фатальное,  отклонение  действительности  от
Плана.
     Для того, чтобы это  отклонение  не  стало  фатальным,  нам  пришлось
предпринять решительные действия. Мы обнаружили наше существование и,  что
гораздо  хуже,  наши  возможности.  Первый  Фонд  узнал  о  нас  и  теперь
действует, отталкиваясь от этого знания. Обратите внимание на это  и  это.
Никому не сообщайте, о чем мы беседовали.
     Ученик долго молчал, потом в смятении воскликнул:
     - Значит, План Селдона провалился?
     - Нет еще. Он под угрозой провала. Вероятность успеха,  по  последним
оценкам, составляет двадцать одну целую четыре десятых процента.



                             9. ЗАГОВОРЩИКИ

     Доктор Дарелл и Пеллеас Антор проводили дни в  приятном  безделье,  а
вечера в дружеских беседах. Доктор  Дарелл  представил  молодого  человека
всем знакомым как дальнего родственника, и интерес к Антору угас.
     Они вместе появлялись  в  обществе,  и,  поймав  на  себе  любопытный
взгляд, доктор говорил:
     - Познакомьтесь, мой троюродный брат.
     Аркадия вела свои приготовления, действуя еще менее прямолинейно.
     Она добилась от Олинтуса Дама, одноклассника, того, что он подарил ей
самодельное подслушивающее устройство. При этом она действовала  методами,
не сулившими ничего хорошего мужчинам, которым придется общаться с  нею  в
будущем. Не вдаваясь в подробности, скажем, что  Аркадия  стала  проявлять
интерес сначала к хобби Олинтуса - он увлекался техникой, - а потом к  его
личности, и несчастный мальчик неожиданно для себя самого  обнаружил,  что
он 1) произносит длинный и страстный монолог о  гиперволновых  двигателях;
2) упивается восхищенным взглядом больших глаз слушательницы;  3)  вручает
ей  свое  величайшее  изобретение   -   упомянутое   выше   подслушивающее
устройство. После этого Аркадия подружила с Олинтусом еще  немного,  чтобы
он не заподозрил, что все дело в уловителе звука, и охладела к бедняге.
     Он еще некоторое время вздыхал и надеялся, но в конце концов  оставил
все надежды.
     Однажды вечером, после ужина, в гостиной  доктора  Дарелла  собрались
пятеро мужчин. Аркадия в это время сидела в своей  комнате  за  письменным
столом, склонившись над тщательно замаскированным  результатом  творчества
Олинтуса.


     Вернемся к пятерым, собравшимся в  гостиной.  Один  из  них  был  сам
доктор Дарелл, безупречно одетый, седеющий, кажущийся старше своих  сорока
двух лет. Другой -  Пеллеас  Антор,  серьезный,  настороженный  и  немного
неуверенный в себе. Третий  -  Джоуль  Турбор,  телережиссер,  дородный  и
толстогубый. Четвертый -  доктор  Элветт  Семик,  преподаватель  физики  в
университете, морщинистый и сухой, заполняющий костюм лишь  наполовину.  И
последний - Хомир Мунн, библиотекарь, долговязый и ужасно стеснительный.
     Доктор Дарелл заговорил деловым тоном:
     - Господа, мы собрались для серьезного разговора. Я  полагаю,  вы  об
этом догадывались. Вероятно, вы догадываетесь, что вам угрожает опасность.
Не стану ее преуменьшать: мы приговорены.
     Обратите внимание:  вас  пригласили  сюда  открыто.  Вас  не  просили
проникнуть в дом  незамеченными.  Окна  в  моем  доме  прозрачны  в  обоих
направлениях. В комнате отсутствует какой-либо защитный экран. Чтобы  быть
уничтоженными, нам достаточно привлечь к себе внимание врага.  Театральная
конспирация сослужила бы нам именно эту службу. Вы меня понимаете?
     - Умнеют, - подумала Аркадия.
     Элветт  Семик  оттопырил  нижнюю  губу,  обнажив  зубы.  Эта  гримаса
предшествовала любой его реплике.
     - Прошу вас, приступим к делу. Расскажите нам о молодом человеке.
     - Его зовут Пеллеас Антор. Он студент моего коллеги Кляйзе,  умершего
в прошлом году. Перед смертью Кляйзе сделал карты своего мозга  до  пятого
подуровня. Мы сравнили их с картами человека,  сидящего  перед  вами.  Вам
должно быть известно, что карта мозга человека уникальна, как и  отпечатки
его пальцев. Если вы этого не знаете, можете поверить  слову  специалиста.
Подделать карту невозможно.
     - Мы верим вам, - поджав губы, сказал Турбор, - тем более, что  после
смерти Кляйзе вы единственный серьезный  электронейролог  в  Галактике.  Я
говорил это в своей последней программе и вполне искренне повторяю сейчас.
Итак, начнем. Сколько вам лет, Антор?
     - Двадцать девять, мистер Турбор.
     - Хм... Вы тоже серьезный электронейролог?
     - Пока только студент, но я стараюсь не опозорить великого учителя.
     Вмешался Мунн. Волнуясь, он заикался.
     - Я п-прошу п-приступить, наконец, к делу. Мы говорим с-слишком много
п-пустых слов.
     Доктор Дарелл удивленно глянул на Мунна.
     - Вы правы, Хомир. Начинайте, Пеллеас.
     - Митер Мунн высказал дельное предложение, - медленно  начал  Пеллеас
Антор,  -  но  я  не  могу   приступить   к   делу,   не   получив   ваших
электронейрологических данных.
     - В чем дело, Антор? - нахмурился доктор Дарелл. - Какие  данные  вам
нужны?
     - Мне нужны ваши карты. Вы сняли мою, доктор Дарелл, а я сниму  вашу,
а также карты всех присутствующих. Все процедуры буду проводить сам.
     - Все правильно, Дарелл, - сказал Турбор. - У молодого  человека  нет
оснований доверять нам. Пусть проверит.
     - Спасибо, - поблагодарил  Антор.  -  Проводите  нас,  пожалуйста,  в
лабораторию, доктор Дарелл. Сегодня утром я позволил себе  бестактность  и
проверил аппаратуру.


     Электроэнцефалография - наука старая, но в то же время новая.  Старая
она потому, что человечество уже забыло, откуда ему известно, что  нервные
клетки живых существ порождают электрические токи. Новой ее можно  назвать
потому, что знания о существовании электрических токов  в  живом  мозге  в
течение десятков тысяч лет,  на  протяжении  которых  существовала  Первая
Галактическая Империя, не находили толкового применения. Некоторые  ученые
пытались  классифицировать  эти  токи,  подразделяя  их  на  токи  сна   и
бодрствования, спокойствия и возбуждения и тому подобное,  но  всякий  раз
находилось  множество  случаев,  не  вписывающихся  даже  в  самые   общие
классификации.
     Были  люди,  которые  пытались  разделить  нервные  токи  на  группы,
аналогичные группам крови, и показать,  что  определяющее  влияние  на  их
качество  оказывает  окружающая  среда.  Это  были  расисты,   стремящиеся
доказать, что человечество состоит из нескольких биологических  видов.  Их
воззрения не получили  признания  в  экуменически  настроенной  Галактике,
объединенной под властью одной Империи.
     Кроме того, наука об интеллекте вообще не  пользовалась  уважением  в
Первой Империи, поклонявшейся физике и механике.  Изучение  интеллекта  не
приносило таких скорых и ощутимых результатов, как  исследование  атомного
ядра. Правительство не финансировало науку об интеллекте, и люди  неохотно
ею занимались.
     По мере деградации Империи деградировала и наука. В  некоторых  мирах
люди утратили власть над атомным ядром и добывали энергию, сжигая нефть  и
уголь. Наука процветала и развивалась  лишь  в  Первом  Фонде,  специально
организованном как заповедник науки. Однако, и здесь правила физика.  Мозг
изучался лишь медиками.
     Хари Селдон первым высказал то, что впоследствии превратилось  в  сам
собой  разумеющийся  факт.  Селдон   считал,   что   электрические   токи,
порождаемые нервными клетками, отражают реакцию  человека  -  сознательную
или подсознательную - на воздействия окружающей среды.
     Теоретически по графикам этих токов -  дрожащим  волнистым  линиям  -
можно прочесть все, даже самые затаенные, мысли и чувства человека. Селдон
утверждал, что по энцефалограмме  можно  определить  не  только  состояние
здоровья  человека,  но  и  настроение,  образование,  жизненный  опыт   и
воззрения. Однако, осуществить это на практике Селдону не удалось.
     Только через триста с небольшим лет после его смерти  ученые  Первого
Фонда сняли первые энцефалограммы. Разумеется, они использовали  при  этом
новейшие достижения родной физики. Электроды накладывались  на  швы  между
костями черепа и были настолько чувствительными, что не приходилось  брить
пациенту  голову.  Регистрирующие   устройства   автоматически   вычисляли
суммарную волну либо  выдавали  результат  в  виде  шести  самостоятельных
функций от независимых переменных.
     Примечательно,  что  энцефалография  и  специалисты  в  этой  области
пользовались в обществе большим уважением. Доктор Кляйзе, например,  сидел
на научных конференциях рядом с величайшими физиками. Доктор  Дарелл,  уже
отошедший от дел, был обязан своей известностью в Фонде скорее успехами  в
энцефалографии, чем тому факту, что он был  сыном  Байты  Дарелл,  героини
прошлого поколения.
     И вот, доктор Дарелл сидел  в  кресле,  ощущая  легкое  прикосновение
электродов к коже. Регистрирующее устройство находилось у него за  спиной.
Так полагалось, потому что, глядя на  свои  собственные  графики,  человек
подсознательно пытается ими управлять  и  портит  энцефалограмму.  Однако,
доктор   знал,   что   центральный   самописец   вычерчивает    правильную
сигма-кривую, какой можно ожидать от его сильного и  организованного  ума.
То же самое должен  показывать  самописец,  снимающий  волну  с  мозжечка.
Передняя доля даст ломаную, почти прерывистую линию... Доктор  знал  карту
собственного мозга, как художник знает свое лицо.
     Доктор Дарелл встал, Пеллеас Антор бегло просмотрел семь  графиков  и
сказал:
     - Доктор Семик, прошу вас.
     Лицо доктора Семика, покрытое пятнами  старческой  пигментации,  было
серьезно.  Он  с   предубеждением   относился   к   энцефалографии,   этой
науке-выскочке.  Доктор  Семик  знал,  что   энцефалограмма   лишний   раз
подчеркивает его старость. Морщины на лице, сгорбленная спина,  трясущиеся
руки на каждом шагу напоминали ему о возрасте.  Но  это  возраст  тела,  а
доктору не хотелось бы, чтобы всем стал виден возраст его ума. Он не хотел
никого впускать в свою последнюю твердыню.
     Антор установил  электроды.  Оказалось,  что  снимать  энцефалограмму
ничуть не больно.
     Турбор все пятнадцать минут просидел совершенно спокойно.
     Мунн дернулся, когда электроды коснулись его кожи, а потом все  время
отчаянно вращал глазами, словно пытался заглянуть за спину.
     - Что дальше? - спросил Дарелл, когда все было закончено.
     - В доме есть еще один человек, - сказал Антор оправдывающимся тоном.
     - Вы имеете в виду мою дочь? - нахмурился Дарелл.
     - Да. Если помните, я просил, чтобы вы сегодня  не  выпускали  ее  из
дому.
     - Вам нужна и ее карта? Галактика, зачем?
     - Я не могу  ничего  сказать,  пока  не  получу  энцефалограммы  всех
присутствующих.
     Дарелл пожал плечами  и  отправился  за  дочерью.  Аркадия  отключила
уловитель звука и беспрекословно подчинилась отцу. Впервые в  сознательной
жизни ей делали энцефалограмму.
     Когда с нее сняли электроды, Аркадия попросила:
     - Можно посмотреть? - и протянула руку.
     - Ты не поймешь, Аркадия,  -  сказал  доктор  Дарелл.  -  Отправляйся
спать.
     - Хорошо, папа, - скромно ответила она. - Спокойной ночи, господа.
     Аркадия взбежала по лестнице и, не раздеваясь, плюхнулась в  кровать.
Включила Олинтусово изобретение и почувствовала себя  хитрой  шпионкой  из
фильма. Первое, что она услышала, были слова Антора:
     - Господа, ваши анализы  удовлетворительны.  У  ребенка  тоже  все  в
порядке.
     Ребенок зарычал в подушку от негодования.


     Антор расстегнул портфель и вынул из  него  пачку  снимков.  Портфель
закрывался не обычным замком. Если бы его открыла чужая  рука,  содержимое
портфеля мгновенно окислилось бы, превратившись в кучу пепла.  Извлеченные
из портфеля рукой Антора, графики окислились только через полчаса.
     Пока на них можно было смотреть, Антор торопливо говорил:
     -   Это   энцефалограммы   некоторых   правительственных   чиновников
Анакреона. Эта снята с психолога, который работает в университете Локриса.
Эта - с сайвеннского промышленника. Остальные подписаны.
     Мужчины принялись разглядывать графики. Для всех, кроме Дарелла,  это
были просто волнистые линии. Для Дарелла - настоящие летописи.
     - Обратите внимание, доктор Дарелл, -  заметил  Антор,  -  на  ровный
участок между вторичными тау-волнами в передней доле.  Он  встречается  во
всех графиках. Хотите проверить по аналитической линейке?
     Аналитическая  линейка  -  дальний  родственник  привычной   читателю
логарифмической линейки. Родство между ними такое же отдаленное, как между
небоскребом и хижиной.
     Дарелл пользовался ею мастерски. Проверка  не  отняла  у  него  много
времени.  Он  убедился,  что  Антор  прав:  передней  доле  соответствовал
совершенно  ровный  участок,  хотя  здесь  можно  было   ожидать   сильных
колебаний.
     - Как вы объясните это, доктор Дарелл? - спросил Антор.
     - Не знаю. Боюсь, что сразу  ничего  сказать  не  могу.  Даже  полная
амнезия не дает такой  ровной  линии.  Возможно,  это  результат  какой-то
операции.
     - Правильно! Это операция, - воскликнул Антор. - Конечно, ножом здесь
ничего не резали. Это операция в духе Мула. Он  умел  полностью  подавлять
чувства и настроения. Я уверен, что у  обращенных  были  такие  же  ровные
участки на месте подавленных чувств. А еще...
     - ...это могли бы делать психологи Второго Фонда. Так?  -  с  улыбкой
подсказал Турбор.
     Последовало красноречивое молчание.
     - Что натолкнуло вас на подозрения, мистер Антор? - спросил Мунн.
     - Подозрения возникли не у меня,  а  у  доктора  Кляйзе.  Он,  как  и
Межпланетная Полиция, коллекционировал энцефалограммы, но с другой  целью,
и  потому  брал  их  из  других  источников.  Он  интересовался   учеными,
бизнесменами  и  политиками.  Совершенно  очевидно:   если   Второй   Фонд
направляет ход истории, он старается делать это в минимальном  масштабе  и
как можно незаметнее. Если психологи действуют через сознание,  как  можно
ожидать, то они  действуют  через  сознание  влиятельных  людей,  которыми
интересовался доктор Кляйзе.
     - Ну и что? - возразил Мунн. -  Что  доказывает  ваша  ровная  линия?
Может быть, это вполне нормальное явление? Вы знаете, как ведут  себя  эти
люди?
     Мунн обвел взглядом присутствующих, но ни у кого не нашел поддержки.
     - Это вопрос к доктору Дареллу, -  сказал  Антор.  -  Доктор  Дарелл,
скажите, часто ли вам приходилось  встречать  это  явление  в  практике  и
литературе? Какова вероятность того, что оно встретится в одном случае  из
тысячи, как это произошло в выборке доктора Кляйзе?
     - Я почти не сомневаюсь, - медленно заговорил доктор Дарелл, - что мы
видели карты искусственного или контролируемого интеллекта. В свое время у
меня возникали подобные подозрения...
     - Я знаю, доктор Дарелл, - сказал Антор. - Мне  известно  также,  что
одно время вы работали с доктором Кляйзе. Почему вы прекратили работу?
     В  вопросе  не  было  враждебности;  он  был  произнесен  всего  лишь
настороженно, но доктор Дарелл долго не отвечал.
     Он переводил взгляд с одного гостя на другого и, наконец, торопливо и
сбивчиво заговорил:
     - Потому, что борьба Кляйзе  была  бессмысленной.  Он  состязался  со
слишком сильным противником. Он пытался поймать то, что - мы оба  знали  -
невозможно поймать. Мы понимали, что нами кто-то управляет, но я не  хотел
докапываться! У меня есть гордость! Мне хотелось думать, что наш Фонд  сам
себе хозяин. Я не мог смириться с тем, что наши деды сражались  и  умирали
за пустой звук. Я решил бежать, пока не успел  удостовериться  в  ужасном.
Мне не жаль было карьеры,  потому  что  пенсии,  назначенной  государством
нашей семье, вполне хватало на удовлетворение моих скромных нужд. Домашняя
лаборатория избавляла меня от скуки, а когда-нибудь и жизнь кончится. Вот,
Кляйзе умер.
     Семик показал зубы и сказал:
     - Что это за Кляйзе? Я его не знал. Как он умер?
     - Умер, - с нажимом произнес Антор. - Он знал, что умрет. За  полгода
до смерти он сказал мне, что подошел очень близко...
     - А теперь мы п-подходим б-близко? - прошептал Мунн, дергая кадыком.
     - Да, - ответил Антор, - мы давно ходим по краю, потому  и  собрались
здесь. Я ученик Кляйзе, доктор Дарелл его  коллега.  Джоуль  Турбор,  пока
правительство  не  заставило  его  замолчать,  пытался  развеять   миф   о
спасительной миссии Второго Фонда. Кстати, правительство действовало через
некоего финансиста, в энцефалограмме  которого  имеется  та  самая  ровная
линия. У Хомира Мунна  самая  большая  мулиана,  если  можно  так  назвать
коллекцию литературы о Муле, в которой есть  упоминания  о  Втором  Фонде.
Мистер Мунн опубликовал несколько статей об  устройстве  и  целях  Второго
Фонда. Доктор Семик - он сам этого не знает  -  внес  неоценимый  вклад  в
разработку математического аппарата энцефалографии.
     Семик широко раскрыл глаза и засмеялся:
     - Что  вы,  молодой  человек!  Я  исследовал  внутриядерное  движение
частиц, проблему нейтронов, а об энцефалографии от вас впервые слышу!
     - Итак, мы знаем, на чем стоим. Правительство бездействует. Не  знаю,
осознает ли кто-то из членов правительства, насколько серьезно  положение.
Однако, я знаю: нам нечего терять, выиграть мы можем многое. Чем больше мы
будем знать, тем эффективнее сможем себя защитить. Все только начинается.
     - Как глубоко, - спросил Турбор, - проник к нам Второй Фонд?
     - Честно скажу: не  знаю.  Знаю  точно,  что  его  влиянием  поражены
провинции, и надеюсь, что столичный мир не  затронут.  Я  не  был  в  этом
уверен, потому и посадил вас под энцефалограф. Больше всего  я  боялся  за
доктора Дарелла, потому что он в свое время ушел от доктора Кляйзе. Доктор
Кляйзе не мог ему этого простить. Я считал, что доктор  Дарелл  попал  под
влияние Второго Фонда, а  доктор  Кляйзе  говорил,  что  он  просто  трус.
Простите, доктор Дарелл, я хочу объяснить свои поступки. Я вас  понимаю  и
могу простить вам трусость.
     Дарелл прерывисто вздохнул.
     - Да, я бежал. Называйте это, как хотите. Но я пытался сохранить нашу
дружбу, писал, звонил, но Кляйзе не  хотел  иметь  со  мной  дела.  Только
недавно прислал мне вашу энцефалограмму, а через неделю умер.
     - П-простите, - нервно перебил Мунн, - чем мы занимаемся, господа? Мы
никогда  не  поднимемся  выше  жалкой  кучки  заговорщиков,  если  б-будем
т-только болтать. Я н-не  знаю,  что  мы  м-можем  кроме  этого.  Это  все
д-детство: т-токи нервных клеток, мумбо-юмбо и т-тому подобное. С-скажите,
что мы можем сделать?
     - Сейчас скажу, - глаза Антора загорелись. - Нам нужна  информация  о
Втором Фонде. Это первая и главная необходимость. Мул потратил первые пять
лет своего правления именно  на  поиски  информации.  Потом  он  прекратил
поиски. Почему? Потому, что отчаялся что-то узнать, или потому, что  узнал
что-то?
     - С-снова с-слова, - с горечью сказал Мунн. - К-как мы это выясним?
     - Выслушайте меня. Столица Мула находилась на Калгане. Ни  тогда,  ни
сейчас Калган не входил  в  сферу  экономического  влияния  Фонда.  Сейчас
Калганом правит некий Штеттин, если, конечно, сегодня утром  не  произошел
дворцовый переворот. Штеттин называет себя Первым Гражданином и преемником
Мула. О Муле вспоминают с  благоговением:  он  был  добрым  монархом.  Его
дворец берегут, как святыню, ничего там не трогают и  никого  не  впускают
туда без особого разрешения.
     - Ну и что?
     - Вы можете объяснить, отчего это происходит? В наше время ничего  не
делается без причины. Что, если дело не только в  доброй  памяти  о  Муле?
Что, если это подстроено Вторым Фондом?  Что,  если  результат  пятилетних
поисков Мула...
     - Чепуха!
     - Почему? Второй Фонд все время прячется и старается не вмешиваться в
политику. Для нас естественно было бы разрушить  дворец  или,  по  крайней
мере,  уничтожить  свидетельства  событий.  Второ