на его
место,  Лид  молча  перекрестился.  Перекрестился  и  Мур:  гибельные часы -
восемь - двенадцать - падали на него.
     - Слышал ты что-нибудь? - спросил он.
     - Не  видел  ничего  и  не  слышал.  Здесь  очень страшно, Мур, у этого
сказочного ручья.
     - Почему?
     Лид подумал и заявил:
     - Очень тихо.
     Действительно,  в мягкой тишине зарослей, прорезанных светлым, бесшумно
торопливым   ручьем,   таилась   неуловимая  вкрадчивость,  баюкающая  ласка
опасности,  прикинувшейся  безмятежным  голубым  вечером, лесом и прозрачной
водой.
     - Смотри в оба! - сказал Лид и крепко сжал руку Мура.
     Мур  остался  один.  Место,  где  он  стоял,  было  треугольной  лесной