поможет  и  от  головы,  и   от
температуры. Да он Гераклу - что тете Асе панадол!
   Был у нас однажды примерно такой же случай. Правда,  его  сиятельство
господин Рабинович тогда слегка под хмельком был, но сути  дела  это  не
меняет.  Мы  с  Сеней  тогда  футбольный   матч   обслуживали.   Стадион
патрулировали,  чтобы  какая-нибудь  фанатская  морда   беспорядков   на
трибунах не учинила. Ну, мой Рабинович к концу матча и настадионился: со
школьным приятелем - бутылку пива, с омоновцами - сто граммов, с тестем,
который второй раз в жизни от жены на футбол  смог  сбежать,  -  бутылку
водки, ну а на посошок - с двумя расфуфыренными, как  персидские  кошки,
фанатками нашего клуба - литр коньяка...
   В общем, сами понимаете, что после такой дозы  не  веселиться  просто
нельзя. Вот Сеня и  радовался  вовсю  жизни.  Так  развеселился,  что  с
хозяином Альбатроса (того самого восточноевропейского  кобеля,  что  над
моим именем шутить постоянно пытался) пари решил заключить. Мы тогда как
раз к секретному заводу подходили, который между нашим домом и стадионом
находится. Чтобы своего хозяина в постель затащить, мне нужно было  крюк
делать, как той бешеной собаке из поговорки. А когда их  светлость  Сеня
Рабинович изволит пребывать в таком блуждающем состоянии,  сделать  это,
признаюсь честно, даже мне непросто.
   До завода мы дошли нормально. Без эксцессов и выкрутасов  со  стороны
человеческого экземпляра в нашей паре. А  как  проходная  Рабиновичу  на
глаза попалась, он и давай орать  на  всю  улицу,  обращаясь  к  Сергею,
хозяину Альбатроса, мол, спорим, я сейчас напрямую через завод пройду, а
охрана даже пикнуть не посмеет. Тот поменьше моего Сени на грудь  принял
и способность здраво мыслить еще не всю потерял.  Быстренько  сообразил,
что охрана на заводе вневедомственная и к милиции прямого  отношения  не
имеет. Наша и их службы, хоть и не враждуют, но тут даже коту ясно, что,
будь ты хоть трижды мент, без соответствующих разрешений  и  ордеров  на
завод тебя никто не пропустит, тем более когда мент застенчивый. То есть
как мой Сеня - во время ходьбы за стенки держится.
   Сергей  быстро  просчитал,  что  отжать  в  таком  споре  стольник  у
прижимистого  Рабиновича  будет  все  равно,  как  квартиру  в   лотерею
выиграть, поэтому заключить пари сразу согласился. И мой Сеня, олух царя
иудейского, попытался утащить меня к проходной.  Я,  естественно,  всеми
четырьмя лапами в тротуар уперся, пытаясь хоть этим  вразумить  хозяина,
но Рабинович и своего-то разума не слышал, а  что  уж  говорить  о  моем
голосе благоразумия. Но сдался я только тогда, когда понял,  что  пьяный
Сеня прямо сейчас сядет на асфальт и будет мне нотации читать по  поводу
служебного собачьего долга и Верности своему  хозяину.  А  уж,  поверьте
мне, такого ни одно разумное существо не выдержит!
   К проходной мы подошли довольно твердым шагом. То есть я и  до  этого
нормально шел, а вот  мой  Сеня  сумел,  собрался.  Губы  поджал,  глаза
прищурил, руку на ремень положил и встал около стеклянных дверей.  Ждет,
когда перед  ним  охранник  створки  распахнет.  Тот,  хоть  и  был  уже
немолодым парнем, да и робким его  с  такой  рожей  вряд  ли  кто-нибудь
посчитать мог, но все же, увидев в дверях перекошенного мента с огромным
псом на поводке, невольно разволновался. Посмотрел  на  нас,  подошел  к
двери и спрашивает, что случилось. Мой Сеня достает из  кармана  корочки
и, держа их лицевой стороной к себе, сует под нос охраннику и по  слогам
читает:
   - Фамилия: Рабинович. Имя: Семен. Отчество: Абрамович. Год  рождения:
тысяча девятьсот... В общем, ясно! Мы с напарником преследуем  опасного,
ик, преступника и видели, что он перелетел  через  забор  на  территорию
завода...
   - Как птица? - ехидно поинтересовался охранник, сразу сообразив,  что
перед ним не мент, а кандидат в вытрезвитель.
   - Сам ты птица! - обиделся Рабинович. - Я же говорю, пе-ре-ле-тел.
   Тут сторожу все окончательно стало ясно, и дальнейшие  переговоры  он
решил прекратить. Однако от моего Сени так просто  не  отвязаться.  Пару
минут он теребил охранника, пытаясь его то  уговорить,  то  запугать,  а
затем и вовсе с катушек съехал. Давай, говорит, поспорим. Если  мой  пес
через твой дурацкий забор перепрыгнет, то ты нас внутрь пропустишь. Ну а
если нет, я тебе стольник отстегну.
   Я от такого беспредела просто ошалел. Нет, мне, конечно,  приходилось
немалые барьеры брать, но прыгнуть через трехметровый бетонный забор,  к
тому же обвитый поверху колючей проволокой, даже я не в состоянии. Что я
ему, кенгуру австралийский?
   Охранник это не хуже моего понимал  и  хотя  не  знал,  что  до  сего
момента выиграть деньги на спор  у  моего  Рабиновича  почти  никому  не
удавалось, а следовательно, не мог оценить всей полноты своего  счастья,
принять спор, естественно, согласился. Мой Сеня  тут  же  встал  в  позу
памятника Ленину на центральной площади и заорал благим матом:  "Мурзик,
барьер!"
   Ну да! Нашел дурака. Прыгать я, естественно, отказался. Рабинович как
ни уговаривал меня, как ни увещевал, но будь он хоть трижды альфа-лидер,
заставить меня полететь все равно бы не  смог.  Я  остался  сидеть,  где
сидел, укоризненно глядя на распоясавшегося  хозяина,  и  тому  в  итоге
пришлось сдаться.
   Вот таким образом сто рублей из кармана моего Рабиновича перекочевали
в руки охранника,  а  второй  стольник  спокойно  спикировал  в  кошелек
Сергея. Но самое страшное началось рано  утром.  Есть  у  Сени  привычка
деньги перед работой пересчитывать. Представляете, что  началось,  когда
он утром двух сотен не досчитался?.. Ох он и  орать  начал.  И  "оборзел
совсем народ, пьяных ментов на улицах обирает" (будто самому  с  народом
такого делать не приходилось?!),  и  "это  те  две  шлюхи  в  баре  меня
кружанули" (словно сам во время рейдов "ночных бабочек" за мзду снова на
работу не отпускал). Ну, а когда Рабинович вспомнил, куда на самом  деле
деньги подевались, так тут его и вовсе едва инфаркт не хватил. Мне  даже
пришлось звуковую терапию применить. То есть попросту наорать на него, а
то Сеня так до конца жизни из комы бы и не вышел...
   Я это потому рассказал, что после  этого  случая  Рабинович  навсегда
зарекся что-то делать, трезво не оценив  ситуацию  для  начала.  Но  мой
Сеня, что влюбленный, что пьяный, одинаковый  дурак!  Причем  можно  еще
поспорить, в каком состоянии он больше  идиотских  поступков  совершает.
Вместо того, чтобы  подумать  и  понять  всю  бессмысленность  похода  к
Хирону, Рабинович хлопал влюбленными  глазенками  (тьфу!)  и  готов  был
потакать своей пассии во всем.
   Лично я считал, что мотаться с Гераклом по эллинским  докторам  можно
до скончания веков, да так и не добиться каких-либо сдвигов. Нужно  было
идти к Олимпу и найти его папашу. А уж  тот,  поскольку  бог  как-никак,
что-нибудь и придумал бы для исцеления своего сына. В сказки о том,  что
Олимп куда-то исчез, я не верил. Сами посудите, ну куда  может  пропасть
огромная гора, высотой почти  три  тысячи  метров  над  уровнем  моря?..
Правильно, никуда! Это же вам не  жомовская  заначка  после  тщательного
обыска жены.
   До Олимпа нас и Гомер спокойно довести мог, а уж там, на месте, бы  и
решили, как попасть на сходку местных богов  в  законе.  Однако  слушать
меня, естественно, никто не стал. Лишь один Горыныч попытался  возразить
Рабиновичу, сказав, что нам лучше  поторопиться  найти  Зевса,  пока  не
случилось чего-нибудь  совсем  непоправимого,  но  Сеня  у  него  ехидно
поинтересовался, запасся ли Ахтармерз картой местности, или одна из  его
голов, как компас на север, всегда  в  сторону  Зевса  смотрит.  Горыныч
понял, что спорить  с  упершимся  Рабиновичем  бесполезно  и,  обреченно
махнув крыльями, забрался поглубже в колесницу.
   В общем, Сенино решение о походе к Хирону оспаривать было  некому,  и
наша экспедиция стала собираться  в  дорогу.  В  первую  очередь  Жомов,
обидевшийся на хозяина постоялого двора за столь бесцеремонное  утреннее
обращение с гостями, самым наглым образом спустился в  винный  погреб  и
экспроприировал оттуда две  амфоры  с  лучшим  вином.  Хозяин  попытался
воспротивиться разбою и приготовился звать городскую стражу, но, получив
кулаком по макушке, решил, что заведение понесет  меньше  убытков,  если
быкоподобный чужестранец спокойно возьмет то, что хочет.
   Попов, успевший к тому времени под  шумок  стащить  из  кухни  целого
жареного барана, увидев, что именно принес Ваня, взбесился.  Он  заявил,
что отказывается ехать в колеснице, если в компанию к Гераклу,  Немертее
и Горынычу добавятся еще и катающиеся из угла в угол глиняные  канистры.
Жомов, естественно, парировал эту тираду своим любимым  вопросом:  "А  в
нос?" - и пришлось в их дискуссию вмешиваться  моему  Рабиновичу,  после
чего вино было перелито в бурдюки,  а  амфоры  расколоты  об  стену,  на
радость будущим археологам.
   Чтобы не участвовать в этом бедламе, я отошел в  сторону  и  принялся
горевать, глядя на вихляющих задами  местных  сучек.  Таковых  оказалось
рядом сразу три, и у всех трех по каждой подпалине  на  роже  откровенно
читалось одно: "Красавчик, а не прогуляться ли нам до ближайших  кустов,
чтобы вместе поклониться нашей собачьей Афродите?" Ща-ас! Держите  хвост
милицейской    дубинкой.    Я    как    только     представил,     какой
временно-пространственный парадокс я с этими  маломерками  устрою,  если
еще и здесь детей напложу, так у меня шерсть на загривке дыбом встала  и
зубы сами собой оскалились. Девочки поняли этот знак, как "пошли на фиг,
я сегодня не завтракал", и скрылись за  ближайшим  углом,  обозвав  меня
самыми нехорошими греческими словами, которые, конечно, по  сравнению  с
нашим матом - писк недельного котенка  после  лая  бультерьера.  Но  все
равно обидно!
   Глядя им вслед, я с тоской вспомнил ту самую московскую сторожевую, с
которой познакомился в  злополучный  День  милиции,  и,  в  сочетании  с
мыслями о путешествии к Хирону, мне еще хуже стало.  Захотел  завыть  на
эллинскую луну, покусать Немертею или, в  крайнем  случае,  хоть  Жомова
облаять. Однако делать этого я не стал, а  положил  голову  на  передние
лапы и попытался найти в новом походе что-нибудь положительное.  Сделать
это оказалось крайне трудно и, за исключением того, что наш поход  можно
считать эквивалентом турпутевки в Грецию, которой дома Сене  никогда  не
видать, как  собственных  ушей,  к  тому  же  Пелион,  горный  хребет  в
Фессалии, где жил Хирон, оказался не так далеко от Олимпа, как это могло
бы быть.
   После того как вино перелили из амфор в бурдюки, а Андрюша  уложил  в
колесницу барана и мешок пресных  лепешек  "а-ля  лаваш",  торжественные
сборы в поход были окончены. Сеня галантно  (тьфу,  противно  смотреть!)
подсадил Немертею в колесницу, где уже сидел  бедолага  Геракл,  пытаясь
ногтем просверлить дырочку в бурдюке, и тут же отдал приказ отправляться
в дорогу. Я специально не двигался с места, давая понять Рабиновичу  мое
отношение к его затее, и встал на лапы  лишь  тогда,  когда  мой  хозяин
оставил свое место во главе кавалькады и вернулся назад,  чтобы  позвать
меня в третий раз.
   Через Дельфы мы  пробирались  сквозь  толпы  любопытных  греков.  Все
городское население  с  самого  утра  только  и  делало,  что  обсуждало
поведение необычных чужестранцев вчера вечером и сегодняшнее пророчество
Пифии. Уж что про нас говорили, и передать нельзя, а присутствие в нашей
компании смазливой титаниды и вовсе превращало сплетни в бред  плешивого
кота. Пересказывать все эти россказни никакого смысла нет.  Скажу  лишь,
что самой распространенной среди них была байка о том, что мы -  элитный
спецотряд суперкиллеров, нанятый сверженными титанами  для  того,  чтобы
вышвырнуть богов  с  Олимпа,  пока  Зевс  мотается  по  бл...  В  общем,
находится в творческой командировке.
   По  счастью  для  нас,  Немертея  этих  несправедливых  обвинений  не
слышала, да и вообще вряд ли в тот момент она могла что-нибудь  слышать.
Польщенная вниманием такой  огромной  толпы  народа,  она,  подбоченясь,
застыла в колеснице и гордо улыбалась, словно Афина Паллада, прибывающая
на развалины Трои. Сеня не сводил  с  нее  глаз,  а  Жомов  настороженно
поглядывал  по  сторонам,  тщетно  ожидая  хоть  малейшего   намека   на
беспорядки. Однако до самых городских ворот ничего экстраординарного  не
случилось, и мы спокойно покинули Дельфы,  чтобы  тащиться  к  коту  под
хвост, а точнее, в Пелион к Хирону.
   Дальнейшая  дорога  обделила  нас  приключениями.  В   основном   все
путешествие проходило под непрекращающиеся  споры  по  поводу  возможных
толкований пророчества дельфийского оракула. Насчет первого  пророчества
о козле мои менты даже говорить ничего не хотели. Гомер, правда, пытался
объяснить, что Афина - это богиня мудрости, а  Стикс  -  река  вечности,
отделяющая подлунный мир от царства  Аида,  то  бишь  бога  мертвых,  но
друзья ему тут же заткнули рот, сказав, что  они  сейчас  поэту,  вместо
того козла, о скалы рога переломают.
   По поводу второго пророчества лишь Ваня Жомов, излишне чувствительный
к  заявлениям  по  поводу   отсутствия   разума,   отказывался   слушать
объяснения. Он горько сожалел, что не заехал  тогда  Анхиосу  в  ухо,  и
ускакал прочь от колесницы, когда Немертея попыталась вспомнить, были ли
у Немезиды вообще какие-нибудь дети. Этот факт остался  покрыт  кошачьей
шерстью, а из остальных слагаемых этого пророчества  однозначно  сошлись
лишь на том, что, говоря о приметах прошлого,  скрытых  туманом,  Пифия,
конечно же, имела в виду пропавшую дорогу на Олимп.
   Из третьего пророчества ни Гомер, ни Немертея и уж тем более  Геракл,
который тоже  пытался  принять  самое  деятельное  участие  во  всеобщей
болтовне, почти ничего не поняли. Трое  же  моих  друзей  посчитали  его
явным оскорблением чести и достоинства российского милиционера и  горько
пожалели,  что  нельзя  привлечь  Пифию  за  такие  слова  к   уголовной
ответственности, а бить морду камню, естественно, смысла не  имело.  Тем
более что и морды-то у Пифии никакой нет!
   Лишь  один  трехглавый  второгодник  из  мира  мутировавших   ящеров,
старательно выбирая выражения, попробовал объяснить моим ментам, что это
вовсе  не  пророчество,  а  лишь  деликатная   просьба   оракула   более
внимательно  прислушаться  к  двум  первым  четверостишьям.  Его   молча
выслушали, покивали головами, а потом безапелляционно заявили, что  если
еще раз "этот трехмордый надувной дебил позволит себе назвать сотрудника
милиции идиотом, то ему век  придется  работать  Везувием  где-нибудь  в
районе Галапагосских островов". В лучшем случае - станет  курить  бамбук
на Земле Франца-Иосифа.
   Горыныч обиделся и раздулся так, что едва не сломал  колесницу.  Лишь
заступничество Немертеи вернуло его в нормальное  состоянии  и  уберегло
экспедицию   от   безвременной   кончины   единственного   многоместного
транспортного средства. Бедным ментам под  давлением  титаниды  пришлось
еще и извиниться перед Ахтармерзом, что вновь привело к  катастрофически
быстрому  увеличению  объема  его  тела.  На  этот  раз   от   огромного
удовольствия.
   С этой аварийной ситуацией справились просто -  Попов  пинком  согнал
Горыныча с колесницы и заставил его ковылять вслед за процессией до  тех
пор, пока портативно-раскладная керосинка не вернулась  в  свои  обычные
размеры. Только тогда Горынычу позволили сесть на место,  и  путешествие
продолжилось своим чередом.
   За всю поездку до Пелиона  больше  ничего  необычного  не  произошло.
Если, конечно, считать нормальным  явлением  то,  что  вместо  обещанных
Немертеей двух  недель,  мы  достигли  предгорий  уже  на  третий  день.
Подробно это странное  явление  мог  бы  вам  объяснить  Горыныч,  и  вы
полюбопытствуйте  у  него  сами  при  встрече.  Если,  конечно,  сумеете
что-нибудь понять из его слов. Ну, а мне было ясно  только  одно.  Из-за
исчезновения Зевса баланс паранормальных сил  был  нарушен  и  вселенная
эллинов стала  претерпевать  пространственные  деформации  под  влиянием
быстро изменяющейся энергетической оболочки этого мира. То есть, если мы
вскорости  не  найдем  Громовержца,  эта  вселенная  либо  изменится  до
неузнаваемости, искорежив таким образом и смежные с ней миры, либо вовсе
коллапсирует, что приведет к еще более ужасным  последствиям.  В  общем,
конец коту! Гадить по углам больше не будет...
   Естественно, подобные заявления Горыныча порадовать никого не  могли,
и Сеня потребовал ускорить движение, чтобы  быстрей  отыскать  Хирона  и
вернуть память Гераклу. Однако в этот  раз  Немертея  проявила  завидное
благоразумие. Она заявила, что до темноты к горам  мы  не  доберемся,  а
ночью она может не найти дорогу. Пришлось Рабиновичу с ней  согласиться.
Тем более что после наших блужданий несколько лишних  часов  кардинально
ситуацию изменить не могли. Вся экспедиция тут же устроилась на  ночлег,
и Сеня, естественно, назначил меня часовым. Диктатор хренов!
   Ночь прошла спокойно, а вот утро началось с сюрпризов.  Впрочем,  это
смотря для кого. Лично я перед рассветом уже  не  спал,  а  лишь  дремал
вполуха,  выполняя  свои  сторожевые  обязанности,  а   потому   и   все
случившееся сюрпризом для меня не было. Чего о других не скажешь.
   Думаю, было никак  не  больше  шести  часов,  когда  Попова  разбудил
мочевой пузырь. Он сбегал в ближайшие кустики, как заправский кобель,  и
попытался  снова  заснуть,  но  его   пухлые   бока   отказались   вновь
укладываться на жесткую постель под ветвями  какого-то  ужасно  пахучего
дерева. Андрюша поворочался минут пять, а затем сел,  бормоча  себе  под
нос ругательства. Причем сам того не заметил, что бубнит  их  прямо  над
ухом Гомера.
   Слух у поэта оказался достаточно чутким, для человека, конечно, и  он
проснулся, удивленно глядя мутными глазами на нависшего над ним  Попова.
Некоторое время грек пытался сообразить, где он находится и что  это  за
толстая, помятая рожа у него перед глазами, а когда понял, что именно за
существо около него, тут же сел и улыбнулся.
   - Каждое утро прекрасная Ио зарю зажигает, чтобы увидели  эллины  мир
свой иными  глазами.  Я  поклоняюсь  ее  красоте  небывалой  и  воспеваю
бессмертное имя богини, - нараспев продекламировал он. Попов поморщился.
   - Слушай, Гомер, - Андрюша тронул поэта за плечо. -  Я,  конечно,  не
Рабинович и в стихах кое-что понимаю, но давай-ка оставим твои  творения
для потомков, а сейчас будем разговаривать нормальным языком.
   - Учитель, я, конечно, не Геракл, и немного мозгов в  голове  у  меня
осталось, - в тон ему ответил грек. - Я понимаю, что ты слишком  устаешь
в дороге, но когда же наконец ты дашь мне хотя бы один урок из тех,  что
обещал в Тиринфе?
   Попов снова поморщился. Я, даже не открывая полностью глаз, отчетливо
видел,  как  спросонья  ворочаются  шестеренки  в  голове  криминалиста.
Андрюше было лень напрягаться и объяснять Гомеру, почему ему удается так
громко орать. Но, с другой стороны,  обращение  "учитель"  явно  льстило
Попову. И, как человек слова, он чувствовал, что должен выполнить данное
поэту обещание. Тем более что до конца экспедиции оставалось не так уж и
много времени. Обреченно разведя руками, Андрюша вздохнул.
   - Ладно, слушай сюда, - проговорил он, ткнув себя пальцем в грудь.  -
В  первую  очередь,  для  того  чтобы  громко  кричать,  нужно  обладать
натренированными,  сильными  голосовыми  связками.  Можешь   попробовать
тренировать их вот так, - Попов издал горлом гортанный звук, похожий  на
завывание якутских фольклористов.
   У меня от этого соло мурашки по коже побежали и  шерсть  на  загривке
дыбом поднялась, а Гомер покорно попробовал повторить трюк. Вышло у него
слабовато, да и мало похоже на поповское рычание, но Андрюша  все  равно
похвалил его и хлопнул по плечу.
   - Повторяй это упражнение как можно чаще, - посоветовал он. -