о  вроде  местного  иконостаса  или
оружейной комнаты, поскольку была снизу доверху  завешана  мечами  и  щитами
всевозможных форм и размеров,  не  менее  разнообразными  луками  и  пучками
копий. Истинно аборигенский интерьер! Впрочем, искал я  не  это.  По  своему
скудоумию я считал, что собаки во все времена были  друзьями  человека  и  в
меру своих  быстро  развивающихся  способностей  пытались  защитить  братьев
меньших от всевозможных напастей. Однако, сколько я ни  принюхивался,  нигде
не мог уловить и чего-то отдаленно напоминавшего запах моих дальних предков.
Зато весь зал буквально провонял волком!
   Будь я какой-нибудь расист пархатый, как сибирская лайка, давно бы  начал
рычать и гавкать, почуяв запах низшей расы,  этих  цыган  собачьего  мира  -
волков. Однако лесные хищники были мне глубоко по барабану, хоть все вместе,
хоть каждая особь в отдельности. У меня своя среда обитания, у них - своя. К
тому же я как-никак представитель закона. Проверять документы у лиц волчиной
национальности, конечно, право имею, но вот лишать их  средств  передвижения
путем откусывания лап могу  только  в  экстраординарных  случаях.  Так  что,
воняет тут волком, не воняет, меня это касаться не должно. В  конце  концов,
это право местных извращенцев  -  давать  прописку  сомнительным  личностям.
Впрочем, лукавить не буду. Те  пресловутые  инстинкты,  о  которых  с  видом
знатока талдычил Ваня Жомов, все-таки давали о себе знать, подняв у меня  на
загривке шерсть дыбом. Я всем своим существом, даже без  применения  нюха  и
слуха, чувствовал, что где-то рядом  находится  матерый  волчара,  и  вскоре
наткнулся на него.
   Побелевший  от  времени  и  плесени   некогда   грозный   лесной   хищник
преспокойненько лежал в углу на соломке и скалил на меня желтые клыки. Чтобы
показать пенсионеру, кто теперь в доме хозяин, я слегка на  него  рыкнул.  А
волк вместо продолжения диалога вдруг взял и лизнул меня в нос!..  Тьфу  ты,
мерзость. Тоже мне  Брежнев  нашелся.  Гавкнув  на  хищника,  я  отскочил  в
сторону, решив впредь  держаться  от  волка  подальше.  Мне,  со  всем  этим
бардаком во времени, только смены сексуальной ориентации не хватало!  Однако
мое стремление поддержать собственное реноме вновь было истолковано  ?царями
природы? не правильно.
   - Фу, Мурзик! - завопил Рабинович, пытаясь поймать меня за ошейник. - Фу,
говорю! Свои.
   А хозяин этого  свинарника,  скрещенного  с  оружейной  лавкой,  и  вовсе
истолковал мое рычание не правильно. Впрочем, что с него взять?! Одно слово,
пещерный организм.
   - Вашему, без сомнения, благородному псу  не  следует  бояться  Фреки,  -
пытаясь скрыть улыбку, проговорил он. Поскалься мне еще, рожа дикобразная!
   - Клянусь золотыми волосами прекрасной  Сив,  этот  старый  волк  хоть  и
зовется прожорливым, давным-давно охотиться перестал. В основном лежит здесь
в углу, хотя и исчезает иногда на несколько дней. Поэтому и вы,  благородные
ворлоки Муспелльсхейма,  и  ваш  дивный  пес  можете  не  обращать  на  него
внимания.
   - Что же, спасибо за разъяснения, - проговорил Сеня, явно обиженный  тем,
что меня посчитали трусом. - И все же  постарайтесь  держать  ваше  животное
подальше от Мурзика. Он хоть и вполне  разумный,  но,  знаете  ли,  молод  и
иногда излишне горяч. Как бы  он  вашему  проглоту  хребет  не  сломал!  Ой,
спасибо, Сеня! Я едва не разомлел от таких комплиментов... Наверное,  именно
за то, что Рабинович никому не позволяет прикалываться надо мной, я  к  нему
так и привязан. Впрочем, тереться о его ладонь, как  блудная  кошка,  я  все
равно не буду!
   - Благородные  ворлоки  Муспелльсхейма,  -  вновь  возопил  тем  временем
седовласый гамадрил. - Волею Повелителя воронов моих ушей достигло  прозвище
вашего верного спутника. Однако ваши имена до сих пор сокрыты  от  спасенных
вами нибелунгов. Меня здесь называют Форсет Белый. Кенинг этого королевства.
Позвольте же мне узнать, как обращаться к вам.
   - Во чешет, как дешевый актер с Бродвея, - буркнул себе под нос Попов.
   Мой Сеня только покосился на него,  а  затем  представил  друзей  и  себя
Форсету. - Воистину великие имена, хотя и диковинные нашему уху, - изумленно
выдохнул хозяин банкета. - Будет ли мне позволительно узнать,  что  означает
их звучание?
   - Да ничего они не означают, - махнул рукой Рабинович. - Первая часть это
просто имена, а вто рая - фамилии.
   - А что такое фамилии?  -  не  унимался  Форсет.  -  Если  мне,  конечно,
позволительно узнать смысл этого необычного  и,  без  сомнения,  колдовского
слова. - Сам ты колдовской, - вмешался в разговор Попов.  -  Фамилия  -  это
просто принадлежность к какому-то роду.
   - А-а, то есть имя отца?! - воскликнул окрыленный  догадкой  абориген.  -
Изумительно. И все же по-нашему они будут звучать еще более  грозно!  И,  не
дожидаясь опровержения своей теории, местечковый феодал повернулся  лицом  к
своим подданным.
   Воздев руки кверху, будто футбольный фанат  на  стадионе,  поддерживающий
?бегущую волну?, Форсет завопил во весь дух, правда, куда слабее Андрюши:
   - Слушайте и запоминайте, верные нибелунги, честные  жители  Свейннхейма,
дабы запомнить до конца  дней,  а  затем  передавать  потомкам  своим  имена
ворлоков Муспелльсхейма, что  своим  волшебным  вмешательством  спасли  наши
жизни, обратив в позорное бегство кровожадных разбойников  Эрика  Рыжего.  -
Тут правитель варваров сделал театральный жест в сторону моих ментов и начал
перечислять по порядку:
   -
   Ивар Жомовсен, Сеннинг Робинсен и  Анддаль  Поповсен!  Простите  меня  за
столь вольное толкование ваших благородных имен. -  Последнее  было  сказано
вполголоса и предназначалось только для ушей моих ментов.
   Сделал Форсет эту сноску весьма кстати. Едва начали торжественно  звучать
вновь обретенные моими ментами имена, как я  заметил  гримасы  недовольства,
возникавшие в порядке строгой очередности на их лицах. Ara, получили?!  Тебе
лично, Сеня,  это  за  ?Мурзика?!  Однако,  когда  Форсет  представил  своим
подданным Андрюшу, выражения недовольства с физиономий Жомова  и  Рабиновича
сдуло ветром, как блоху с крыши трамвая. Под громкие ликующие  крики  толпы,
давясь от распиравшего  их  хохота,  оба  друга  бросились  держать  Попова,
приготовившегося пасть порвать своему новому крестному. После такой хохмы  я
даже простил этому седому питекантропу то,  что  он  посмел  посчитать  меня
трусом.
   Хоть и с большим трудом, но справиться с Андрюшей новоявленным  Жомовсену
и  Робинсену  удалось.   А   местные   аборигены,   видимо,   не   считавшие
экстравагантные поступки гостей чем-то  из  ряда  вон  выходящим,  принялись
усаживаться  за  столы.  Сам  Форсет  опустил  седалище  в   центре   стола,
образующего верхнюю часть буквы ?п?. Слева от него  расположилась  та  самая
старая карга, что отвесила кенингу  прилюдно  подзатыльник  перед  воротами.
Место справа досталось Андрюше, видимо, ввиду его исключительных  колдовских
способностей. Рядом с ним уселся Рабинович, что было более чем  благоразумно
ввиду новых обстоятельств, ну а Ваню Жомова  попытались  посадить  рядом  со
старухой, чему омоновец совершенно справедливо воспротивился.
   - Ты, урод, сейчас  сам  сюда  сядешь!  -  пригрозил  какому-то  местному
эквиваленту мажордома Жомов и, подойдя  к  Рабиновичу,  отпихнул  в  сторону
бородатого жлоба, пытавшегося занять притянувшее Ване место.  -  Твой  номер
шесть, и ты в пролете, -  успокоил  Жомов  ошарашенного  варвара  и  грохнул
бутылкой ?Абсолюта? о стол. - Где рюмки, блин? Я сейчас слюнями весь изойду!
   На некоторое время в  зале  наступила  гнетущая  тишина.  Если  аборигены
посчитали потасовку троих ментов около стола вполне  естественным  занятием,
то подобное нарушение Жомовым субординации явно оказалось выше их понимания.
Все в зале застыли, ожидая  какой-либо  реакции  со  стороны  своего  босса.
Застыл и я, готовясь вцепиться зубами  в  лодыжку  первому,  кто  попытается
наехать на моих друзей.  Однако  Сеня  с  присушим  ему  хитроумием  тут  же
разрядил нервную обстановку.
   -  Не  обижайтесь  на  моего  соратника,  нибелунги!  -  проговорил   он,
поднимаясь со своего места. - В нашей далекой стране мы приняли обет, что до
конца странствий никогда не  будем  порознь.  Ни  на  бранном  поле,  ни  за
пиршественным столом. И нигде не может сей доблестный муж сесть,  кроме  как
посолонь от меня, - По чего от тебя? - удивленно  поинтересовался  Жомов.  -
Слева, Ванечка ты мой тормозной, слева, - перегнувшись  через  стол,  ехидно
оскалился Андрюша.
   - Заткнитесь оба! - сквозь зубы цыкнул на них Рабинович. Однако их  никто
не слушал.
   - Воистину, дивны обычаи сынов  Муспелльсхейма,  но  не  нам  судить  сих
доблестных  воинов  и  ворлоков,  -  провозгласил  Форсет,  вслед  за  Сеней
поднимаясь из-за стола.  -  А  посему  пусть  будет  так,  как  желают  наши
спасители, и пусть никто не посмеет укорить их. Иначе будете  иметь  дело  с
моим гневом, клянусь молотом Тора! - Затем обернулся куда-то в глубь зала, к
завешенному шкурами еще одному проходу. - Приведите жертвенного вепря!
   То, что произошло дальше, мне  даже  трудно  описать  словами,  поскольку
такого кощунственного обращения с ливером я еще в жизни не  видел.  Даже  на
базарной скотобойне! Пока я высматривал из-под стола, что это  за  подарочек
нам приготовил Форсет, трое аборигенов втащили в  зал  огромного  кабана,  к
тому  же  лохматого,  как  приличный  сенбернар.  Местный  седовласый  царек
выбрался из-за стола и, схватив со стены подходящий нож, самолично  прирезал
будущее жаркое. Впрочем, это еще понять и я, и Андрюша Попов могли.  Но  вот
дальше начался сплошной беспредел. Аккуратно собрав кровь в  золотую  чашку,
едва ли уступающую по  роскоши  Святому  Граалю  в  котомке  Жомова,  Форсет
выпотрошил порося и, вырезав сердце, легкие вместе  с  печенью,  со  словами
?прими нашу жертву Один, благословя трапезу сию?,  зашвырнул  весь  ливер  в
очаг. Я офонарел. Не в смысле, что фонарь обделал, поскольку фонарей тут  не
было, а просто застыл под столом с  открытой  пастью,  даже  не  попытавшись
поймать  на  лету  какой-нибудь  лакомый  кусок.  У  Андрюши  тоже   челюсть
отвалилась до пупка, но он, нервно сглотнув слюни, обоими  руками  пристроил
ее на место. А Форсет, подхватив с пола миску с кровью кабана, направился  к
моим ментам. Я прижал уши, представляя, что за рев сейчас начнется.
   Однако ничего не произошло. Подойдя к Попову Форсет Белый обмакнул  палец
в кровь и провел им по лбу  Андрюши,  оставляя  там  ярко-красную  отметину.
Попов стоически это стерпел, лишь зажмурился на  секунду.  Ту  же  экзекуцию
вождь викингов проделал и  с  Сеней.  А  когда  он  подошел  к  Жомову,  тот
попытался воспротивиться. Впрочем, мой Сеня этого не позволил, наступив Ване
на ногу. - Терпи, идиот, - прошипел на ухо омоновцу Рабинович. - Он же  тебя
не ?ревлоном? мажет!
   Ваня стерпел, хотя и было заметно, как ему хочется  заехать  аборигену  в
ухо. А Форсет, измазав и Жомова кровью свиньи, поднял чашку над  головой  и,
застыв на несколько секунд в этой позе, провозгласил:
   - Пусть отныне и до прихода времени Рогнарек  на  этих  доблестных  мужах
лежит  благословение   Одноглазого.   С   этого   момента   мудрые   ворлоки
Муспелльсхейма  становятся  старшими  братьями  нибелунгов,  и   тому,   кто
попытается навредить им по злому умыслу - можно подумать, кто-то вредит  для
добра! - не найдется места в  Вальгалле,  и  навеки  сгинут  они  в  царстве
Нидльхейм под присмотром богопротивной Хели, дочери Сладкоголосого.
   Лично я и понятия не имел, о чем конкретно говорит кенинг, но ясным  было
одно - нашим будущим обидчикам дорога в местный рай заказана и их ждет  один
из прототипов геенны огненной. Присутствующие на  сборище  аборигены  поняли
это не хуже меня. Более того, судя по одобрительному ропоту в  пиршественной
зале, голосовали за высказывание Форсета двумя руками.  И  то  верно,  а  то
недолго от изголодавшегося по выпивке Жомова по хлебалу схлопотать!  Кстати,
после слова кенинга Ваня решил считать общее собрание закрытым  и  потянулся
за серебряной рюмкой внушительных размеров, что поставила перед мим какая-то
дамочка из местной обслуги. Однако Сеня  бесцеремонно  стукнул  омоновца  по
руке, успев еще и увернуться от второй, нацеленной прямо в ухо.  Форсет  еще
не закончил свой аборигенский ритуал. Он обошел стол и, встав у  очага,  где
зря пропадал кабаний ливер, принялся брызгать кровью  во  всех  собравшихся.
Они приняли это безропотно, низко склонив головы. Уж не  знаю,  прятали  они
свои бесстыжие морды или преклонением голов выражали  дань  почтения  своему
вождю, но мне эта часть ритуала понравилась  больше  всего,  поскольку  дала
возможность прошмыгнуть к очагу  и  вытащить  оттуда  почти  не  подгоревшую
печень. Ихний Один там, у себя на небесах, и без этого найдет  что  пожрать.
Так зачем же такому  деликатесу  пропадать  зря?  Впрочем,  мой  героический
поступок нашел одобрение лишь в глазах Попова. Ваня меня и вовсе не  увидел,
а Рабинович, заметив мой смелый демарш, зашипел, как перегретая кофеварка:
   - Фу, Мурзик. Фу, кому сказал! Положи на место. Щаз-з-з! Причем  с  тремя
буквами ?з? в конце. Положить-то  печенку  я  положу,  чтобы  ты,  противная
морда, от меня отвязался, но вот тащить обратно я ее не буду. Пусть  уж  она
мне сердце своим присутствием согреет, чем  сгорит  на  радость  мифическому
божеству! Выплюнув печень поближе к ножке стола,  я  виновато  посмотрел  на
Сеню, делая вид, что раскаиваюсь. Рабинович покачал головой.
   - Совсем от рук отбился? -  шепотом  поинтересовался  у  меня  хозяин.  -
Жратву с помойки таскаешь, словно кот шелудивый? Ох, вернемся домой, займусь
я твоим воспитанием.
   Ой, мать моя сучка! Устыдил и напугал. Ты  сначала  дорогу  домой  отыщи,
Моисей ты наш ненаглядный, а уж потом  грози  своим  воспитанием.  И  потом,
печенку я не с  помойки  стащил,  как  ты  изволил  выразиться,  а  спас  от
безвременной кончины в огне. Так что мне за  это,  может  быть,  даже  орден
полагается!..  Впрочем,  Сеня  мою  тираду  все  равно  не  понял,  так  что
распинался я зря. Ведь знаю, что разговаривать с  людьми,  что  бисер  перед
свиньями метать, но никак от дискуссии удержаться не могу. Видимо, горбатого
только могила исправит, а ведь так хочется взаимопонимания!
   Вот так, размышляя о  тщетности  всего  земного,  я  и  пропустил  начало
пирушки. Очнулся от тяжких мыслей только  тогда,  когда  вокруг  меня  стали
мелькать чьи-то ноги, хоть и обутые в меховые ботинки, но зато без штанов, а
лишь укрытые едва ниже колен платьями из грубого  холста.  Догадавшись,  что
это  девушки-аборигенки  начинают  обносить  гостей  местным  алкоголем,   я
горестно вздохнул и отодвинулся подальше  под  стол.  Они-то,  может,  и  не
понимают, что трясут юбками над головой у самца, пусть и собачьей породы, но
мне-то подсматривание, хоть и случайное, чести не делает. Все-таки  я  не  в
коровнике, как они, воспитывался!
   Трое ментов пить местное  пойло  наотрез  отказались.  Жомов,  недовольно
посмотрев на полупустую бутылку ?Абсолюта?, горестно вздохнул и разлил водку
поровну в три серебряные рюмки. Форсет с нескрываемым любопытством  наблюдал
за этими манипуляциями и, когда бутылка опустела, робко протянул к ней  свою
грязную лапу. Ваня инстинктивно отодвинул бутылку в сторону и  вопросительно
посмотрел на прадедушку российского бомжа.
   - Ты че, пустые бутылки собираешь? - поинтересовался он у кенинга.
   -  Этот  сосуд,  наверное,  колдовской?  -  задал  контрвопрос  сжигаемый
любопытством  викинг.  -  Не  позволят   ли   мне   могущественные   ворлоки
Муспелльсхейма прикоснуться к нему?
   - Слушай ты, Форсет или Корсет, мне лично по хрену, - да, дети,  будь  вы
хоть трижды Ванями Жомовыми, не пейте водку на голодный желудок! -  но  если
ты сейчас же нормальным языком разговаривать не начнешь, я тебе  мигом  урок
грамматики преподам. Прямо вот этим и по темечку.  -  Жомов  сунул  под  нос
кенингу свой кулак необъятных размеров. Тот отпрянул. - А ?нормально? -  это
как? - растерянно поинтересовался викинг.
   - Так, чтобы всем понятно было и без этих твоих выпендрежей! - рявкнул на
него Ваня. - Короче, ты понял.
   - Андрюша, будь добр, сядь рядом с этим  гипертрофированным  имбецилом  и
попытайся его чем-нибудь занять. - Сеня не без усилий, но все  же  отодвинул
клешню Жомова от носа Форсета. - Мне  с  кенингом  кое  о  чем  переговорить
нужно. Попов пожал плечами и поменялся местами  с  Рабиновичем.  Чем  занять
Жомова,  Андрюша  сообразил  довольно  быстро,   просто   поднеся   к   носу
расстроенного омоновца огромный ковш в виде дракара,  наполненный  до  краев
местным пойлом. Ваня, побрезговавший  халявной  выпивкой  во  время  первого
разлива, второй раз такую  возможность  упускать  не  собирался.  Кривясь  и
морщась, он  все-таки  осушил  емкость  до  дна,  а  потом,  пожав  плечами,
потребовал добавки. Сеня же в это время занялся делом, для себя  куда  более
интересным, чем бессмысленное поглощение протухшей браги.
   - Этот сосуд, Форсет, действительно волшебный,  -  вполголоса  проговорил
Рабинович, придвинувшись поближе к кенингу. Все! На своего  любимого  конька
сел. Теперь плевать моему Сене, что творится вокруг, и я со спокойной  душой
принялся поглощать спасенную из огня печень.
   А Рабинович тем временем продолжил:
   - Он принесен сюда демонами из далекой страны, где эти сосуды  -  большая
редкость. - Во заливает! В каждом ларьке таких бутылок - хоть завались. - Он
крайне удобен для переноса  различных  жидкостей,  очень  стоек  к  внешнему
воздействию и наделяет свое содержимое  волшебной  силой,  дающей  человеку,
который выпьет ее, несказанную мудрость...
   Я едва не поперхнулся. Ведь придумал  же,  подлец,  чем  простака-варвара
зацепить?! Ну, скажите мне на милость, много ли найдется существ,  способных
признать свою глупость? Вот теперь Форсет даже  проверить  свойства  бутылки
?Абсолюта? не сможет, считая, что с каждым глотком становится мудрей.
   - К тому же и сделан этот сосуд из теплого льда, который и летом не тает,
- закончил свою дистрибьюторскую тираду Сеня. - Что само  по  себе  огромная
ценность.
   - Так мне можно сей волшебный сосуд посмотреть? -  едва  сдерживая  дрожь
нетерпения, проговорил кенинг.
   - Смотри, но осторожно,  -  предупредил  его  Рабинович.  -  Эту  емкость
охраняет могущественный Демон, который разорвет  каждого,  кто  причинит  ей
вред. Или, упаси того Один, и вовсе  расколет  ее.  Даже  говорить  об  этом
страшно!
   Форсет осторожно взял бутылку двумя руками и повертел ее,  осматривая  со
всех сторон. Сеня даже  помог  ему,  услужливо  показав,  как  отвинчивается
пробка. А затем стеклотара пошла гулять по столам! Уж что только ни делали с
ней аборигены: и нюхали, и щупали, на пламя очага  сквозь  нее  смотрели.  А
один особо сообразительный тип даже попытался отгрызть кусочек. А я наблюдал
за всем этим безобразием из-под стола, теперь совершенно  ясно  представляя,
как испанские  конкистадоры  продавали  индейцам  бусы!  Наконец  безобразие
завершилось, и бутылка вернулась к Рабиновичу.
   - Что ты хочешь за сей  драгоценный  сосуд,  благородный  ворлок  Сеннинг
Робинсен? - алчно поинтересовался Форсет. Так и есть! До седых  волос  идиот
дожил, а ума не нажил.
   - Уж не знаю, найдется ли у  тебя  что-нибудь  достойное  этой  бесценной
вещи, - будто в тяжких раздумьях проговорил Сеня. - Да и жалко ее продавать.
Дорога, как память о маме.
   Во врет и не краснеет. Люди добрые, он  же  эту  бутылку  только  сегодня
увидел! Видит дог, я изо всех сил пытался помешать заключению  этой  сделки.
Однако абориген оказался глух не только к моему лаю, но и  к  голосу  своего
разума. Если он у него вообще когда-нибудь  был.  В  итоге  после  недолгого
торга обе договаривающиеся стороны остановились на мере драгоценных  камней,
равной