то  этого  фараон  в  их  размножении   угрозу   безопасности
государства увидал...
     Подождите! Как  это о чем я говорю? Думаете,  Моисей свой народ  просто
так  решил  по пустыне потаскать?..  Как  это я  ничего не рассказывал?.. Ну
ладно. Значит,  сейчас расскажу. Правда, вынужден  признаться, что многого я
не знаю, но, как говорится, чем богаты, тем и рады.
     Так вот, не ведаю почему, но сыны Израиля оказались в кабале у египтян.
То ли денег  так много задолжали, что  все потомки до  седьмого  колена долг
отрабатывать  были обязаны,  то ли проспорили  что-то,  я выяснить так и  не
смог,  но да это  и  неважно. Главное  то, что египтяне заполучили евреев  в
собственность и почти задаром. Долгое время те терпеливо пахали на фараонов,
а затем  вдруг почему-то удумали  размножаться. А поскольку тогдашние  евреи
были  людьми  непосредственными,  получаться  этот процесс  стал у них  куда
лучше, чем у их хозяев.
     Естественно, фараонов такое положение  дел устраивать не могло. Мало ли
что могло случиться, если  бы сынов Израиля стало в Египте больше, чем самих
египтян?  Автономии  еще   себе  потребовали  бы   или,  что  еще  страшнее,
самоопределяться захотели.  В  Африке  ведь Биробиджана  нет. Сослать евреев
будет некуда! Вот и  надумали фараоны применить к соплеменникам Моисея самые
страшные меры по  пресечению излишней рождаемости. Подняли  налоги, от чего,
естественно, упал уровень жизни, а сыны Израиля все равно плодятся. Отменили
большинство социальных льгот, а прирост евреев на душу коренного египетского
населения не упал. Даже продолжительность рабочего  дня фараоны специальными
указами  увеличивали,  а  сыны  Израиля  все  равно  и  время,  и  силы  для
производства потомства находить умудрялись.
     Дальше  всех пошел  предшественник нашего Рамсеса.  Этот  гигант  мысли
додумался  до  того,  что  решил лишить евреев  мужской  половины поголовья.
Правда, расправиться  со взрослыми  мужчинами он не рискнул. То ли побоялся,
что морду набьют, то ли просто оборонную  промышленность  рабочих рук лишать
не  захотел, но приказал этот изверг не  выпускать особей  мужского  пола из
материнских  утроб.  Уж  не  знаю, с чего  он  решил,  что  только  самцы за
появление   потомства   отвечают   и   что   именно   собирался   делать   с
невостребованными  еврейскими  девушками,  но  факт  остается  фактом  -- по
повелению  фараона в семьях соплеменников  Моисея мальчики  просто не должны
были рождаться.
     Издал  фараон такой указ, глашатаи  его  до народа довели,  и  египтяне
успокоились:  у них просто и в мыслях не было, что повеление фараона  кто-то
может не выполнить! Оказалось, что соплеменники  Моисея  все  могут. И когда
фараон,   решив  прогуляться  по  рабочим   кварталам,  обнаружил  еврейских
мальчиков,  спокойно  бегающих  по  улицам  и   уже  практически  готовых  к
дальнейшему воспроизводству, он попросту пришел в ужас, отрекся от престола,
разуверился во всех богах сразу и уехал во Вьетнам плести циновки.
     Именно тогда ему на смену пришел наш Рамсес и тоже попытался справиться
с проблемой  рождаемости. Сначала  уменьшил выслугу,  снизив  ее  с "года за
пять" до "года за  три". Затем удвоил существующие нормы  выработки кирпича,
отказался выдавать пенсии тем еврейкам, которые за всю жизнь нигде ни дня не
поработали, ну  и  так далее. Измывался над евреями  он долго, но без толку.
Единственное, чего он смог добиться, --  так  это тихого роптания угнетенных
сынов  Израиля. Да и  то только после того, как запретил им  продажу изделий
народных ремесел на лотках перед пятизвездочными отелями для интуристов.
     Моисей,  который восемьдесят лет до этого  думал о  тяжелой жизни своих
соплеменников  и оплакивал их  горькую судьбу,  наконец  решил  действовать.
Осознав, что внутри  Египта изменить положение своих  сородичей к лучшему не
удастся, он решил  увести  их  подальше в  пустыню  и  основать  независимое
государство. И то сделал это не сам, а после разговора с богом.
     Уж  не знаю, был ли такой разговор на самом деле,  поскольку при нем не
присутствовал, но сам патриарх настаивал именно на таком толковании событий.
Говорят,  что  если человек разговаривает с богом, то это молитва. Ну а если
наоборот  --  глюки.  Не   стану  ставить  каких-то  диагнозов  на   предмет
психического здоровья Моисея, но мужиком он был очень настырным. Вбил себе в
голову идею о независимости и  самоопределении еврейского  народа и решил ее
всеми  способами  добиваться.  Народ,  правда,  этого  порыва  не  оценил  и
категорически  отказывался  уходить  в пустыню с  насиженных и прикормленных
мест, но Моисея это не остановило. Впрочем, не знаю, как бы он  смог без нас
справиться с  такой  глобальной  задачей,  как  вывод  угнетенных евреев  из
Египта, но самих египтян мне все равно жалко.
     Да вы  сами посудите!  Сначала  напоили бедный народ  халявным вином, а
потом краник-то и перекрыли, заменив  бесплатный алкоголь в Ниле  на обычную
речную  воду. Правда, ни к  первому,  ни ко второму событию мы отношения  не
имеем, но как не пожалеть людей, которые вскоре будут помирать с похмелья?
     Затем на все еще пьяных египтян  натравили тучи комаров, мошкары, гнуса
и  прочей  прелести.  Если  вы  думаете, что укусы кровососов  чувствительны
только в трезвом  состоянии,  то попробуйте  сами выпейте водки и залезьте в
какое-нибудь болото. Я уже видел однажды, как даже невозмутимый и терпеливый
Ваня Жомов принялся бегать  и орать, похлопывая себя  по разным частям тела,
когда мы в прошлом мае место для пикника неудачное выбрали.  Ну да вы это  и
на себе можете опробовать.
     Потом был град  со всеми вытекающими  отсюда последствиями, а тут еще и
саранча.  Я, как увидел  ее забирающейся во все отверстия трактира, так едва
не взвыл от ужаса. Сами знаете, как я ко всяким насекомым отношусь! То есть,
пока  они  живут сами  по  себе,  а я занимаюсь своими делами, мне абсолютно
безразлично,  как эти насекомые  развлекаются. Но, когда  они начинают лезть
мне в нос, уши и прочие функциональные отверстия организма, при этом нещадно
кусаясь, я начинаю  паниковать и злиться. Правда, саранча меня употреблять в
пищу явно не  собиралась,  но это не означало, что мне  будет жутко  приятно
увидеть  такую фасетчатоглазую тварь  на собственном носу. Именно  поэтому я
собрался завыть, но не успел. Меня опередил Рабинович.
     На его истошный вопль о помощи минуты две, наверное, никакого ответа не
было. Мы все, не  исключая и  трактирщика, стали пятиться  в  дальний  угол,
отступая под натиском саранчи. Я, грешным делом, начал  подумывать о том, не
оказались  ли эти  насекомые  прожорливей нашего  всеядного  товарища  и  не
слопали  ли его на обед, но Горыныч  мои опасения  развеял, просунув в  окно
какую-то из своих  голов.  Оказалось, что среднюю, поскольку разговаривала с
нами только она.
     -- Я, конечно,  понимаю, что без консультации  с более интеллектуальной
расой гуманоидные  создания свои  проблемы  решать не  могут,  -- недовольно
произнесла голова, грустно хлопая  глазищами. --  Но мне кажется,  что любой
индивидуум  имеет право на послеобеденный  отдых.  Тем более, если эта особь
еще не вышла из детского возраста!
     -- Нет, значит, мы тут погибаем, а он отдыхать собрался?! -- возмутился
Попов. -- Ну-ка быстренько сожри всю саранчу и дай нам спокойно пообедать.
     -- Не буду, -- отрезал Горыныч.
     Я оторопел.  Прямо  вот так  вот застыл  посреди  трактира и  несколько
секунд даже  не замечал того, что ко мне насекомые уже вплотную подобрались.
Вам,  может быть, мое  замешательство и  покажется  странным,  но оно вполне
объяснимо. Дело в  том,  что за  всю свою насыщенную жизнь я встречал только
двух "особей",  как  выразился Ахтармерз,  которые  никогда  не отказывались
поесть. Это  сам Горыныч и, конечно, Андрюша Попов. Причем первый, поскольку
являлся всеядным и  мог  потреблять внутрь все, начиная от  сланца  и кончая
копченостями, вообще жевал практически всегда, когда я его видел. А тут нате
вам, саранчой брезгует!
     --  Это  почему  мы  кушать  отказываемся?  -- тоном  детсадовской няни
поинтересовался  у Ахтармерза мой Сеня,  не забывая прихлопывать дубинкой по
очередному насекомому, посмевшему подобраться слишком близко.
     -- Видите ли, все дело в том, что желудок у существ, представляющих мою
расу, не  настолько эластичен,  как это  бывает  у  приматов,  --  терпеливо
разъяснил  трехглавый  умник.  --  Наш  пищевод  и кишечник,  в  отличие  от
остальных  органов,  крайне  слабо  подвергаются трансформации,  и организму
требуется  сначала израсходовать полученную пищу,  прежде чем  приступать  к
получению новых порций.
     -- Короче, ты просто  обожрался! -- перевел с гварнарытовского языка на
нормальный  Ваня  Жомов.  --  Меня  это  не  колышет.  Избавь  нас  от  этих
насекаторов, или ты вообще пожалеешь, что тебя мама родила.
     -- Меня мама  не рожала!  -- категорично заявил Горыныч. -- Это у таких
физиологически примитивных существ, как гуманоиды, принято вынашивать внутри
себя  свое  потомство.  Наши  же  самки  откладывают  яйца.  Во-первых,  это
практичнее...
     -- Дискутировать о методах  воспроизведения  позже будем, -- проговорил
Сеня,  отступая в самый  угол, а я благоразумно  спрятался позади него. -- А
сейчас,  ящерица  мутировавшая, если  ты не избавишь нас от этих  тварей,  я
лично позабочусь о том, чтобы после тебя и яиц не осталось!
     --   Должен  заявить,  что  я  категорически   отказываюсь  работать  в
условиях...  --  Ахтармерз увидел, с каким выражением лиц мы слушаем его,  и
тут же оборвал себя на полуслове. -- Ладно,  избавлю. Только потом не  нужно
кричать, что я плохо пахну.
     Средняя голова Горыныча на пару секунд исчезла из нашего поля зрения, а
затем  в окна  трактира просунулись  все три. Сделав  глубокий одновременный
вдох, от  которого  меня  чуть  не  засосало  в  желудок к  Ахтармерзу,  его
остроносые черепушки показали нам структуру построения собственной гортани и
громко  рыгнули,   заполнив  трактир  запахом  болотного  газа.  Я  примерно
подобного и ожидал от него, поэтому успел задержать дыхание. Ну, а остальные
среагировать на выделение Горынычем животного сероводорода не успели.
     Моим ментам еще и не такую  гадость по долгу службы нюхать приходилось.
Поэтому  газовую  атаку  они  выдержали.  А  вот  Аарон  с  Моисеем, видимо,
забывшие,  что  такое  зловоние  нищих  кварталов,  мгновенно задохнулись  и
благополучно потеряли сознание. От выхлопа Ахтармерза  у  Нахора округлились
глаза, и он начал пританцовывать на месте, бессмысленно бормоча себе под нос
наизусть декларацию о доходах, а трактирщик застыл.
     -- Бог ты мой, опять  эта старая карга, Манассия, омлет для посетителей
из  тухлых яиц готовит!  -- завопил он и,  сотрясая  кулаками,  помчался  на
кухню.
     Саранча,  как  известно,  на   болотах   не  живет,  поэтому  к  запаху
сероводорода эта  тварь непривычная.  Для нее этот аромат  в первую  очередь
означает полное  отсутствие пищи в данном  районе. В больших  же количествах
желудочные  газы  Горыныча оказывают на насекомых такое же воздействие,  как
иприт на английских морских пехотинцев.
     В  общем,  от  саранчи  мы  избавились,  хотя  и   оказались  вынуждены
наслаждаться непередаваемым ароматом сероводорода. У меня  хоть  обоняние  и
куда  чувствительнее, чем у людей, эту замену  я смог  воспринять стоически.
Тем более что и от блох горынычевская газовая атака меня избавила. А вот мои
менты целых два часа мучились, пока вредители полей из города не убрались.
     Нужно сказать,  что ни нашей, ни Аароновой заслуги в этом нет. Конечно,
два  наших мага и  факира --  Попов с патриархом --  пытались извести тварей
всеми возможными способами, но ничего у них не получалось. К воплям Аарона в
небесной канцелярии прислушиваться отказались, видимо, решив, что выполнения
одной просьбы в день для любого человека более чем достаточно. Ну а Андрюша,
судя по всему,  на  четвертый подвиг за  сутки  оказался просто не способен.
Куда он только эту саранчу не посылал, начиная от  похода  на  хрен,  кончая
заселением севера Европы, но насекомые остались глухи к его распоряжениям. В
итоге, когда и у того, и у  другого кончились  все аргументы, саранча просто
поднялась в небо и скрылась в неизвестном направлении.
     -- Интиресна-а,  а она все посевы  сожрала, или  чуть-чуть осталось? --
задумчиво  спросил  Нахор у Рабиновича.  -- Можи-ит, нужно гонца поси-илать,
пшеницу сюда везти?
     -- А  почем она у вас  там? -- по инерции поинтересовался Сеня и тут же
одернул себя. -- Ну  тебя, Нахор,  к кобыле под хвост. Только  о прибылях  и
думаешь!
     А сам ты,  Сенечка, не такой,  что ли? Не ты  ли  просчитывал,  сколько
можно с человека брать за вызов наряда милиции на дом? Впрочем, это я только
подумал так, а вслух говорить  не  стал.  Все  равно  мой хозяин нормального
языка  не понимает, может только на человеческом  говорить, да и то лишь  на
его матерно-ментовском диалекте. И вообще лучше Рабиновичу таких вопросов не
задавать.  Если  и не обидится,  так  объяснениями  замучает до  полусмерти.
Поэтому  я промолчал  и вышел на улицу подышать свежим воздухом  без примеси
сероводорода.
     Конечно,  местный град никакого сравнения  с нашим не выдерживал. У нас
дома после такого  стихийного бедствия даже в  самый жаркий день градины еще
бы  пару часов в тени целыми и сохранными лежали, а здесь, тьфу, даже луж на
мостовой не  осталось! Сухо все и чисто. Если,  конечно,  не  считать  кучек
дохлой   саранчи,   потравленной  Горынычем.  Сам  же   трехглавый  борец  с
вредителями,  уже уменьшившийся  до размеров пятнистого дога, сидел  посреди
двора и с ненавистью смотрел на плоды трудов своих луженых глоток.
     -- Не могу я больше деликатес этот проклятый есть, -- рыгнув, простонал
он, ни к кому  не обращаясь. --  А  ведь когда опять дома буду рассказывать,
сколько здесь насекомых, никто из одноклассников не поверит!
     --  Ты домой сначала вернись, -- благодушно заявил мой Сеня,  появляясь
на крыльце. Горыныч резко  повернул все  три головы в его  сторону. --  Тебе
ведь не объяснили, зачем сюда забросили? Так?
     --  Никто  и ничего  мне не  объяснил, --  сердито  буркнул Горыныч. --
Засосали в межмировой переход и выбросили сюда, словно ненужный мусор.
     -- Тогда пошли внутрь. Сейчас мы тебе все  объясним, -- и Рабинович, не
дожидаясь ответа, скрылся в дверях трактира.
     Я с ними не пошел. Делать мне, что ли, больше нечего, кроме как в сотый
раз выслушивать стенания  Моисея, агитационные речи его  старшего  братца  и
вольную  интерпретацию  моего  рассказа   о  наших  приключениях  в  Сенином
исполнении.  Уж лучше  я с Нахором "би-еляши  пиродавать" пойду! По  крайней
мере  наемся до отвала, когда  Рахиль очередную порцию  гамбургеров по улице
разбросает.
     Впрочем,  губы я  зря раскатал.  Это мой хозяин  так иногда выражается,
когда кто-то хочет его  заставить за совместно выпитую водку  платить. Нахор
торговать сегодня точно не пойдет. Хотя бы потому, что все население Мемфиса
лежит по  домам  и зализывает  раны. Да  и Рахиль  с  ним мой  Рабинович  не
отпустит. Приклеился к ней мой  Сеня, как клещ к таксе, и  отпускать от себя
не хочет. Думаете, что он  в первую очередь  сделал после того, как  Горыныч
нас от атаки саранчи спас? Меня осматривать начал? Как бы не так! Побежал на
второй  этаж проверять, не съели ли  насекомые  его  ненаглядную. А  что  ей
сделается? Увидела саранчу,  упала в обморок и лежала себе спокойно. А я вот
вынужден был самостоятельно шерсть вылизывать, чтобы проверить, не успели ли
эти вредители на мне личинки свои отложить.
     Рабинович   свою  подопечную  вниз  на  руках  притащил,  будто  кобеля
больного,  и  давай  около нее  хлопотать,  как  сучка над  щенками. И между
прочим,  даже  внимания  не обратил, во что  она  превратила  нашу  комнату,
пытаясь навести там порядок. Я ее покусать был готов, когда увидел,  что она
моим персональным ковриком  Сенину подушку обернула, а  из его тюфяка соломы
надергала и мне в угол накидала. Что я ей, корова, что ли?!
     Впрочем, жаловаться мне глупо, поскольку я своими собственными лапами и
носом Рабиновича с этой неудачницей криворукой свел. Сам виноват, сам и буду
терпеть. А пока, чтобы быть от  этой сладкой египетской парочки  подальше, я
решил по  Мемфису  погулять. Заодно и рекогносцировку местности  провести не
помешает.   Все-таки  нам  надо  знать,  чего  Попов   со  старцами   своими
чудачествами добились.
     Моего хозяина к верующим никак нельзя отнести. Насколько я могу судить,
он в детстве  был  посвящен в веру в полном соответствии  с правилами  своей
нации, однако при мне в синагогу ни разу не ходил. Видел я на одной из полок
и  христианскую библию,  но никогда не замечал, чтобы Рабинович ее  читал. В
общем, к богу  меня хозяин не приобщал,  и  я очень смутно представляю себе,
что во всяких  там религиозных книгах написано.  Вот про  Моисея,  например,
знаю,  что он сбежал из Египта и  евреев сорок лет по пустыне водил. Правда,
для  того, чтобы их фараон выпустил из своих владений,  Моисею  пришлось  на
оного правителя какие-то кары насылать.  Сейчас именно этим мы и занимаемся.
Вот мне  и захотелось посмотреть,  насколько  мои соратники преуспели в этом
деле.
     Далеко я уйти не смог. Даже квартала  по пустынной улице не прошел, как
откуда-то  со стороны рабочего пригорода до моих ушей донесся подозрительный
шум. Сами знаете, слух  у меня  отличный,  но  на таком расстоянии,  да  еще
против  ветра,  сразу  разобрать,  кто  и зачем шумит, я  не  мог.  Поначалу
подумал,  что  это соплеменники Моисея решили выдвинуться в центр  Мемфиса с
маршем протеста  против чего-нибудь,  но затем понял, что это не так. Шумели
не евреи. Благим матом  орали собаки. Десятки, сотни, а может быть, и тысячи
псов истошно вопили, явно приближаясь к нам.
     Я,  конечно,  не Илья  Муромец  под  стенами Киева, а  собачья свора не
татарская орда,  поэтому разогнать такую огромную свору в одиночку  был не в
состоянии,  но  и  бежать  от  них  тоже   не  собирался.  Во-первых,  честь
российского  милиционера  не позволяла. Ну  а  во-вторых,  кто-то же  должен
выслушать  не только  угнетенных  евреев,  но и их несчастных псов. В  нашей
компании я был почти  единственным (Горыныча можно  не считать, поскольку он
общению с народом  не обучен), кто мог бы поговорить с ними без переводчика.
Вот я и остался стоять  посреди  улицы и ждать, на что именно пожалуются мне
местные псы.
     А  они,  похоже,  церемониться не собирались.  Орали все  одновременно,
поэтому и разобрать требования  местных жучек,  шариков и полканов я не мог.
Однако, судя по тому, что по пути к трактиру собачья свора наносила визиты в
дома египтян, старательно покусывая жильцов, я понял, что политикой  фараона
мемфисские   псы  довольны  еще  меньше,  чем   их  хозяева.  Я   уже  начал
заготавливать  приветственную  речь и торжественные  обещания избавления  от
рабства,  для  чего  местным шавкам не  свобода и равенство  нужны, а  всего
лишь... я!
     Здоровый черный волкодав, которому я не так давно в драке откусил  ухо,
первым выскочил на  улицу, ведущую  к трактиру. На  секунду  он  затормозил,
поджидая своих корешей, а  затем, коротко  рыкнув,  бросился прямо  на меня.
Свора, вопя, помчалась следом... Вот оно, значит, как?  Отомстить решил, гад
драный, и всех местных кобелей собрал, чтобы с чужаком разобраться? И что ты
им за это  пообещал? Город на три дня на разграбление?  Ну что же.  Я готов.
Идите сюда, щенки плешивой сучки!..
     Истошно завопив, я  бросился во двор трактира. А что вы  хотите?! Я уже
говорил,  что не  являюсь  Ильей  Муромцем  и махать дубьем во  все стороны,
прокладывая в рядах врагов  улицы и переулочки, не могу. С  десятком местных
шавок  я бы легко расправился. Двадцать штук также бы разогнал,  хот