лам принять
заставят...
   - Запомни, мужик, настоящего российского мента против его воли  никто
и ничего заставить сделать не сможет, - с ухмылкой перебил его Жомов.
   И я с ним был абсолютно согласен.
 
Глава 6 
 
   Остатки разбитого войска Петра Пустынника разошлись  с  ментами,  как
уссурийский тигр с императорским пингвином в средней  полосе  России:  я
тебя не видел, ты меня не знаешь, и жене не говори, что меня так  далеко
от дома встречал. Ландскнехты  поплюхали  обратно  в  Константинополь  -
нищенствовать там, показывая страшные боевые  раны,  умело  нарисованные
красками. А милицейская троица, в сопровождении  Абдуллы  и  Ахтармерза,
под  охраной  Мурзика,  естественно,  направились  прямиком  в  Никею  -
разузнать новости, загрузиться припасами на  дальний  путь  и  подобрать
Попову более комфортное транспортное средство.  Никея,  прилепившаяся  к
берегу какого-то обширного водоема,  в  отличие  от  практически  голого
Цивитота была обнесена добротной каменной стеной, никак не меньше  шести
метров высотой. Издалека за этой  стеночкой  путешественники  еще  могли
разобрать разноцветные крыши дворцов и минаретов, а вот прямо  от  ворот
архитектура города не просматривалась,  как  не  просматривалось  вообще
ничего, поскольку ворота Никеи были тщательно заперты и на громкий  стук
Жомова никто не отвечал.
   - Повымерли они там, что ли? - удивленно пожал  плечами  омоновец.  -
Какого хрена никто к дверям не подходит?
   - Может быть, пойдем до берега  прогуляемся?  -  предложил  Попов.  -
Стена-то наверняка прямо в воду  обрывается,  но,  может  быть,  рыбаков
увидим, попросим, чтобы ворота кто-нибудь открыл.
   - Нет ума роженого, не дашь и ряженого,  -  съязвил  Рабинович.  -  А
Попову и не надо, ум ему - страшнее яда. - Он покрутил пальцем у виска:
   - Андрюша, тут милицейскую форму еще не видели,  и  на  твои  запросы
отвечать  никто  не  почешется.  Нет  смысла  вдоль   стен   взад-вперед
расхаживать, как голодным гаишникам на перекрестке. Ломай, Ваня, ворота,
или мы тут до второго пришествия простоим!
   Омоновец поначалу удивленно посмотрел на Рабиновича: дескать, спасибо
тебе, Сеня, что ты о моих возможностях столь хорошего мнения,  но  такую
дверку разве что танком ломать. А затем хлопнул себя по лбу, вспомнив  о
бронебойной мощи резиновых дубинок. Поплевав на ладони, Жомов  отстегнул
от пояса "демократизатор" и, тщательно прицелившись, влепил дубинкой  по
толстым полосам меди, прибитым на края створок, изо всей своей  былинной
богатырской силы. Снести ворота у омоновца, конечно, не  получилось,  но
запиравший их засов, толщиной с вековой дуб, от удара  "демократизатора"
о металл разломился, словно  бракованная  спичка  в  жомовских  пальцах.
Городские стражники, торчавшие за воротами и после рассказов о колдунах,
услышанных от солдат, гонявших по  полю  ландскнехтов  Петра,  ожидавшие
решения начальства о том, как поступить с  подозрительными  пришельцами,
на добрый десяток  секунд  намертво  пристыли  к  брусчатке  внутреннего
двора. А затем, покосившись на переломанный засов, с  истошными  воплями
бросились врассыпную. Попов удрученно покачал головой.
   - Сеня, как-нибудь  менее  заметно  надо  было  в  город  входить,  -
пробормотал он. - Зачем нам лишнее  внимание?  Еще  поесть  спокойно  не
дадут...
   - Утухни, поросеночек, -  перебил  его  омоновец.  -  Сеня,  что  еще
сломать? Мне понравилось!
   Рабиновичу только и осталось в ответ горестно вздохнуть.
   -  Сам  утухни,  бульдозер  белковый,  -  после   секундной   заминки
посоветовал он Жомову. - Пошли постоялый двор какой-нибудь поищем. Пора,
на самом деле, по-человечески поесть. - И  тут  Сеня  предугадал  Ванино
дополнение:
   - Да и горло промочить не  мешает,  а  то  с  самой  бани  ни  грамма
алкоголя во рту не было.
   Однако отправиться  в  трактир,  постоялый  двор,  караван-сарай  или
что-то еще  чисто  азиатское  сразу  не  удалось.  Пришлось  решать  две
проблемы,  и  одну  из  них  выдумал   Попов,   проявивший   неожиданное
благоразумие.  Хотя  почему  неожиданное?   Андрюша   всегда   отличался
повышенной осторожность: никогда не играл  со  спичками,  не  ковырял  в
зубах вилкой и на ночь надевал презервативы. На  всякий  случай.  Именно
потому, что был с детства приучен мамой беречь свою драгоценную  утробу,
Попов  и  предложил  что-нибудь  сделать  с  Горынычем.  Не   в   смысле
физического насилия, хотя Ахтармерз именно так предложение  криминалиста
и оценил, а для общей маскировки группы.
   - Мужики, на фига нам надо, чтобы каждая  сволочь  нас  подозрительно
разглядывала? -  поинтересовался  он  со  своей  телеги  у  друзей,  уже
направивших лошадей к центру Никеи. - Это мы к  Ахтармерзу  привыкли,  а
здешнее население что-то излишне неприязненно его воспринимает.  Как  бы
сарацины на нас из-за него местных экзорцистов не натравили.
   - Ах, значит, тебе раньше евреи во всем виноваты были, а теперь  меня
за тхрубика отпущения держать надумал?  -  возмутился  Ахтармерз.  -  Не
позволю!
   - Заткнись, обломок топливно-энергетического  комплекса,  пока  я  из
твоих тощих шей косичку не сплел! - осадил его омоновец.  -  Поп,  может
быть, первый раз в жизни дело говорит, в натуре.
   После этих слов каждый из присутствующих  счел  своим  прямым  долгом
высказать предложение о  том,  под  что  Горыныча  можно  замаскировать.
Версий было  множество.  Начиная  с  той,  согласно  которой  Ахтармерза
следовало выкрасить белой краской и выдавать за статую, кончая абсолютно
извращенным  вариантом   превращения   огнедышащего   второклассника   в
комнатную собачку путем персонального пошива маскировочного  костюма  из
содранной  с  кого-нибудь  шерсти.  Перечислением  всех  этих  экзекуций
бедного Горыныча до того запугали, что он стал стремительно  уменьшаться
в размерах. Наверняка, если бы Сеня не остановил  друзей,  Ахтармерза  в
скором времени пришлось бы искать на мостовой при помощи микроскопа.
   - Нет, мужики,  так  дело  не  пойдет,  -  отмел  предложения  друзей
кинолог. - Статуя из Горыныча  никудышная.  Во-первых,  он  спокойно  на
месте и двух минут не усидит, а во-вторых, он же хладнокровный.  Не  дай
бог, под краской переохладится или, наоборот, тепловой удар огребет. Кто
ему искусственное  дыхание  "рот  в  рот"  делать  будет?  -  Ответа  не
последовало, и Рабинович закончил:
   - Да и с костюмом облом. Даже если мы уговорим этого монстра все  три
башки в одну варежку засунуть, это еще проблемы не  решит.  Представьте,
что будет, если ему в общественном месте кто-нибудь  на  ногу  наступит?
Раздуется ведь, гад, до размеров слона. Нас тогда точно тухлыми яйцами и
битым кирпичом закидают.
   - У меня предложение есть, - пискнул  снизу  Ахтармерз,  обрадованный
такой поддержкой со стороны кинолога. - Вы же  меня  сами  все  время  с
ящерицами сравнивали. Вот и посадите  меня  просто  в  мешок,  а  головы
снаружи оставьте. Я буду  трех  рептилий  сразу  изображать.  Обещаю  не
говорить ни слова и постараюсь не варьировать свои физические размеры!
   Менты переглянулись и были вынуждены согласиться. Действительно,  все
равно   ничего   лучшего   придумать   не   получалось,   а   так   хоть
ахтармерзовского торса людям не видно будет. Глядишь, и действительно за
трех ящериц в одном  флаконе  сойдет.  Под  маскхалат  Горынычу  тут  же
приспособили старый пыльный мешок, найденный на скамейке у  караулки,  и
трехглавый  дебютант  кукольного  театра   тут   же   забрался   внутрь,
предварительно  сожрав  двух  пауков,  решивших  устроить  внутри  мешка
загородную виллу.
   Таким манером первая проблема была решена, но тут же возникла вторая.
У Абдуллы, как и у всех прочих азиатов, в каждом городе по целому вагону
родственников проживает, непоявление в домах которых считается почти что
одним из смертных грехов. Едва менты успели спрятать Ахтармерза в мешок,
как сарацин тут  же  плюхнулся  на  колени  перед  поповской  телегой  и
попросил  отпустить  его  в   увольнение.   Рабинович,   из   врожденной
недоверчивости опасаясь, как бы Абдулла чего-нибудь способного доставить
путешественникам неприятности не учудил на стороне,  не  хотел  сарацина
отпускать, но Попов на правах непосредственного  начальника  из  чувства
противоречия наложил на ворчание Рабиновича вето и  отпустил  Абдуллу  к
родне. А тот на прощание ткнул пальцем вдоль  широкой  улицы,  уходившей
куда-то в глубь Никеи.
   - Караван-сарай  там  найдете,  да  благословит  Аллах  вашу  лень  и
ментовский характер, - с низким поклоном,  предварительно,  естественно,
поднявшись с колен, проговорил сарацин. - Я вернусь еще  до  наступления
темноты, и да не позволит всевышний к тому времени  упасть  хоть  одному
волоску с ваших мудрейших голов.
   - Да-а, для Попова это было бы трагедией, - съязвил Сеня,  а  Абдулла
снова поклонился и вприпрыжку  помчался  куда-то  в  сторону  деревянных
пирсов.
   Прилегавшие к воротам районы, к удивлению путешественников, оказались
удивительно безлюдными. Менты недоумевали, пытаясь  понять,  куда  делся
народ, и в итоге взяли на себя вину за это бедствие,  но  все  оказалось
гораздо  проще.  Друзья  не  успели  проехать   в   указанном   Абдуллой
направлении  и  десятка  метров,  как  над  городом  пронесся   истошный
протяжный вопль. Почти такой же, какой издает  ленивый  кот,  когда  ему
определенные части тела  какой-нибудь  будущий  Павлов  выкручивать  для
эксперимента начинает. Вопль летел над Никеей и, едва затихнув  в  одном
конце города, тут же возобновлялся в другом. Попов вздрогнул и  завертел
головой.
   - Это еще что такое? - удивленно поинтересовался он.
   - А, внимания не обращай, - махнул рукой омоновец. - Муэдзины  вопят.
Намаз у них начался, все молятся, поэтому и людей в городе не видно.
   -  Так  это  что,  и  караван-сарай  закрыт  теперь?  -   обеспокоено
поинтересовался вечно голодный криминалист.
   - А хрен его знает, - пожал Ванюша плечами, а затем успокоил друга:
   - Откроем.
   Впрочем, ломать в караван-сарае двери, как это было сделано при входе
в город, ментам не пришлось. Заведение было открыто,  и  из  распахнутых
дверей лилась какая-то восточная музыка. Попов  тут  же  определил,  что
играет зурна, и принялся расписывать достоинства этого  инструмента,  да
так увлекся, что не заметил, как остался в одиночестве. Сеня с  Жомовым,
из всех музыкальных инструментов любившие только магнитофон,  не  слушая
поповских рассуждений, следом за Мурзиком прошли внутрь караван-сарая.
   - В  натуре,  блин,  сарай,  -  буркнул  Ваня,  оглядывая  обстановку
средневекового мотеля. - Не понимаю я, как  эти  урюки  в  таких  местах
отдыхать могут?
   Заведение разительно  отличалось  от  любой  европейской  забегаловки
подобного калибра. Во-первых, ни одного стула в помещении,  естественно,
не  было.  Те  немногие  посетители,  что  были  в  этот  час  клиентами
караван-сарая, сидели, поджав ноги, на пестрых пушистых коврах, а  то  и
вовсе лежали, опираясь на  локти.  Во-вторых,  даже  если  бы  стулья  в
никейском кабаке и присутствовали, то с тех низеньких тумбочек,  которые
заменяли здесь столы, сидя на стуле, есть было бы крайне неудобно. Ну  а
в-третьих, внутри забегаловки отсутствовало  какое-либо  подобие  стойки
бара или стола заказов. Его место - задняя стена  караван-сарая  -  было
задрапировано волнами розовой ткани и ярко освещено масляными лампами.
   Посетители караван-сарая удивленно уставились на вошедших  -  дикари,
ментов никогда не видели, а те, в свою очередь, замерли в дверях,  давая
возможность глазам привыкнуть к полумраку. Единственным в компании, кому
адаптация зрения не требовалась, был Мурзик. Он не стал задерживаться  в
дверях, а сразу прошел  внутрь  и,  обнюхав  один  из  низких  столиков,
расположился около него. И тут раздался дикий крик!
   - Ай, иблисово отродье, - закричал кто-то из глубины зала. - Кто,  да
заберет у него Аллах остатки денежного довольствия, пустил  в  заведение
этого шелудивого пса, да родится у его матери кошка?!
   Менты не видели, кто именно орал, но этот человек явно не ведал,  что
творит.  Будь  друзья  не  сотрудниками  российских   правоохранительных
органов, а какими-нибудь буддийскими  далай-ламами,  они  бы,  наверное,
простили крикуну его  врожденное  скудоумие,  но  в  этот  раз  тому  не
повезло. Менты, они  и  в  Африке  менты,  да  и  в  Никее  с  наглецами
церемониться не будут.
   В этот раз первым драку начал Мурзик, а  не  Жомов.  Что,  собственно
говоря, и не удивительно.  Крикуну  надо  было  выбирать,  какое  именно
потомство пожелать собачьей матери! Пес с  низким  рычанием  сорвался  с
места и нырнул куда-то под  розовую  драпировку.  Через  секунду  оттуда
раздался жуткий грохот и дикие крики, перемежающиеся женским визгом. Еще
через десять секунд из-за портьер выскочил кривоногий толстяк и помчался
к выходу, держась за укушенное  седалище.  Мурзик  преследовал  мужичка,
сдергивая у того на ходу остроносые тапочки с ног.
   Неизвестно, куда разгневанный  пес  загнал  бы  хамоватого  толстяка,
который физически не мог исчезнуть, как это  делал  Лориэль,  но  далеко
сбежать ему не дали менты. Не желая садиться на корточки, для того чтобы
стукнуть коротышке кулаком в нос, Ваня просто поднял  ногу,  предоставив
толстяку возможность поцеловаться с подошвой берца. Нежно ее  облобызав,
мужичонка отлетел прямо в руки Рабиновичу. Сеня легко  оторвал  толстяка
от  пола  и,  пинком  придав  ему  дополнительное  ускорение,   отправил
коротышку подышать свежим воздухом.
   Однако  удовольствие  от  предстоящего  полета   толстяку   испортило
поповское брюхо, не вовремя появившееся  в  дверях.  Мужик  ударился  об
Андрюшин  живот  головой  и  отскочил  обратно.  Жомов   с   Рабиновичем
расступились, давая возможность  коротышке  упасть  на  пол,  прямо  под
острые  клыки  оскорбленного  Мурзика.  Однако  пес  дожевывать  наглеца
побрезговал и, пустив ему на морду слюну, - пусть  еще  спасибо  скажет,
что  метку  не  поставил!  -  вернулся  на  облюбованный  ранее   ковер.
Перешагнув через поверженного толстячка,  менты  проследовали  за  своим
четвероногим другом. Жомов, правда,  на  секунду  задержался  в  дверях,
надеясь,  что  найдется  хоть  кто-нибудь,   желающий   заступиться   за
мужичонку, но посетители  караван-сарая  старательно  отводили  глаза  в
сторону, и омоновец с  тяжелым  вздохом  разочарования  присоединился  к
друзьям.
   Большинство российских граждан знают, что такое менты в гневе. Жители
Никеи это только начинали понимать, но уже,  в  силу  еще  не  полностью
убитого цивилизацией звериного чутья,  постарались  держаться  от  вновь
прибывших подальше.  А  трое  друзей,  развалившись  на  коврах,  обвели
забегаловку  наглыми  и  бесстыжими  зенками.   Вдоволь   насмотревшись,
Рабинович очень вежливо поинтересовался:
   - Ну и кто нас обслуживать будет, мать вашу в КПЗ уборщицей?!  Мы  до
утра тут куковать будем? Где хозяин, блин?
   - Туточки я, да благословит Аллах  ваше  долготерпение,  -  простонал
коротышка-толстяк, поднимаясь с пола. - Чего изволите, люди добрые?
   - Еды, - заявил Попов. - Много.
   -  Водки!  -  Омоновец  хлопнул  по  столу  кулачищем  так,  что  тот
наполовину ушел в пол, оставив над коврами только крышку. - Еще больше.
   - А мне и того и другого,  пожалуйста.  -  Все-таки  не  зря  Кобелев
считает  Рабиновича  примером   для   подражания.   -   В   ограниченных
количествах.
   -  Плов,  люля-кебаб,  халва,  шаурма?  -   загибая   пальцы,   начал
перечислять меню  толстяк,  то  и  дело  притрагиваясь  правой  рукой  к
рельефному отпечатку подошвы Ваниного ботинка у себя на щеке. -  Шашлык,
гамбургеры, осетринка? Котлетка по-киевски?..
   - Тащи все, мы сами разберемся, - оборвал его Попов.
   - В ограниченных количествах, - с нажимом закончил фразу криминалиста
Рабинович и выразительно посмотрел на друга.  -  Андрюша,  за  все,  что
сверх нормы сожрешь, сам расплачиваться будешь.
   Коротышка кротко поклонился и  помчался  было  за  портьеру,  но  его
остановил грозный рык омоновца.
   - Ты про водку не забыл, беляш самоходный? - поинтересовался  Ваня  у
хозяина караван-сарая.
   -  Извините,   уважаемый,   да   простит   мне   Аллах   три   класса
церковно-приходской школы, но я не знаю, что такое водка,  -  растерянно
пробормотал никейский трактирщик и, на всякий случай, спрятал голову под
мышку.
   - Водка - это алкалоидная смесь, -  не  удержался  Горыныч,  уставший
изображать ссорящихся друг с другом ящериц, -  состоящая  из  очищенного
этилового спирта, дистиллированной воды и приготовленная...
   Попов, которому было поручено заботиться о "зверушках", вмиг  вырубил
у второгодника микрофон  тремя  смачными  щелчками.  Ахтармерз  обиженно
зашипел и заткнулся, а Андрюша закончил за него  фразу,  глядя  прямо  в
глаза оторопелого коротышки:
   - Любой алкоголь, короче, тащи!
   - Так у нас же вечный сухой закон, - замялся  было  тот,  но  вовремя
вспомнил о жомовских берцах. - Ничего, если я вам вино в чайнике подам?
   - По хрену, - согласился омоновец. - Только чайник  выбери  побольше.
Жажда меня томит.
   Прочие посетители заведения, увидев, что бить больше никого не будут,
расслабились и вернулись к своим разговорам, суть которых, впрочем,  все
равно  заключалась  в  обсуждении  появления  новых  гостей.  На  ментов
косились,  но  подойти  к  ним  не  осмелился  никто.  И  друзья   после
демонстрации милицейских методов решения проблем  уже  не  знали,  из-за
восточного ли гостеприимства их никто не тревожит или же из-за  обычного
страха любого живого существа перед человеком в милицейской форме.
   Впрочем, о том, что, кроме них,  в  караван-сарае  есть  кто-то  еще,
друзья быстро позабыли - им принесли заказанную еду. Причем быстро  и  с
хорошим оформлением. Ровно через две минуты после  того,  как  коротышка
скрылся за  портьерой,  оттуда  выплыли  сразу  шесть  девиц,  одетых  в
полупрозрачные шальвары и сверкающие блестками топики.  Подносы  с  едой
они несли на головах, но на кушанья друзья и не смотрели. Как,  впрочем,
и на лица, укрытые плотной вуалью. Все менты, даже вечно голодный Попов,
словно громом пораженные, смотрели на обнаженные  животы  девиц,  жившие
какой-то своей, не ведомой другим жизнью. Девицы  подплывали  к  столику
ментов по очереди, плавно опускали подносы и, кланяясь,  уступали  место
следующей  полуголой  натуре.  Затем,  так  и  не   переставая   вращать
поясницей, караван-сарайские официантки скрывались за занавесью. И  лишь
когда из поля зрения ментов исчезла последняя, все трое пришли  в  себя.
Причем лучше всех это удалось Рабиновичу.
   - Ничего особенного, - проговорил  он,  глядя  в  сторону  ушедших  и
плотоядно облизывая губы. - Обычные танцовщицы.
   Жомов сглотнул комок, засевший  в  горле  после  демонстрации  дамами
местного сервиса, и потянулся к трехлитровому медному чайнику с  длинным
носиком. Попов густо покраснел и, опустив голову  к  тарелкам,  принялся
искать столовые приборы. Так и не найдя их, он  удивленно  посмотрел  на
Рабиновича.
   - Сеня, похоже, тут все руками едят, - слегка  растерянно  проговорил
криминалист.
   - Естественно, - съязвил Рабинович.  -  Или  ты  когда-нибудь  видел,
чтобы кто-нибудь пищу ногами в рот запихивал?
   - Да не о том я, идиот! - обиделся  Попов.  -  Эта  жирная  свинья  -
(о-па! нашел на ком отыграться), - нам ни ложки, ни вилки,  ни  ножа  не
дала.
   - Ну так сходи и разберись, - отмахнулся от него кинолог. - Можешь ты
хоть раз в жизни что-нибудь сделать самостоятельно?
   Андрюша хотел обидеться и что-нибудь нелицеприятное другу сказать, но
передумал.  Действительно,  зачем  лишний  раз  с   язвительным   евреем
связываться, если можно просто пойти и самому все сделать? Попов  лениво
поднялся с ковра и, проглотив ведро слюны, выделенное железами  от  вида
аппетитной пищи, собрался идти в подсобные помещения,